Избранные вещи

Вина бочоночек приличный,

За раболепье прилипал

Я б первородство не продал.

Ещё не найден тот Иаков,

Которому б я мог, однако,

Продать себя по метражу…

Поскольку цену не сложу.

     * * *

                              Зайку бросила хозяйка…

                                   Агния Барто

Всех заек на свете бросают хозяйки,

          Хозяйки ведь быстро растут.

И что остаётся разлюбленным зайкам?

          Сидят и хозяюшек ждут.

А вдруг они вспомнят, а вдруг не забыли,

          Не разлюбили – а вдруг!

Надеются, ждут, покрываются пылью…

          Теперь только пыль зайкин друг.

     * * *

Да, не Ассоли мы, к нам не плывут

          Алые паруса,

Нашему прЫнцу вполне подойдут

          Белые – за глаза.

Пусть даже серые – только б приплыл

          В лунную-лунную ночь.

Бог не Ассолями нас сотворил,

          Пусть, но без прЫнцев невмочь.

     * * *

Я на качелях. Небо, сосны

То вниз летят, то вверх взлетают.

Стишок какой-то несерьёзный

Мой мозг из строчек собирает.

Рифмуются прохлада ночи,

Молчанье звёзд, сомненья ветра…

Как будто был уполномочен

Я Кем-то, Кто всесилен очень,

Метафорами сыпать щедро

И собирать искринки мыслей

В опалоцветные созвездья,

Неся их, словно в коромысле,

С блаженной, но благою вестью.

Но постепенно замирая,

Утихомирились качели,

Тут вся восторженность благая,

Некрепкая, полусырая,

Исчезла, как снега в апреле.

И рифмы напрочь улетели.

Околовиннипуховое

1.

Да будь медведи пчёлами,

Они бы вечерами

Жужжали б невесёлыми

Медвежьими басами.

Разрушили б симпатию

К себе подобным хором,

Загнав лесную братию

По дуплам и по норам.

2.

Что ж грозным медведям стыдиться?

Что въедливым пчёлам париться?

Никто ведь не усомнится

В их праве кусаться и жалиться.

По-всякому может случиться

В медвежье-пчелиной подмене.

Но мёдом придётся делиться:

Так принято в сей Ойкумене.

3.

Леонов бесподобен,

Евойную игру

Ни Кристофер наш Робин,

Ни Тигра с Кенгой Ру

Ни в жисть не переВиннят

И не переПушат.

Никто уж не наМилнет

Подобных медвежат.

4.

Скольких бы Пухов, до славы охочих,

Уолт Дисней не раскручивал,

Наш Винни-Пух виннипушнее прочих,

Ибо Леонов озвучивал.

     * * *

Трёхглавому псу жить, увы, нелегко,

Ведь головы часто в раздоре.

А как стоголовое существо?

Что, через соцсети спорит?

Попроще сообществу, коль рассудить,

Многозмееголовой Гидры:

Там змеи едины в готовности лить

Соседкам отравы литры.

     * * *

Уютно тем – над пропастью во ржи,

Не очень – кто над пропастью с камнями.

Для первых мир их ярок, пусть и лжив,

И для вторых он лжив, но временами

Его цвета угрюмы и серы.

И словно золотящееся поле,

Он требует, чтоб игры детворы

И в нём стерёг хоть кто-то, грел и холил.

     * * *

Смерть вероятнее жизни. И

От парадокса Фе́рми

Хочется выть, оскорблять и бранить

Всех в этой пыльной таверне.

Где эти братья по разуму, где?

С кем допивать мне пиво?

Только талдычить о Караганде

Не стоит – и так тоскливо.

     * * *

Если жизнь своими тарифами

И невзгодами разнедужится,

Если думы запенятся рифмами

И идеи размытые вскружатся, –

Сочиняй, не похлопывай ушками,

Коль уж мысль биением взболтана.

Ведь у каждого третьего Пушкина

Быть должно своё истое Болдино.

     * * *

Отец Небесный, да святится Имя,

С Которым на земле наступит царство,

Твоя где воля встанет над другими;

Дай хлеб насущный, не нужны нам яства;

Прости долги нам, как прощаем сами

Мы должников своих открытыми сердцами;

Не искушай, избавь от всех лукавых;

Пусть в царствии Твоём пребудет слава.

Аминь.

Еккл. 1, 9-10

   …Нам сказано: что было, то и будет,

Что делалось, то сделается вновь –

Нет нового под солнцем! Если ж люди

Укажут вам на что-то: вот-де новь! –

Не верьте им, всё ранее случалось

В седых веках, что были прежде нас.

        Нет нового под солнцем? Что ж, осталось

Искать другие солнца в этот раз.

     * * *

Ананасы и рябчики с водкой в кафе,

          Ананасы в шампанском ли

Не предложат испить Маяковский В.

          И гордец Северянин И.

На дорогу не выйду, как Лермонтов М.

          Как Руслан у Пушкина А.

Не взлечу к небесам над своим бытием,

          Не по статусу мне небеса.

Не смогу, словно Гиппиус З., изливать,

          Излагать, как Асадов Э.

Только радость творить и слова рифмовать

          Хороша сама по себе.

     * * *

Ты могла бы со мной говорить лишь гекза́метром ровным,

Вместо матов-блинов обезличивать спичи цезурой,

Даже больше: «отнюдь» говорить с придыханьем альковным,

Водку пить, отставляя мизинчик изящно, но выглядя дурой.

Ты в дорийском хитоне могла бы по дому слоняться устало,

Закрутив свои волосы в хитро-безумной прическе гетеры,

Но «отнюдей» и водки с отставленным пальчиком мало,

Чтобы Та́ис Афинской постичь политес и манеры.

     * * *

Бледно-кисельным туманом

Заволокло всю округу.

Пространство, словно дурманом

И сыростью сжало туго.

Мир потерял воздушность,

Его загребла лениво

Влажно-туманная сущность,

Некий субстрат депрессива.

Кажется, будет сыро

Вечность – и суше не станет.

Кажется, ёжики мира

Все как один в тумане.

Перевод с английского.

Уильям Строд. На жизнь человека

Что наша жизнь? Игра страстей, котёл,

И наша радость – ноты разобщенья

Из чрева матери, из ульев сонных пчёл,

Из крошечных комедий безвременья:

Земля – театр, небесный театрал,

Скучая, бдит, кто бьётся, кто торгует.

Могила скроет нас от солнечных зерцал –

Игра ничьей закончится впустую.

     * * *

Прекрасен и неуловим

Небесный Иерусалим,

Блистает горним хрусталём,

Пылает трепетным огнём.

Мой путь к нему и кос и крив,

Но я иду, пока я жив,

Хоть он далёк и невидим,

Небесный Иерусалим.

     * * *

Не пойму: я стою на земле

У подножия звёздного неба?

Иль небесного свода желе

Стало твердью, где я ещё не был?

С ног на го́лову перевернуть

Мир в сознании суетном просто:

Стоит лишь по-другому взглянуть

На мерцанье плантации звёздной.

И представить себе, что они,

Непонятные точечки света –

Разноцветие вспышек – сродни

Искрам в ясной поэзии Фета.

Что они как основа основ,

Как начало начал – наши корни,

Обещающие любовь

С указаньем дороги в град горний…

…Что-то словно случилось со мной,

Мысли как бы сорвались с опорок.

Нужно срочно мотнуть головой

И отбросить чарующий морок.

Ах, ну да… я же в мокрой траве,

После денных забот тренируясь,

Замер, стоя на голове,

Вверх тормашками, – небом любуясь.

Антропологическое

1.

Легко не знать, что будет завтра,

Не видеть точек бифуркаций.

И кашу с фруктами на завтрак

Есть до овсяночных мутаций.

А антропологи вещают

(И Дробышевский подтвердит то):

Мозг человеческий теряет

Брутто-размеры-габариты.

Не говоря о предках наших,

Мозг даже у неандертальцев

Побольше был, чем есть – у кашей

Себя харчующих страдальцев.

Чем человек сумеет встретить

Возможных бедствий наступленье?

Природа может ведь ответить

На наше к ней пренебреженье.

Ведь если вдруг нахлынут стаи

Из чёрных лебедей нежданных,

Мозг кашеедов враз растает,

Растёкшись месивом овсяным.

P.S. Жри авокадо и ешь курагу,

Мясо и сало оставишь врагу!

2.

Покойся с миром, брат-неандерталец,

Увы, твой век был буен, но недолог.

Тебя найдут, и долу вздымет палец

Какой-то бородатый антрополог.

Воскликнет: «Ах, чудесная сохранность,

Какая челюсть, ах, какие дуги!»

Да, брат-неандерталец, это данность –

Всего себя отдать для благ науки.

     * * *

Джеро́м – тот, кто Кла́пка Джером

С Уильямом нашим Шекспиром

Затеяли диспут о том,

Что более ценится миром.

Хваля век шестнадцатый, Билл

К семнадцатому был хладен.

Он в первом родился, почил –

Увы, во втором, будь неладен.

Джером девятнадцатый век

Нахваливал, только сухо

Отметил: тогда человек

Жил лучше, но беден был духом.

Узнав про двадцатый и наш

Двадцать первый, два автора сразу

Решили, что местный типаж

В духовность не верит ни разу.

Был твёрдым джеромовский взгляд,

Сурова Шекспира прищурость.

Вот взять и отправить бы в сад

Всю надтолерантную дурость.

Мрачные осенние размышления перед сном об ином

Иные мы, иные люди,

Иные страны, города…

А вот планет иных не будет –

Для нас не будет – никогда.

Не вся доступна «инота»:

Не будет новых измерений,

Иных вселенных и миров…

Хотя, возможно, некий гений

Чрез пару-троечку веков

Сорвёт с вселенских тайн покров…

Но мы уже к тому моменту,

Забыв о притяженье звёзд,

Как Та́натосовы клиенты,

Былой эпохи рудименты,

Отчалим строем на погост.

А там иные наши взгляды,

Идеи, замыслы, мечты

Куском блестящим рафинада

Истают быстро, как и надо

Под едким действием воды.

И всей кладбищенской среды.

О, чёрт возьми, какие думы

Порой неумный мозг гнетут,

Как шквал пустынного самума,

Успокоенья не дают.

Уснуть теперь – напрасный труд.

P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?

Домчимся, долетим или доедем?

Прямой дорогою иль обходным путём

Чрез червоточину в пространственном клозете?

Байрон. ПАМЯТЬ

Свершилось! Видел то во сне:

Надежды луч не светит мне;

Чреду немногих славных дней

Порыв несчастий охладил

И тёмным облаком накрыл.

Любовь, Надежда, Радость, – эй! –

Прощайтесь с Памятью моей.

                                              1806

     * * *

Жизнь важней, чем подвалы червонцев.

Позабыв о заботах и грузах,

Мы «идём правее – на солнце,

Вдоль рядов кукурузы».

     * * *

                         Вот какой рассеянный

                         С улицы Бассейной!

                         Вместо шапки на ходу

                         Он надел сковороду.

                                   Самуил Маршак

Вместо шапки на ходу

Надевать сковороду

Нелегко и неудобно,

Глупо, неправдоподобно.

Как её там закреплять?

Будет с головы съезжать.

Будет ручка сковородки

Колотить по подбородку,

А потом, уйдя в полёт,

С головы его падёт

И, скользнувши по дуге,

Больно стукнет по ноге.

Если ж глянуть по-другому,

То приветствовать знакомых

Сковородкою сподручней:

У неё в наличье ручка –

Ею проще «шляпу» снять

И с почтеньем приподнять,

Говоря друзьям «Бонжур!»

Вот такой родился сюр

В честь вошедшего в века

Самуила Маршака.

     * * *

                         Выхожу один я на дорогу;

                         Сквозь туман кремнистый путь блестит;

                         Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

                         И звезда с звездою говорит.

                                        М. Ю. Лермонтов

Нынче трудно выйти на дорогу

Одному, да так, чтоб сквозь туман

Путь кремни́стый, устремлённый к Богу,

Был бы как пустынный автобан.

Все кремни́стые, асфальтовые трассы,

Зимники, грунтовки, большаки́

Транспортом загружены всечасно:

Шу́мы, выхлопы, жужжание, гудки.

Блеском фар засвеченное небо –

Как звезда с звездою говорит,

Мы не слышим: мы глухи и слепы.

Мир не внемлет Богу, а шумит…

     * * *

                    …Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

                    Не дойду до дома с дружеской попойки.

                    Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

                    Распевал им песни под метель о лете.

                    Сам себе казался я таким же клёном,

                    Только не опавшим, а вовсю зелёным.

                    И, утратив скромность, одуревши в доску,

                    Как жену чужую, обнимал берёзку.

                              Сергей Есенин

Берёзе трудно понимать

     Есенинскую грусть.

Зачем принялся он читать

     Стишки ей наизусть?

Зачем разносит перегар,

     Витийствуя с утра?

И страсти распаляет жар,

     Когда кругом хандра.

Зачем к тому ж, подлец такой,

     Обняв её (ой-вей!)

Своей распутною строкой

     Глаголет не о ней?

А вспоминает некий клён,

     Какую-то сосну,

И вербу вспоминает он,

     А может, не одну.

Ах, как же, Серж, распутен ты,

     Обидно, аж до слёз.

Не ценишь чистой красоты

     Разнеженных берёз.

     * * *

Не верьте, чувства могут лгать,

Но мы, как Пушкин, часто рады

Обманываться, принимать

Обман за райскую усладу.

     * * *

Порою кажется, Небесный Господин

Создал сей мир (и думать-то неловко)

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.

Венцы творенья здесь не мы – они,

Для них всё это: нефть, конфликты, во́йны,

Прогресс – тысячелетия возни

Нас, человеков, слуг их недостойных.

Для них наш телерадиоугар,

Всё то, что в мозг наш тараканом влезло:

Инет, реклама, ма́ркетинг, пиар

И миф, что-де экологична тесла.

Уже не кажется: Небесный Господин

Действительно создал наш мир неловкий

Лишь для того, чтоб полчища машин

Съезжались пообщаться в пробках.

     * * *

                    Горят перламутром в отливах тумана.

                    На всём бесконечная грусть увяданья

                    Осенних и медных тонов Тициана.

                                   Максимилиан Волошин

Венеция – тоска и сырость!

Не смог бы даже Тициан

Своею кистью скрыть унылость,

Её дурманящий обман,

Её мостков старинных узость,

Бессилье, плесени печать,

Домов облезлых заскорузлость,

Воды, уставшей нас влюблять.

Гандолокружие без меры –

Подгнивших суден хит-парад.

И кстати, как те гондольеры

Картошку в погребах хранят?

     * * *

                         Когда б вы знали, из какого сора

                         Растут стихи, не ведая стыда.

                                   Анна Ахматова

Хорошо, что нет камина…

Хорошо, что не бумаге

Доверяю самочинно

Зарифмованные саги.

Я б по-гоголевски нервно

Выжигал тома вторые

«Мёртвых душ», когда том первый

Расхвалили всласть витии.

Все рассказы о каких-то

Рукописях не горящих –

Несомненные реликты

Эр, навеки уходящих.

Всё горит. Но гигабайты

Строк сырых, плохих, говёных

Сети, облака и сайты

Охранят от действий стрёмных.

Не для вечности, а просто,

Чтоб, взглянув на них чрез время,

Почерпнуть из их коросты

Хоть какую-то идею.

И сверстать с тупым блаженством

Новый стих из мыслей каши.

Ибо часто совершенство

Прорастает из какашек.

     * * *

Будем к похвалам прохладны.

Если что, напьёмся брома.

Нагомерим «Илиад» мы

Тридцать три огромных тома.

Эта тема нам знакома.

Будем творческие планы

«Одиссеей» тешить новой.

Мы – крутые графоманы,

Мы – нагромоздим такого!

Вы нам только дайте слово!

Где-то в Мессинском проливе между Сицилией и Калабрией примерно в начале XII века до н.э.

Одиссей сын Лаэрта

Меж Сциллой и Харибдою – неплохо,

Пока надежда мой питает дух.

Вода бурлит, вскипает суматоха

От вида этих чудищ-потаскух.

Ну, да – страшны! Ну, да – многоголовы!

И да – меж ними можно не пройти!

Бьёт через край по жилам нездоровым

Адреналина с кровью ассорти.

Меч наголо, пусть разум возбуждённый

Ещё зовёт корабль развернуть.

Но хрен им в глотку, чудищам зловонным,

Идём в атаку, в лоб, а там уж будь,

Как…

Одна из голов Сциллы, дочери Форкиса (с сожалением)

Опять плывут, упорные созданья!

Им нечем что ли там себя занять?

Нам не дают красоты мирозданья

Спокойно и неспешно созерцать.

Я только в суть экзистенциализма,

Мне показалось, начала вникать,

А тут они! И путанные мысли

Опять придётся в кучу собирать.

Опять придётся рыться в манускриптах,

Дышать их пылью древней допоздна…

Пристукни-ка их ты, сестра Харибда,

Особенно того вон крикуна.

Харибда, дочь Посейдона

Ну, всё, крикун! Теперь тебе хана!

Стратагема истины в вине

Какая стратагема

Есть у интеллигенции?

Про истину в вине мы

Подразовьём сентенцию.

Мол, тут зависит много

От качества вина,

Ведь истина убога,

Когда она бедна.

Найти с Агдамом вряд ли

Возможно радость истины.

А вот искать под Кьянти

Доступно и фили́стерам.

Хоть после пары литров

Нам станет всё равно,

Достойного ль калибра

Мы выпили вино.

NB. Фили́стер, – [от нем. Philister – филистимлянин, обыватель] Неодобр. Человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением; мещанин, обыватель.

Осенняя сценка из Фауста

                                    Изощрённой расцветкой

                                    Изощрённо сияет

                                    Клёна яркая ветка,

                                    Глаз собой изощряя.

Фауст.

Мне скучно бес…

Мефистофель

                       Что делать, Фауст,

Такой вам положён предел:

Нести осенней рифмы пафос

В ваш человеческий удел.

И разглагольствовать о разных

Оттенках вянущей листвы,

Писать назойливо и праздно

О пожелтении травы,

Писать о скуке, увяданье,

Приумножении хандры,

Тоске и прочем обаянье

Унылостей сией поры.

Пиши и ты.

Фауст

                  Сухая шутка.

Найди мне способ как-нибудь

Рассеяться.

Мефистофель

                Доволен будь,

Ты доказательством рассудка.

В своём блокноте запиши:

Мысль об унынии природы

Не возвышает блеск души,

Но дарит надземное что-то.

Фауст

А разве я не в праве стать

В ряды прославленных поэтов,

Чтоб осень ту живописать

Изящным, вычурным куплетом?

Писать, как Тютчев или Фет,

Витийствовать…

Мефистофель

                      Как Блок и Бунин?

Увы, на всех пиитов юных

Столпов Алесандрийских нет.

Но помни, если есть фонтан

В твоем Михайловском, нежданно

Заткни его, пусть будет дан

Сиестный передых фонтану.

Уйми желанье извергать

Осенние сонето-оды

И дай спокойно увядать

Игривой красоте природы.

Фауст

Ах, как же мне, поэту, быть?

Мефистофель

Известно как.

Фауст

                    Всё утопить…

Баллада о неТристане и неИзольде

Он не Тристан и не Изольда

Она, но так устроен мир,

Что ими куплен за три сольдо,

Как простокваша и кефир,

Любви желанной эликсир.

Ну, пусть не эликсир, а зелье

Из волчьих ягод и грибов,

Что намешала им с похмелья,

Бурча от беспокойства снов,

Ведунья, спутница волхвов.

Названье – это точка зренья:

Как этот яд не назови,

Он принесёт не просветленье

И яркость мироощущенья,

А помутненье – от любви.

Зря распали́тся неИзольда,

Разухари́тся неТристан,

Мол, бездна мегаватт и вольтов

Подпитывает их роман,

И он кипит, как адский чан.

Любовь – неписанное диво,

Но и нежданная слеза,

Взовьётся пламенем игривым

И, как гневливая гроза,

Сожжёт напалмом небеса.

И оживятся либреттисты,

Готовясь перезаписать

Сюжет для оперы искристой,

Где страсти будут бушевать,

Людские души возбуждать.

Где вновь Изольды и Тристаны

Сгорят в огне своей любви.

Красиво, ярко, живо, рьяно,

До помутнения в крови,

С дыханьем смерти визави.

Но будет винный сок веселья

Испит, оставив влажный жмых.

Ведь как известно, это зелье –

При прочих замыслах иных –

Предназначалось не для них.

Узнают вскоре человеки

Из се́ля социальных лент,

Как вдрызг рассорились навеки

(До новогреческих календ)

Изольда и её бойфренд.

Начнут сварливые соседки

Месить их грязное бельё

И осуждать за три монетки,

Потраченные на питьё,

А не крутое бытиё.

Что ждали-де от дешевизны?

Любви длиною в пару дней?

Хоть и такая страсть по жизни

Бесстрастья хладного ценней,

Приятней, но не мудреней.

И стоит ради суток этих,

Их сорока восьми часов,

Отдать почти что всё на свете

За краткострастную любовь,

Лупя тоску не в глаз, но в бровь.

Любовь – пусть даже за копейки –

Не хуже той, что за мильон,

Согреет лучше телогрейки,

Надушит, как одеколон,

И… вознесёт на счастья трон.

Опять взбодрятся либреттисты:

Ну, вот – короткая, но страсть!

Напишем опус многолистый,

Награфоманимся мы всласть,

А там… Но всё легло не в масть.

Трагизма нет. А без трагизма

Строчить сценарий не с руки.

Нет в их любви ни драматизма,

Ни некой роковой тоски,

Что каждой барышне близки.

Ведь неТристан и неИзольда

От расставанья не умрут.

Найдут эксфренды снова сольдо,

По всем сусекам наскребут

И вновь – за зельем побегут.

И вновь – нетрезвая колдунья

Наколомутит им питья,

И вновь – вернут на полнолунье

При мраке ночи, свете дня

Они все краски бытия.

Их цикл любви начнётся снова!

Амуров бесконечный ряд

Не сможет в каждом вздохе новом

Новейшей эдды тешить словом,

Как тыщу триста лет назад.

О мелочах не пишут пьесы,

Не тиснут мелочи в роман.

Отправят либреттисты к бесу

Пустой концептуальный план,

Засев с друзьями за кальян.

Не будет оперы обычной,

И мыльной опере не быть:

Ведь на любви непоэтичной

Нельзя капусты нарубить.

Да что об этом говорить?

А мы – с язвительною ноткой –