Антология современной польской драматургии 3

В списке авторов настоящей антологии есть ряд имен, которые в контексте российского театра уже обрели в глазах зрителя некоторые устоявшиеся черты, темы, определенный мировоззренческий вектор. К ним относится Анджей Стасюк. Его пьеса «Ночь» и ставилась, и не раз участвовала в читках, работе лабораторий и семинаров. На мой взгляд, это очень польскоцентричный автор, однако общее прошлое наших стран, схожая деформация нравственных понятий дают возможность через Польшу понять Россию. Наверное, еще и поэтому его пьеса «Темный лес (Восток – это Восток…)» еще в 2012 году вошла в репертуар одного из ведущих театров России – МДТ – Театра Европы (Санкт-Петербург). Анджей Стасюк пишет антиутопию, т. е. пытается заглянуть в будущее – сороковые-пятидесятые годы XXI века, но обнаруживает там проступающие повсюду черты прошлого. Причем прошлого во многом закольцованного, то есть бесконечно повторяющегося: не слишком отличающиеся от поляков, но батрачащие на них и обязанные носить накладные усы, словно желтые звезды, представители некоего «восточного» (читай – худшего) пространства, периодически звучащий «Интернационал», а главное – глубинное равнодушие к ближнему. И, конечно же, часто встречающийся знак будущего – китайцы, которые быстро и безучастно решают проблемы других. Европе угрожает сама Европа, а китайцы – неминуемый Фортинбрас.

Еще один значимый для современной русской сцены польский автор – разумеется, Дорота Масловская. «Двое бедных румын, говорящих по-польски» – это сотни сцен и сотни счастливых актеров в ролях Парха и Джины. Пьеса «У нас все хорошо», поставленная в театрах Москвы, Перми, Саратова, – блестящий анализ того, что произошло с людьми, не просто потерявшимися на постсоветском пространстве, но потерявшими свой голос, страну, национальность. Хип-хоп-пьеса «Другие люди» отчасти продолжает темы «У нас все хорошо». Только теперь герои Масловской – не те, кто живет в переходный момент истории, а люди, проживающие в «упорядоченном» мире: «Серые лица, люди без мечты и без желаний даже / Праздники, праздники и после праздников распродажи / Столько у них мечтаний, сколько экран покажет / Праздники, праздники и после праздников распродажи». Новые ритуалы и новые заклинания определяют эту новую жизнь, состоящую из кредитов и адюльтеров, 30 % – фитнес, 70 % – диета. Эскиз-читка этой пьесы с большим успехом прошла в Москве в рамках ведущего европейского театрального фестиваля NET.

Появление на российской сцене нового имени – Тадеуша Слободзянека с пьесой «Наш класс» – можно сравнить с эффектом разорвавшейся бомбы. Как ни странно – а может, и совсем не странно, – но в российской драматургии не нашла отражение такая болезненная тема ХХ века, как Холокост. Были пьесы, связанные с погромами – дореволюционной еврейской бедой, но Холокост, не без участия государственной идеологии, как бы растворился в катастрофе Второй мировой войны. «Наш класс» заставил современного зрителя заглянуть в глаза этой трагедии. И не в привычном ракурсе «нацизм/евреи», а в самом житейском: ты и другие.

«История Иакова. Трагедия в ХХХ эпизодах» лишь на первый взгляд разрабатывает похожую тему. Однако история католического ксендза, который узнает, что он еврей, спасенный польской семьей во время войны, и которому предстоит непростой выбор, становится поводом для серьезного размышления о том, что государство, национальность, вероисповедание – лабиринт, из которого нет выхода.

Особое место в антологии занимает пьеса «День психа» Марека Котерского. На русском ютубе одноименный фильм набрал 324 112 просмотров и 1 700 лайков. Чаще всего среди 276 комментариев – помимо «фильм – супер» – встречается: «я живу так же». Вот наиболее типичная реплика: «Замечательно! Смущает лишь одно – откуда такая осведомленность обо мне?» Простой человек в большом городе. Современный человек с его страхами. Одиночество среди толпы. А главное: жизнь прожита как не своя. Все эти проблемы не просто актуальны, они толкаются и кричат, взывают и требуют обратить на себя внимание и предпринять какие-то шаги. Но в итоге помогают только беруши.

Пять из тринадцати пьес, представленных в антологии, так или иначе работают с документом. И это тоже – ощутимая тенденция времени, попытка поймать неизбежно ускользающую реальность. Нарратив вымысла часто оказывается бессилен перед «голой» жизнью, и авторы заходят на территорию фактов и готовых сюжетов, пытаясь обыграть реальность на ее же поле. Но чистый док, который так уверенно заявил о себе в начале века, вскоре попадает в тот же «капкан художественности», и даже самые актуальные и шокирующие истории на практике воспринимаются как выдумка.

Марта Соколовская в пьесе «Рейкьявик ‘74» решает эту проблему при помощи изящного удвоения реальности. Документальная история шести исландских хиппи, которые полжизни отсидели в тюрьме за не совершенное ими убийство, монтируется с репликами актеров, обсуждающими это дело и попутно выясняющими отношения между собой. Реальный текст полицейского допроса перемежается импровизационным, вымышленным – и это создает второй слой действительности, над которым Соколовская надстраивает еще и третий, мифологический: арестанты вдруг начинают говорить языком исландского эпоса. Весь этот монтаж реального/выдуманного, важного/неважного, актуального/неактуального создает атмосферу, из которой на зрителя выступает реальность, как она есть. В наиболее острые моменты мы прикасаемся к неразбавленной, стопроцентной действительности и оказываемся лицом к лицу с подлинным чувством и подлинной болью.

Схожим образом работает Артур Палыга, автор пьесы, посвященной Марии Склодовской-Кюри. Он оставляет два смысловых поля: биографию Кюри и ее внутренний лирический монолог. Как известно, Мария Кюри открыла феномен радиоактивности и в честь своей родины назвала новый элемент полонием. Драматург производит словно бы обратную операцию: в пьесе не Польша становится полонием, но полоний – Польшей. И вся известная нам история ХХ века отыгрывается через метафору радиоактивности и распада.

Пьесы «Невесомость», «Нюрнберг», «Рождение Фридриха Демута» также обращаются к документальным сюжетам, косвенно связанным с Польшей или Советским Союзом. Вообще, складывается ощущение, что авторы с самых разных сторон пытаются «вскрыть» историю своей страны. Парадный вход завален обломками, и приходится искать какой-то черный ход, потайной лаз. Чтобы вступить во взаимодействие с прошлым и избежать при этом шаблонов и готовых ответов, надо постараться зайти в него с неожиданной стороны.

Драматургические тексты мгновенно переводятся на разные языки, и все возможности для проникновения их на зарубежную сцену открыты. Однако при этом – парадоксально – очень затруднены: потоки информации перебивают друг друга. В России один из самых действенных способов знакомства театра с новыми пьесами – театральная лаборатория. В конце 2020 года в Калининграде в Трансграничной польско-российской режиссерской лаборатории «Соседи» участвовали четыре пьесы антологии. Четыре режиссера в течение пяти дней работали над текстами, и в результате четыре эскиза, представленные на театральной сцене, стали предметом дискуссии для зрителей и критиков.

Авторы этих пьес пока не очень известны в России, но Лаборатория уже дала толчок для знакомства. Обсуждение эскизов после показа подтвердило правильность выбора пьес, продемонстрировало общность культурных кодов и совпадение многих болевых точек в сегодняшнем состоянии наших стран. Благодаря этой Лаборатории уже состоялась премьера пьесы «Рейкьявик ‘74» на сцене Красноярского театра юного зрителя (режиссер Александр Плотников).

Новая антология современной польской пьесы несет в себе огромный энергетический заряд. Авторы бесстрашно бросаются в мучительные поиски смыслов и ответов на животрепещущие вопросы. Будущее, которого так долго ждали, наступило, но оказалось совсем не тем, о котором мечталось. Пожалуй, будет кстати вспомнить литературный термин пятидесятых: «Angry young men» – «Рассерженные молодые люди». Авторы порой не молоды, да и не рассержены – они в ярости. Реальность не оставляет им выбора. Она требует от них участия и рефлексии. И польские авторы, каждый на своей территории, отважно постигают эту реальность.

Мацей Виктор

Вместо вступления

Повествование творит мир. Именно рассказанные истории придают реальности смысл и упорядочивают ее. Нашу реальность формирует не только то, что, но и то, как мы рассказываем и кому позволяем говорить, а также то, встраиваем ли мы свою историю в слаженное звучание хора или, быть может, выбираем иную роль, повествуя о мире на свой лад. Бесконечный танец больших и малых историй, наперебой заявляющих о себе, – это причудливый процесс творчества, в котором мы ежедневно участвуем и как слушатели, и как рассказчики.

Поэтому очередной том антологии польской драматургии, которую вы, дорогие читатели, держите в руках, призван развить направление, заданное предыдущими изданиями, наметившими карту современной польской драматургии с ее материками, островами и вершинами. Теперь мы предлагаем продолжить работу над этой картой, поскольку на территории, которую она охватывает, все еще остается множество удивительных, достойных изучения мест. Мы открываем и расширяем для вас область польской драматургии, вводя как совсем новые имена, так и уже известные в Польше, но еще не узнанные в России. К числу драматургов, с которыми успел познакомиться российский зритель и читатель – таких, как Масловская, Слободзянек или Войтышко, – добавляются новые фигуры, представляющие различные направления, исследующие другие пространства, ищущие способы раздвинуть рамки того, о чем мы говорим, и изменить перспективу, с которой смотрим на то, что считали само собой разумеющимся.

В этой антологии вы найдете истории, рассказанные с женской точки зрения. Разговоры о прошлом и попытки свести счеты с (пост)коммунистической системой власти – как того, кто служил ее винтиком, так и потомка человека, обвиненного в сотрудничестве с органами госбезопасности. Голоса тех, кто не выиграл в результате смены строя. Демифологизацию широко известных фигур и историй, пародию на архетипы Матери-польки или учителя польской литературы, сеющего разумное, доброе, вечное там, где оно никому не нужно.

Эти тексты были созданы в разное время, но их объединяет процесс рефлексии над прошлым и настоящим. Одной из важнейших черт театральной жизни Польши является в последние годы стремление проработать историю – на национальном, социальном или личном уровне. Театр способен сыграть здесь аутотерапевтическую роль, ведь именно он идеально подходит для визуализации наших (как тех, кто творит спектакль, так и тех, кто его смотрит) страхов, мечтаний и фантомов.

Обращение в пьесах к неудобным темам, выявление условностей, традиций и стереотипов, определяющих наши позиции, повествование с неожиданной точки зрения – все это было трудным, но плодотворным процессом, открывшим новые территории для создателей спектаклей, а следовательно, и для зрителей. Ключом же к преобразованиям стали драматургические тексты – неизменный фундамент театральной жизни.

Мацей Войтышко

Рождение Фридриха Демута

Действующие лица:

ЕЛЕНА ДЕМУТ, она же ЛЕНХЕН или НИМФА – служанка МАРКСОВ – 28 лет

ЖЕННИ ФОН ВЕСТФАЛЕН – жена МАРКСА – 36 лет

КАРЛ МАРКС – 32 года

ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС – 31 год

ВИЛЬГЕЛЬМ ЛИБКНЕХТ – 24 года

А также шестилетняя ЖЕННИХЕН по прозвищу «КВИ-КВИ», пятилетняя ЛАУРА, трехлетний ЭДГАР и годовалый ГЕНРИК «Фоксик» Гвидо – дети Марксов.

АКТ 1Сцена 1

Раннее утро. Квартира МАРКСОВ в Лондоне на Дин-стрит, 64. Июль 1850 года. Бедно и грязно. Колченогие стулья. Стол с книгами. Разбросанные детские игрушки. Много корзин, чемоданов, свертков. Ночной горшок. Всего две комнаты. Одна служит спальней для всех домочадцев.

Двадцативосьмилетняя служанка МАРКСОВ ЛЕНХЕН моется в тазу. Она сняла блузку (бюстгальтера нет) и брызгает на себя водой. Входит ЖЕННИ МАРКС в ночной рубашке. Она беременна, но пока это не заметно.

ЖЕННИ: Что это ты подорвалась

ЛЕНХЕН: Не спится

ЖЕННИ: Жара

ЛЕНХЕН: Жара

Странный город этот Лондон

Здесь все не так

Как-то душно

ЖЕННИ: Подожди не уноси

Жалко воды я тоже сполоснусь.

(Раздевается и моется в этом же тазу)

Помоги мне

Хочешь мой старый корсет?

Тебе кажется подойдет

ЛЕНХЕН: Правда?

Вам не нужно?

ЖЕННИ: Нет

Нельзя так

Здесь не деревня

(Вынимает из сундука корсет)

Возьми примерь

ЛЕНХЕН: Но это нужно сзади завязывать

ЖЕННИ: Я или

Кви-Кви

Кви-Кви уже умеет

Завязывать бантики

Большая девочка

(ЛЕНХЕН хочет поцеловать руку ЖЕННИ)

Ленхен сколько раз говорить

Никакого целования рук

ЛЕНХЕН: Но вы так добры

ЖЕННИ: Носи на здоровье

(Детский плач. В дверях появляется МАРКС. Он не обращает внимания на то, что женщины не вполне одеты)

МАРКС: Жара

Не выливайте воду.

(Детский плач)

Сцена 2

Некоторое время спустя – эта же квартира через несколько часов

ЭНГЕЛЬС и МАРКС экзаменуют ЛИБКНЕХТА.

(Вначале на заднем плане слышен плач ребенка, в открытую дверь видна люлька. МАРКС выходит из комнаты, где он успокаивал малыша, и продолжает беседу)

МАРКС: Мир

Речь идет о мире, а не об одной-двух странах

ЛИБКНЕХТ: Да, конечно, мир

Я всегда говорю «мировая революция»,

а не «немецкая революция»

Мировая

Пролетарская

Вернее – мировая пролетарская революция

Немецкий обыватель не понимает

Ничего не понимает

Немецкий обыватель думает

что можно обойтись какой-нибудь филантропией

защитой животных

пропагандированием воздержанности в еде и питье

Обыватель он и есть обыватель

ЭНГЕЛЬС: Ты мерил ему голову?

МАРКС: Нет

ЛИБКНЕХТ: Что такое?

ЭНГЕЛЬС: Вы слышали о френологии?

ЛИБКНЕХТ: Да. Это разновидность физиогномики.

ЭНГЕЛЬС: Научная.

ЛИБКНЕХТ: Научная?

ЭНГЕЛЬС: Молодой человек

Боюсь показаться невежливым

Но вы меня все время

подозреваете

Вы все время думаете

что это

что я хочу вам навредить

ЛИБКНЕХТ: Нет отчего же

Почему же

Я ничего такого

ЭНГЕЛЬС: Ну так если Карл Маркс говорит вам

что френология это наука

А я вам говорю

что это научный метод

почему вы не хотите дать себя обследовать?

ЛИБКНЕХТ: То есть что

Что я должен делать?

(Из соседней комнаты слышится детский плач. МАРКС выходит)

ЭНГЕЛЬС: Сидеть прямо когда Маркс

будет делать измерения.

Может вы боитесь

или вас обижает

или может вы чувствуете себя униженным

униженным себя чувствуете

думаете что я и Маркс

хотим вас унизить?

(Плач стихает. МАРКС возвращается)

ЛИБКНЕХТ: Почему же униженным

Вовсе не униженным

Может немного удивленным

Отчего же пожалуйста

Мне нечего скрывать

Голова так голова

ЭНГЕЛЬС: Вот именно

Голова так голова

Сидите прямо

И немного помолчите

Если можете

(МАРКС начинает измерять)

МАРКС: Глаза широко расставлены

Подбородок круглый

Нос

Скажем – орлиный

Уши острые

Но не очень

Череп несколько раздвоен

ЛИБКНЕХТ: Это плохо?

МАРКС: Нет

это хорошо

Расстояние сзади от уха до уха

Большое

Но задняя часть шеи вогнутая

Вогнутая

Можно сказать

Даже чрезмерно вогнутая

ЛИБКНЕХТ: Это хорошо?

МАРКС: Не очень.

Доктор Фандер завтра вас тщательно обследует

Потому что я могу ошибаться

Вы пиво пьете?

ЛИБКНЕХТ: Иногда

МАРКС: Тогда если Энгельс

Согласится

Пойдем выпьем пива

ЛИБКНЕХТ: Это все?

Измерения закончены?

МАРКС: Господин Вильгельм

Энгельс мне рассказывал о вас

много хорошего

вы сидели в тюрьме

вы революционер до мозга костей

а раз сидели то и головой и мозгом

и другими частями тела наверняка рисковали

я таких людей не экзаменую

я просто рассуждаю

применяя научные методы

могут ли они мне помочь

и чем я могу быть им полезным.

ЛИБКНЕХТ: Но я ведь всем сердцем

Я пожалуй мог бы наизусть

Манифест коммунистической партии

который вы написали

Где все про буржуазию

Как она нас всех в наемных работников

Превратила

Все народы

Даже варварские

Угрожая уничтожением

Принуждает все народы

внедрять у себя

буржуазные методы производства

внедрять у себя так называемую цивилизацию

то есть становиться буржуа.

А потом кризис – бац!

Кризис и эпидемия перепроизводства

Кризис и крах

кризис потому что слишком много цивилизации

Слишком много средств содержания

Кризис потому что

Слишком много промышленности

Слишком много торговли

И кризис

И естественно чудовище ужасное чудовище

бродит по Европе

Призрак коммунизма.

ЭНГЕЛЬС: Капиталисты думают

Что если у них есть капитал

То их господство будет вечным

Но мы говорим им

«Палач стоит у дверей!»

Мировая революция

Стоит у дверей

Измените ваш общественный строй

потому что таковы железные законы

диалектического материализма

Но я знаю вашу статью двухлетней давности

Там было полно филистерства и сентиментализма

И ни слова о классовой борьбе, только какой-то подхалимаж перед демократами

МАРКС: Я тоже читал

Энгельс прав

Идем?

Сейчас дети

жена и дети вернутся

сложно будет разговаривать

(шум за дверью)

Я же говорил

(Входит ЖЕННИ, которая держит за руку шестилетнюю ЖЕННИХЕН (Кви-Кви), за ней ЛЕНХЕН – она несет ЭДГАРА и ведет за руку четырехлетнюю ЛАУРУ)

ЖЕННИ: Здравствуйте

ЭНГЕЛЬС и ЛИБКНЕХТ: Здравствуйте

МАРКС: Моя жена

Господин Вильгельм Либкнехт

ЖЕННИ: Nice to meet You

МАРКС: Либкнехт – немец

Я говорил

ЛИБКНЕХТ: Приятно познакомиться

(Протягивает руку девочкам. ЛЕНХЕН убегает с младенцем в другую комнату)

ЖЕННИ: Да конечно я помню

знаменитый немецкий революционер

господин Либкнехт

Мне тоже очень приятно

По-английски это я машинально потому что мы в Лондоне

Это Женнихен

Это Лаура

Эдгар спит

(Девочки делают книксен)

Ленхен, пожалуйста забери детей

(Марксу)

Фоксик не плакал?

МАРКС: Плакал но немного

Я покачал

(ЛЕНХЕН уводит девочек и закрывает дверь в другую комнату)

ЖЕННИ: Здесь у нас тесновато

Мы недавно в Лондоне

А уже два раза переезжали

То одно то другое

МАРКС: К счастью у них тут парки

Парк Сохо недалеко

Можно гулять с детьми

ЖЕННИ: И много музыки

Давеча в парке на эстраде

слушали весь фортепьянный

концерн es dur Моцарта

МАРКС: Я нет

Я работал

ЖЕННИ: Британская библиотека недалеко

А мужу нужно работать

ЭНГЕЛЬС: Карл Маркс

Пишет произведение

такое толстое произведение

Чтобы немцы

Обо всем подробно узнали

Потому что немцы уважают толстые книги

Если книга тонкая говорят

Мол это политическая брошюра

Ну так я им напишу толстую

ЛИБКНЕХТ: Верно

Немцы только толстые книги

Любят

(ЛИБКНЕХТ смеется, плач ребенка, ЛЕНХЕН открывает дверь)

ЛЕНХЕН: Простите

Но у Фоксика опять судороги

ЖЕННИ: Судороги

Простите

МАРКС: Мы все равно уходим

Будем внизу в баре

ЖЕННИ: Я очень извиняюсь

но

ЭНГЕЛЬС: Мы уже ушли

Простите

За вторжение

МАРКС (Женни): Дай ему это лекарство

Пустырник

Еще есть

Я не давал

(МАРКС, ЭНГЕЛЬС, ЛИБКНЕХТ уходят, сцена остается пустой, слышится детский плач, потом выбегает ЖЕННИХЕН, за ней ЛЕНХЕН)

ЛЕНХЕН: Отдай

Где это у тебя?

(ЖЕННИХЕН показывает, что у нее во рту)

ЛЕНХЕН: Кви-Кви

Это для Фоксика

Отдай

Хочешь чтобы он умер?

Фоксик болен

А ты нет

Тебе не поможет

А Фоксик болен

(ЖЕННИХЕН протестующе крутит головой)

ЛЕНХЕН: Отдай

(ЛЕНХЕН замахивается, будто бы собираясь ударить девочку, та выплевывает тряпочку, пропитанную лекарством с сахаром, и хочет вернуться во вторую комнату. Возвращается ЭНГЕЛЬС)

ЭНГЕЛЬС: Где-то тут мой цилиндр

О вот он

ЛЕНХЕН: Цилиндр

(ЛЕНХЕН делает книксен и выходит. Входит ЖЕННИ)

ЖЕННИ (кричит вслед ЛЕНХЕН)

Только качай его

Качай

может еще заснет.

ЭНГЕЛЬС: Это хорошо

Что мы можем минуту

(Достает бумажник и дает ЖЕННИ два фунта. ЖЕННИ прячет деньги в сумочку)

Спрячьте пожалуйста

Карл ничего не говорит

А я вижу вы картошку варите

Пустую

ЖЕННИ: Не пейте много

Ему пиво вредно

У вас голова крепкая

А он потом спит до полудня

и не может писать

ЭНГЕЛЬС: Отец хочет чтобы я занял должность

В его компании

В Манчестере

Там два брата Эрмена

и ни одного Энгельса

в фирме Эрмен и Энгельс

А так будет один Энгельс

Их двое я один

Им это не понравится

ЖЕННИ: Двое ссорятся

Братья ссорятся

А вы сделайте так

Чтобы братья ссорились

еще больше

А вы их будете мирить

И все контролировать

ЭНГЕЛЬС: Не знаю что делать

Ведь это все-таки предательство

Сразу скажут дескать «он предатель»

Стал капиталистом фабрикантом

Но с другой стороны

ЖЕННИ: Мне кажется у нас слишком много дел

Чтобы мучиться сомнениями

Революция на пороге

Эта должность в очень

Хорошем месте

Можно буржуазию

in statu nascendi так сказать

наблюдать и тем помочь революции

ЭНГЕЛЬС: Я тоже так это понимаю

Но скажут

защищает пролетариат

а сам эксплуатирует

пьет кровь рабочих

ЖЕННИ: Но в интересах

В интересах международного рабочего движения

Этого никто за вас не сделает не напишет

Некому

ЭНГЕЛЬС: Нет ну да понятно только Карл

Карл должен написать произведение

И деньги нужны

Ничего не осталось?

ЖЕННИ: Вы же знаете

От газеты ничего

А наследство давно разошлось

Еще в Брюсселе на кинжалы и револьверы

Для бойцов

вот только теперь ни бойцов ни наследства

Думала от газеты чего-нибудь

Но газета лопнула и все

Думаю поеду к дяде Филипсу

В Голландию

Это богатый дядя Карла

Фирма Филипс

он меня любил

Пусть бы одолжил сколько-нибудь

Он пел на моей свадьбе

И обещал – всегда мол помогу

так пусть дед поможет

у меня ведь вот-вот пятый ребенок будет

Это ведь семья

Поеду может даст чего-нибудь

Для такого фабриканта

Дать немного для семьи пустяки

ЭНГЕЛЬС: А эта поездка

Уже все решено?

ЖЕННИ: Карл согласен

ЭНГЕЛЬС: А как он здесь один?

ЖЕННИ: Ленхен займется детьми

А я когда вернусь нагоню

Перепишу

я быстрее переписываю чем он пишет

Так что работа не остановится

остановится если я не поеду и не добуду каких-нибудь средств

Потому что один сюртук в ломбарде

Еще вполне приличный потому что Карл поправился

Но в ломбарде

(Входит ЛЕНХЕН)

ЛЕНХЕН: Фоксик уснул девочки тоже

Так что может я схожу за хлебом

Если у вас есть деньги

ЭНГЕЛЬС: Сообразительная девушка

ЖЕННИ: Моя мама мне ее прислала

Из хорошей солидной немецкой

Деревни

иногда я прямо не знаю как бы без нее

Ленхен как родственница

Больше

потому что с родственниками известно как

(ЛЕНХЕН делает книксен)

ЭНГЕЛЬС: Ну что ж

Возьму эту гадкую работенку

Чего уж там

Раз отец хочет чтобы сын работал

Сын пойдет работать

Предательство не предательство

Карл должен написать свое произведение

А что там я

Мне на их мнение

(ЖЕННИ дает деньги ЛЕНХЕН)

ЖЕННИ: Может лучше булки

Девочки больше любят булки

И что-нибудь сладкое

ЛЕНХЕН: Хорошо

ЭНГЕЛЬС: Пойдем вместе

Я вам покажу магазин

тут недалеко на Оксфорд-стрит

с конфитюрами

ЛЕНХЕН: Я там была

Там дорого

ЖЕННИ: Купи что-нибудь хорошее

Я уже не могу эту картошку

Пятый день

господин Фридрих тебе покажет

И быстро возвращайся а то я одна тут с ума сойду

Девочки голодные вот и дерутся

(Из комнаты рядом раздается шум и плач ребенка)

Так и знала что проснутся

ЭНГЕЛЬС: Идем?

ЛЕНХЕН: С удовольствием.