Шедевр

Еще я заметила в расписании, что количество уроков истории и философии удвоились. И можно было просто пожаловаться на нудность предметов, да и забыть об этом, если бы не слишком очевидная цель этих предметов. Я уже серьезно стала задумываться, как именно школьные учреждения пытаются нам представить маори. Все, что касалось культуры или традиций, ограничивалось либо языком Те Рео, преподаватель которого – англичанка – сама не слишком на нем хорошо говорила, либо кратким экскурсом в их обычаи – деревни маори, мараи. Это как место, где собираются маори с гостями или между собой, чтобы собираться вместе, вести переговоры или что-то просто обсудить или поделиться знаниями. Нас учили, что в основном вся культура маори передавалась из уст в уста поколениями. И это целый ритуал, потому что не каждый старейшина, чаще женщина, допускался до этой роли. Только заслуживший уважение мог приниматься за обучение молодого поколения, делясь легендами и историями, помня все имена, все названия, все события наизусть. Сегодня мы, британцы, жили в этой стране, но всю историю коренного населения получали только в сжатом варианте и в основном в фактах и датах. Все обучение такой богатой культуры сводилось к осведомительно-информативному методу. История Великобритании же наоборот походила на демонстрацию великих достижений и завоеваний. В наших глазах маори представлялись как безграмотное население, нуждающееся в руководстве и направлении, которые Англия успешно предоставляла в полном объеме. Предмет философии дополнял намеки на превосходство Великобритании как страны-эталон, рассказывая нам теории Сенеки и Плутарха о сильнейших империях и теориях выживания в веках и эпохах. Я, вспомнив прошлогоднюю историю с Ницше и моей последующей критичной статьей, еще раз убедилась в методике обучения. Я оглянулась на весь наш класс из восемнадцати девочек в нашем семнадцатилетнем возрасте, осознавая, что это – период созревания личности, мнений и убеждений. И именно сейчас, на столь важном этапе вся методика обучения за последние полтора года неожиданно сменилась на убеждающую, а не обучающую. Из нас лепили какой-то материал для своих целей. Нас делали в этом учреждении нужными гражданами. Я толкнула Сесиль локтем в бок. Она рисовала в тетради цветы и от моего толчка немного испортила последний лепесток.

– Ай, ну ты че! – шепотом возмутилась она.

– Сес, что ты знаешь про маори? – так же шепотом спросила я. Мы сидели в середине класса, и, если чуть пригнуться, то можно было спрятать головы от стола преподавателя за сидящими спереди ученицами.

– Чего? Маори? Я не ослышалась? – она поспешила подавить смешок.

– Я серьезно!

– Ой, отстань, Лоиз. Серьезно она.

– Мы учим про них столько лет, а ничего толком не знаем!

– Киа ора и Ка ките – вот, что я знаю.

Я вздохнула и проговорила больше самой себе: «Вот именно. Только киа ора и ка ките».

В пятницу для меня на столе лежал очередной конверт. На этот раз я уже сомневалась, что он от Николь. Мама терпеливо не задавала вопросов, и я ей была за это благодарна. В коротком письме, написанном от руки чернилами, было короткое послание, вернее предложение встретиться в эту субботу (то есть уже завтра) в театре Капитол в полдень. Внизу письма стояла подпись «Н». Интересное предложение, особенно если учесть, что обратного адреса не прилагалось, а значит, я не могла ни согласиться, ни отказаться. Меня просто поставили в известность.

Я не слишком обрадовалась приглашению. Первым делом я сразу позвонила Николь. Разговор получился смехотворным, потому что я вроде как спрашивала у нее разрешения встретиться с Норином. Чтобы поправить разговор, я просто сказала:

– Но я не имею понятия, как вести себя с ним! Зачем ему хочется встретиться? Мне последней встречи хватило. Я даже не знаю, о чем говорить!

Николь меня постаралась успокоить, насколько ей позволило ее чувство такта:

– Никогда не задумывайся, что именно сказать ему. Говори то, что есть на самом деле. Начнешь лгать – он сразу это поймет.

– Николь… Господи Боже мой. Как хорошо ты его знаешь? Ты ему доверяешь?

– Норина как хорошо я знаю? Не знаю совсем! – на том конце трубки возникла обдумывающая пауза, и я снова услышала ее голос. – Вернее, я с самого детства его знаю, просто сказать, что знаешь Норина – это как-то… ну, вряд ли кто-то его хорошо знает. Он слишком разный всегда. Но если ты про то, порядочный ли он, то тут сразу говорю, ему можно доверять. Знаешь, думаю, стоит сразу расставить точки над «й». Это никакое не свидание, ладно? Когда он кого-то замечает, то это только интерес к личности, а не к противоположному полу. Я удивлюсь, если он вообще заметил, что ты – девушка.

Это замечание меня не успокоило, а даже заставило нервничать еще больше. Сейчас я думаю, что моя нервозность была связана с незнанием. Всегда проще иметь дело с тем, что знаешь. А когда не имеешь понятия, чего ожидать от чего-то или кого-то, то вся ситуация накаляется. Всегда проще сказать молодому человеку «нет», если знаешь заранее, что его намерения сводятся к свиданию. А когда эти намерения никому не ясны, то защитный инстинкт подсказывает тебе держаться от человека подальше.

Что бы ни подсказывал мне на тот момент мой инстинкт, в субботу в одиннадцать сорок утра я, несмотря на все, ехала в такси на улицу Доминион, задаваясь вопросом, что будет происходить в театре, если сезон постановок закрылся месяц назад. В руках я теребила «приглашение» и не замечала видов за окном автомобиля. Я и жалела, что согласилась, и сгорала от любопытства одновременно. Только на полпути я осознала, что опаздываю. Я плохо рассчитала время, забыв, что сегодня суббота, и жители отправились на прогулки или поездки, и потому обеденное время – самый час пик на дорогах. Мы двигались гораздо медленнее, чем в будни. Я откинула голову назад, глядя в крышу такси и ругаясь на обстоятельства. Не хватало только опоздать. Я гадала, как Норин может отреагировать на мое опоздание. Возможно, он подождет пять минут, да и уйдет, и этим решатся все мои проблемы.

Отреагировал он гораздо проще. Он стоял у входа, облокотившись о стену, и разглядывал небо. Когда я подошла ближе, он посмотрел на меня, улыбнулся и просто сказал:

– Ты опоздала.

Я приняла виноватый вид:

– Знаю. Прости. Такси не…

– Привет.

Я решила забыть про свои оправдания и выдохнула, не сдержав ответную улыбку:

– Привет.

Я видела его таким, какой он есть. На солнечном свету его глаза казались еще зеленей и ярче. Они были, как зеркало, и я могла разглядеть в них свое отражение – настолько они были ясные. Уже позже я заметила такую же их особенность, как и его улыбки, – поглощать собеседника. Смотрел он всегда прямо в глаза, но в отличие от других людей, его пристальный взгляд не считался тяжелым или навязчивым. И выдержать взгляд Норина не составляло никакого труда. Однако если ты хотя бы на минуту терял самоконтроль, то безудержно подпадал под их гипнотическое действие и просто тонул в его глазах, уже не слыша, о чем идет разговор. Норин всегда это замечал, и учтиво отводил глаза, давая возможность человеку опомниться. Он никогда не ставил рассеянность или невнимательность собеседника ему в упрек, возможно, понимая, что это больше его вина.

Я не могла сказать, сколько ему лет. Должно быть, двадцать или двадцать два. Этого мне никогда не удалось выяснить. Как и точный его рост. Сегодня он мне показался чуть выше. Вообще нельзя было говорить про рост Норина однозначно. Он постоянно менялся в зависимости от его настроения. Стоило ему начать распространяться о чем-то, он заметно вытягивался в росте. Когда же его настроение было тихим, его можно было даже охарактеризовать человеком среднего роста.

Только я подумала о его росте, как почувствовала, что он берет меня за руку. Этот жест, столь невероятный, даже не так: невозможный в сдержанной культуре хоуми – мне показался самым естественным с Норином.

– Пойдем, – просто произнес он без лишних объяснений.

– В театр? – бегло спросила я.

– На театр. Смотреть лучшее представление сезона.

– Сезон закрыт, – возразила я, но он лишь обернулся, одарив меня загадочной улыбкой.

– Этот сезон никогда не закрывается.

Я решила не допытывать вопросами и проявить чуточку терпения, хотя то, что мы пошли к театру с его заднего входа, меня уже насторожило. Было странно вдруг осознать, что прямо напротив находился банк Новой Зеландии и ресторан, где когда-то проходила моя реальность – семейные обеды с намерением явить собой облик состоятельного семейства. Я снова вспомнила про манеры и поспешила поблагодарить его за стих и цветок. Он резко остановился и повернулся ко мне лицом:

– Спасибо, потому что понравился подарок, или спасибо, потому что этого требуют правила приличия?

Он слегка сощурился и, чуть присев, наклонил голову, заглядывая мне в глаза. Моей руки он не отпустил. Мне пришлось признаться:

– Ну… вначале, когда я увидела только цветок, я очень разозлилась. Хорошо, что было еще и письмо.

Он понимающе кивнул и снова повел меня за руку в неизвестном направлении:

– Да, часто приходится пояснять. Редко кто понимает без слов то, что я имею в виду. Интересно, что у одного и того же явления может быть столько разных смыслов, никогда не думала об этом?

Единственная веточка розовой радиолы может вызвать два противоположных чувства: и злость, и благодарность. И оба чувства не имеют ничего общего с самим цветком. Все лишь из-за ситуации, в которой я оказалась, обратив внимание на веточку в бокале.

Я прервала свои размышления, потому что мы вошли с заднего входа в кинотеатр и сейчас проходили по какому-то коридору.

– Привет, леди со мной, – кинул Норин какому-то человеку, и тот махнул рукой в знак приветствия.

Мы немного поплутали по коридорам, и когда я уже полностью потеряла ориентировку в пространстве и начала спрашивать: «Куда мы…», он меня перебил, показав рукой на ведущую на чердак узкую деревянную и очень крутую лестницу:

– Сюда.

Он стал подниматься первым, и у самого потолка толкнул небольшую дверцу и выбрался на чердак. Секунду спустя показалась его голова:

– Ну? Ты где?

Я шокировано смотрела на лестницу и думала, не снится ли мне все это. Хотя Николь и предупреждала, что это никакое не свидание, я все же надела свое белое хлопчатобумажное платье в предвкушении кино, или прогулки, или бесед в кафе. Но мое платье, похоже, предназначалось для чердака. И как все это расценивать, я не имела понятия. Странно, что не было никакого страха. Я вообще видела в тот день Норина другим человеком. Не было той грубости или всезнайства. Точнее, все это осталось – и его прямота, и честность – но изменилась обстановка, и в отсутствие светских правил его поведение воспринималось совершенно в ином свете. Я осторожно ступила на лестницу. У меня бы не получилось и придерживать подол платья и подниматься одновременно по такой крутой лестнице, поэтому пришлось забыть про свое одеяние и ухватиться обеими руками за перила, чтобы не упасть. Наверху он протянул мне свою руку и буквально втянул меня в узкий проем. Я почувствовала себя Алисой, бегущей за кроликом с часами. Норин на чердаке не задержался и уже двинулся дальше, к дальнему углу и – к моему несчастью – очередной лестнице. А я бегло окинула взглядом чердак. Думаю, здесь театр хранил некоторые костюмы и декорации, не нашедшие своего применения. Все лежало упакованное по коробкам и ящикам, только некоторые рубашки и платья пылились общей грудой на нескольких коробках.

Я обернулась, но уже не увидела моего провожатого. Зато люк на крышу был откинут. Я не спеша подошла к лестнице и стала подниматься на крышу. Выбравшись наполовину, я посмотрела на Норина, сидевшего прямо на полу рядом с люком. Мы встретились взглядом, но ничего не сказали. Вполне очевидно, это была наша конечная остановка. Я полностью выбралась на крышу.

За всю свою жизнь я стояла на крыше чего-либо лишь дважды, и это был второй раз. Первая моя вылазка на крышу сарая или пристройки к главному дому была в пятилетнем возрасте в том же Хэмптон Корте в Англии. И тогда я умудрилась с него упасть в кусты, исцарапав себе все ноги и руки. Сегодня все отличалось.

Никогда бы не подумала, что с театра Капитол открывается такой потрясающий вид: вся оживленная улица Доминион, переполненная трамваями, автомобилями и прохожими, напротив – офисные здания и рестораны с жилыми комнатами на верхних этажах, декоративные фасады крыш самого разнообразного архитектурного стиля, а чуть выше – совсем чуть-чуть – небо! Норин сидел на полу – точнее, на крыше – с согнутыми коленями, обхватив их руками, и просто наблюдал за моей восторженной реакцией. А я даже не могла выбрать, на что насмотреться первым. Где-то слева вдали возвышалась гора Роскилл, которая на самом деле была просто зеленым холмом. А справа чуть позади – гора Иден. Когда я обернулась, Норин уже пересел на бетонное строение и не сводил с меня сияющих глаз. Он показался мне ярким пятном на фоне синего неба и белых облаков. В тот момент, вспомнив его зеленую рубашку на вечере Николь, я обратила внимание, что вся его одежда очень яркая. Небрежно выпущенная наружу голубая рубашка с длинным рукавом и расстегнутыми манжетами (позже, я уже не припомню, когда он вообще застегивал манжеты и все пуговицы воротника, и каждый раз, когда он брал меня за руку, я своей кистью всегда чувствовала ткань) в сочетании с брюками охры, под цвет его светлых волос, смотрелись очень броско по меркам оклендской моды тридцатых. Я испытывала непонятный восторг от красок, теплого ветра и долетающего снизу шума. Мне вдруг захотелось слышать человеческий голос, здесь, на крыше, пока мы дышим небом, а не воздухом. И Норин произнес тихо, но настойчиво:

– Говори.

В тот момент я не нашла в этой просьбе ничего странного. В другой бы ситуации я обязательно задала какой-нибудь ответный вопрос: говорить о чем, кому говорить, зачем? Эта мысль мне пришла в голову первой, и именно о ней я начала говорить: наша человеческая зависимость от обстоятельств и обстановки. Крайне сложно видеть вещи в их истинном свете без прикрас наших личных стереотипов. Мы всегда адаптируем явления под обстановку. Мы всегда все меняем в нашем сознании, и Норин настолько прав, когда говорил о цветке, что одно и то же явление может нести в себе столько разных значений. Я даже самого Норина сегодня вижу совершенно по-другому. Очень странно вдруг осознать, как в реальности люди видят происходящее. Они приходят в этот театр, платят за шоу, а в то время на крыше этого же здания бесплатно идет такое потрясающее представление, не всеми замечаемое, но превосходящее по красочности все искусственные постановки. И, возможно, мы с Норином в данную минуту – единственные, кто стоит на крыше и наслаждается небом.

О чем я только не распространялась! Говорила и говорила, и, наверное, прошло не меньше часа, прежде чем я заметно утихла. И ни разу за все это время Норин не перебил меня, ни разу не зевнул и ни разу не отвел от меня глаз. Он слушал меня, иногда улыбаясь, иногда делая серьезное лицо. Меня никто в жизни так внимательно не слушал.

Небо затянулось тучами, и какое-то еле уловимое изменение в воздухе предвещало дождь. Я почувствовала прохладный ветерок на своих ногах. Я выдохнула и усмехнулась тому, как много я проговорила, и взглянула на Норина, который неизвестно когда успел надеть перчатки, если это важно – сочно-бордовые. Он потянулся и встал на ноги:

– Теперь можно кофе.

Мы покинули театр теми же лестницами, дверьми и коридорами, которыми и пришли сюда, но теперь мне все виделось совершенно новым, другим. Мне было так легко и радостно, а причин я не находила. Всю дорогу до кафе мы молчали, но это не было одно из тех неловких молчаний, когда судорожно начинаешь выискивать подходящие фразы, лишь бы нарушить тишину и возобновить разговор. Просто каждый думал о своем, а скорее всего, не думал вообще, позволив уму немного передохнуть от размышлений. Норин привел меня в скромный кафетерий почти в самом конце улицы. Место было уютным и чистым, но почти безлюдным. В углу сидела только одна пара, и еще один человек стоял у стойки заказов и изучал меню на черной доске на стене над стойкой. Мы заказали кофе и сели у окна, и я не удержалась от замечания:

– Ты все еще в перчатках.

– Да, руки еще не согрелись.

Он ответил так естественно, без всякого стеснения, тем самым напоминая о главном предназначении перчаток – согревать руки. Трудно было что-то возразить на это, но мне все же было непривычно видеть человека в перчатках в начале февраля (там, где февраль – это еще жаркий сезон), или тем более в кафе. Но сам Норин не находил в этом ничего противоестественного. Видимо, в этом кафе он появлялся часто, потому что никто из персонала не обратил особого внимания на его перчатки, а по их выражению лица можно было догадаться, что все привыкли к странностям Норина.

– Мой дядя по материнской линии – антрепренер «Капитол», – произнес он. – Можешь приходить туда, когда тебе захочется.

Когда нам принесли кофе, перчатки он все-таки снял. А еще он стал говорить. Его мысли скакали с бешеной скоростью, были словно свихнувшиеся, и я едва поспевала за их ходом. Я просто не успевала перестраиваться на новую тему. Только я находила какой-то умный комментарий, то замечала, что мы уже говорим совершенно о другом. Но его темы не были разбросаны, как предметы на полках в магазинчиках товаров первой необходимости, где обычно все свалено вперемешку, и даже если необходимость действительно первая и важная, то нужный товар найти все равно тебе не суждено. Нет же, мысли Норина имели четкую последовательность, логическую цепочку, и перетекали из одной в другую. Дело было в моем собственном мышлении, которое оказалось недостаточно эластичным для мыслей Норина. Возможно, я просто привыкла развивать тему до размеров исчерпывающей беседы. Норин же верил, что если вещь исчерпывает свой интерес, то не стоит уделять ей большего внимания. Еще одной причиной, почему мне было сложно выдержать темп его мыслительного извержения, являлся мой интеллект. Говорить предельно честно, Норин был слишком умным для меня, и все время мне приходилось задумываться, а не просто слушать. В какой-то момент это может быть очень выматывающим. Трудно вспомнить, о чем именно он распространялся, но все, о чем он говорил, каким-то образом касалось того, о чем говорила на крыше чуть раньше сама я. Он согласился, что мы зависим от обстоятельств, и что явление само по себе не должно меняться, оно есть изначальное. Но добавил, что несмотря на это он считает, что это явление не может существовать само по себе. Это просто как сгусток энергии, бесформенный и ничем не отличающийся от других явлений. Вещь начинает по-настоящему существовать, когда оказывается среди чего-то. Нельзя просто быть, всегда нужно быть среди. Потому что только в рефлекторной взаимосвязи с окружающим миром вещь приобретает значение. То, что эти значения разные – это другое дело. Как кусок ткани, который может стать палантином, а палантин – писком моды, а сама мода – произведением искусства и так далее. Только я хотела добавить свой пример, не успела я открыть рта, как Норин уже говорил про мир иллюзий. Если бы никто не заметил валяющийся кусок ткани, он бы перестал существовать для мира. Никто бы не заметил его существования, и ткань бы переродилась во что-то другое: сгнила, испортилась или смешалась с мусором. Стала бы в результате иллюзией. А сколько их приходит в этот мир и уходит! И если подумать, то все вокруг является в какой-то мере иллюзией. Все вещи, окружающие нас, – временное явление. Их нельзя сохранить навечно, их нельзя забрать с собой после смерти. Все явления – это одна и та же масса, меняющая свою форму и предназначение, но на самом деле ничего не существует в полной мере. Здесь я уже не находила, что ответить, и просто пыталась удержать главную мысль. Которая не замедлила смениться новым потоком тем. И так продолжалось все время, пока мы пили кофе. Где-то посреди своего очередного размышления вслух Норин неожиданно спросил, не голодна ли я.

– Да не очень, спасибо.

– Опять спасибо? – он посмотрел на меня, чуть улыбнувшись. Я лишь усмехнулась:

– Хочешь отучить меня от манер?

– От бездумных правил. А я проголодался.

Норин заказал себе сэндвич с салатом, а я – еще один кофе. Пока мы ждали заказ, он придвинулся и положил руки на стол:

– Как тебе все это?

Я выдержала короткую паузу, чтобы найти нужные слова.

– Я в восторге.

– Я знал, что я тебе понравлюсь.

– Вот это самомнение! Я вообще-то о театре говорила и о своем кофе! – я шутливо разыграла возмущение.

– Ну, я понял, понял, – отмахнулся он и добавил уже тише и глядя в неопределенное место, – это все и есть я.

Когда ему принесли обед, а мне еще кофе, он принялся рисовать на своем сэндвиче букву «М». Я наблюдала за ним некоторое время и спросила, что он делает. Ответ был короткий:

– Обедаю.

– Хм, я вообще-то про твои начертательные способности.

Норин закончил чертить, прежде чем ответить:

– Когда я ломаю себе голову над каким-нибудь вопросом, я по букве черчу на каждом блюде в этом кафе. Съедая каждый раз название этого вопроса букву за буквой, я тем самым познаю его сущность.

– Чем длиннее название, тем дольше ты о нем думаешь?

– Я чаще ем.

Норин больше ничего не говорил. Мы погрузились в молчание. Он ел, я пила кофе и просто наблюдала за ним. Это было целое дело наблюдать за тем, как Норин уходит в свои мысли. Его выражение постоянно менялось, взгляд был несфокусированным, а на лице блуждала «плавающая» улыбка. Его улыбку я могу назвать только такой: плавающей. Вообще его лицо будто всегда сохраняло улыбку, только губы были тут ни при чем. Иногда он мог улыбаться только глазами, а иногда уголки рта чуть двигались. И улыбка постоянно менялась, то становилась шире, то почти исчезала. И часто в совокупности с мечтательным выражением лица и его нориновской улыбкой он мог сойти за опьяненного человека. Где-то посреди трапезы он взглянул на потолок и стал изучать каждую трещинку, каждое пятнышко, наверное, в течение пяти минут. Я решилась прервать его раздумья:

– Ты не будешь доедать сэндвич?

– Хочешь попробовать?

– Глядя на тебя, разыгрался аппетит.

Он с деланно обиженным выражением спросил, как же он теперь доест свою буквочку, но тарелку все же придвинул.

– А я помогу тебе разобраться с твоим вопросом.

Норин, слегка сощурившись, с интересом посмотрел на меня.

Когда стрелки часов стали безудержно тянуться к цифре четыре, он все-таки смутил меня:

– Ты встретишься со мной еще?

– А ты меня еще удивишь?

В такой немного необычной форме мы изложили свои просьбы. Он посадил меня в такси и на прощание махнул своей бордовой перчаткой. Хотя лучше было бы упомянуть его легендарную улыбку.

Мое настроение сменилось на мечтательное. Я не могла с собой ничего поделать. Дело было не совсем в Норине, вернее, в нем, но не в романтичном смысле. Теперь, когда на уроках я слышала про влияние британского общества на развитие Новой Зеландии и про важность установления общих правил и законов, у меня все это вызывало только улыбку, и, вспоминая, что весь мир – это иллюзии, и что пока есть разные мнения, будут и разные результаты, я уже не так боялась будущего моей новой Родины. Я думала о Норине на всех утренних занятиях, больше о том, какое значение он уделяет вещам. Ничего лишнего, лишь все необходимое. Замерзли руки – можно надеть перчатки, и правила ношения перчаток чрезмерно усложняют самое простое их предназначение. Или просто желание рассмотреть потолок – он не находит в этом ничего, кроме того, что есть. Я пришла к выводу, что этот молодой человек вовсе не ненормальный, и что бояться его не стоит. В лучшем случае его можно назвать эксцентричным. Однако все мои выводы пошатнулись с первым звонком на обеденный перерыв. Меня нашла заведующая колледжа и сухо и сурово известила, что «незнакомый молодой человек» желает меня видеть и ждет меня у школьных ворот.

– Он пытался кричать тебя на весь двор, – сердито пожаловалась она, и я попыталась выдавить из себя невинную улыбку, которая исчезла сразу же после ее ухода. Сесиль кинула на меня подозрительный взгляд, и я знала, что стоит мне только выйти из класса, она бросится к окну.

Я сразу заметила яркого Норина. Он стоял за забором, держался обеими руками за прутья и смотрел куда-то не то в землю, не то в само ограждение. Норин заметил меня, только когда я подошла почти вплотную, и его взволнованное лицо озарилось улыбкой:

– Это был выстрел в самое сердце… Кстати, сегодня, вот только что я вместе с омлетом съел букву «Б» и только сейчас понял, что ты ведь еще не знаешь сути вопроса, в котором должна мне помочь.

– Как ты меня нашел?

– Через Николь. Так, что несут в себе автомобили? Мне осталось всего три буквы, это – три посещения того кафе, а я уже почти все понял. Но ты все-таки подумай.