Осколки разбитой кружки

– Нам пиццу барбекю и два кофе. Черный.

Девушка что-то ответила, с улыбкой косясь на Артура, явно с ним заигрывая, но он более не удостоил ее вниманием, уставившись отстраненным взглядом в стол.

Аран чувствовал себя странно. В нем все еще кипели прошлые негодования и злость за унизительные моменты, и он совершенно не понимал, чего от него хотел Гард сейчас. Решив не задавать никаких вопросов, чтобы вновь не разжигать искру раздражения в своем сокурснике, он просто изредка переводил ненавязчивый взгляд с Артура на посетителей и обратно к нему. Было странно находиться в компании популярного и элитного студента, страдающего излишним самолюбием и высокомерием, и он, словно, пытался удостовериться, что это ему не снится, заставляя себя снова и снова смотреть на Гарда, который сейчас подпер кулаком подбородок и с легкой грустью молча водил глазами по соседним столикам. Столько раз порываясь разговорить Гарда, чтобы хоть чем-то помочь ему, в данный момент Аран верил, что это плохая идея, потому что у них нет ничего общего и говорить им было не о чем. Они действительно из разных миров, так что рассчитывать на нормальный человеческий разговор не приходилось. Однако только он успел об этом подумать, как Артур произнес:

– Я больше не могу с этим бороться. Сдаюсь.

Аран открыл рот, но не нашел, что сказать, и выжидающе и очень внимательно чуть искоса смотрел на своего странного собеседника. Артур убрал руки со стола и с тоской посмотрел Арану в глаза:

– Я не могу держать в себе это, мне нужно кому-то выговориться.

Аран едва успел подавить мимолетную улыбку, вспомнив слова Кристи. Но все же успел про себя отметить, что обязательно расскажет ей, что она была права. Он лишь понимающе кивнул в ответ.

Гард снова нахмурился и отвернулся, будто не хотел видеть, кто ему достался в качестве слушателя, и с легким раздражением произнес, глядя в зал:

– Ты мне должен, Рудберг.

Аран кинул на него взгляд исподлобья, но молчал.

– Потому и… Мне нужно с кем-то поговорить, и выбрал я тебя по двум причинам. Первая – ты мне должен. Я знаю, что ты не расскажешь никому мой секрет, потому что я знаю твой. Один – один. Сравняем счет, так сказать.

– Думаю, справедливо, хотя я бы и так не рассказал, – не зная, как отнестись к такому заявлению, пробормотал Аран, стараясь держать себя в руках и не вспылить.

– А вторая причина, – не обратил внимания на его комментарий Гард, – это…

– Мне просто некому рассказать? – с усмешкой предположил Аран. – Считаешь, что я так одинок, что не найдется, кому мне рассказать?

– Нет, Рудберг, не то! И перестанешь ты уже когда-нибудь делать выводы за меня?

– Да, да, конечно, продолжай, – отмахнулся Аран. Держать себя в руках получалось все труднее.

– А во-вторых, это если ты даже кому-то расскажешь, никто просто не поверит тебе. Не поверит, что сам Артур Гард делится своей личной жизнью с каким-то Рудбергом.

– Хм, – сжал губы Аран, пару раз кивнув. Он втянул носом воздух и силой воли постарался успокоить себя. Они некоторое время еще молчали. Им принесли кофе, и Аран снова поймал себя на мысли, что смотрит на свою кружку с чрезмерным вниманием, будто ожидая, что она взорвется прямо на его глазах.

– Кстати, – уже спокойнее проговорил Артур, сбоку следящий за отвлеченностью Арана, – о том, чтобы счет сравнять и быть на равных. Я тоже тебе должен.

Аран с непониманием следил за тем, как он, не глядя, залез рукой в свой кожаный портфель, висевший на спинке стула, и, пошарив в нем, извлек оттуда свою серебристую ручку и положил перед ним на стол.

– Забирай.

Аран медленно поднял взгляд с ручки на Гарда и почувствовал, как на его лице проступает торжество собственной правоты. Он даже не притронулся к канцелярской вещице и, закусив губу, вглядывался в собеседника.

– И зачем? – ему не нужен был никакой пишущий предмет. Все, что хотел Аран, лишь понять, для чего Артуру необходимо было забирать его ручку. На лице Гарда вновь прорисовалось горделивое самолюбие.

– А у меня никогда в жизни не было дешевой пластиковой ручки. С колпачком, – подчеркнул он с особой важностью, наполовину высмеивая Арана, наполовину серьезно. – Я же не мог позволить себе прийти в канцелярский магазин и прямо так, у всех на глазах попросить себе дешевую ручку. А я ведь привык получать все, что хочу. И тут какую-то ручку и не могу…

Аран открыл рот, чтобы сказать, что делает ему одолжение и дарит свою ручку просто так. Но потом за доли секунды он посмотрел на эту ситуацию символично. Дело было ведь не в ручке, а в принципе равенства. Арану не нравилось чувствовать себя все это время обязанным Гарду, и наконец он может вернуть ему долг таким же разговором. И не стоит ко всему прочему добавлять новых долгов чести. Если это важно для Артура, то пусть они оба действительно будут на равных. Больше никаких обязательств и долга. Равный счет во всем. И он молча дотянулся до серебристой тяжелой ручки и сунул ее себе в карман. Решив немного разрядить обстановку, Аран пошутил:

– А ты знаешь, что если на холоде она перестанет писать, то к ней можно поднести спичку, и она снова будет работать?

– Серьезно? – снова сбоку, чуть хмурясь, переспросил Артур. – Вот это вещь. Я ее сегодня же в свой позолоченный футляр положу и на пьедестал посреди комнаты.

Аран невольно усмехнулся:

– Тебе если еще чего-то надо, карандаш там, резинку стирательную, ты обращайся всегда.

– Обращусь, – с тем же хмурым видом, но уже более расслабленно отозвался Гард.

Когда принесли пиццу, они не сразу стали есть. Артур все еще пребывал в странном угнетении, то и дело глубоко вздыхая и окидывая пиццерию взглядом без особой надобности. А Арану то и дело становилось не по себе от этого молчания, и, не зная, как помочь ему разговориться, он лишь смотрел на Гарда и ничего не делал.

– Тот твой приятель, – неожиданно заговорил Артур, вроде как желая просто нарушить тишину, – ну, с которым вы в ресторане были и тогда, в столовой…

– Сим? Его Симон зовут.

– Я его в университете видел несколько раз.

– Он на машиностроительном учится. Это мой друг детства.

– О чем вы обычно с ним говорите?

– О чем? – Аран задумался. – Да в общем-то ни о чем конкретном. Так, больше шутим только. Смеемся.

– М. А с кем ты обычно говоришь?

– Хм, ни с кем. Раньше с братом много разговаривали, обо всем. Больше не говорим особо.

– А. Я думал, я один такой, – добавил тише Гард.

– У тебя же столько друзей! – удивился Аран.

– Да какие это друзья, – наморщился Артур. – У них ни сердца, ни ума.

– А как же Лейла?

– С ней я тем более говорить больше не могу.

– Почему? Вы с ней поссорились?

На лицо Артура вновь набежала тень скорби и отрешенности:

– Мне до нее нет дела, – рассеянно проговорил он.

– Эй, Арти, ты чего творишь? – незлобно, но с легким упреком возразил Аран. – Ты же не играешь ее чувствами?

– Я уверен, она знает, что ничего серьезного в наших свиданиях нет, – чуть пристыженно, оправдываясь, кинул он. – И я ничего ей не обещал. Сама навязывается.

– Знаешь, какое есть у евреев изречение? – сказал Аран, дотягиваясь до пиццы, чтобы разбавить слишком напряженный разговор. Он не хотел звучать так, будто читает нотации или учит кого-то жить. – Мужчина должен есть меньше, чем может себе позволить, одеваться так, как может себе позволить, и уважать женщину больше того, чем может себе позволить.

Артур поднял на него циничный взгляд, однако, когда заговорил, подобно Арану звучал незлобно:

– Надо же было мне из всех слушателей найти именно еврея, напичканного всякими народными мудростями!

Аран слегка рассмеялся.

– Но я серьезно, – продолжил Гард, – их таких много, и они похожи и по характеру, и даже на лица. Вечно зовут на всякие вечеринки, вешаются на шею, на следующий день сбиваются в свои девичьи группки, обсуждают тебя до костей, сплетничают о тебе, чтобы на следующем вечере уже, как по какому-то графику, поменяться очередью и снова к тебе приставать. Таких сложно уважать. Я как могу, проявляю к ним хотя бы минимальную учтивость, на ужин пригласить или еще куда, но чаще держу их подальше от себя. Но теперь с ними, кажется, со всеми покончено. Я ни одну из них видеть не хочу.

Он замолчал в приступе мучительного откровения. Аран дал ему время побороть временную слабость, не задавая вопросов, и просто ждал.

– Это все между нами, – снова напомнил ему Гард, перед тем как вернуться к разговору.

– Конечно, – заверил его Аран.

Артур еще немного помолчал, будто на исповеди решаясь признаться святому отцу в своих грехах, а потом как на духу, задержав дыхание, произнес:

– Я влюблен, Аран.

И неожиданно опустил голову, ткнувшись лбом о стол. Аран шокировано поднял брови. Что бы он ни ожидал услышать, это в список потенциального не входило. Все, что он нашелся ответить, было жалкое:

– И это явно не Лейла.

– Да какая к черту Лейла! – приглушенным голосом проговорил Гард в стол. – Она даже рядом не стоит с ней! Эх, если б ты знал!

Он снова поднял голову и вымученным взглядом посмотрел в глаза Арану, пытаясь донести до него важность такого признания:

– Я на самом деле люблю. То есть, это не какое там мимолетное чувство, оно самое настоящее. И я себя знаю: это то самое, потому что я законченный однолюб и никого мне больше не надо. Черт!

– А она-то знает? – спросил Аран, все еще пребывая в смешанных чувствах.

– Проблема в моем отце, – не услышал вопроса Артур, закрывший ладонью лицо и потирающий глаза. – Он нам не позволит быть вместе. Она, как бы тебе объяснить, не для меня, в общем. По его мнению.

– Не твоего круга, ты имеешь в виду? – обескураженно уточнил Аран. Артур промолчал. – Я думал, такие времена уже прошли…

– Мой отец, он… Он действительно властный человек. Он видит меня только с такой, как Лейла, из приличной семьи, с хорошим образованием и все такое. Говорит, что мать его внуков должна быть под стать семейству Гард.

Аран не нашелся, что сказать. Он на самом деле не мог поверить в то, что такое еще бывает, но потом вспомнил, что и у евреев часто раввин не поженит пару, если хотя бы один из молодоженов не еврей. Зато теперь он отчасти понимал всю серьезность положения Артура. Проблема была не в его влюбленности, а в его будущем.

– А ты…, – неуверенно начал Аран, все еще подбирая слова, – не думаешь, что надо бороться за свое счастье?

Артур снова поднял голову:

– Что-то я не заметил, чтобы ты сам так уж рьяно боролся за свое собственное счастье и шел против своего отца!

Аран вмиг смолк:

– Туше…

Артур спрятал лицо в обеих ладонях и сделал успокаивающий вздох. Разглядывая своего несчастного сокурсника, Аран не понимал его полностью, потому что сам никогда не испытывал такого сильного чувства, но зато он понимал, как человек может чувствовать себя, когда загнан в тупик без видимого выхода.

– Значит, твой отец бесповоротно сказал нет вашим отношениям? – снова спросил Аран.

Гард не убрал рук от лица и проговорил прямо в ладони:

– Я ему не рассказал. Я никому не сказал. Только ты знаешь. Но я знаю моего отца, он мне о таких вещах по сто раз за ужином повторяет, что пора в жизни, мол, определиться, пора серьезнее на все смотреть, семью заводить и все прочее. И сразу говорит, какую именно мне невесту надо. Никто не знает, кроме тебя.

– А. А я думал, тогда, в том ресторане, он тебя поэтому отчитывал…

– Это не отчитывал, – он наконец убрал руки с лица и в неожиданном порыве тоже дотянулся до пиццы и сунул в рот кусок. – Это его обычная беседа с сыном. Он только так со мной разговаривает.

Аран тоже взял второй кусок пиццы:

– Ладно про отца твоего. Что она-то думает?

– Я ей не сказал, – отрешенно жуя пиццу, тоскливо проговорил Артур.

– А чего? Решиться не можешь?

– Она меня не замечает. Потому и не знает меня совсем. Мы толком не разговаривали никогда, у нас… круг общения разный, что ли.

– Ну, по-моему, надо начать как раз с этого. Вы же можете просто говорить, не свидания там всякие, а просто общаться?

Артур задумчиво посмотрел в ответ, взвешивая слова Арана.

– Может, ты прав. Да, ты прав, – он вдруг оживился и даже вроде воодушевился. – Сегодня.

– Э, – Аран не ожидал от него такой решимости и слегка удивился, но потом просто усмехнулся. – Почему нет? Расскажешь потом как-нибудь. Только… не знаю, конечно, но раз ты сказал, что она совсем о тебе ничего не знает, то не стоит, думаю, ждать многого. Я к тому, что… ну, ты не расстраивайся, если первый разговор толком не получится… Или если ты ей не понравишься сперва…

– А что, я недостаточно хорош собой что ли? Как я могу не понравиться? – не на шутку насторожился Артур.

– Да я не к тому, – покачал головой Аран. – Боже ты мой, Арти, ну и самомнение у тебя, а! И старайся ни с кем не вести себя высокомерно при ней, окей?

– Разве я с кем-то веду себя высокомерно? – на полном серьезе с непониманием и несогласием возразил Артур.

– Шутишь, да? Что, серьезно, не шутишь? Постоянно. Угадай, с кем.

Артур поднял спокойные глаза и уже без тени презрения или раздражения тихо и серьезно сказал:

– А ты никогда не задумывался над тем, что ты – единственный, с кем я себя так веду?

Аран растерялся. Больше не от того, что Гард все понял, а от того, что он открыто в этом признавался. Растерялся, но тут же осознал, что это правда. Вспоминая всех сокурсников, студентов из других факультетов, профессоров, портье на рецепции, он признавал, что Артур со всеми всегда был вежлив, кроме него. С хмурым непониманием и некоторой растерянностью он смотрел в глаза Гарду, чуть приоткрыв рот. Артур не стал дожидаться очевидного вопроса и сразу ответил:

– А, может, я всегда был груб с тобой, потому что меня раздражает твое явное превосходство во всем. Может, я тоже хочу быть таким человеком, но у меня не получается.

Гард снова вернулся к пицце, не желая продолжать разговора, а рот Арана в неожиданном удивлении открылся чуть шире.

– Не хочется, конечно, тебя переубеждать, – тихо все же продолжил тему Аран, – но, мне кажется, ты прослушал все, что я тебе рассказывал про мой эгоизм и мой подлый поступок…

– Я все помню, и не надо этим хвастаться. Сказал же, – Артур отложил пиццу обратно в тарелку и снова поднял глаза. – Обычно люди, я имею в виду, правда все до единого, просто врут, не краснея, и тут же про это забывают или не придают такого значения мелким привираниям. Ты единственный раз солгал и вот уже восемь лет от этого отойти не можешь. Все я помню. Но я не только про это говорил. А про настоящее тоже. Дай пиццу нормально поесть.

Аран чувствовал, что Гард понял все несколько иначе, чем оно было на самом деле, но говорить о себе ему хотелось меньше всего. Но ему было странно слышать такие вещи от человека, который своим собственным превосходством всегда ставил его на место.

Артур вроде понемногу оживился. Сейчас, когда он высказал свои чувства вслух, к нему даже вернулся аппетит, а взгляд стал более сфокусированным на окружающих предметах или самом Аране, который все еще смотрел на него, о чем-то думая.

– Ты, это, Арти, спи хоть немного по ночам, – наконец, неуклюже произнес он. – А то по твоему виду можно подумать, что ты себя до изнеможения доводишь. Так ведь и свихнуться можно. Сломаешься ведь от такого режима. А если с ней собираешься встречаться чаще, то лучше бы тебе в форме быть. Ну, не то чтобы ты не в форме…

Артур внимательно посмотрел на него и на изумление Арану согласно кивнул, но почти тут же спросил:

– А ты сам-то спишь?

– А я-то что? Сплю. Просто мало, бывает.

– Ты ведь где-то еще работаешь? Заканчиваешь поздно что ли?

– В одной нотариальной конторе. Там, документация вечерняя всякая, рутина, на которую дня не хватает. Я в девять заканчиваю. Правда, после этого часто в баре просиживаю.

– Зачем? – на полном серьезе и слегка рассерженно спросил Артур. – Зачем тебе это надо? Думаешь, так забудешься?

– Да нет, я там из-за музыки, – поторопился объяснить Аран. – Это джаз-бар. Там музыка хорошая.

– А, – облегченно кивнул Артур. – У меня всегда мечта была, то есть, я всегда хотел в подарок гитару.

– Ты играешь? – радостно удивился Аран.

– Нет. Потому что у меня гитары нет, – он немного смутился и пояснил. – Я левша. Не так просто найти гитару для левой руки. Да и отец всегда был против, чтобы я таким увлекался. А ты что всегда хотел в подарок?

– Кто, я? – не ожидал он такого вопроса. – Я даже не знаю. Мне легко угодить, я ничего особо не хочу. Даже рыбки подошли бы.

– Ты же сказал, они у тебя были.

– Ну теперь снова, видимо, надо, чтобы одиноко не было, – Аран, было, усмехнулся, но вспомнив неприятную тему, тут же расстроился.

– Почему должно быть одиноко? – не понял Артур.

– Да, это брат мой. Он девушку себе нашел. Вроде планируют вместе жить начать. Это значит, что жить я буду один. Вернее, что жить мне будет негде.

– Девушку? – бездумно повторил Артур. – Я вот тоже нашел… Когда твой день рождения?

Аран усмехнулся от того, как быстро он сменил тему, но ответил:

– Нескоро. Двенадцатого апреля. А у тебя?

– В мае, шестого.

Они принялись молча доедать пиццу с кофе, почувствовав себя до странности комфортно в компании друг друга. Как все-таки здорово иногда просто разговаривать с другим человеком.

Аран заметил за собой перемены, но в чем именно поменялся – пока определить для себя не мог. Все, что его окружало, оставалось привычным, и сейчас, стоя у ворот и раскуривая сигарету утреннего моциона, он уже даже ждал Нэта Гоббинса, который как по расписанию – что было, собственно, в буквальном смысле слова, потому что Гоббинс приезжал в университет на автобусе с постоянным расписанием, – уже направлялся к нему. Прямо сходу Аран сделал две бездумные вещи одновременно. Первое – протянул ему сигарету, от которой Нэт тут же оказался. Второе – спросил, был ли он когда-нибудь в своей жизни влюблен. Вопрос явно насторожил, если не напугал Гоббинса:

– А что, ты влю-убился, что ли?

– Нет, но потому и спрашиваю, что может чувствовать влюбленный человек? Говорят, они, ну, влюбленные, даже мир как-то по-другому видят. Мне любопытно, как его еще можно видеть. Чертов дождь ведь так и останется чертовым дождем.

– Я зна-аю одно, влюбленные – они сча-астливые люди, а счастливые лю-юди наслааждаются жи-изнью и полу-учают от всего у-удовольствие.

Аран с интересом посмотрел на Гоббинса:

– Счастливые, говоришь, удовольствие от жизни получают? И чертов дождь потому им кажется приятным…

– Это все-ем известно.

Аран уже раздумывал о Кристин и ее четверых друзьях. Они наслаждаются жизнью, потому что счастливы. Потому что они влюблены в саму жизнь. А еще как раз любовь, взаимная любовь и забота объединяют их всех. Когда у человека есть кто-то, о ком можно заботиться и беспокоиться – не обязательно супруг или жена, а просто любой человек, друг, – то это рождает какое-то новое чувство, схожее с влюбленностью, только не являющееся ею в полной мере, это что-то особенное. Такое чувство вместе с ответственностью за этого человека дает еще стойкость характера и внутреннюю силу для заботы о нем.

Арану нестерпимо захотелось найти какого-нибудь человека в жизни, о котором он мог бы беспокоиться, за которого он мог бы переживать – и только ради того, чтобы понять, что при этом чувствуешь. Ему захотелось найти настоящего друга, такого же, какими являются музыканты и Кристин друг для друга. Если уже простой разговор за пиццей с тем, кто не является ему вообще никем и даже еще недавно был почти врагом, заставил Арана сегодня чувствовать окружающее иначе, то как тогда, должно быть, невероятно и во сто раз счастливее чувствуешь себя, когда знаешь, что ты не одинок, что у тебя есть друг – человек, на которого можно положиться и о котором можно заботиться?

– Точно рыбок заведу, – хмуро и решительно заявил Аран.

– Чего? Ры-ыбок?

– Да, Нэти, рыбок, рыбок! О них знаешь, как заботиться надо! Кормить и воду менять им и все такое.

Гоббинс стал что-то пытаться прокомментировать, но Аран уже его не слушал. Он заметил Артура Гарда в кругу своих друзей и облегченно вздохнул: сегодня он был спокоен. И в форме.

Артур, вернувшись, в свою прежнюю норму, переговаривался о чем-то со Стефаном, громко смеющимся над его словами, и, похоже, совершенно забыл о существовании Арана. Он прошел мимо них с Нэтом, даже не взглянув, и лишь можно было услышать его непривычно звонкий голос:

– …и я ему такой: ну хоть сальники-то поменяешь, и ты прикинь, он…

Аран слегка усмехнулся: хоть кому-то он смог быть полезен. От этой приятной мысли он даже на время забыл, что сегодня среда, а каждую среду он ненавидел благодаря Новаку. Сегодня у него для ненависти всех сред появился очередной повод, хотя и – снова – по вине самого Арана.

– Бергер, передайте по рядам результаты тестов, – обратился профессор к сидящей на переднем ряду Натали. – Все результаты будут засчитываться при допуске к экзаменам. Те, кто набрал меньше пятидесяти процентов, обязаны пересдать до конца месяца. О дате пересдачи вы будете оповещены на следующей неделе.

Аран застонал и запрокинул голову. Он был уверен на девяносто девять процентов, что Новак не преминул воспользоваться шансом завалить его тест. И вероятность того, чтобы сидеть напротив профессора практически лицом к лицу при личной встрече, не доставляла ему никакого удовольствия. Однако с выводами он поспешил, потому что Новак тут же громко выкрикнул его фамилию.

– Рудберг!

Аран как можно незаметнее вздохнул:

– Да, да, профессор. Я понял: дату – на следующей неделе.

– Не перебивайте! Ваш тест, – он поднял высоко над своей головой и потряс лист бумаги, должно быть, с работой Арана, – это криминальная улика. Я позволю сохранить ее себе.

Аран не стал ничего спрашивать, уже догадываясь, о чем именно сейчас пойдет речь. Он писал этот тест на следующую среду после очередного семейного обеда у родителей. Аран действительно в тот раз хорошо подготовился к самому тесту, но, пребывая в дурном настроении и вспоминая все упреки отца о расхоложенном отношении Арана к его учебе, в своей злости на всю ситуацию он не смог сдержаться и не выплеснуть хотя бы часть своего негодования на тестовой бумаге.

– Я не против, профессор, – ровным голосом ответил Аран. Аудитория в очередной раз погрузилась в настороженное молчание. Все опустили головы, лишь шурша своими тестами, передавая стопку бумаг от соседа к соседу. Новак, конечно, был зол на дерзость студента. Он опустил руку с работой Арана, вперился в него взглядом и некоторое время просто молчал.

– К моему удивлению – хотя я подозреваю, что без шпаргалок или подсказок тут не обошлось, – вы ответили верно на семьдесят процентов теста, – Аран подумал, что ослышался и слегка приподнял брови. Он сдал? Но профессор свою речь не прекратил. – Будь моя воля, я бы настоял на апелляции и повторном тесте, но комиссия засчитала работу приемлемой. Так что, к сожалению, с этим ничего не поделать. Но вот, что меня смущает, Рудберг.

Он снова поднял лист перед собой, разглядывая что-то определенное.

– Извольте объяснить мне вашу приписку – а я имею основания утверждать, что сделана она была вашей рукой ввиду схожего почерка – внизу вопроса под номером двадцать шесть «Как юрист молочной фабрики какие меры вы предпримите на письменные жалобы покупателя на испорченный продукт, приведший ко вреду здоровья потребителя, если факт отравления не зарегистрирован уполномоченными медицинскими службами?». Вы пишете: «Жалоба не имеет силы без официально подкрепленного подтверждения о факте нарушения в присутствии свидетелей, в виду чего компания не обязана принимать ответные меры в суде. Компания может написать ответное письмо пострадавшему с тем, что фактов подобных случаев не было зарегистрировано, что означает, что компания ответственности за причиненный ущерб здоровью никакой не несет». И, кстати, слово причиненный пишется с двумя «н». Тут пока, вроде, все понятно, сойдет, – продолжил Новак. – Но вот дальше вы пишете следующее… Секунду, так, вы пишете, что, однако, как юрист такой компании вы бы посоветовали – цитирую, Рудберг: ваши слова – порвать подобное письмо на несколько крупных частей и засунуть их в анальное отверстие тем, кто не досмотрел за качеством продукта, кто не желает нести ответственность за свой бизнес, и тем, кого не волнует дальнейшее состояние пострадавшего. Кавычки закрываются.

Аран спокойно кивал каждому слову профессора, подтверждая все сказанное.

Нэт Гоббинс, громко ахнув, резко повернулся с первого ряда, чтобы лично посмотреть в глаза Арану и убедиться, что факт подобного письма достоверен. Аран кивнул разок и ему лично. Нэт в ужасе закрыл ладонью рот и снова отвернулся, уткнувшись в свою тетрадь.