Осколки разбитой кружки

– Ну вот, та-да!

Аран изумленно огляделся, чувствуя, что его рот невольно открывается. Небольшая комната была заставлена стеллажами с пластинками, дисками, фолиантами и книгами потоньше, несколькими проигрывателями пластинок, одним граммофоном с настоящей изогнутой в виде раковины трубой, музыкальным центром, а в углу стояли музыкальные инструменты ребят, которые они оставляли здесь на хранение.

– Ты шутишь? – ошеломленно выдавил из себя шокированный Аран, медленно поворачивая голову по периметру. – Я даже с чего начать не знаю…

– А мы тебе поможем! – с еще большим энтузиазмом, если это возможно, воскликнула Кристин. – А начать нужно с того, с чего начинали мы сами с Яном. Владелец бара просто помешан на музыке, он разбирается абсолютно во всех ее стилях и сам играет на нескольких инструментах. И он требует от нас, чтобы мы тоже знали основы. Для этого он в общем-то и организовал эту библиотеку. Вот, смотри, – она стянула с полки темно-красный фолиант с черными надписями на торце и бережно положила ее на стол. – Это полная энциклопедия музыки. Вся ее история, все ее яркие периоды и события, разные группы и отдельные, индивидуальные исполнители – все! Здесь ты получишь представление о музыке в целом. В других книгах можно уже искать по стилям. Прочел в этой книге стиль рок-н-ролл, лезешь потом вот сюда, – она вытащила еще одну энциклопедию с большими словами «Рок-Н-Ролл навсегда!», – и читаешь, что интересно. А потом идешь вот сюда, к дискам или пластинкам и смотришь раздел рок-н-ролла. Все просто. Кажется сложным, но все просто. А можешь начать с обратного. Ставишь себе первую попавшуюся пластинку, если нравится – читаешь про исполнителя и про его стиль. Ян так учился, поэтому он знает только то, что ему нравится. А если пластинка была для него так себе, он до книг так и не доходил, как правило.

Аран все еще был прикован к тому месту, к которому прирос на входе. Его голова шла кругом, но при этом все его нутро заполнялось новым чувством – предвкушением.

– Ну вот как-то так, – повернулась к нему лицом Кристин и развела руки в стороны. – Теперь можешь завязывать с барной стойкой и приходить сразу сюда и учиться музыке! Только делай музыку тише, когда будешь слушать ее, чтобы не перебивать ту, которая в зале играет. А вообще лучше прислушивайся как раз к той, которую я буду ставить. Мне кажется, тут где-то наушники были, но, по-моему, их кто-то стащил. Давно их не видела.

Аран уже не смотрел вокруг себя, он был прикован взглядом к девушке:

– Ты знаешь, какое ты удивительное создание?

– М, ты говорил уже, – она восприняла это как должное и кивнула.

Он улыбнулся шире, но потом добавил уже серьезнее:

– Правда, спасибо тебе. Я правда очень благодарен.

Она смотрела на него несколько секунд, чуть прищурившись, и пожала плечами:

– Ну, я ведь твой психолог. Диплом буду по тебе писать. Ты мой – первый сложный случай.

Аран рассмеялся:

– Годится.

– И знаешь, что еще? Я уже говорила это, кажется, но…, – она задумалась, подбирая слова и глядя куда-то вверх. – Тебе бы человека найти. С которым говорить можно. Я не имею в виду меня, твоего психолога, а друга. Понятно, конечно, что друзья по первому желанию или по заказу не появляются, но… ты ведь даже и не знакомишься ни с кем. Так они и не появятся.

– У меня есть друг, – особо не вдумываясь, возразил он. – Сим. Мы с ним…

– Ты про него говорил, – перебила она его. – Когда про кружку рассказывал.

– Да? Уже даже не помню.

– И что? Вы с ним говорите? О проблемах и переживаниях? О твоей семье?

Он затих и опустил голову, сжав губы.

– Нет.

– Ну вот. А я тебе толкую про такого…

– Но зато я говорю с Артуром Гардом, – опять не вдумываясь, ляпнул он.

– И кто такой Артур Гард?

– Кто такой…? Э-э, – теперь он задумался надолго. – Не знаю. Серьезно, я, оказывается, совсем его не знаю. Вообще-то мы с ним только раз говорили, в ту ночь, когда я от родителей ушел после неудачного разговора. Он увидел меня на улице и остановился.

– Хм, похоже, твой Артур Гард появился очень вовремя.

Аран скривился:

– Да не знаю. Правда. Он странный. То есть, я действительно это имею в виду: он странный.

– Странный говоришь? – Кристин принялась убирать книги на места. – Не хочется, конечно, напоминать кое-кому о странном желании увидеть меня при свете. Хотя, что это я, такое, должно быть, считается вполне нормальным.

Он рассмеялся:

– Разве психологу положено острить на тему нормальности пациента?

– Я объективна. А ты не задумывался, что, может, этому Артуру тоже одиноко как раз потому, что все его тоже, как и ты, считают странным? Может, ему тоже хочется говорить с людьми, а не с кем?

– Это его-то считают странным? Гард – самый последний, на кого косо посмотрят. Он наша местная звезда. Вообще, по-моему, его таким, каким видел я, больше никто не знает. Но я имел в виду, что иногда я понять не могу, мне кажется, что он меня просто ненавидит, но перебарывает себя, чтобы хотя бы здороваться. Хотя… он со мной даже и не здоровается. Да я и сам не знаю, ненавижу я его или нет ли… Но он точно меня выводит из себя своим высокомерием. И грубостью. И постоянным презрением. И…

– А я тебе про симпатии или ненависть ни слова не говорила. Всем нужны слабости. Знаешь, Аран, всем до единого на этой планете не хватает слов. Слишком мало стало настоящего общения. Люди теперь пользуются словами только ради облегчения своего существования: заказать пиццу, спросить дорогу или время и тому подобное. Серьезно, не сторонись своего ненавистного ангела-хранителя, ему наверняка тоже не с кем говорить. Если будет возможность – говори.

Аран теперь был серьезен. Он промолчал, но Кристин, похоже, и не ждала ответа.

– А сейчас пора домой спать! – подытожила она. – Завтра хоть и суббота, но она уже, между прочим, наступила!

Так у Аран впервые в жизни появилось «любимое занятие», если не брать в расчет футбол, которым он просто болел, будучи мальчишкой. Несколько раз в неделю он после работы появлялся в баре, но одиночеству с пивом за стойкой теперь он стал предпочитать компанию «хорошей музыки» в окружении раскрытых книг и разложенных по полу пластинок. В первые дни он лишь читал и прислушивался к музыке в зале. Время от времени в комнату заглядывала Кристин, чтобы кинуть отрывистое: «Это Энгельберт Хампердинг, «Тень твоей улыбки». Эстрада!» или «Фрэнк Синатра! «Когда мне было семнадцать»! Ух, обожаю его!» или что-нибудь подобное и снова скрывалась за дверью, будто ее и не было вовсе. А на день третий или четвертый ему стало настолько комфортно в этом музыкальном раю, где никогда до этого не бывал, что он стал с собой приносить бутерброды и лишь заказывать у Яна кофе. И, сидя или даже лежа прямо на полу, жуя бутерброды с кофе, он листал энциклопедии в поисках красочных картинок или интересных фотографий, слушал музыку часы напролет и чувствовал себя как дома. Даже лучше. Так он не чувствовал себя нигде.

Однажды Кристин поставила ему Эллу Фитцджеральд с ее «ушедшим мужчиной». После первого прослушивания песня ему не понравилась. И даже больше: он пребывал в смешанных чувствах, с остаточным шоком ошарашенно переживая отголоски последних аккордов. Его сознание, будто, заполнили взбитой смесью из отвращения и изумления, и оно отказывалось принять такую пищу, пытаясь отторгнуть незнакомую субстанцию. Аран не мог даже назвать песнью эти до неприличия растянутые завывания убитой горем женщины от смерти своего мужчины, бросаемые от низких до высоких нот на одном единственном дыхании. Когда Кристин заглянула к нему, он сидел с широко открытыми глазами, смотря в неопределенную точку в стене, и только вымолвил невнятное:

– Я не понял ничего.

Тогда, на удивление посетителям в зале, она поставила эту песню второй раз, специально для Арана. Он, слушая ее с закрытыми глазами, уже не разделял на ноты и не вдумывался в скелет мелодии. Он просто пропустил композицию через себя, через каждый свой нерв, через каждую клетку, и прочувствовал каждый стон отчаяния и боли старого человека, который говорит о своем неумолимом горе. После этого он мог слушать только одну эту песню Эллы Фитцджеральд «Моего мужчины не стало» снова, и снова, и снова, впадая в гипнотическое состояние под звуки скрипок и виолончели, не в состоянии наслушаться вдоволь.

Музыка отвлекла его. Захватила его сознание в той части, где не можешь разорваться между вечными трагедиями и позволением вдохновению поглотить твое существо – где нужно выбирать. Аран был неспособен одновременно и цепляться за свои мучительные самобичевания и переживания, и пытаться держаться на плаву маленьких жизненных радостей. Музыка его увлекла. Во время своих исследовательских открытий новых звуков, новых человеческих голосов, новых музыкальных построений он по-настоящему забывал про «мир за этими стенами», лучшее определение которому было бы «мир за этими звуками».

Стоя у стен университета, раскуривая сигарету, теперь в его мысли, помимо плохих предчувствий от предстоящей учебы, еще короткими вспышками вкрадывались отдельные ноты нераспознанных мелодий, и все будто немного преображалось.

Он слушал Нэта Гоббинса только частью сознания, другой – пребывая в флегматичном состоянии, не слушая ничего вообще. И именно той, флегматичной стороной, он обратил внимания на Артура Гарда и поймал себя на мысли, что не получал никаких язвительных замечаний или пренебрежительного отношения на протяжении уже нескольких дней. Собственно говоря, Гард вообще перестал замечать Арана, как и кого-либо еще вокруг себя. Аран вытащил сигарету изо рта и сдвинулся чуть вбок, чтобы мимо Гоббинса всмотреться в направляющегося в университет Артура вместе с Лейлой. Он был полностью поглощен какими-то своими мыслями, не замечая ничего вокруг. Один из его последователей, Стефан Барич, выкрикнул его имя несколько раз, прежде чем Артур вернулся к реальности и отреагировал на звук собственного имени.

Никогда не обращавший внимания на других людей и свято следовавший своему же принципу оставаться как можно незаметнее для других, сейчас Аран стал чаще посматривать на Гарда, гадая, что стряслось на этот раз у него. В коридорах он мог просто сидеть и мрачно смотреть в одну точку, ни с кем не разговаривая, после занятий как-то отрешенно направлялся к машине – чаще с водителем в приложение, судя по всему, чтобы избегать собственного вождения. И что самое необычное, теперь Гарда часто можно было застать сидящим на бетонном ограждении в компании друзей и с сигаретой в руке, но при этом задумчиво и хмуро глядящим на небо.

Рассеянно пожав руку своему приятелю, Артур снова ушел в свои удручающие мысли, но, кажется, почувствовав на себе чей-то взгляд, уже в воротах поднял затуманенные глаза и встретился взглядом с всматривающимся в него Араном. Так же отрешенно, без привычной неприязни или высокомерия, он рассеянно спросил на ходу:

– Чего тебе, Рудберг?

Аран снова закрыл свой рот, даже если и собирался что-то сказать, и лишь отрицательно покачал головой: ничего. Нэт обернулся на Артура, удивленный этим вопросом и молчаливым ответом, и услышал в свой адрес:

– А тебе, Гоббинс, чего?

– Ч-что? Я н-не…

Артур не стал дожидаться его ответа, не замедляя свой ход, и снова опустил голову в глубоких раздумьях.

– Нэти, оставь, – слегка ударил он тыльной стороной ладони в грудь Гоббинса. – Чего к человеку пристал?

Гоббинс резко повернулся к Арану с удивленным и даже радостным видом и заявил, что наконец Аран стал прислушиваться к его советам подражать профессору Новаку, который утверждает, что дипломатия и уход от конфликтов иногда помогают не поднимать на поверхность то, что не в твою пользу. Впервые услышав от Арана совет не разжигать конфликт, как он обычно делал, а дипломатично оставить как есть, не отвечая на агрессию, Гоббинс пришел в полный восторг и отдельными слогами долго говорил о положительном влиянии Новака, пока Аран не выдержал и не перебил его:

– Нэт. Нэт. Нэ-эт, – он на секунду замолчал, наклонив голову и с сигаретой во рту просто глядя на сокурсника. – Слушай хорошую музыку, Нэт.

В любом случае, что бы ни происходило в жизни Артура Гарда, он, в отличие от Арана или в противовес убеждениям и повсеместным советам Кристин как знающего психолога, делиться своими проблемами ни с кем не собирался и предпочитал так же угрюмо и болезненно держать все в себе.

Погрузиться в мимолетное забвение посредством музыки, чтобы на время забыть о мире реальном, Арану удалось ненадолго. Как бы он ни старался претвориться, что окружающего нет, нельзя было надеяться на постоянный самообман как на спасение, даже если он своим решением отказался в один из выходных поехать с братом к родителям, только чтобы продлить свою иллюзию. Лежа в кровати и смотря в потолок, медленно вдыхая аромат кофе из стоящей на полу рядом с кроватью кружки, он ни о чем не думал и ничего не хотел делать. Все его накопившиеся дела: стирка вещей, безраздельно не принадлежащих ему, уборка в квартире, не являющейся его настоящим домом, выполнение домашних заданий по учебе, никогда не бывшей его стремлением в жизни – ни одно из его обязательств не являлось его собственным желанием. Зная, что в эту самую минуту Овид сидит в кругу его семьи, делится новостями и слушает новости Руви и родителей, Арана не испытывал даже зависти. Страшная, эгоистичная мысль пришла ему в голову: а что если и семья тоже не так уж и полноценно является его семьей? Он тут же почувствовал пронзающий укол совести и вмиг прогнал нечестивые мысли.

Когда Овид вернулся от родителей, он востребовал компании брата за чашкой кофе – третьей по счету для Арана за тот вечер – и долго рассказывал ему о семейном обеде.

– …и она на школьную ярмарку все-таки его сделала! Ты представляешь? Все там всякие макеты домов выставляли, цветы и фрукты в корзинах, а наша Руви выставила слепленную из теста фигуру Франкенштейна! Говорят, он здорово там смотрелся. Эх, я не видел! Вот если бы не твои задания и рефераты, ты бы смог сегодня со мной поехать…

– М, учеба есть учеба.

– Да, папа сказал, что правильно, что остался делать домашнюю. Только ведь недавно с прошлыми долгами разобрался еле-еле. Уж новых точно нам не надо.

– Нам? Кому это, нам?

– Ну, я имею в виду, – усмехнулся Овид, – ну, ты понял.

Овид посмотрел в окно, и на фоне белой стены его профиль прорисовывался как идеальная модель для художника. Кудрявые черные волосы обрамляли, как венок, его греческо-еврейское лицо, большой нос с легкой горбинкой выступал вперед, и его кончик сиял отблеском от кухонной лампы. Аран представил, как яростно бы художник исчерчивал карандашом лист бумаги, пытаясь передать его густые брови, наползающие на черные глаза с ярким блеском.

– Ты, кстати, новость пропустил одну сегодня, – вывел его из раздумий Овид, который все еще смотрел в окно. – То есть, это не совсем новость, так, планы на жизнь. Мою.

– Что такое? – спросил Аран, переводя взгляд с его носа на его левый глаз, который был ему виден в профиль.

– Ну. Мы с Мари подумываем в будущем начать жить вместе. Вот…

Аран наморщился и слега наклонил голову, пытаясь обратить взгляд брата на себя:

– То есть… что, она сюда переедет?

Овид чуть растянул губы и наклонил голову, подбирая правильные слова:

– Нет. Это значит, что я, скорее всего, когда-нибудь съеду.

Аран почувствовал, как холод неожиданно обдал его тело, а затем резко сменился волной жара. Овид сейчас посмотрел на брата:

– Это еще, конечно, не решено, но я подумал, что лучше я скажу тебе сейчас, чтобы потом, в будущем, такого сюрприза не было. Чтобы ты был готов.

Все, что Аран смог подобрать в качестве реакции, был лишь короткий понимающий кивок. На самом деле он даже думать об этом не хотел. Что ждет его: поиск однокомнатной квартирки, которую он все равно не сможет потянуть? Или еще хуже: возвращение к родителям домой?

Не желая ни говорить, ни думать об этом, Аран оправдательно объяснил брату, что учебы еще невпроворот, поставил чашку в раковину и заперся в своей спальне.

Он злился, что все негативное в его характере: его беспредельное чувство вины, его страхи того, что выхода нет, его неспособность найти точку соприкосновения с близкими людьми, которые отдаляются все дальше и дальше – въелись в его сущность настолько глубоко, что какой-то фразы, какого-то намека на будущие перемены хватает на то, чтобы затмить в нем все то малое, но светлое, что он нашел в своей жизни. Он вмиг потерял интерес к своим увлечениям, вернее сказать, к своему единственному, но как раз потому крайне ценному увлечению музыкой, понимая, что не может оценить ни ноты, пока внутри него трепещется боязнь неизбежных перемен.

Чувствуя потребность отвлечь себя хотя бы на несколько часов, только бы лишь облегчить тяжесть необоримой давящей ноши где-то в районе груди или даже в горле, он уже на следующий день словил в кафетерии Сима, спросив о его планах после занятий до вечера.

– Айда куда-нибудь, Рудберг! – весело выкрикнул Сим. Его жизнерадостность была заразительна, но и она была в той же категории, что и все попытки Арана отвлечься: временным забытьем, не решающим его реальных проблем. Но несмотря на это, Аран был рад и благодарен другу детства за его компанию в довольно дорогом ресторане, где они решили потратить «кучу денег».

Там, сидя за дальним столиком, поедая салаты без главных блюд, они много шутили, громко смеялись, привлекая к себе внимание посетителей и обслуживающего персонала, и на какое-то время могли почувствовать себя центром мира, где молодость и открывающиеся возможности не имеют границ. И именно там в какой-то момент Аран, вытирая слезы смеха и все еще отдуваясь, увидел своего сокурсника, Артура Гарда, должно быть в компании своего отца: так они были похожи своими густыми черными волосами и даже холодными взглядами. По инерции улыбаясь, Аран уже забыл про смех. Ему было любопытно видеть Гарда вместе со своим отцом. Однако они, похоже, получали не такое удовольствие от своего обеда, как два друга. Артур сидел с низко опущенной головой и потирал глаза, и сквозь спадающие на лоб густые волосы Аран видел на его лбу морщинку хмурости. Его отец что-то без перерыва говорил ему, и что бы это ни было, Гарду младшему явно было не так приятно это слушать. Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну, уставившись невидящим взглядом прямо в стекло, а не за него, а потом перевел глаза прямо на Арана, будто снова почувствовав на себе чей-то любопытный взгляд. Аран поднял руку, чтобы махнуть в приветствии, но сегодня Артур Гард был больше похож на себя самого и привычно своему давнему отношению к Арану раздраженно отвернулся снова к окну.

– Кому это ты? – обернулся Сим.

– Да так. Никому, обознался, – Аран почувствовал толчок знакомой ответной неприязни к высокомерному сокурснику.

Но Аран действительно видел, что у Артура какие-то проблемы, и, возможно, причина его проблемы – сидела сейчас рядом с ним. Буквально на несколько мгновений Аран позволил себе отвлечься от беседы с другом и задуматься о схожих ситуациях в их жизни. И, возможно, как раз потому Гард проявил свою эмпатию к Арану после рассказа о его семейных неурядицах, что это напомнило ему о его собственных.

Отец Артура требовательно постучал своей вилкой по тарелке сына, призывая его вернуться к обеду и не отвлекаться.

Может, Арану и хотелось в глубине души отплатить Гарду за ту помощь, которую он оказал ему, только вот ему самому хватало проблем, и при таком упадническом настроении вряд ли он мог подбодрить другого человека и заверить его словами, что «все будет хорошо». Выходя из ресторана, Аран смотрел на сокурсника, которого и недолюбливал и которому и сочувствовал одновременно. Потерявший фокус взгляд Артура говорил о том, что он краем глаза видит выходящего Арана, но даже не удостоил его взглядом.

– А, сам разберется, – пробормотал себе под нос раздраженный Аран, махнув в воздухе рукой.

Свою злобу на презрение Гарда он подавил на следующий день, как только увидел его в университете. Оставалось лишь догадываться, через какие переживания проходил он накануне вечером или ночью, но по внешнему виду Артура можно было явно сказать, что ничего легкого и приятного. Он сидел на подоконнике в коридоре до начала занятий, немного в стороне от своих приятелей и Лейлы, опустив голову и обхватив ее обеими руками, упершись локтями в колени и запуская пальцы во взлохмаченные волосы. Намотанный поверх расстегнутого черного пальто шарф сбился чуть в сторону, и по какой-то причине сегодня Гард предпочел выпустить рубашку наружу, а не заправить в брюки. Такие небрежные мелочи меняли облик Артура до неузнаваемости. Он ни на кого не смотрел и ни с кем не разговаривал. Аран задержался буквально на секунду в дверях аудитории, бросив изучающий взгляд на сокурсника, но сбился с мыслей после язвительного комментария Стефана Барича:

– Рудберг, чего встал? Опять забыл, в какой тебе кабинет, как на первом курсе?

– Не, он просто потерял своего Гоббинса и страдает от одиночества! – подхватил Кан Руфус.

Все парни громко засмеялись, девушки принялись весело шептаться, посматривая на Арана, но он по-прежнему стоял и сбоку обеспокоенно смотрел на Гарда, которому, казалось, не было дела до их разговоров. Он даже не пошевелился, сидя на подоконнике и спрятав лицо от наблюдателей, поглощенный собственными тяжелыми мыслями.

Аран прошел в аудиторию и направился к своему ряду, где успокаивающе привычно уже сидели Лора и Бейб.

После лекций он не стал просиживать в библиотеке, зная, что не сможет написать ни слова по теме, и вместо этого направился по дороге в сторону работы, намереваясь просидеть оставшиеся три часа или в парке или где еще, откуда не видно здания университета.

Не спеша вышагивая вдоль улицы, изредка пиная камни или городской мусор, Аран не смотрел по сторонам, но только себе под ноги, сунув руки в карманы брюк и выглядывая на земле особо понравившиеся листья. Пару раз он нагибался, чтобы поднять те или другие, разглядеть их прозрачность и утонченную хрупкость, и снова отпускал их, как отпускают бабочек ловцы насекомых своим сочком, когда, наконец, налюбуются расцветкой крыльев. В очередной раз нагнувшись к новому сухому кленовому листу, Аран поднялся на ноги и, не сводя с него изучающего взгляда, сделал два шага вперед и едва не натолкнулся на какого-то человека, стоящего у него на пути, облокотившегося о стену. Он поднял глаза, чтобы извиниться, но увидел Артура Гарда. Первой мыслью было язвительно отшутиться, что теперь не Аран, а сам Гард появился на пути, но он оставил все шутки, глядя на сокурсника. Артур стоял спиной к кирпичной стене, опустив голову и сунув руки в карманы пальто, а когда поднял глаза, то Аран увидел, что они слегка блестели – то ли от недосыпа, то ли от слез, – а бледное лицо выражало ничего, кроме поверженной усталости. Гард смотрел на Арана тем же мучительным взглядом, полным отчаяния и боли, каким сам Аран как-то смотрел на него во время своего мимолетного приступа слабости, пока громил металлической трубой все вокруг себя. Ветер раздул волосы Артура, и они после оживленного метания наконец стихли и мягко спали на его лоб, скрывая блеск в глазах.

– Арти? – почему-то снова назвал его так Аран. Его голос был обеспокоенно тихим и настороженным. – Ты как?

Гард несколько секунд не сводил с Арана тяжелого хмурого взгляда, а потом снова опустил голову. Только после недолгого молчания он все же вымолвил убитым голосом, будто спрашивал совета, как можно умереть быстро и безболезненно:

– Хочешь пиццу?

Рот Арана был чуточку приоткрыт, но он пожал плечами и ответил:

– Давай.

Артур вытащил руки из карманов и слегка оттолкнулся ими от стены, уже не глядя на Арана, и направился дальше по улице. Аран последовал за ним, сохраняя полное молчание и нейтралитет. Посматривая время от времени на мрачного Гарда, он пытался учуять в воздухе намеки на опасность или внезапную раздражительность, которых ожидал от сокурсника в любой момент, но, похоже, ждал их зря. Сейчас Артур, будто, даже и забыл вовсе, что уже идет в компании другого человека: он снова был поглощен какими-то мыслями, и взгляд его темных глаз был полностью расфокусирован.

Свернув за угол, они дошли до пиццерии напротив набережной, и Аран почувствовал облегчение от того, что больше не нужно было находиться на промозглой улице. Заняв столик у стены, но не у окна, они некоторое время просто молча смотрели в меню или по сторонам. Лично Аран предпочитал сидеть всегда у окна, но Гарда это, кажется, задевало в плане какой-то мужской гордости, судя по его небрежному: «Ну уж нет, это только для всяких парочек», потому он согласился и на этот ничем не примечательный столик, откуда ничего не было видно.

– Я ничего в пицце не понимаю, – признался Аран после минуты изучения бесконечного списка разновидностей блюд.

Артур промолчал. Он даже не смотрел в меню. Он был прикован серьезным взглядом к залу пиццерии, но при этом не замечал ничего определенного. Однако, когда подошла молодая официантка в кружевном бордовом фартуке, он без тени раздумья тут же произнес: