Иностранная литература №01/2013

– Все очень понятно,  – сказала Делия.  – Ты потеряла мужа, он – жену. Сын у него в Ботсване, дочь замужем за опто-метристом. По-видимому, ему одиноко.

Вернувшись домой, миссис Доналдсон застала Лору на кухне.

– По правде говоря,  – сказала Лора,  – мне вас немного жаль. Очень уж он противный.

– Терри?  – уточнила миссис Доналдсон.  – Да, пожалуй.

– Нет… впрочем, да, но Терри, он просто придурок. Я про Баллантайна. Все эти “Можете встать, милая дама”. – Она скорчила соответствующую рожу.  – Удивительно, как вы все это терпите. Вам никогда не бывает неловко?

– Он мужчина,  – сказала миссис Доналдсон.  – А мне всего-то и надо было что потерять сознание. К тому же я должна быть ему благодарна: эти деньги для меня не лишние.

Это было сказано не без намека.

Какими бы идеальными жильцами они ни были, в одном отношении (и немаловажном) они вели себя удручающе – вечно запаздывали с платой за комнату. Вреда не будет, думала миссис Доналдсон, если им время от времени напоминать, что она хоть и домовладелица и даже имеет собственный, пусть и небольшой автомобиль, деньги на нее с неба не сыплются, и их вклад в хозяйство, если и когда они будут намерены его сделать, пойдет не на роскошества, а на самое насущное.

Знай ее дочь, как молодые люди платят за жилье, она бы с миссис Доналдсон не слезла, поэтому, дабы избежать скандалов, миссис Доналдсон благоразумно держала это обстоятельство при себе и о “квартирантах”, как по-прежнему называла их Гвен, отзывалась только положительно.

Но справедливости ради следует признаться – миссис Доналдсон не могла не отмечать это про себя,  – что дети, как мысленно называла их она, и сами страдают. Они не хотели, чтобы на них поступила жалоба в квартирное агентство, а еще меньше хотели оказаться на улице, и Лора, когда миссис Доналдсон набралась решимости поговорить с ней о квартплате, сама уже была готова завести разговор.

Лора начала первой, взяв миссис Доналдсон за руку.

– Насчет квартплаты…  – сказала она.

– Да?  – отозвалась миссис Доналдсон.

– Это что здесь такое?  – сказал вошедший в кухню Энди.  – За руки держитесь?

– Я как раз говорила миссис Д., мы все решим. С квартплатой.

Энди взял ее за другую руку.

– Да, мы что-нибудь придумаем.

Миссис Доналдсон не понимала, что тут можно придумать. Они должны ей деньги. Их надо заплатить.

Но Лора заварила ей чаю, а Энди предложил сменить мешок в пылесосе, и момент был упущен.

На следующее занятие со студентами-медиками миссис Доналдсон досталась язва двенадцатиперстной кишки, диагноз, к которому ей готовиться было незачем, поскольку мистер Доналдсон страдал от язвы практически с молодости. Она знала все симптомы, знала, как что болит, знала, что провоцирует обострение, и решила, что в ее случае это будет стресс на работе – она представилась личной помощницей одного крупного промышленника. С чего это приключилось с мистером Доналдсоном, она понятия не имела, иногда думала, что причина была в ней, но, если это и было так, он никогда на это не намекал даже.

Группа была из первокурсников, при осмотре ей весьма неумело мяли диафрагму и делали это с таким пылом, что, когда нащупали-таки нужную точку, миссис Доналдсон вскрикнула от боли почти без притворства.

Обычно доктор Баллантайн спешил защитить псевдобольных от чересчур рьяных действий студентов хотя бы потому, что традиционно использовал возможность поиздеваться над будущими врачами (“Говорите, мистер Хоррокс, ему трудно глотать? Немудрено – вы же ему кулак чуть не в глотку засунули”). Однако на сей раз он был поглощен новым в своем арсенале орудием – видеокамерой, на которую снимал занятие.

Баллантайн никому ее не доверял (“Это медицинский инструмент. Нужно знать, откуда и что снимать. Камера для меня – что скальпель для хирурга”). Он, вне зависимости от происходившего, снимал в основном миссис Доналдсон, и она решила, что это скорее игрушка, нежели инструмент, но решила так потому, что ее супруг так же страстно увлекался всяческими технологическими новинками и так же ревниво их охранял. Ей запрещалось прикасаться к газонокосилке, к CD-проигрывателю и даже к электроножу, и только после его смерти она получила возможность пользоваться ими напропалую, и одной из маленьких радостей, скрашивавших ее горе, было то, что она уже не должна была играть роль хрупкой, беспомощной женщины.

Миссис Доналдсон относилась к съемке на видео скептически еще и потому, что считала: камера подчеркивает в симулированных пациентах самые слабые стороны, побуждает их переигрывать и выпендриваться, и здесь Делия с ней была согласна.

– Как можно быть естественной, когда тебе тычут в нос эту штуковину?

К примеру, имелся Терри, у которого в тот день был рак в терминальной стадии. И всякий раз, почувствовав на себе взгляд объектива, он устремлял взор вдаль, словно разглядывал свое трагическое будущее и неотвратимое небытие.

Мисс Бекинсейл, которая обычно не таила своих актерских талантов, в данном случае оставалась равнодушной. Она объяснила миссис Доналдсон, что к камере давно привыкла, поскольку слабоумие в ее исполнении было оценено так высоко, что она даже демонстрировала его “на настоящую камеру” в Глазго, и ее возили на медицинскую конференцию на остров Мэн.

Как оказалось, скепсис миссис Доналдсон по поводу видеокамеры оказался совершенно оправданным. В следующий четверг ей нужно было изображать болезнь Крона, но к тому времени аппарат утратил свою притягательность и уже не казался таким незаменимым орудием в борьбе с болезнями, каким выглядел неделю назад.

Справедливости ради следует отметить, что дело было не в легкомысленности Баллантайна. Он был высокого мнения о своих актерах, которые были по-своему первопроходцами. Но, просматривая отснятый материал, Баллантайн ужаснулся тому, как неубедительно все это выглядит. Затянуто, плоско, размазанно. Те сюжеты, которые казались ему естественными и жизненными, в записи оказались искусственными и постановочными.

Кое-что можно было списать на неопытность симулированных пациентов, стеснявшихся камеры, но на самом деле запись просто нуждалась в монтаже. Этого Баллантайну никто не объяснил, и он забросил опыты с видео, а поскольку рассказать почему, он не мог, миссис Доналдсон решила, что подтвердились ее догадки.

Она-то на записи получилась отлично, во всяком случае, по мнению доктора; впрочем, он смотрел на нее с большей симпатией, чем на всех остальных, к тому же, правду сказать, он ее слегка побаивался. Знай она об этом, возможно, и она бы относилась к доктору теплее, но они с Делией только и увидели, что игрушка, которой Баллантайн забавлялся всю предыдущую неделю, теперь в основном стояла на треноге и обозревала происходящее своим циклопьим глазом.

– И они еще говорят, что им средств мало выделяют,  – сказала Делия.

Дома же так и оставался нерешенным вопрос платы за комнату – жильцы задолжали уже за четыре недели. Сирил такого бы не потерпел, говорила себе она, впрочем, он вообще не стал бы пускать жильцов. С раздражением справиться не удавалось, и от этого она чувствовала себя унылой занудой. Однако твердо решила поднять этот вопрос.

Она не видела их несколько дней – видимо, оба старались не попадаться ей на глаза, но как-то вечером, придя из больницы, застала их на кухне – они ее будто поджидали.

Энди налил ей чаю. (Вот тут они безупречны, подумала она, отлично понимая, что Гвен отругала бы ее за наивность.)

– Что у вас было сегодня?  – спросила Лора.

– Очередная язва двенадцатиперстной кишки, однако сами знаете, кто посоветовал не исключать и грыжу пищевода. Ну и, естественно, изжога.

– Из-за стресса?  – спросила Лора.

– Вероятно,  – ответила миссис Доналдсон.  – Впрочем, последние исследования говорят о том, что причиной могут быть и бактерии.

– Точно,  – сказала Лора.  – Я как-то об этом забыла. Да, насчет денег.

– Мы должны за четыре недели,  – сообщил Энди.

– Неужели?  – сказала миссис Доналдсон.  – Дайте-ка вспомню.  – И она сделала вид, что считает.  – Да, четыре недели.

– За неделю у нас есть.  – Энди положил на стол конверт.  – Пока что мы не можем заплатить больше и хотели предложить как-то договориться по поводу остального. Мы могли бы что-нибудь сделать…  – Он устремил взгляд в чашку,  – …взамен.

– Вы так много для нас делаете,  – подхватила Лора.  – И мы хотели бы что-нибудь для вас сделать.

– Взамен,  – повторил Энди.

Миссис Доналдсон подумала о хозяйственных делах: уходу за садом, покраске, уборке. Здесь она в помощи не нуждалась – тем более взамен трехнедельной платы.

– Мы вчера вечером это обсудили,  – сказала Лора,  – и мне пришло в голову вот что: вы же работаете в больнице, показываете себя студентам. А не хотели бы вы…

– Чтобы мы показали что-то вам?  – закончил мысль Энди.  – Взамен.

Миссис Доналдсон поняла не сразу.

– Что показали?

Энди достал свой ежедневник.

– Когда мистер Доналдсон был жив,  – сказала миссис Доналдсон,  – это была наша с ним спальня.

– Она нам очень нравится,  – сказала Лора.

Дело было несколько вечеров спустя. Миссис Доналдсон только что с особой тщательностью задернула шторы – как по совершенно другой причине некогда задергивала шторы ее мать во время бомбежек.

Миссис Доналдсон еще не до конца осмыслила тот факт, что предложена была не помощь по хозяйству, а нечто более… более взрослое – то, к чему сейчас шли последние приготовления. Она вовсе не сгорала от нетерпения, однако не знала, как отказать молодым людям, не проявив при этом неблагодарности.

– Вы когда-нибудь видели, как другие занимаются любовью?  – спросила Лора.

– По правде говоря…  – Миссис Доналдсон сделала вид, что роется в памяти.  – …кажется, никогда.

– Отлично!  – воскликнула Лора.  – А мы беспокоились, будет ли вам это в новинку.

– Будет,  – сказала миссис Доналдсон.  – Конечно, будет.  – Впрочем, имейся у нее выбор, она, возможно, предпочла бы звонкую монету.  – Нет, я прежде ни в чем таком не участвовала.

– Мы тоже,  – призналась Лора.  – Естественно, мы делали это при других, ну, как это бывает на вечеринках. Но по предварительной договоренности – никогда. Не было ничего такого…

– Официального?  – подсказала миссис Доналдсон.

– Да, наверное.

– Официальным это и не будет,  – сказал Энди, появившийся в рубашке и трусах, с бутылкой воды в руке.  – Все будет очень неформально. Только не ожидайте от нас чего-то сверхъестественного. Все вполне обычно и естественно, никакой экзотики. В этом мы не мастаки, правда, Лол? Во всяком случае, пока что.

– Я полагаю,  – заявила Лора,  – что для этого у нас еще достаточно времени. Вы согласны?

– О да,  – сказала миссис Доналдсон.  – Время всему – свое.

– Так, а свечи-то, свечи!  – воскликнул Энди и вышел.

– Где бы вы хотели сесть?  – спросила Лора.

– Мне все равно,  – ответила миссис Доналдсон, которой все время хотелось набраться смелости и все это прекратить.  – Если вы не против, могу здесь.

Она присела на стул у изножья кровати.

– Если вам удобно, пожалуйста,  – сказала Лора, на которой вдруг не оказалось ни майки, ни лифчика. Миссис Доналдсон, увидев это, тут же стала рыться в сумочке – искать салфетку.

– У этого места один недостаток,  – заметила Лора.  – Отсюда вы почти ничего, кроме зада Энди, не увидите… Думаю, вам будет удобнее вот тут.  – Она показала на обитый тканью табурет у туалетного столика, за которым при жизни мужа миссис Доналдсон сидела каждый вечер, накладывая на лицо крем.

– Так вы будете видеть,  – сказала Лора,  – и его и меня, так сказать, во взаимодействии.

Она удалилась в ванную, оставив миссис Доналдсон сидеть у кровати. И тут у миссис Доналдсон сердце забилось так медленно и гулко, как не билось с юности. “Это жизнь”, – подумала она.

Пришел Энди с тремя свечами, которые он зажег и расставил в разных углах комнаты, одну, как молча отметила миссис Доналдсон, сунув в чашу, которую им с мужем подарили на свадьбу, но она ничего не сказала. Энди выключил свет.

– Так намного лучше,  – сказал он.

Он снял рубашку, в одних трусах улегся на кровать, подложив руки под голову.

– Это очень любезно с вашей стороны,  – сказала миссис Доналдсон, думая при этом о том, собираются ли они снять покрывало.

– Пустяки,  – ответил Энди.  – Мы все равно собирались этим заняться. Так что мы не только из-за вас.

Он покосился на свой плоский живот и на то, что скрывали узенькие плавки.

– На данный момент, увы, ничего не происходит. Проблем с этим у меня нет, но в последнее время так часто бывает. Надо подождать, пока пес почует зайчишку.

На этой фразе появилась Лора – по-прежнему без лифчика, но теперь еще и без трусиков. Собственно, совершенно обнаженная. Пока миссис Доналдсон сморкалась, Лора легла на кровать – на ту сторону, что была ближе к миссис Доналдсон.

– Вот, уже хорошо,  – сказал Энди и, приподняв задницу, снял с себя трусы.  – Видите, о чем я?

Миссис Доналдсон ласково улыбнулась новой детали мизансцены.

Лорина левая рука опустилась на правое бедро Энди.

– Поначалу мы немножко дурачимся,  – сказал Энди.

– О, да!  – понимающе кивнула миссис Доналдсон.  – Прелюдия.

Миссис Доналдсон тянуло отвести взгляд, а не пялиться на голого юношу, который целовал свою столь же голую подругу, засунув ей руку между ног, и она уставилась на пол, раздумывая, не пора ли почистить ковер.

– Пробуждает воспоминания?  – спросила Лора. Лицо Энди было уже там, где только что находилась его рука.

– Да-аа,  – ответила миссис Доналдсон, хотя, по правде говоря, вспомнилась ей ваза в Британском музее. Впрочем, Лора все равно не слышала сказанного – ее тело отринуло все, за что обычно в ответе голова.

Все прочее, что вытворял Энди, не показывали даже в Британском музее, и миссис Доналдсон неожиданно для себя подалась вперед и немного вбок, чтобы получше разглядеть, что именно делает юноша и где.

Хоть лицо Энди и было где-то между ног Лоры, краем глаза он заметил интерес миссис Доналдсон и услужливо отодвинул голову, прижавшись щекой к ляжке Лоры – чтобы не загораживать миссис Доналдсон вид.

От неожиданной смены позиции Лора несколько раз резко вскрикнула и стала так неистово извиваться, что Энди, не прерывая своего занятия, показал миссис Доналдсон большой палец, а затем, подтянувшись на локтях, перешел к исполнению собственно полового акта, а Лора, когда он вдруг вошел в нее, разразилась еще более дикими криками.

С традиционным половым актом миссис Доналдсон была более-менее знакома, однако этот исполнялся с пылом и изобретательностью, ей неведомыми.

Суть была та же, но миссис Доналдсон не могла припомнить, чтобы даже в годы молодости Сирил занимался этим с таким рвением и, прямо сказать, размахом, к тому же Энди порой издавал поощрительные или же удовлетворенные возгласы, а мистер Доналдсон в процессе занятий любовью, если их можно было назвать таковыми, бывал сдержан и молчалив.

Однако люди так это делают, подумала она. Но осталась при том мнении, что прежде люди так этого не делали. Они не наблюдали, как она, за происходившим с табурета у кровати, на котором миссис Доналдсон чувствовала себя судьей на напряженном теннисном матче.

Все это было полным откровением, но были и другие неожиданности, помельче. Например, когда Лора лежала на спине, а Энди был сверху, и оба они пронзительно кричали почти в унисон, зазвонил мобильный Лоры.

Крики стихли, но Лора, не сбивая ритма, протянула руку к телефону.

– Прости, момент неподходящий…

И крики возобновились.

Миссис Доналдсон была удивлена, как быстро улетучилось острое ощущение новизны. Она любовалась тем, как изгибается тело юноши, когда он, как дельфин, резвился в волнах страсти. Тем, как изящны оба. Лорины ноги теперь были у него на плечах – процесс при этом не прервался ни на миг.

И все же, пока она сидела и наблюдала за спектаклем, ей вдруг подумалось, что она могла бы быть матерью кого-нибудь из них (ее или его – она не решила), которую почему-то призвали засвидетельствовать окончательную самостоятельность ее дитятки… матерью доброй и всепрощающей (хотя что тут было прощать?), но и понимающей, что наблюдение за этими столь изобретательно совокупляющимися молодыми людьми едва ли входит в обычный круг ее занятий.

И еще был вопрос денег. Все случилось так легко, что она задумалась – а была ли она первой или же и предыдущие долги оплачивались той же будоражащей валютой.

Лицо Лоры, стоявшей, опершись на руки и колени, поперек кровати, оказалось совсем рядом с лицом миссис Доналдсон. Женщины обменялись улыбками.

– Мужчины…  – заговорщицки шепнула Лора, пока Энди возился, прерывисто дыша, сзади. Миссис Доналдсон понимающе улыбнулась.

Миссис Доналдсон не поняла, заметил ли Энди, что дамы общаются, и поэтому разозлился, но он вдруг стал куда более груб, потянул Лору за волосы, развернул ее к изголовью кровати и сам за него ухватился, так что кровать стала мерно ударяться о стену. Одновременно он завопил, завопила и девушка, и ее хриплые крики становились все пронзительнее.

У Доналдсонов половой акт обычно проходил в молчании (и уж точно без ущерба имуществу), а когда Сирил коротко хмыкал, это означало что уж он-то, по крайней мере, удовлетворен. Теми редкими вечерами (а бывало это только по вечерам), когда и миссис Доналдсон случалось вскрикнуть, мистеру Доналдсону приходилось останавливаться: он утверждал, что это его расхолаживает – на самом же деле поведение жены его смущало.

Нынче им, наверное, посоветовали бы все это “проговорить”, но из-за скованности, порой типичной для супругов, открытое обсуждение вряд ли было возможно.

Эти же двое нисколько друг друга не смущались, они вопили постоянно и громко, все время словно балансировали на краю и будто бы ждали, когда что-то подтолкнет их к следующим действиям.

Этому и поспособствовала безо всякого умысла миссис Доналдсон, когда, опасаясь за настольную лампу (еще один свадебный подарок), придержала рукой изголовье кровати, что помогло Энди обрести упор, нужный, чтобы довести происходящее до шумного завершения. Лора успокаивалась дольше, чем Энди, и, когда он вышел из нее и примостился рядом, она еще продолжала постанывать. А потом они оба, изнуренные, долго пытались отдышаться.

Доналдсоны после совокупления укладывались по разные стороны кровати и засыпали. Никогда ничего не обсуждали и не комментировали. Тема закрывалась до следующего раза.

Эти же молодые люди вели себя иначе: если считать оргазм маленькой смертью, они затем проводили вскрытие и оценивали степень полученного удовольствия.

Энди приобнял Лору.

– Я бы не отказался от чая.

Миссис Доналдсон была счастлива хоть как-то поучаствовать и поспешила вниз, а поскольку для нее это все-таки было экстраординарное событие, она положила на поднос салфетку, поставила чашки, а не кружки, открыла новую пачку печенья. Но старалась она, выходит, зря: когда она вернулась в спальню, они уже возобновили свои занятия, но на сей раз безо всяких прелюдий и изысков: юноша упорно трудился над девушкой, лежавшей с закрытыми глазами на спине.

Миссис Доналдсон пила чай, ела шоколадное печенье и ко второму бурному финалу успела съесть три штуки, а их чай остыл.

– Надеюсь, я вам не испортила удовольствия,  – сказала миссис Доналдсон, когда Энди натягивал джинсы.

– Никоим образом,  – ответил он и положил руку ей на зад.  – Разве что добавили.

Размышляя об этом эпизоде, а следующие несколько дней она много о нем думала, миссис Доналдсон пришла к выводу, что из всего, что с ней случалось, наблюдение за молодыми людьми, занимающимися любовью, было ближе всего к тому, что можно назвать поступком.

Не она это предложила – только согласилась и сомневалась, можно ли считать согласие поступком. Например, супружество принято считать поступком, она согласилась на него, хотя, если оглянуться назад, от поступка тут было не больше, чем, скажем, от поисков козырька во время дождя.

Одним поступки даются легче, чем другим, думала она, кто-то вообще совершает их без усилий. А ей придется стараться.

Миссис Доналдсон, у которой никогда прежде особых секретов не было, тем более столь интимных, сама удивлялась тому, как велико ее желание поделиться увиденным. Ей безумно хотелось рассказать Делии о своих отношениях с жильцами, но она понимала, что об этом не то что речи, даже слабого намека быть не может. Здравый смысл ей подсказывал, что и юная пара об этом эпизоде предпочтет не распространяться – присутствием в их спальне столь пожилой и респектабельной дамы не похвастаешься, не выдашь это за пикантный поворот событий. Однако настроение улучшилось просто потому, что теперь у нее была тайна, и эта тайна ограждала ее от мелких неприятностей в больнице, от излишнего внимания Баллантайна, от упреков дочери. Вечерок, если вспомнить, получился сумбурный, однако он стал ее историей, скрытой от посторонних глаз, прибежищем, куда, кроме нее, хода никому не было.

– С чего это ты такая счастливая?  – спросила Делия в буфете.  – Жильцы заплатили?

– Ты знаешь, заплатили,  – ответила миссис Доналдсон.  – На сегодняшний день мы в расчете.

– На эти деньги и платье купила?

– Платье?  – переспросила миссис Доналдсон.  – Да нет, оно у меня уже тыщу лет. Просто решила его выгулять.

– И прическа! О губной помаде даже не говорю. Джейн, ты, похоже, перевернула страницу.

– Да нет, нет же,  – сказала миссис Доналдсон.  – Ты не так поняла. Это по работе. Я в образе.

Парфитт, худосочный юноша с пшеничной шевелюрой, сидел за столом. Миссис Доналдсон постучалась.

– Войдите,  – сказал Парфитт тоном, подслушанным по телевизору.

– Неплохо было бы и встать,  – сказал из угла Баллантайн.  – Джентльмены встают. А врачи – они ведь джентльмены. По крайней мере, раньше были таковыми.

Парфитт предложил миссис Доналдсон стул, она села, расставив ноги и сложив руки на груди. Затем высморкалась в клетчатый платок и сообщила, что ее фамилия Дьюхерст.

– А имя?  – спросил Парфитт, держа ручку наготове.

– Джеффри.

– Джеффри?

– Да. Через два “ф”.

Парфитт в надежде на помощь ошарашенно поглядел на соучеников. Никто не помог.

– Мы ждем,  – сказал Баллантайн.  – Пациент не будет так весь день сидеть.

Парфитт заглянул в незаполненную карту.

– Вас всегда звали Джеффри?

– Да. А что тут такого?

– Необычное имя для женщины.

– Я не женщина.

– О!  – воскликнул Парфитт, почувствовав себя значительно увереннее.  – Выглядите вы очень убедительно.

– Благодарю.

– Я бы ни за что не догадался,  – сказал Парфитт ласково и чуть снисходительно.

– Вас что-то смущает?

– Меня? Отнюдь. Однако…  – Парфитт задумчиво потер руки.  – Я должен задать вам несколько вопросов, во избежание путаницы.

Кто-то из студентов заржал, но тут же смолк под суровым взглядом Баллантайна.

– Позвольте вас кое о чем спросить.

– Разумеется. Вы же доктор.

– Вы поменяли внешность, преодолели столько трудностей, так почему же вы не поменяли имя?

– А зачем?  – удивился Дьюхерст.  – Я же не женщина. Я – мужчина.

– Так у вас не было операции?

– Была.

– И что с вами делали?

– Разрезали живот. У меня был аппендицит.

– Я имел в виду ваши… проблемы.

– А нет никаких проблем.

– Да?  – Парфитт задумался.  – Так вы не по этому поводу пришли?

– Нет. Я насчет колена.

– Насчет колена?  – просиял Парфитт. Про колени он много чего знал. Колено было как нельзя кстати.  – Какое именно колено? Давайте-ка посмотрим.

– Не стоит беспокоиться,  – сказал Баллантайн.  – Тут дело не в колене.

Сказал он это почти ласково – учитывая обстоятельства.

– Мы поблуждали вокруг да около, но в конце концов добрались до сути.

– Я бы сообразил,  – жалобно протянул Парфитт,  – только она совсем не похожа на мужчину.

– А мы разве знаем,  – сказал Баллантайн,  – кто это на самом деле? Можем только верить ему/ей на слово.

Парфитт никак не мог понять, чего же от него хотели.

– Мне что, нужно было ее осмотреть?

– Нет, осмотреть нужно было колено,  – терпеливо ответил Баллантайн.

Он вышел вперед и сел.

– Вам нужно помнить, что в наше время “пол” – понятие относительное. Пациент может оказаться трансвеститом, транссексуалом, а может, он еще не определился. Это к делу отношения не имеет. Как они одеты, как выглядят – все это к заболеванию, с которым они пришли, никакого отношения не имеет. От пациента,  – он улыбнулся миссис Доналдсон,  – может плохо пахнуть. Его или ее тело может просто вонять. Но и это не ваше дело. Если хотите лечить тех, кто не воняет, идите в хирургию – перед операцией больных моют.

Уселся он между Парфиттом и мнимым Дьюхерстом, подозревавшим, что это представление в том числе и для нее.