Спасти Кэрол

Но как же хорошо было ему сейчас! Он сбежал от кошмара Большой дороги, он устроился в Макатуне, а теперь едет к самому Джеймсу Мокси. Раньше он готов был заплатить любые деньги, чтобы повидать Мокси вблизи.

И как же ему хотелось узнать содержание телеграммы!

Тяжелые копыта лошади стучали в унисон с сердцем посыльного. Да, было от чего разволноваться! У посыльного была собственная версия того, что произошло в Абберстоне, и он вновь и вновь прокручивал ее в голове. Мокси на одном конце выработки, Дэн Праудз – на другом. А сверху – палящее солнце. Крик секунданта – и грудь Праудза взрывается красными лохмотьями и кровью… еще до того, как Мокси успевает выхватить свою пушку.

Посыльный даже взвыл от удовольствия.

Все вокруг казалось ему гораздо более ярким и острым, чем было на самом деле: солнечные лучи, пронзавшие несущиеся по небу облака, поражали тревожащей душу ясностью и чистотой; земля, выбиваемая из тропы копытами лошади, выглядела живой, а величественные деревья, которые стояли по краям дороги, ведшей к дому Мокси, представлялись посыльному стенами коридора, в конце которого располагались королевские покои. Свежий утренний ветер наполнял легкие посыльного, а ведь это был ветер, обдувавший крышу, стены и окна дома, где жил знаменитый герой, ветер, шуршавший бумажными лентами, привязанными в огороде и отпугивавшими птиц, что норовили полакомиться томатами (так слышал посыльный), ветер, который хлопал деревянными воротами, скрывавшими всю собственность Мокси (и об этом слышал посыльный), и вздымал легкую пыль на тропе, что вела посыльного к дому местной знаменитости.

Дышать одним воздухом с Мокси, жить с ним одним днем – разве это не счастье?

– Обязательно спрошу, как он это сделал, – проговорил посыльный, трогая конверт с телеграммой, мирно притаившейся в кармане жилета. – Ей-же-ей, не упущу такой шанс!

Наконец деревья разошлись, и перед юношей предстали деревянные ворота (неужто те самые?). Дыхание перехватило от восторга. А затем показался огород (неужели и это правда?) и, наконец…

– Черт побери! – едва ли не шепотом проговорил посланец. – Это же его дом!

Хотя дом, подумал он несколько разочарованно, ничем не отличается от того дома, в котором обитал и он сам.

И тем не менее было здесь некое волшебство!

Джеймс Мокси собственной персоной стоял на крыльце, прислонившись к дверному косяку, вытирал руки полотенцем и пристально всматривался в приближающегося к дому посыльного.

Тот застыл в своем седле.

Он что, знал, что я приеду? Как это возможно?

Юноша в волнении сглотнул.

Вот оно, волшебство!

Страх не отпускал посыльного все время, пока он ехал к воротам. Но увы, не так он это себе представлял, не об этом мечтал. В своем воображении он видел, как, привязав коня, взлетает по величественным ступеням царственного жилища к двери, украшенной золотым молоточком, а сзади, из клубящегося над лужайкой тумана, его провожают глазами мифические создания, не имеющие имени в человеческом языке.

А оказалось, что все это ничем не отличается от, скажем, того, как доставить телеграмму миссис Хендерсон, славной в Макатуне тем, что мастерски рубит дрова.

Герой Большой дороги, застыв неподвижно, стоял на крыльце своего дома. Ни улыбки на лице – вообще ничего, никакого выражения. Никаких приветствий. Застегнутая на все пуговицы знаменитая красная рубашка, приобретшая свой цвет, как воображал посыльный, от покрывавшей ее крови. Глаза укрыты под полями коричневой шляпы.

– Здравствуйте! – неуверенно проговорил посыльный, после чего поднял руку и помахал ею в воздухе, приветствуя хозяина. Мокси, не отвечая, продолжал вытирать руки.

Посыльный остановил лошадь у ворот. Может быть, теперь хозяин что-то скажет? Нет, молчание.

Ни слова не говоря, юноша сунул руку в карман жилета и вытащил конверт с телеграммой. Протянул Мокси.

– У меня телеграмма для Джеймса Мокси. Это вы, сэр? Ну конечно же, это вы. Я постарался привезти ее как можно быстрее.

– На этом ископаемом? Не верю.

Это были первые слова, произнесенные Мокси, но поначалу посланец не понял, что тот имеет в виду. Потом он посмотрел на своего коня и улыбнулся.

– Да, увы, сегодня он не в лучшей своей форме.

Мокси медленно сошел с крыльца.

Юноша спешился и привязал поводья к столбу ограды. Потом поднял защелку на калитке и вошел во двор дома. Им овладело совершенно необычное чувство – ведь он ступил ногой на чужую землю, землю, принадлежащую этому человеку. Огород оказался справа. Края шляпы заслоняли лицо ее хозяина от солнечных лучей.

Посланец страстно желал видеть глаза Мокси. Он знал, что великому человеку почти сорок лет, а это почти два его собственных возраста. Как выглядит сорокалетний костер, если пламя его заключено в глазах мужчины?

– Мистер Кэдж сказал, это срочная телеграмма.

Когда посланец приблизился, угол, под которым падал свет, сместился, и он наконец увидел лицо Мокси.

Господи, – подумал посланец, – а ведь он ничем не отличается от любого другого.

Грубой лепки нос. Сильный подбородок. Над серыми, совершенно обычными глазами плавают темные брови.

Мокси протянул руку.

Посланец протянул ему конверт. А потом спросил:

– Как вы это сделали? Как вам удался тот выстрел в Абберстоне?

Мокси взял телеграмму, вынул из конверта.

Юноша нервно рассмеялся.

– Простите, что я спросил вас об этом, – сказал он. – Просто… ну, вы понимаете… эта история – лучшее из всего, что рассказывают вдоль Большой дороги.

Мокси глянул на сообщение. Теперь, под этим углом, он выглядел действительно как легенда, которой, собственно, и был. Когда он читал, глаза его, казалось, источали жар. Губы вытянулись в прямую линию, рассекавшую лицо. Посланцу нравилась эта реакция. А позади Мокси, на маленьком столе, стоящем в комнате, он увидел банку с чем-то голубым. Приглядевшись, юноша разглядел в банке булавоуску – не то бабочку, не то стрекозу.

Закончив чтение, Мокси положил листок с телеграммой на широкую балясину, служащую крыльцу перилами, и невидящим взором обвел огород, стоящую на привязи лошадь, громоздящиеся поодаль дома.

– Вам нужно, чтобы я отвез ответ?

Мокси не ответил. Ветерок налетел и принялся играть листком бумаги.

– Почтмейстер сказал, что это срочно, а потому я…

Мокси взглянул юноше в лицо, и тот прочитал в этом взгляде нечто ужасное: в такие-то моменты и происходят события, о которых потом слагают легенды!

– Так! Нужно собраться, – произнес вдруг Мокси.

Кому он это сказал? Посланцу? Нет. Просто сказал – ни к кому не обращаясь.

– Конечно! – произнес юноша. – Вам нужна моя помощь?

Не обратив на его слова никакого внимания, Мокси повернулся и, тяжело ступая по половицам, пошел в дом.

Вновь подул ветерок и принялся играть сложенным листком бумаги. Посланец схватил телеграмму и прочитал:

Джеймсу Мокси:

Кэрол Эверс умерла тчк.

Говорила что-то про свои состояния тчк.

Красива в смерти, как была красива при жизни тчк.

Похороны через два дня тчк.

Хэрроуз тчк.

Как я понимаю, вы знали ее тчк.

Фарра Дэрроу.

Едва дочитав до конца имя пославшего телеграмму, посланец краем глаза увидел красную рубашку хозяина дома – тот уже стоял перед ним.

– Простите, мистер Мокси, но я…

Но Мокси уже протягивал ему новый сложенный лист бумаги:

– Отправить по указанному адресу.

Посланец посмотрел на бумагу, потом на Мокси, вновь на бумагу, и только теперь до него начало доходить, что Мокси передал ему ответ на привезенную телеграмму.

– Ты прочитал, так?

Посланец едва не потерял сознание от страха.

– Нет… это… это ветер.

– Там сказано – два дня. Считать нужно с сегодняшнего дня или со вчерашнего?

– Нет, сэр! То есть да, сэр. С сегодняшнего.

Мокси склонился к нему. Лицо его было крайне серьезно.

– Ты уверен? – спросил он.

– Да, сэр. ДА! Телеграмма пришла ровно…

Мокси вновь вернулся в дом, после чего вновь вышел, уже с зеленым мешком.

– Вы уезжаете, мистер Мокси? – спросил посланец.

Тот не ответил.

…Говорила что-то про состояния…

– Может, нам по пути? – робко предположил посланец.

Мокси вновь исчез в глубине дома.

– Мне совсем не хотелось вас расстраивать! – воскликнул посланец. – Черт побери! И не собирался.

Но что бы ни говорил юноша, Мокси не слышал его взволнованных речей; умом своим он был слишком далеко, в далеком, двадцатилетней давности прошлом, когда он и Кэрол еще не находились под грузом воспоминаний, когда они вовсе не имели их. Как ни болело у него на душе, но Мокси вновь оказался в том самом времени, рядом с Кэрол: вот они идут через белую зиму, каштановые волосы Кэрол уложены пучком на затылке, мило приоткрытый рот демонстрирует белоснежные зубы, а сама улыбка говорит об остром уме, который в те дни более всего был озабочен тем, что доктора говорили об ее ухудшающемся состоянии.

Мокси вышел из дома. Миновав колодец, пересек двор и оказался у конюшни. Внутри висел целый мешок корма. Мокси склонился над большой кормушкой и принялся насыпать корм, глядя, как та наполняется вровень с краями.

Это было для лошадей, на которых он не поедет.

Два дня, – подумал Мокси. Два дня – достаточный срок!

Мокси вновь пересек двор и оказался у колодца. Наполнил большое ведро и отнес его к конюшне. Действовал почти автоматически – чтобы регулярно, изо дня в день делать то же самое, ум подключать не было необходимости. Потом он открыл ворота конюшни и взял под уздцы лучшую из своих лошадей.

Немолодая, но обладавшая тем, что Мокси было нужно более всего.

Выносливостью.

Мокси провел лошадь вокруг дома, привязал к главному крыльцу и вошел в дом с главного крыльца.

Банка с булавоуской исчезла. Чтобы понять это, не нужно было особо пристально вглядываться. Ясно, ее украл посланец. Маслянистые с виду, сияющие голубые крылья насекомого были в доме единственным цветовым пятном – первым, что бросалось в глаза. Конечно, это он, посланец, прихватил банку в качестве сувенира.

Ворюга!

Мокси прошел в спальню и вновь вышел на крыльцо. В руках его было одеяло и кривой металлический тычок для очистки лошадиных копыт. Взял зеленый мешок и подошел к лошади.

Потертое, но прочное седло было приторочено к стенке крыльца.

Свинский ворюга!

Мокси скатал одеяло и приторочил его к седлу, которое, в свою очередь, взгромоздил на лошадь.

В последний раз зашел в дом.

Чертов свинский ворюга!

На кухне Мокси прихватил хлеба, а во фляжку налил из кувшина воды. Оглядел в последний раз стены своего маленького дома и вышел.

Кэрол Эверс умерла. Точка. Говорила что-то про свои состояния. Красива в смерти, как была красива при жизни. Точка. Похороны через два дня. Точка.

Мокси взлетел в седло. Жаль, что посланец отправился не к северу – Мокси быстро бы его перехватил, с его-то старой клячей!

Но Мокси не имел права терять и минуты.

Два дня!

Мокси направился в сторону Большой дороги, чувствуя, как груз этих двух дней давит на его плечи и как время – словно притворившись воздухом – начинает утекать из его легких.

Траурный прием

Элеонор в своем обыденном платье пробиралась через группки стоящих гостей, наливала лимонад и кофе, одновременно удерживая в равновесии поднос с персиковым пирогом и бисквитным тортом. Когда с ней заговаривали, она односложно отвечала, большей частью соглашаясь с тем, что ей говорили: да, да… это ужасно… так молода…

Дуайт сидел в углу на высоком стуле, напротив возвышавшегося над столом фаршированного фазана, и приветствовал тех, кто пришел разделить с ним его горе. Его густые волосы были зачесаны назад, что разом изменило его обычный облик: беззаботный вид сменила угрюмая мрачность. Лицо его никогда не было чисто выбритым, и теперь густые седеющие усы нависали над щетиной, покрывавшей натянутую кожу его физиономии. Легкое брюшко поддерживал тугой черный жилет, из кармана которого свисала начинающая ржаветь цепочка от часов. Глаза его запали, чему виной были царивший в гостиной неясный свет, черный костюм и, как все прекрасно понимали, скорбь по жене, безвременно ушедшей в мир иной.

– Элеонор, – сказал он, когда девушка проходила мимо. – Дайте знать, когда вам потребуется что-то еще.

Элеонор кивнула. Поблизости находились гости, и Дуайт мастерски исполнял свою роль.

– Непременно, мистер Эверс, – ответила Элеонор. – Но, пожалуйста, не беспокойтесь о том, что нужно другим. У вас есть более важные заботы.

Дуайт задержал руку Элеонор в своих ладонях и кивнул. Рядом с ним стоял человек по имени Артур, специально нанятый распорядителем ритуала прощания. Не в первый раз работавший на Дуайта, Артур узнавал многих из присутствующих. Количество гостей его не удивило – Кэрол в Хэрроуз была женщиной известной и любимой многими.

У Эверсов был большой дом – стены каменные, в двадцать дюймов толщиной, выкрашенные в лимонно-зеленый цвет, гармонировавший с цветом окружавшей его растительности. Прием проходил в гостиной, где на каминной полке размеренно тикали часы. Камин давно не использовался и зиял пустой черной пастью. Лучи солнца вливались в гостиную через высокие окна, шторы на которых были сдвинуты вбок и подвязаны. Кто-то из гостей бывал в этих комнатах и раньше, а кто-то нет, и Дуайт отчетливо видел разницу – по тому, как человек трогал пальцами шторы, изучал висевшие по стенам фотографии, разглядывал потолок гостиной. Даже укрытый саваном смерти дом вызывал удивление и восторг.

Гости один за другим останавливались возле камина, на котором рядом с часами стояла урна с прахом матери Кэрол, Хэтти, – словно она имела непосредственное отношение ко времени и даже управляла им.

Сама же Кэрол, пусть для всех она и умерла, продолжала незримой тенью существовать в этом доме; ведь дом в конечном счете принадлежал ей, она заплатила за этот дом, она его украшала, в течение двадцати лет одухотворяла его своим присутствием…

Правда, Дуайт надеялся, что скоро тень Кэрол покинет это место навсегда.

Он повернулся и увидел незнакомку, которую сопровождал мужчина, также ему не знакомый.

– Мы искренне сочувствуем вашей потере, мистер Эверс, – сказал мужчина, прижимая к груди шляпу. – Такое горе!

Дуайт кивнул:

– Вы правы, уважаемый! Смерть – это ужасно. Даже тогда, когда умирают старики. Что же говорить о молодых?

Женщина взяла Дуайта за руку и сжала ее.

– Мистер Эверс! – проговорила она. – Если вам когда-либо потребуется женская помощь… потребуется то, что может сделать только женщина, дайте нам знать.

– Барбара! – прервал ее мужчина, щеки которого вдруг пошли красными пятнами.

Дуайт улыбнулся.

– Все в порядке, мой друг, не смущайтесь. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько женщин уже предлагали мне помощь. В моем положении это вполне понятно.

Он обвел рукой комнату.

– Взгляните, – сказал он. – Все здесь – дело ее рук. От канделябров и ковров до самого настроения этого дома.

Барбара нахмурилась.

– Не сегодня, естественно, – уточнил Дуайт. – Но раньше здесь всегда царило настроение… некой просветленности. И все благодаря Кэрол. Странно, что мы вообще использовали лампы. Но я благодарю вас за ваше предложение. Столь искреннее сочувствие – лучшая помощь в беде.

Артур поклоном показал, что обмен любезностями на этом можно завершить. Дуайт ничего не имел против, и парочка отошла.

Угощение и напитки пользовались успехом. Гости пространно говорили о своих личных делах и о смерти – в самом общем плане, но и имя Кэрол время от времени прорывалось через плетение словес, причем громко, а не шепотом, как то положено в день траура. Дуайт слышал это имя из разных уст. Слышал слишком часто, как, впрочем, и всегда – Кэрол неизменно была центром всеобщего внимания, отчего ее имя постоянно бывало на слуху.

– Мистер Эверс! – раздался мужской голос.

Перед Дуайтом вырос еще один джентльмен. Серая шляпа в руке.

– Я хотел бы выразить вам свои искренние соболезнования, – проговорил он. – Понимаю, что мои слова ничего не изменят, но я просто обязан напомнить вам, что ваша жена отныне обитает в мире, гораздо лучшем, чем этот.

Прежде чем ответить, Дуайт мгновение поколебался.

– Видите ли, сэр, – наконец сказал он, – мы с Кэрол никогда не были слишком, как бы вы это выразили, привередливыми. Относительно же существования рая, о котором вы только что изволили упомянуть, у меня имеются большие сомнения, и с каждым разом я нахожу все новые подтверждения своей правоте.

С самым мрачным взглядом, поджав губы, он отвернулся от своего случайного собеседника.

– Я прошу извинить меня, мистер Эверс, – сказал тот, – но я ни в коем случае не хотел оскорбить вас, тем более в такой день. Просто мы, то есть те люди, которых вы считаете… привередливыми… мы полагаем, что ваша жена ныне пребывает в лучшем из миров. И я уверен, что вам этот мир также откроется в свое время, и тогда вы поймете, что я был прав.

Дуайт кивнул, хотя выражение на его лице осталось неизменным, что давалось ему не без труда – изображая горюющего вдовца, он получал немалое удовольствие. Это было забавно.

– Не стоит извиняться, мой друг, – проговорил он. – Я тоже не хотел вас обидеть. Наверное, лучшее, что мы сможем сделать, чтобы примирить наши взгляды, это сказать, что усопшая была слишком молода. Есть ли бог на свете, нет ли бога, но в любом случае смерть – это самое ужасное, что есть в жизни.

Незнакомец закрыл глаза, сочувственно улыбаясь. Неожиданно появился Артур и увлек его прочь. Дуайт заметил, что к нему подходит Патриция Джонс – она была следующей в выстроившейся к нему очереди.

– Патриция…

Та взяла руку Дуайта в свои ладони.

– Мне так жаль, Дуайт, – проговорила она.

Дуайт печально улыбнулся.

– Поверите ли вы мне, – сказал он, – но только этим утром один человек сказал мне, что мужчина не имеет права переживать свою жену и обязан уйти первым?

Глаза Патриции слегка расширились.

– Странно, что кто-то так высказался, да еще в такой день, – произнесла она, покачав головой.

– Да, но не исключено, что он был прав. Вам дан великий дар выводить на свет новые поколения, но за это вы расплачиваетесь одиночеством после смерти ваших мужей.

Патриция прищелкнула язычком.

– Какие мрачные мысли, Дуайт Эверс! Хотя понять вас можно.

Склонившись, она коснулась поцелуем его щеки и быстрым движением тронула руку, после чего, отступив, растворилась в толпе. Ее место занял еще один незнакомый Дуайту джентльмен.

– Мистер Эверс, – начал он. – Мое имя Джеффри Хьюз. Мы с вами до этого не встречались, и я искренне сожалею, что наше знакомство происходит в подобных обстоятельствах. Но позвольте мне сказать, что я являюсь горячим поклонником вас как незаурядного бизнесмена, и мне кажется, что человек вашего статуса в столь трагические минуты может найти утешение в своем призвании.

Дуайт нахмурился. Вероятно, незнакомец не знал, что как раз своего-то дела у Дуайта не было.

Он бросил беглый взгляд на урну с прахом Хэтти. Вот он, источник денег, которыми располагала Кэрол. Снова, в который раз, Хэтти.

– Мистер Хьюз, мне тоже очень жаль, что наша первая встреча происходит в столь печальной обстановке, сразу же после того, как моя жена умерла. Что же касается вашего замечания, то в жизни я руководствуюсь сердцем, а потому житейский успех, о котором вы говорите, кажется мне глупостью, недостойной зрелого человека.

– О, я нисколько не сомневаюсь в этом, мистер Эверс. Но, вероятно, и в этот мрачный час вы способны зажечь свечу, призванную выхватить из тьмы то хорошее, что есть в вашей жизни. Немногие из живущих могут похвастаться, что в жизни им сопутствовал столь же значительный успех.

При упоминании свечи Дуайт вновь подумал о том тревожном мерцании, что возникло перед его мысленным взором накануне ночью, когда он покидал дом распорядителя похорон. Это мерцание было мыслью – мыслью, что он забыл о чем-то. О чем-то очень важном.

– Мистер Хьюз! Мы встретились в самый черный для меня час, и я ничего не знаю о свече, про которую вы говорите. Тени, которые вы имеете в виду, совершенно заслонили от меня мир, где играют дети, а обычные прохожие под лучами летнего солнца кланяются и приветствуют друг друга. Солнце для меня погасло вчера вечером, и час пробил… и раскаты грома потрясли мой дом… и зазвенели стекла… и содрогнулась мебель… и чернейший мрак окутал меня. Спальня, где она лежала, погрузилась в темноту… все, что нас связывало… простая бахрома на диванных подушках… ткань занавесок… вещи, более значительные… хотя и менее заметные… звук ее шагов в гостиной… мягкий шелест волос, по которым скользил ее гребень… атмосфера, которую она создавала вокруг себя, подобная клубам пара, вздымающимся над печной трубой… все это вздрогнуло и исчезло, поглощенное тенью, о которой возвестили часы, пробившие тягчайший, самый черный в моей жизни час. Но и в тот момент, мистер Хьюз, хотя я уверен в благородстве ваших мыслей, я не видел никакой свечи. Нет! Столь черный час по определению не таит в себе света.

Артур кивнул мистеру Хьюзу, давая понять, что тому пора бы и отойти.

Следующим в очереди Дуайт заметил юношу, сжимавшего в руке сложенный листок бумаги.

– Что это? – спросил Дуайт, признав в юноше работника почты.

– Телеграмма для девушки, которая работает в вашем доме, мистер Эверс. Из Макатуна.

И вновь перед мысленным взором Дуайта вспыхнул огонь. Он колебался. Словно под напором ветра.

– Ну что ж, посмотрим, что там.

Молодой человек подошел и протянул листок. Дуайт развернул его и, поднеся к самому лицу, прочитал:

Мисс Фарра Дэрроу.

Остановите похороны. Тчк.

Она не умерла. Тчк.

Я в пути. Тчк.

Джеймс Мокси.

Целая гамма чувств – и все отвратительные – отразилась на лице Дуайта. Именно так чуть позже объяснил все это своей жене Уильям Мут, чья очередь подошла следующей.

– Это было ужасно, Марта! – говорил он. – Беднягу всего скрутило: он попытался встать, потом сел, перечитал телеграмму, оглядел гостиную, руки его сжались в кулаки, после чего снова захотел встать, но, видимо, не смог. И все так медленно! Что бы он там ни прочитал, это были дурные новости – гораздо хуже всего, что ему пришлось вынести за последние дни.

Некоторое время Дуайт сидел спокойно, сложив руки на коленях.

– Я думаю, я на некоторое время покину вас, Артур, – сказал он наконец.

– Конечно, – кивнул стоящий рядом.

Опершись на руку Артура, Дуайт встал, тронул того за плечо и попросил на несколько минут задержать посланца, принесшего телеграмму. Потом пошел через толпу, слыша то тут, то там имя своей жены, произносимое кем-нибудь из гостей. Дамы провожали его глазами, отмечая, насколько он постарел. Многие отирали заплаканные глаза шарфиками. Некий человек, встреченным им по пути, отошел в сторону, и Дуайт кивком поблагодарил его, после чего узнал в нем шерифа Опала.

– Шериф! – произнес Дуайт, протягивая руку. – Как же замечательно, что вы пришли!

– Кэрол была одной из самых замечательных женщин Хэрроуза, мистер Эверс!

– Самой замечательной!

– Согласен!

Опал, перед тем как продолжить разговор, сглотнул.

– Похоже, слишком много людей умирают в последнее время. Болезнь! Куда от нее денешься? Вы не будете возражать, если я спрошу…

– Нет, шериф! Здесь причиной было слабое сердце.

Опал, не отводя глаз, кивнул.

– Ну что ж, – сказал он. – Вы ведь куда-то направлялись. Не буду вас задерживать.

И отошел в сторону.

Дуайт двинулся дальше, по-прежнему ловя обрывки разговоров.

– Беда его совсем сломила, – говорила одна дама.

– Он потрясен до глубины души, – шептала другая.

Дуайт вышел из гостиной и оказался в коридоре. Подошвы его башмаков выбивали ритм, напоминающий стук телеграфного аппарата. Дуайт добрался до кухни и вошел. На столах были расставлены подносы с печеньями, ломтями свежеиспеченного хлеба, виски и лимонадом – резервы, мобилизованные Элеонор. Дуайт взял высокий стакан и плеснул себе виски, после чего с тем же отсутствующим видом, который отметили в нем дамы, несколько странной, но твердой походкой прошел к двери старого подвала. Не оглядываясь, повернул ручку двери; прихватил стоящую на приступке свечу в подсвечнике, зажег ее и по отчаянно скрипящим ступеням принялся спускаться вниз. Осторожно ступая, он вспоминал лица, мелькавшие перед его глазами этим утром – некоторые знакомые, а некоторые нет. Прокручивая в памяти разговоры, вспомнил жалкую попытку одного из гостей завязать дружбу попрочнее, чем обычное знакомство. Вспомнил и дочерей доктора Уокера, восьми и десяти лет от роду, с волосами, уложенными специально для приема. Воздух в гостиной настолько уплотнился от соболезнований, что, казалось, можно было задохнуться, но теперь эту некогда теплую комнату заливал холод: холод мыслей о смерти, о бренности человеческого существования, о необходимости в скором будущем навсегда расстаться с любимыми, столь хрупкими, и надеть ту же самую маску скорби, которую носит на своем лице Дуайт. А, может, и маску смерти. Дуайт слышал приглушенные печальные голоса, доносящиеся сверху через переплетенные балки перекрытий, которые потрескивали от веса передвигавшихся по гостиной людей. Голоса доносились глухо, и имени усопшей было не разобрать…