Тайна сердца

После стремительного ухода озлобленного брата, Даша подбежала к шкатулке и, открыв ее, с облегчением удостоверилась, что та не сломана. Девочка прижала драгоценную вещицу к своей худенькой груди и поспешила в свою комнату.

Все перепалки между детьми окончились в тот день, когда Илью отправили на учебу в Императорский сухопутный кадетский корпус, который находился в пригороде столицы. Это произошло зимой 1767 года, после нового года, когда Илье исполнилось полных шестнадцать лет. Третировать Дашу стало некому, и девочка вздохнула в доме дяди свободнее. Даже Лиза, которая при поддержке старшего брата часто доводила Дашу до слез, теперь как-то притихла и перестала яро выражать свою неприязнь к младшей сестре. Даша и Лиза держали молчаливый нейтралитет и общались только при Марье Ивановне, чтобы угодить ей. Даша чаше играла в детской с маленькой Оленькой, которая была младше ее на пять лет, или же бегала с дворовыми детьми на улице.

Тринадцатилетний Владимир, второй сын Григория Николаевича, мало времени проводил с девочками, пропадая все дни напролет в конюшне с лошадьми или со своим камердинером в фехтовальной зале. Володя бредил армией и мечтал, как и старший брат, через три года поступить на учебу в кадетский корпус. К Даше он относился спокойно, ровно, с уважением, так же, как и к другим своим сестрам. За ужином Владимир мог пошутить, пододвинуть стул за девочками и мило поддержать общую беседу. Но он никогда не играл с сестрами, считая их забавы неинтересными и скучными. Иногда, когда вся семья собиралась после ужина в гостиной, Володя читал сестрам большой атлас, подаренный ему на именины матушкой, и показывал девочкам на карте диковинные страны и моря, где бы он хотел в будущем побывать.

Жизнь Даши в доме дяди текла размеренно, спокойно и тихо. Марья Ивановна не любительница шумных увеселений редко устраивала в своем доме праздники и приемы. Лишь по круглым датам, таким, как совершеннолетие детей и годовщины их с мужем именин, в помпезном особняке Тепловых давались грандиозные балы, куда созывался весь цвет Петербургского дворянства.

Все свое время Теплова занималась детьми, уделяя повышенное внимание музыкальным и танцевальным занятиям девочек, а также наукам, которыми занимался с гувернерами Володя. Лиза и Даша тоже учились – арифметике, истории, французскому и немецкому языкам и этикету. Другие науки, по мнению Марьи Ивановны, не были нужны девочкам. Ибо по ее мнению, главная цель жизни девушек-дворянок состояла в том, чтобы удачно выйти замуж и родить мужу побольше детей, воспитав из них достойных членов изысканного общества. Володя же как будущий хозяин семейства по настоянию Марьи Ивановны дополнительно к наукам, которые изучали девочки, еще занимался риторикой, географией, астрономией, правом и геральдикой.

Каждое лето с мая месяца, едва устанавливалась хорошая погода, Марья Ивановна с детьми отправлялась в свое загородное имение, которое располагалось между Петербургом и Новгородом. И обитала там с детьми до конца сентября, пока не начинались затяжные осенние дожди. Раз в месяц в летнее время на неделю к ним «в деревню», так по-простому называла имение Марья Ивановна, приезжал Григорий Николаевич. Глава дома с удовольствием ходил на рыбалку с Володей, а с девочками ездил верхом по своим угодьям на тридцать верст, показывая и рассказывая им о быте крестьян, что жили в окрестностях усадьбы в пяти больших деревнях, принадлежащих Тепловым.

Даша не видела Илью несколько лет к ряду. Юноша не показывался в Петербурге зимой, так как с учебы в кадетском корпусе его не отпускали. А двухмесячные летние каникулы длились всего с июля по август месяц. Не любитель сельской жизни, Илья все свое свободное летнее время безвылазно проводил в Петербурге со своими друзьями по кадетскому корпусу на балах, раутах, охотах, в кабаках и шумных оргиях. Григорий Николаевич пытался влиять на поведение старшего сына, но все было бесполезно. Буйный, неспокойный, вспыльчивый нрав Ильи требовал действия. Марья Ивановна, будучи мудрой женщиной, успокаивала мужа, говоря, что Илья еще очень молод и должен нагуляться, чтобы потом в семейной жизни дорожить спокойствием дома и уединением со своими родными.

В 1769 году Россия начала войну с Турцией за Крымские земли и за выход к Черному морю. Уже летом того же года Тепловы получили нерадостную весть о том, что офицер Илья Теплов в числе первых попросился на войну и был откомандирован со своим полком на юг страны для участия в сражениях. Марья Ивановна целую неделю печалилась по этому поводу. А Лиза и Даша не знали, как ее утешить. Спустя несколько дней Марья Ивановна вышла к ужину в темном платье и заявила:

– Такова Божья воля. Мой сын военный. И его долг воевать на благо нашего государства. Если суждено, он погибнет, а если нет, получит награду. Я приму любую волю Всевышнего.

На этом и порешили. Разговоры на тему Ильи стали запрещенными в доме Тепловых. О нем почти не упоминали. Лишь изредка, когда Григорий Николаевич читал в утренних газетах о войне с турками перед завтраком, вся семья молча, с трагическим выражением лиц выслушивала новости, озвучиваемые главой семейства, и по окончании их Марья Ивановна говорила:

– Все в руках Бога, будем уповать на его милость.

Деревня Дмитровка, усадьба Тепловых,

1771 год, июнь

В то утро Дашенька проснулась с петухами. Предвкушение вечернего праздника Купалы на реке Соснинке вызвало на лице девушки радостную улыбку, и она, сладко потянувшись, выпорхнула из постели. Предстояло много дел. Надо было послать горничную Анюту в соседнее Волхово забрать сшитые к сегодняшнему дню сарафаны на деревенский манер для нее и Оленьки. Затем Даше полагалось помочь Марье Ивановне с розарием в оранжерее, а после обеда она обещала дяде разобрать бумаги и письма. У Григория Николаевича к старости появилась сильная близорукость, и он не мог сам написать ни слова. А так как в их семействе Даша отличалась весьма красивым каллиграфическим почерком, она часто помогала дяде писать письма по его надобностям. К вечеру девушка собиралась поучиться у кухарки Миланьи готовить земляничное варенье, а в десять лечь спать под присмотром тети.

Уже ближе к полуночи, часов в одиннадцать, Даша тайком намеревалась вылезти в окно из своей маленькой спальни, что располагалась на первом этаже дома. А затем, тихо подойдя к окну комнаты Оленьки, помочь младшей сестрице тоже выбраться наружу. После девушкам, уже наряженным в деревенскую одежду, предстояло около версты бежать до соседней деревни и спуститься к реке, где к тому времени уже будет полно крестьян из всех окрестных деревень. Из рассказов Анюты Даша прекрасно знала, что сегодняшней Купальной ночью деревенские девицы и парни будут у реки водить хороводы, жечь высокие костры и пускать венки по реке, загадывая желания.

Почти год она мечтала об этом празднестве. Ведь в прошлый год Даша не смогла пойти на него, так как у нее не было подходящего деревенского наряда. Но теперь, едва приехав в июне в деревню, она через дворовых слуг нашла одну крепостную швею в селе Волхово, которая обещала за две недели сшить им с Оленькой по сарафану и русской рубашке.

В предвкушении предстоящего ночного гуляния, о котором никто из домочадцев, кроме Оленьки, которая была с ней в сговоре, не знал, Даша быстро умылась прохладной водой. Она расчесала свои густые светлые волосы и заплела их в длинную косу. Обернув ее вокруг головы, умело спрятала концы локонов под плетение на затылке и заколола шпильками получившуюся прическу. Полюбовавшись светлой косой, которая опоясывала небольшую голову словно корона,

Даша натянула на себя тонкую рубашечку и легкий корсет. Простое летнее хлопковое платье нежного травянистого оттенка, без украшений, с глухим воротничком, который скруглялся у горла, довершило ее образ. Это был один из любимых Дашиных нарядов – удобный, со вшитой нижней юбкой, позволяющей избавиться от дополнительной тяжести, что в жару было весьма приятно. Надев на ноги светлые туфельки, довольно потоптанные, но удобные, девушка выпорхнула из своей спальни и поспешила на кухню, надеясь застать там горничную Анюту, которая по утрам пила чай с Акулиной.

Солнце уже поднялось из-за леса, а птицы вовсю выводили свои трели в лесу, когда Даша около семи часов вышла на крыльцо, отдавая горничной последние наставления.

– Ты поняла, куда идти, Анюта? – спросила ласково Даша семнадцатилетнюю горничную с длинной черной косой и с живыми карими глазами.

– Поняла, барышня, – кивнула Аня. – Прямо через березовую рощу, далее по дороге полверсты, а там и деревня в низине видна будет.

– Верно, четвертая изба от дома старосты, такая вся резная. Муж у Параши – мастер по дереву, оттого и изба у них самая красивая.

– Да уразумела я уже, барышня, не беспокойтесь, – сказала, улыбаясь, Анюта. Громко заквакали лягушки около небольшого прудика у дома.

– И прошу, проверь, чтобы, кроме рубашек, и платочки на голову были, – добавила Даша.

– А лапоточки вы, Дарья Сергеевна, заказывали у нее? – поинтересовалась вдруг Анюта.

– Лапоточки? – опешила Даша. – Я и забыла про них. А теперь уж, наверное, поздно сделать. Ну ничего, в туфлях пойдем с Оленькой.

– Как же вы в своих туфельках по лесу пойдете? Ваши тряпичные туфли вмиг порвутся. Да и если увидит их кто, враз смекнет, что вы барышни.

– А может, босиком?

Анюта от души рассмеялась. Даша нахмурилась.

– Ну, барышня, насмешили! – заметила Анюта. – Вы же с Ольгой Григорьевной далее опушки той не уйдете босые. Ножки-то у вас нежные.

– А что же тогда делать? – удручено спросила Даша. – Анюта, что делать, скажи?

Вдруг со стороны дороги донесся звонкий стук лошадиных копыт.

– Кто-то скачет, – заметила Анюта, и обе девушки невольно обернулись в сторону парадной дорожки, что вела к дому, и замерли, вглядываясь в темный силуэт всадника, стремительно приближающегося к дому. – И кто это в такую-то рань?

Мощный наездник в военной форме офицера уже через миг резко осадил гнедого жеребца у крыльца и проворно спрыгнул на дорожку. Тотчас к нему побежал дворовый парнишка Егорка и, кланяясь, забрал коня, а военный быстрым шагом направился к крыльцу. Это был молодой человек в коротком кафтане из темно-зеленого сукна, с красными лацканами и обшлагами, в белом парике с косичкой, в темно-зеленой треуголке с белыми перьями и вышивкой, в красных рейтузах и высоких кожаных сапогах. Гвардеец вызвал неподдельное удивление у девушек. Лишь когда мужчина поднялся по лестнице на крыльцо, где стояли Даша и Анюта, девушки наконец признали в этом высоком военном с отменной выправкой и циничной ухмылкой на лице Илью Теплова.

Даша слегка опешила и как-то вся сжалась. Тут же в ее сознание ворвались давние воспоминания. Придирки старшего брата, оскорбления и его неприязнь к ней. Илья приблизился к девушкам на минимальное расстояние и окинул их взглядом.

Похолодев, Даша смотрела на брата и не шевелилась. За те четыре года, как она не видела Илью, он возмужал и окреп в плечах. Выражение его лица изменилось. Из мальчишеского задорного и беспокойного, оно стало властным, волевым, циничным и надменным.

– Ба! Дак это наша Дарья! А я-то подумал, горничные сплетничают на крыльце, – проклокотал громко Теплов, остановившись в двух шагах от девушек и заинтересованным взором обводя сестру.

– Здравия вам, Илья Григорьевич! – сразу же поклонилась Анюта. – Не ждали мы вас! Хоть бы весточку прислали, что прибудете.

Илья проигнорировал льстивые слова горничной, даже не взглянув на крепостную, и прошелся цепким взором по стройной фигурке двоюродной сестры. Простенькое платье из зеленоватой плотной кисеи с глухим воротничком простого покроя отчетливо обрисовывало ее тонкий изящный стан, небольшую грудь, осиную талию и чуть покатые бедра. Если бы Илья не знал, что перед ним сестра, в этом наряде принял бы Дашу за гувернантку или служанку богатой госпожи. Илья отметил, что за эти годы девушка вытянулась и подросла. Ее светлые волосы, обернутые толстой косой вокруг головы, переливались в утренних лучах восходящего солнца, а кожа ее казалось почти прозрачной. Небольшие серебряные сережки поблескивали в ее ушах, являясь единственным украшением девушки.

Даша, будто окаменев, вперила в него свои синие огромные глазищи с темными ресницами и, словно испуганный зверек, не моргая, смотрела на него. Илья немного смутился от ее пронзительного взора и отметил про себя, что в своих воспоминаниях он представлял ее глаза гораздо меньшего размера, чем видел сейчас перед собой. Но его заминка длилась не более минуты. Как-то криво усмехнувшись, молодой человек недовольно произнес:

– Ты что, сестрица, онемела за последние четыре года? Что молчишь-то?

Она невольно вздрогнула от его слов и сглотнула комок в горле, поняв, что за эти годы отношение к ней Теплова нисколько не поменялось.

– Здравствуйте, братец, – вымолвила тихо Даша и опустила глаза.

– Смотри-ка, ты научилась говорить мне «вы». Ну что ж, так далее и обращайся ко мне. А еще лучше Илья Григорьевич. Уразумела? – добавил Илья холодновато, не спуская заинтересованного взора с ее прелестного лица. Она вновь подняла на него глаза, и лишь на миг Илье показалась, что он увидел в ее синих очах непокорство, но тут же ее взгляд стал мягким и услужливым.

– Как вам будет угодно, братец, – тихо вымолвила Даша.

– А что отец-то, еще не встал? – спросил Илья.

– Нет, дядюшка обычно к восьми поднимается, – заметила Даша, вновь опуская взор и нервно теребя юбку. Илья как-то странно пронзительно посмотрел на нее и хмыкнул:

– А тебе чего не спится? Не думал, что Петербургские барышни в такую рань поднимаются.

– Я в Москве родилась, насколько вы помните, Илья Григорьевич, – заметила Даша.

И Илья, оценив ее колкость, чуть прищурился. Нет, она совсем не тихоня, отметил Теплов. И характер, который она показывала с детства, теперь просто был умело запрятан под ангельскую добродетельную оболочку. Илья вновь криво усмехнулся, и его надменный запал мгновенно растаял. Он сделал шаг к сестре и приобнял хрупкие плечики Даши, осторожно сжав их сильной рукой. Наклонившись к ее ушку, он примирительно добавил:

– Да будет тебе, Дарёна. Пошутил я насчет отчества. Ильей, как и прежде, зови, поняла, что ли?

Даша вскинула глаза на него лицо и приветливо улыбнулась.

– Хорошо, братец.

Взор молодого человека невзначай остановился на губах девушки, и Илья отметил, что ее губы прелестны и соблазнительны.

– То-то же, – улыбнулся он ей в ответ. – Ну, пойдем в дом, чаем меня напоишь, – велел Теплов и, наконец, отпустив хрупкие плечи сестры, важно направился внутрь. Даша нехотя последовала за ним, жестами показывая Анюте, которая так и стояла на крыльце чуть в стороне, чтобы та что-то придумала с лаптями на вечер.

Едва Илья и Даша вошли в гостиную, как за спиной молодых людей раздался глухой женский голос:

– Доброго утреца, Илья Григорьевич! Вот матушка-то обрадуется!

Молодые люди обернулись и увидели в дверях Акулину, горничную Марьи Ивановны, худую высокую бабу лет сорока в строгом темном платье.

– И тебе, Акулина Егоровна, доброго утра, – кивнул Илья холодновато.

– Вас, барышня, Марья Ивановна до завтрака просит зайти к ней, – добавила Акулина, внимательно посмотрев на девушку.

– Извини, Илья, я пойду, – тут же обрадовано воскликнула Даша и стремительно направилась в сторону правого крыла дома, словно боялась оставаться наедине с этим непредсказуемым Ильей, поведение которого постоянно приводило девушку то в смущение, то в негодование.

В связи с неожиданным приездом Ильи, утренняя уборка в оранжерее с розами отменилась. Вместо этого Даша, которая в деревне любила завтракать с горничными на кухне, а после гулять по утреннему саду, была вынуждена около двух часов терпеть длинное утреннее застолье со всеми домочадцами. Илья сидел рядом с отцом, а Марья Ивановна не сводила со старшего сына ласковых глаз и все восхищалась тем, как Илья возмужал. Лиза, как и обычно, проснулась поздно и опоздала на полчаса к завтраку, за что была отчитана отцом. В свои шестнадцать она уже носила платья по моде с большим вырезом и атласными бантами. Даже в деревне девушка украшала себя драгоценностями, которые дарила ей Марья Ивановна в последние два года.

Едва Лиза села за стол, быстро по-сестрински чмокнув приехавшего брата в щеку, как Илья, который, дослушав очередную хвалебную триаду матери в свой адрес, вдруг заметил:

– Уезжая, оставлял двух девчушек, что играли в куклы, а теперь вижу, что вы, сестрицы, и впрямь повзрослели.

Молодой человек вновь окинул оценивающим взором полноватую Лизу с завитыми локонами, украшенными бантами, в платье с таким низким декольте, что ему, как брату, захотелось натянуть повыше платье на ее пухлую грудь. Затем его взор переместился на девятилетнюю Оленьку, сидевшую напротив него в детском белом платье, которая с интересом и восхищением глядела на старшего брата. А после уже в который раз за трапезу взгляд Ильи остановился на Даше, которая сидела напротив, наискосок. Девушка все так же была одета в свое невозможно закрытое простецкое платье мещанки и весь завтрак избегала его взора, видимо, боялась смотреть в его сторону.

– А то как же, Илюша, – заметила Марья Ивановна. – Ведь четыре с лишним года минуло с тех пор, как ты видел сестриц. Лизоньке уже шестнадцать, да и Дашеньке пятнадцатый год идет, скоро уж совсем невесты будут.

– Только смотрю я и не понимаю, – продолжал Илья. – Одна разряжена в пух и прах, что аж все прелести наголо, а вторая укутана, как гувернантка какая. Вы что же, матушка, их как-то по-разному воспитываете, что ли?

– И отчего ты так решил, соколик? – опешила Теплова. – Я разрешаю девочкам одеваться как им по душе. Лизоньке нравятся наряжаться, что с того? Скоро ей на балы ездить, уже в следующем сезоне. Пусть пока учится в красивых платьях ходить. А Дашеньке рано еще по балам, да и скромная она очень, не любит, чтобы на нее все смотрели, как на Лизоньку, что ж из того?

– А может, у некоторых и показать нечего? Зачем им платья декольтированные носить? – тут же язвительно уколола Лиза.

Все прекрасно поняли, на кого намекала Лиза. Даша невольно сильнее распрямила худенькие плечики, как будто пытаясь выставить вперед маленькую девичью грудь. Илья, метнув взор на Дашу, заметил ее движение. Пройдясь беглым взглядом по небольшой высокой груди девушки, молодой человек отметил про себя, что Даша еще слишком юна, чтобы у нее была грудь, как у Лизы, и наверняка ее прелести еще не выросли до нужного размера.

– Лизавета! – сразу же осек дочь Григорий Николаевич. – Нехорошо так говорить о сестре.

– Прости, батюшка, – промямлила Лиза и бросила недовольный взор на Дашу, которая даже в этом невзрачном платье казалась до того хорошенькой, что старшая девушка сердито поджала губки от зависти.

– Надолго ли ты приехал, Илюша? – спросила Марья Ивановна.

– На пару дней. С батюшкой переговорить об одном деле, – заметил Илья, переводя глаза на Григория Николаевича. – Затем обратно в столицу.

– Илюша, ты бы хоть побыл с нами до июля, – попросила брата Оленька.

– Не могу, сестрица. В Петербурге меня друзья заждались. Обещал через пару дней быть.

– Опять мне потом знакомые все уши прожужжат про ваши бесчинства, – раздраженно вздохнул Григорий Николаевич и строго посмотрел на сына.

– Отец, мы почти два года безвылазно в седле провели, – возразил тотчас Илья. – Все с турками без продыху бились. Один бой за другим, а потом в полевом госпитале на больничной койке провалялся целую неделю в беспамятстве. Надоело все. Хоть пару месяцев могу я в свое увольнение отдохнуть с сослуживцами?

– Знаю я ваши «отдохнуть», – проворчал старый Теплов, хмурясь и мрачно глядя на сына. – Напиться до одурения да потасовку с кем-нибудь затеять, а еще девку какую…

– Григорий Николаевич! – громко перебила мужа Марья Ивановна, боясь, что Теплов закончит свою непристойную фразу. – Не надо при девочках. Потом наедине пожуришь его. – Она ласково улыбнулась Илье и предложила: – Ты, милый мой друг, после завтрака должен непременно нам все рассказать, про свою службу, про турок. И про ранение свое, а мы с девочками с удовольствием послушаем тебя в гостиной…

Вот уже битый час Даша стояла в гостиной как на иголках. И, чтобы уважить тетушку, была вынуждена терпеть рассказы и байки Ильи. Оленька и Лиза сидели тут же и с интересом слушали все эти кровавые жуткие истории молодого человека, которые, видимо, одной Даше были не по душе. Девушка любила все красивое, поэтичное, прекрасное, а эти кровавые рассказы с оторванными руками и ногами, про убитых и искалеченных солдат ей совершенно не нравились. К тому же уже должна была вернуться из деревни Анюта с их сарафанами. И Даше очень хотелось померить крестьянскую одежду и понять, в пору ли она придется им с Оленькой. Еще девушка не знала, что делать с лаптями и где их взять теперь за полдня. Все эти мысли кружили в голове Даши, и она почти не слушала истории Ильи, который вальяжно сидел в кресле и, важно поглядывая на всех четырех женщин, театрально рассказывал о своих военных походах.

Даша не могла уйти из гостиной, так как боялась, что тетушка будет недовольна. Чтобы отделаться от гнетущих мыслей, она стояла у распахнутого окна, смотрела на зеленые кроны лип и напряженно вглядывалась вдаль, желая увидеть силуэт горничной Анюты, которая должна была прийти со стороны леса. В какой-то момент Илья вдруг заметил:

– Вижу, что нашей Дарье совсем не интересны мои рассказы.

Даша, которая слушала брата вполуха, не сразу осознала, что молодой человек говорит о ней. Лишь спустя минуту она обернулась и увидела, что все внимательно смотрят в ее сторону.

– Отчего же, братец, я слушаю, – вымолвила Даша тихо.

– Уж я вижу. А заодно, видимо, мух за окном считаешь, – как-то обиженно заметил Илья.

– Дашенька, если тебе и правда неинтересно, то ступай, – ласково сказала Марья Ивановна.

– Спасибо, тетушка! – воскликнула радостно Даша, получив долгожданную свободу, и вмиг исчезла из гостиной.

Илья проводил ее тонкий силуэт огорченным взором и буркнул:

– Ей с самого начала неинтересно было, заметил я сразу. Еще и за завтраком она сидела с таким выражением лица, словно на каторге.

– Дашенька поутру со служанками раным-рано на кухне обычно завтракает, а потом верхом катается или в саду гуляет. А сегодня видишь, как получилось, – объяснила Марья Ивановна. – Она уж очень послушная у нас и скромная, так что порой и не знаешь, что она хочет. Все делает, как велят ей. Только вот ты, Илюша, как-то разглядел, что ей скучно.

– У нее на лице все большими буквами написано, матушка, – просто заметил Илья. – Итак, на чем я остановился?

Тихий поздний вечер окутал поместье. Дашенька осторожно отворила окно в сад и оглядела пустынную поляну. Весь дом уже спал, и часы недавно пробили три четверти одиннадцатого. Девушка, не заметив ни души, осторожно перекинула ноги через подоконник и, развернувшись на живот, повисла на груди. Сарафан, гораздо более удобный, чем любое из ее платьев, почти не сковывал движения, и Даша ловко спрыгнула вниз на газон, приземлившись, как кошка на траву. Лапоточки, что были на ее ногах, сделали прыжок бесшумным.

Сидя на невысокой балюстраде, ограждающей крыльцо дома, Илья медленно прямо из горла бутылки потягивал игристое белое вино. Бутылка была уже наполовину пуста. Молодой человек чуть захмелел и собирался до ночи напиться еще сильнее. Разговор с отцом не задался с самого начала и закончился вовсе не так, как хотел Илья. Молодой человек горел желанием закончить военную карьеру и поступить на службу при дворе, на штатскую должность. Но Григорий Николаевич был категорически против этого.

Теплов заявил сыну, что без военной дисциплины Илья в мирском житье вообще пустится во все тяжкие и окончательно опозорит их род. Григорий Николаевич добавил, что военная служба – долг каждого молодого дворянина. И его сын должен хотя бы дослужиться до чина капитана, а не бегать от армии, словно барышня. На это заявление отца Илья обиженно заявил, что он совсем не трус и имеет два ордена отличия, про которые умолчал при остальных домочадцах, а такие ордена не даются просто так. И что свой долг перед Отечеством он выполняет, насколько ему позволяют силы и возможности. Но все же он чувствует, что военная служба – это не его стезя. Илья заявил, что кровавая бойня претит его понятиям о правильной жизни, и он хочет состояться на другом поприще. Григорий Николаевич же непреклонно заметил, что, пока Илье не исполнится двадцать пять, он даже не желает слушать об отставке сына.

Уже поздно вечером Илья вышел из кабинета отца недовольный, обиженный и мрачный. Слуги все спали, и молодой человек, не желая никого будить, сам направился в хозяйственную часть дома. Желая заглушить свои тревожные думы, он спустился в винный погреб и, взяв бутылку вина, вышел на двор, где, сев на балюстраде, выдернул пробку и принялся с мрачной решимостью вливать в себя содержимое бутылки, намереваясь забыть неприятный разговор с отцом.