Говорящий кот Креншоу

Кэтрин Эпплгейт

Говорящий кот Креншоу

Посвящается Джейку

Доктор Сандерсон:

Подумайте как следует, Дауд. Вы не знали где-то когда-то кого-нибудь по имени Гарви? Неужели не знали?

Элвуд П. Дауд:

Нет, доктор. Никого. Может, потому у меня с этим именем и было связано столько надежд.

Мэри Чейз, «Белый кролик» (1944)[1]

Часть первая

Дверь – для того, чтобы её открывать

«Яма – для того, чтобы её рыть: первая книга первых толкований», написанная Рут Краусс и проиллюстрированная Морисом Сендаком

1

У кота на доске для сёрфинга я заметил несколько странностей.

Странность номер один: это был кот на доске для сёрфинга.

Странность номер два: на нём была футболка. С надписью «КОШКИ РУЛЯТ, ПСЫ ОТСТОЙ».

Странность номер три: он держал сложенный зонтик, будто боялся промокнуть. Что, если задуматься, никак не вяжется с сёрфингом.

Странность номер четыре: больше никто на пляже, казалось, его не видел.

Кот поймал хорошую волну и плавно заскользил по ней. Но, приблизившись к берегу, он совершил ошибку: открыл зонт. Порыв ветра – и кот резко взмыл в небо, едва не врезавшись в чайку.

И даже чайка, казалось, не заметила его.

Кот проплыл надо мной по воздуху, как пушистый шарик. Я посмотрел прямо вверх. Он посмотрел прямо вниз. Он помахал.

Шерсть у кота была чёрно-белая, расцветкой напоминающая пингвина. Казалось, будто он нарядился в пушистый смокинг и направляется на какое-то важное мероприятие.

А ещё он выглядел ужасно знакомым.

– Креншоу, – прошептал я.

Я огляделся. Вокруг строили песчаные замки, и бросали фрисби, и гонялись за крабами. Но никто не смотрел на парящего в небе кота-сёрфера с зонтиком в лапах.

Я крепко зажмурился и досчитал до десяти. Медленно.

Я решил, что десяти секунд мне как раз хватит, чтобы перестать сходить с ума.

У меня слегка кружилась голова. Но такое иногда случается, когда я голоден. А я ничего не ел с завтрака.

Я открыл глаза и выдохнул от облегчения. Кот пропал. Небо было пустым и бесконечным.

Плюх. Зонт, как гигантский дротик, вонзился в песок в нескольких дюймах от моих ног.

Он был пластиковый, красно-жёлтый, с нарисованными улыбающимися мышками. На ручке восковыми мелками было написано: «Этот зонт – собственность Креншоу».

Я снова закрыл глаза и досчитал до десяти. А когда открыл, зонта не было и в помине. Как и кота.

Был конец июня, день стоял погожий и тёплый, но меня пробила дрожь.

Я почувствовал себя словно перед прыжком в глубокий бассейн.

То чувство, когда вот-вот окажешься в другом месте. Ты ещё в пути, но уже знаешь: обратной дороги нет.

2

Дело вот в чём: я не из тех ребят, кто заводит воображаемых друзей.

Серьёзно. Этой осенью я иду в пятый класс. Репутация чокнутого в моём возрасте ни к чему хорошему не приведёт.

Мне нравятся факты. Всегда нравились. Правда и только правда. Вроде того, что дважды два равно четыре. Или что брюссельская капуста на вкус как грязные носки после физры.

Ну ладно, может, второй факт – это всего лишь мнение. В любом случае, я никогда не пробовал грязных носков после физры, так что могу и ошибаться.

Факты важны для учёных, а я собираюсь стать учёным, когда вырасту. Больше всего мне нравятся факты о природе. Особенно те, услышав которые люди говорят: «Да ладно!» Например, факт, что гепард может бежать со скоростью семьдесят миль в час.

Или что таракан больше двух недель может прожить без головы.

Или что если разозлить рогатую ящерицу, она выстрелит кровью из глаз.

Я хочу быть зоологом – изучать животных. Пока не уверен, каких. Сейчас мне ужасно нравятся летучие мыши. Ещё мне нравятся гепарды и кошки, и собаки, и змеи, и крысы, и ламантины. Так что выбор большой.

Я и динозавров люблю, вот только они все повымирали. Какое-то время мы с моей подругой Марисоль хотели стать палеонтологами и искать окаменелые останки динозавров. Она даже зарывала в своей песочнице оставшиеся от ужина куриные кости, чтобы попрактиковаться в раскопках.

Этим летом мы с Марисоль начали подрабатывать, выгуливая собак. Иногда, гуляя с собаками, мы обмениваемся фактами о природе. Вчера Марисоль рассказала мне, что летучая мышь может съесть 1200 комаров за час.

Факты куда лучше историй. Историю нельзя увидеть. Нельзя подержать её в руках и взвесить.

Конечно, ламантина в руках тоже не подержишь. Но всё же. Истории – это, по сути своей, враньё. А я не люблю, когда мне врут.

Всякие фантазии меня никогда не увлекали. Когда я был маленьким, я не переодевался в Бэтмена, не разговаривал с мягкими игрушками и не боялся подкроватных монстров.

Родители говорят, что в садике я как-то начал рассказывать всем, что я мэр Земли. Но это продлилось всего пару дней.

Да, у меня был период Креншоу. Но у многих детей бывает воображаемый друг.

Как-то раз родители повели меня в торговый центр встретиться с пасхальным кроликом. Мы стояли на фальшивой траве рядом с огромным фальшивым яйцом в огромной фальшивой корзине. Когда пришла моя очередь фотографироваться с кроликом, я посмотрел на его лапу и резко потянул за неё.

Внутри лапы оказалась мужская рука. С золотым обручальным кольцом и завитками светлых волос.

– Это человек, а не кролик! – закричал я. Какая-то маленькая девочка разрыдалась.

Управляющий торговым центром нас выставил. Я остался и без бесплатной корзинки с шоколадными яйцами, и без фото с фальшивым кроликом.

Тогда-то я и понял впервые, что людям не всегда нравится слышать правду.

3

После случая с пасхальным кроликом родители забеспокоились.

Не считая тех двух дней в должности мэра Земли, я не проявлял большого воображения. Родители думали, что я, наверное, чересчур взрослый. Чересчур серьёзный.

Папа размышлял, не стоит ли ему читать мне побольше сказок.

Мама размышляла, не вредно ли мне смотреть в таком количестве передачи о природе, где животные едят друг друга.

Они попросили совета у бабушки. Хотели узнать, не веду ли я себя слишком по-взрослому для моего возраста.

Она ответила, что беспокоиться не о чем.

Каким бы взрослым я ни казался сейчас, сказала она им, к подростковому возрасту это точно пройдёт.

4

Через несколько часов после первого появления на пляже Креншоу объявился снова.

На этот раз без доски для сёрфинга. И без зонтика.

И без тела.

И всё же я знал, что он здесь.

Было примерно шесть часов вечера. Мы с моей сестрой Робин играли в хлопьебол в гостиной нашей квартиры. Хлопьебол – отличная игра для тех случаев, когда ты голоден, но до утра еды не предвидится. Мы изобрели её под перебурчивание наших животов. «Ох, хотелось бы мне кусочек пиццы с пеперони», – бурчал мой живот, а её бурлил в ответ: «Ага, или крекер «Ритц» с арахисовой пастой».

Робин обожает «Ритц».

Играть в хлопьебол просто. Нужны всего лишь несколько колечек «Чериос», хотя сгодятся даже маленькие кусочки хлеба. Конфетки «M&M’s» тоже хороши, если только поблизости нет мамы, которая запретит есть сладкое. Но их, скорее всего, под рукой не окажется, если только дело не происходит сразу после Хэллоуина.

В моей семье сладости долго не залёживаются.

Сначала нужно выбрать цель. Миска или чашка вполне подходят. Мусорное ведро не используйте: там могут быть микробы. Иногда мы берём бейсболку Робин. Хотя она, скорее всего, тоже чистотой не блещет.

Для пятилетки эта девчонка здорово потеет.

Играть нужно так: кидать хлопья по одному, пытаясь попасть в цель. Главное правило – не есть брошенный кусочек, пока не попадёшь. И цель должна находиться как можно дальше, иначе еда быстро закончится.

Фокус в том, что, пока целишься, о голоде забываешь. По крайней мере, на какое-то время.

Мне нравится кидать колечки «Чериос», а Робин – хлопья «Фростед Флейкс». Но когда в кладовке пусто, уже не попривередничаешь. Так мама иногда говорит.

Если хлопья заканчиваются, а живот по-прежнему бурчит, всегда можно пожевать жвачку, чтобы отвлечься. А потом приклеить её за ухо – на тот случай, если снова захочется пожевать. Даже если жвачка потеряет вкус, это неплохая разминка для зубов.

Креншоу появился – или, по крайней мере, мне показалось, что он появился, – когда мы кидали папины хлопья из отрубей в бейсболку Робин. Была моя очередь, и я попал прямо в яблочко. Но когда я подошёл забрать свой выигрыш, вместо хлопьев обнаружил четыре фиолетовых мармеладных боба.

Я люблю фиолетовые мармеладные бобы.

Я долго на них таращился.

– А мармеладные бобы откуда взялись? – спросил я наконец.

Робин схватила бейсболку. Я попытался её отнять, но быстро передумал. Робин маленькая, но связываться с ней себе дороже.

Она кусается.

– Это волшебство! – воскликнула Робин и принялась делить бобы. – Один мне, один тебе, два мне…

– Серьёзно, Робин. Не валяй дурака. Откуда?

Робин проглотила два боба.

– Отштаньт мня, – сказала она, что, видимо, на конфето-жевательном языке означало «Отстань от меня».

Арета, наша собака – крупная помесь лабрадора, прибежала узнать, что у нас происходит.

– Тебе конфетки нельзя, – заявила Робин. – Ты собака, вот и ешь свою собачачью еду, юная леди.

Но Арету явно не интересовали сладости. Она навострила уши и принюхивалась, глядя в сторону входной двери, будто на пороге стоял гость.

– Мам, – крикнул я, – ты случайно не покупала мармеладные бобы?

– Ага, покупала, – отозвалась она с кухни. – Чтобы закусывать ими икру.

– Я серьёзно, – сказал я, беря два своих боба.

– Просто ешь папины хлопья, Джексон. Всю неделю проблем с животом не будет, – ответила мама.

Секунду спустя она появилась в дверном проёме с посудным полотенцем в руках.

– Вы всё ещё голодные, дети? – она вздохнула. – У меня осталось немного макарон с сыром с ужина. И ещё пол-яблока, можете разделить.

– Я сыт, – быстро сказал я. Давным-давно, когда дома всегда водилась еда, я мог начать канючить, если у нас заканчивалось что-то, что я люблю. Но в последнее время у нас заканчивалось вообще всё, и у меня было ощущение, что родители чувствуют себя паршиво из-за этого.

– У нас есть мармеладные бобы, мам, – ответила Робин.

– Что ж, тогда ладно. Главное – есть что-нибудь питательное, – сказала мама. – Завтра у меня зарплата в аптеке, зайду после работы в магазин и куплю еды.

Она слегка кивнула, будто отмечая какой-то пункт в списке, и вернулась на кухню.

– Ты что, не будешь есть свои бобы? – спросила меня Робин, накручивая золотистый хвостик на палец. – Потому что, если ты хочешь, чтобы я сделала тебе огромное одолжение, я могла бы съесть их за тебя.

– Я их съем, – ответил я. – Просто… не сейчас.

– А почему? Это же фиолетовые. Твои любимые.

– Сначала мне нужно о них подумать.

– Странный ты, братец, – заявила Робин. – Я иду к себе в комнату. Арета хочет поиграть в переодевания.

– Очень сомневаюсь, – сказал я. Я поднёс боб к свету. Он выглядел вполне безобидно.

– Особенно она любит шляпы, а ещё носки, – сообщила Робин, уходя из комнаты вместе с собакой. – Правда, лапочка?

Арета завиляла хвостом. Она на что угодно согласна. Но, выходя следом за Робин, она оглянулась через плечо на окно и заскулила.

Я подошёл к окну и выглянул на улицу. Посмотрел за диван. Распахнул шкаф в коридоре.

Ничего. Никого.

Никаких котов на доске для сёрфинга. Никакого Креншоу.

Я никому не рассказал о том, что видел на пляже. Робин подумала бы, что я просто над ней прикалываюсь. Мама с папой – одно из двух: либо запаниковали бы и решили, что я схожу с ума, либо сочли бы моё обращение с воображаемым другом очень милым.

Я понюхал мармеладные бобы. Они пахли не совсем виноградом – в хорошем смысле. Выглядели как настоящие. И на ощупь были как настоящие. К тому же моя младшая сестра только что слопала парочку.

Первое правило учёных гласит: всему всегда есть логичное объяснение. Нужно только его найти.

Может, мармеладные бобы были ненастоящими, а я просто устал или заболел. Или у меня вообще бред.

Я потрогал лоб. К сожалению, жара у меня не обнаружилось.

Может, я заработал солнечный удар на пляже. Я не был до конца уверен, что такое солнечный удар, но звучало это как что-то, от чего можно увидеть летающих котов и волшебные мармеладные бобы.

Может, я спал: никак не мог проснуться от длинного, странного, ужасно раздражающего сна.

И всё же. Разве бобы в моей ладони не казались чрезвычайно настоящими?

Может, я просто проголодался. От голода можно почувствовать себя странно. И даже довольно безумно.

Я медленно и осторожно съел первый боб. Если откусывать понемногу, еды хватит надолго.

Какой-то голос в моей голове произнёс: «Никогда не бери конфеты у незнакомцев». Но с Робин-то ничего не случилось. И если тут и замешан незнакомец, то невидимый.

Этому должно было быть логичное объяснение. Но пока я знал наверняка лишь одно: фиолетовые мармеладные бобы куда вкуснее хлопьев из отрубей.

5

Впервые я встретил Креншоу примерно три года назад, сразу после окончания первого класса.

Был ранний вечер, и мы с семьёй припарковались недалеко от шоссе, чтобы передохнуть. Я лежал на траве рядом со столиком для пикников и смотрел, как на небе, мигая, загораются звёзды.

Тут я кое-что услышал – такой звук, будто кто-то едет по гравию на скейтборде. Я приподнялся на локтях. И действительно – по парковке катился скейтер.

Я сразу понял, что это необычный скейтер.

Это был чёрно-белый котёнок. Большой, выше, чем я. Его глаза были цвета травы, покрытой утренней росой. На голове у него красовалась чёрно-оранжевая кепка с логотипом бейсбольного клуба «Гиганты Сан-Франциско».

Котёнок спрыгнул со скейта и направился ко мне. Ходил он на задних лапах, прямо как человек.

– Мяу, – сказал он.

– Мяу, – ответил я, решив, что так будет вежливо.

Он придвинулся поближе и обнюхал мои волосы.

– У тебя случайно нет фиолетовых мармеладных бобов?

Я вскочил на ноги. Котёнку повезло. У меня в кармане как раз завалялись два фиолетовых мармеладных боба.

Они слегка расплющились, но каждый из нас всё равно съел по одному.

Я сказал котёнку, что меня зовут Джексон.

Он сказал: «Ну конечно, а как иначе».

Я спросил, а как зовут его.

Он спросил, а как бы я хотел, чтобы его звали.

Это был удивительный вопрос. Но к тому времени я уже понял, что передо мной удивительный кот.

Я призадумался. Решение было ответственное. Имена очень важны для людей.

Наконец я сказал:

– Мне кажется, Креншоу – хорошее имя для кота.

Он не улыбнулся, потому что кошки не улыбаются.

Но я видел, что он доволен.

– Значит, я Креншоу, – сказал он.

6

Понятия не имею, откуда у меня в голове взялось имя Креншоу.

Никто из моих родных никогда не знал кого-то по имени Креншоу.

У нас нет ни родственников, ни друзей, ни учителей с таким именем.

Я никогда не был ни в Креншоу, штат Миссисипи, ни в Креншоу, штат Пенсильвания, ни на бульваре Креншоу в Лос-Анджелесе.

Я никогда не читал книг о каком-нибудь Креншоу и не смотрел передач, где кого-нибудь звали бы так.

Просто это имя показалось мне подходящим.

У нас в семье все названы в честь кого-то или чего-то. Моего папу назвали в честь его дедушки. Мою маму – в честь её тёти. Нас с сестрой назвали вообще не в честь людей. Нам дали имена в честь гитар.

Меня назвали в честь папиной гитары. Она была сконструирована человеком по имени Джексон. А мою сестру назвали в честь компании, которая выпустила мамину гитару.

Раньше мои родители были музыкантами. Вечно голодными музыкантами, как выражается мама. После моего рождения они бросили быть музыкантами и стали нормальными людьми. Поскольку инструменты у родителей закончились, нашу собаку они назвали в честь знаменитой певицы Ареты Франклин. Но вообще Робин хотела назвать её Феечкой Принцессой Сладкой Булочкой, а я – Собакой.

По крайней мере средние имена нам дали в честь людей, а не инструментов. Орсон и Мэрибелл были папиным дядей и маминой прабабушкой. Они давно умерли, так что я не знаю, хорошие у них имена или нет.

Папа говорит, его дядя был очаровательным брюзгой, что, видимо, означает, что тот любил поворчать, но делал это довольно мило.

Честно говоря, я бы предпочёл другое среднее имя. Совсем новое. Никем ещё не ношенное.

Может, поэтому мне и понравилось имя Креншоу. Оно было, словно чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать что угодно.

Оно как бы говорило: «Нет ничего невозможного».

7

Не помню точно, какие чувства вызвал у меня Креншоу в день, когда мы познакомились.

Это было давненько.

Я много чего не помню из детства.

Я не помню, как родился. Или как учился ходить. Или как носил подгузники. Да и в любом случае, это явно не то, что хотелось бы помнить.

Память – странная штука. Я помню, как потерялся в магазине, когда мне было четыре. Но я не помню, как мама с папой меня нашли – они кричали и плакали одновременно, но это я знаю только по их рассказам.

Я помню, как мою сестру впервые принесли домой. Но я не помню, как пытался положить её в коробку, чтобы почтой отправить назад в роддом.

Родители обожают рассказывать эту историю знакомым.

Я даже не уверен до конца, почему Креншоу оказался котом, а не собакой, или аллигатором, или трёхголовым тираннозавром.

Когда я пытаюсь вспомнить всю свою жизнь, она представляется мне чем-то вроде постройки из Лего, в которой не хватает важных деталек, вроде фигурки робота или колёсика монстр-трака. Ты изо всех сил стараешься собрать конструктор, но понимаешь, что на картинку на коробке он не походит.

Казалось бы, я должен был подумать: «Ого, со мной разговаривает кот, такое нечасто случается на парковках рядом с шоссе».

Но я помню лишь, что думал, как же здорово иметь друга, который любит фиолетовые мармеладные бобы так же сильно, как я.

8

Спустя пару часов после загадочного появления мармеладных бобов во время хлопьебола мама дала нам с Робин по бумажному пакету. Она велела нам сложить туда сувениры на память. Кое-что из наших вещей отправится в воскресенье на гаражную распродажу, кроме самого важного, вроде ботинок, матрасов и нескольких тарелок. Родители надеялись выручить достаточно денег, чтобы оплатить долг за квартиру, а если повезёт, то и счёт за воду.

Робин спросила, что такое сувенир на память. Мама ответила, что это предмет, который тебе дорог. А потом добавила, что вещи не так уж и важны, до тех пор пока мы есть друг у друга.

Я спросил, какие сувениры оставят они с папой. Она ответила, что на первом месте у них, пожалуй, будут гитары и, возможно, книги, потому что без них никуда.

Робин сказала, что точно оставит себе книжку про Лайла.

Самая любимая на свете книга моей сестры – это «Дом на 88 Восточной улице». Она про крокодила по имени Лайл, который живёт в семье людей. Лайл любит купаться в ванне и гулять с собакой.

Робин знает в ней наизусть каждое слово.

Позже, когда пришло время ложиться спать, папа стал читать Робин книжку про Лайла. Я стоял у двери в её спальню и слушал, как он читает. Он, мама, Робин и Арета умостились на матрасе сестры. Матрас лежал на полу. Саму кровать собирались продать.

– Иди к нам, Джексон, – позвала мама. – Тут полно места.

Папа у меня высокий, да и мама тоже, а матрас у Робин крохотный. Места там не было.

– Да мне и тут неплохо, – ответил я.

Глядя на моих родных, собравшихся вместе, я почувствовал себя родственником из другого города. Я вроде как был с ними связан, но не так сильно, как они были связаны между собой. Отчасти оттого, что они здорово походили друг на друга – светловолосые, сероглазые и жизнерадостные. У меня же волосы и глаза темнее, да и настроение иногда мрачное.

Без вещей комнату Робин было не узнать. Разве что розовая лампа осталась. И отметки на стене, которые показывали, насколько она выросла. И красное пятно на ковре – Робин как-то пролила клюквенно-яблочный сок. Она практиковалась отбивать мяч и немного увлеклась.

– ВЖУХ, ВШУХ, ПЛЮХ, ХЛЮП… – читал папа.

– Не «хлюп», папочка, – заметила Робин.

– Хлоп? Бульк? Вшух?

– Не валяй дурака, – сказала она и ткнула его в грудь. – Там «шлёп»! «Шлёп», я точно знаю!

Я сказал, что, по-моему, крокодилу не понравилось бы купаться в ванне. Я недавно прочёл целую библиотечную книгу о рептилиях.

Папа велел мне не придираться.

– Вы знали, что челюсти крокодила можно сомкнуть аптечной резинкой? – спросил я.

Папа улыбнулся.

– Не хотелось бы мне стать первым, кто проверит это на практике.

Робин спросила маму, была ли у меня в детстве любимая книжка. Она не стала спрашивать у меня напрямую, потому что дулась из-за моего замечания насчёт ванны.

Мама ответила:

– Джексон обожал «Яму – для того, чтобы её рыть». Помнишь эту книжку, Джексон? Мы тебе её, наверное, целый миллион раз читали.

– Это скорее словарь, чем придуманная история, – отозвался я.

– «Брат – для того, чтобы тебе помогать», – сказала мама. Это было в книге.

– «Брат – для того, чтобы тебя доставать», – сказала Робин. А вот этого в книге не было.

– «Сестра – для того, чтобы медленно сводить тебя с ума», – не остался в долгу я.

Солнце начинало садиться. Небо было тигрового окраса, с полосками тёмных облаков.

– Мне нужно подготовить вещи к распродаже, – сказал я.

– Эй, не спеши-ка, приятель, – окликнул меня папа. – Я почитаю «Яму – для того, чтобы её рыть». Если мы её найдём, конечно.

– Я уже вырос из этой книжки, – заявил я, хотя её я первым делом положил в пакет для сувениров.

– Прочти ещё разок про Лайла, – попросила Робин. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста?

– Пап, – спросил я, – ты случайно не покупал фиолетовые мармеладные бобы?

– Нет.

– Тогда откуда они взялись? В бейсболке Робин? Ерунда какая-то.

– Вчера Робин ходила на день рождения к Кайли, – вспомнила мама. – Ты оттуда их принесла, ягодка?

– Не-а, – ответила Робин. – Кайли ненавидит мармеладные бобы. И вообще, я же сказала тебе, что это волшебство, Джексон.

– Нет никакого волшебства, – сказал я.

– Музыка – это волшебство, – сказала мама.

– Любовь – это волшебство, – сказал папа.

– Кролики в шляпе – это волшебство, – сказала Робин.

– Я бы включил пончики из «Криспи Крим» в категорию волшебства, – добавил папа.

– А как же запах новорождённого ребёнка? – подхватила мама.

– Котики – это волшебство! – завопила Робин.

– Так и есть, – согласился папа, почёсывая Арету за ухом. – И не забывай про собак.

Они всё не унимались, когда я захлопнул дверь.

9

Я люблю своих маму и папу, да и сестру обычно тоже. Но в последнее время они здорово действовали мне на нервы.

Робин была совсем маленькой, так что неудивительно, что она так раздражала. Она постоянно спрашивала что-нибудь вроде «А что будет, если собачка и птичка поженятся, Джексон?» Или пела песенку «Колёса у автобуса крутятся» три тысячи раз подряд. Или утаскивала у меня скейт и использовала его как скорую для своих кукол. Короче, вела себя как обычная младшая сестра.

С родителями всё было сложнее. Трудно объяснить, особенно учитывая, что это звучит как что-то хорошее, но они вечно во всём искали плюсы. Даже когда дела были плохи – а такое случалось часто – они шутили. Дурачились. Притворялись, будто всё прекрасно.

Иногда мне просто хотелось, чтобы ко мне относились как ко взрослому. Я хотел, чтобы мне говорили правду, хоть она и не всегда была приятной. Я всё понимал. Я знал куда больше, чем они думали.

Но родители были оптимистами. Смотрели на полстакана воды и говорили, что стакан наполовину полон, а не наполовину пуст.

Я не такой. Учёные не могут позволить себе быть оптимистами или пессимистами. Они лишь наблюдают за миром и видят его таким, какой он есть. Они смотрят на стакан воды и отмеряют 3,75 унции или что-то в таком духе – и точка.

Вот взять моего папу. Когда я был помладше, он заболел, и серьёзно. У него нашли болезнь под названием рассеянный склероз. В основном с папой всё было хорошо, но случались и плохие дни, когда ему становилось тяжело ходить и приходилось опираться на трость.