Политолог из ток-шоу

– Не больше тринадцатой зарплаты главы «Газпрома», – вставил Скептик.

– Да. А на деле получается, что Кремль совершенно спокойно смотрел на то, как страны восточной Европы вступают в альянс, а когда все вступили, тогда уже Кремль начал выражать свое недовольство, кричать об угрозе. А почему бы раньше….

– Раньше либералы все продали! – прозвучала от кого-то стандартная фраза.

– Вы еще Ельцина вспомните, – сказал Желтков. – НАТО расширялось в двухтысячные. Факт остается фактом. И замечу, я не поклонник СССР, но вовремя холодной войны Финляндия не вошла, хотя по всей логике и должна была. И это успех советской внешней политики. Франция вышла из альянса. Надо отдать должное, но у советской власти были ясные цели, они к ним шли. А Кремль провозглашает одно, а делает другое. И возникает к нашему министерству иностранных дел один милюковский вопрос….

– Франция не вышла из НАТО, – перебил ведущий, ему что-то подсказали в наушник. – Франция приостановила участие в военных структурах блока, оставаясь в политических структурах, а на сегодняшний день уже вернулась и в военную часть. А к слову сказать, вы ведь были депутатом Госдумы?

– Был два созыва, – кивнул Желтков.

– А во время срока своих полномочий вы задавали вопросы министрам?

– Конечно….

– То есть вы были депутатом, тихо себе отсидели десять лет за неплохую зарплату, между прочим. И вы никакими внешнеполитическими вопросами не занимались.

– Нет, я задавал…

– Как и внутриполитическими! Таковы наши либералы!! – ведущий словно воспарил в своем величии. – И они смеют еще что-то нам говорить! Да рылом не вышли! Рылом своим! Что?! А почему вы сейчас не депутат? Ах, да, вас не выбрали. Вы баллотировались и сколько набрали в своем округе? Два с половиной процента! Есть вопросы? Вопросов нет. Народ не обманешь.

Ведущий победно улыбался. В этот момент он был прекрасен, будто сошел с картины «Масоны изобретают мельдоний».

– Хилари Клинтон заявляла, что несправедливо, когда богатства Сибири принадлежат одной стране, – вспомнил Боб. – Что это, если не прямая угроза России?

– Да-да, заявляла, – подтвердил Дровосек.

– И что? – крикнул американец.

– Вон куда вы метите, на что рот свой поганый подняли! – Сенатор уже сипел, голосовые связки не выдерживают такого графика работы.

– Опасность для Сибири заключается совсем с другого фланга, – попытался сказать Желтков.

– С какого это, позвольте спросить?! – издевательски закричал бесподобный ведущий. – Эти дешевые намеки на дружественный Китай не пройдут. Россия знает своих врагов, милосердно их терпит. Пока. Единственное в чем можно быть стопроцентно уверенным – Россия никогда не отдаст Сибирь.

– Отдать, не отдаст, но продать… – проакцентил американец. Студия ухнула с присвистом и улюлюканьем. – Если Россия не в состоянии будет управлять своей территорией, не лучше ли продать?

– Ничего Россия не отдаст. Ресурсы Сибири принадлежат России.

– Самое херовое, что может случиться, – прошептал Скептик в сторону Боба. – Если кому-то в голову придет, что ресурсы Сибири могут принадлежать Сибири.

– Наши национальные интересы, наши национальные интересы, – камлал Кротиков, – Наши танки и наши ракеты! Раздавим всех!

Свет в студии несколько померк, прозвучала команда режиссера «Стоп».

– Сбиваемся с темы! – гулко прозвучало над студией. – Возвращаемся назад. Эстляндия была частью империи и является частью исторической России. С этого места поехали. Агрессивнее!

И так несколько раз. Поэтому эфир кончился поздно, Боб вернулся домой и сразу уснул. Он даже до сих пор не включил телефон, что для него нехарактерно.

Сейчас зевает, включает телефон. Читает сообщение Сергея Эндерса: «Скажи, что эти эстонцы совершенно безобразным образом ввели в Таллинне бесплатный проезд в общественном транспорте. Это просто плевок в лицо соседней нефтяной державы».

Когда умытый, выбритый Боб спустился на кухню, то застал за столом сына. Артур мрачно резал бутерброды, кивнул отцу, пододвинул ему тарелку.

Обменялись формальными фразами.

Сидели за столом, Боб смотрел на сына с нежным превосходством, а Артур кидал в рот сухой паек так, как это делают только в молодости, когда желудок не дает о себе знать, а слово «гастрит» ассоциируется со слесарным инструментом или страной где-то в Африке.

Взъерошенный Артур в разговор вступать не стремился, отделывался рублеными репликами, и производил впечатление взрослого занятого человека. А Боб пытался наладить контакт, но это получалось неважно.

Закончился импровизированный завтрак совсем скверно.

– Я сегодня на эфир не иду.., – начал Боб, и здесь должно было прозвучать какое-то предложение о совместном времяпровождении. Это было бы логично для нестарого отца и юного сына, отношения которых несколько прохладны в последнее время, потому что если эти отношения перерастут из иерархических в товарищеские, то выигрывают оба, в противном случае отдаление будет расти, пока не приведет к окончательному разрыву, о котором, скорее всего, через много лет пожалеют оба. Но об этом Артур еще не мог догадываться.

– Аллилуйя, – воскликнул он. – На одного пропагандиста будет меньше.

– Так ты относишься к моей работе? Ну-ну. Вырастешь – поймешь, – сказал Боб.

Он не знает о том, что ни в коем случае нельзя говорить сыну-подростку «вырастешь – поймешь», ведь сын уже всё понимает, как ему кажется, он имеет свое мнение по поводу занятий родителей, и он презирает эти занятия – пустые и мелочные.

– Я знаю, что для молодежи модно быть в некой оппозиции. Радикализм, максимализм. Жизнь сложнее.

– Ага! Призываете бомбить ракетами. Вечно возбуждаете, блин, агрессию. У кого еще радикализм? – Артур резко поднялся, провел рукой по зубчатым волосам. – К чему вы толкаете? И чем все кончится? Цитирую. Отрывок из. «Гай глядел ему через руку. В этом альбоме не было никаких ужасов, просто пейзажи разных мест, удивительной красоты и четкости цветные фотографии – синие бухты, окаймленные пышной зеленью, ослепительной белизны города над морем, водопад в горном ущелье, какая-то великолепная автострада и поток разноцветных автомобилей на ней, и какие-то древние замки, и снежные вершины над облаками, и кто-то весело мчится по снежному склону горы на лыжах, и смеющиеся девушки играют в морском прибое. Где это все теперь, говорил Максим. Куда вы все это девали, проклятые дети проклятых отцов? Разгромили, изгадили, разменяли на железо». И так далее.

Артур ушел, а Боб, конечно же, незамедлительно связался с супругой, чтобы пожаловаться.

– Совершенное отрицание. Мне иногда кажется – он меня ненавидит.

– Я с ним поговорю, – щебетала Лора. – Объясню. Работа, деньги. Он поймет, он умный, начитанный мальчик.

– Чересчур умный и начитанный. Я его даже боюсь…

Боб работал в Сети, а именно – клеймил «серебряковщину». В будущем какой-нибудь рафинированный филолог по фамилии, например, Вдаль, Юрий Вдаль составит новый толковый словарь, где будет дефиниция дана: «Серебряковщина – критика страны происхождения лицом, пребывающем в стране проживания. Послужила основанием для принятия скандального закона «О принудительном лишении гражданства лиц в связи с утратой доверия и конфискации их движимого и недвижимого имущества во внесудебном порядке».

А у Боба неплохо получалось, текст дышал остервенением. Например, такой перл: «… поливающий грязью свою родину, будь то страна, область, город, может ли вообще считаться человеком?!».

Звучит несколько настораживающе, учитывая, что в России кроме Москвы остальное – глухая провинция плюс пара кварталов Петербурга. И большинство жителей глухой провинции свои маленькие грязные города любовно называют жопой мира. Не будет ли здесь поливания грязью?

Когда мы благочестивые хакеры на примере Боба разоблачим этих мнимых аналитиков, экспертов-пустышек, они тоже, скорее всего, свалят из страны и будут в беспомощности швыряться грязью. А мы можем многое рассказать и главное – показать. Вот опубликую скоро этот дневник наблюдений, поржем.

Политологи! Профессионалы! Боб является заместителем директора Академии универсальной социологии и даже деканом, в телеке в титрах так и указывают, и визитные карточки соответственные имеет. Знатная академия!..

…………………………….

В узком переулке с одностороннем движением стоит двухэтажное здание старой застройки, над простой металлической дверью табличка «Академия универсальной социологии «АУС».

В два клика пробиваем адрес. А в адресе зарегистрировано общество с ограниченной ответственностью «АУС» с уставным капиталом в десять тысяч и кодами ОКВЭД весьма далекими от сферы образования. Такая эрзатц-академия.

Боб тянет дверь на тугой пружине, проскальзывает внутрь. Пузатый охранник почтительно здоровается. В холле табличка с указателями: конференц-зал налево, администрация направо. Боб направляется направо, оказывается в просторной комнате. Здесь сидят сотрудники фирмы АУС, а в миру – работники академии.

Прямо за столом – Вероника. Симпатичная худышка с костлявыми глазами, влюбленная в медийность Боба. Следом сидит Паша Корабельников, морщинистый, лопоухий, лет двадцати с небольшим, он был инъекционным наркоманом, теперь не колется, марихуану берет у киргизов – эстет. Напротив – белобрысый Влад, пытка ипотекой оставила на его лице вечное выражение настороженной боязливости. А над Владом возвышается безупречный Эндерс, который поучает:

– Ты кофе пьешь не так! Ты пей как лучший кофе в мире, как ты о нем мечтал всю жизнь. Таким нехитрым упражнением просто воздействуешь на организм и он, сука, станет непроизвольно вырабатывать в надпочечниках дофамины. Это! научно доказано, книжки почитай. Дофамины – это такие гормоны… О, – увидел Боба. – Барин приехали – с. Сейчас будут раздавать…по заслугам.

– Вы, Сергей, меня сообщениями закидали с мудрыми советами. Думаю, пора вам осваивать самому телевидение. Пойдете на днях, выступите.

– То есть именно моей! жидовской морды там не хватает?

– Не льстите себе, герр Эндерс, насчет морды, – Боб подошел к Веронике, та слегка порозовела, попыталась выпятить плоскую грудь. – Добрый день, Вероника Сергеевна. Как там у нас? Учебный год будет?

– Пока сорок человек всего. Но до октября время есть, – она при разговоре склоняет голову слегка в бок как воробушек. – Там еще многие звонили, но им дорого.

– Крохоборы, – от кулера с водой проворчал Эндерс.

– Еще я подготовила двадцать писем пригласительных, у Натальи Владимировны на подписи. Еще мы подняли списки региональных выборов, и проигравшим кандидатам будем направлять именные приглашения на обучение.

– Это долго, – скривился Боб.

– Зато на лекции вас многие хотят. Список у Натальи Владимировны. Но там придется поездить.

– Поездим. За их деньги можем поездить, – Боб подошел к Паше. У того над столом висят красочные благодарственные письма самим Пашей сочиненные и якобы направленные в «АУС» от разных крутых ребят. В четырнадцатом году Пашу задержали бдительные почтальоны при попытке направить кое-куда телеграмму содержания: «таймыр наш тчк ненцы». Случайно Боб оказался рядом, ему приглянулся парнишка. Боб решил, что если человек интересуется политикой, то надо дать ему возможность ее нюхнуть. А к увлечению гонять по вене Боб был толерантен.

– Что там на просторах интернета? – спросил Боб. – Новые вбросы?

– Двигаю, значит, следующее, – Паша облизнул губы и с выражением зачитал. – Известен такой исторический факт. В пятьсот тридцатом году до нашей эры войско персидского царя по имени Кир Великий совершило завоевательный поход на север. Известно, что персы были разбиты отрядом массагетов. Но официальная история всегда замалчивала кто такие массагеты, называя из отдельным кочевым народом. Так вот. Массагеты, иначе называемые московиты – это ни что иное, как отряды пограничной стражи Великой империи Арийской Руси. Обязанностью московитов-массагетов было первыми встречать врага Руской арийской вечной империи. Тысячу лет именно такой принцип охраны границы просуществовал, пока по приказу великого князя Великой Арийской Руси Юрия Великого приграничные разъезды были заменены стационарными блок-постами и земляными валами. А отрядам московитов-массагетов в благодарность за тысячелетнюю службу были дарованы земли в самом центре империи, сегодня здесь располагается Москва, – Паша прокашлялся, прочищая горло. – Там все такое бла-бла-бла. Еще московиты-массагеты разбили всеевропейское войско Александра Македонского, это был первый поход коллективного запада против Арийской Руси, и там еще все такое.

– Бредятина! – восхитился Боб. – Над стилем поработайте и публикуйте. А что с русофобией? – обратился к Владу.

– Руссишен швайн, – весело объявил Влад. – Это придумали не немцы. Грязнухами, лапотниками и свиньями называли сибирские старожилы столыпинских переселенцев из областей центральной России.

– Не чересчур? – нахмурился Боб. – Как-то, даже обидно.

– Это Сергей Теодорович предложил. И газета есть. Томский губернский вестник столетней давности.

– Откуда Сергей Теодорович знает?

– Я его выписывал, – сообщил Эндерс, ловко бросая в мусорное ведро смятый пластиковый стаканчик.

Влад откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что предоставляет начальству время разобраться между собой, а он что? Он что скажут, то и сделает. Год назад он набросал неряшливый текст, где нецензурными словами и выражениями описал существующую международную обстановку и дал блестящий прогноз о дальнейшем развитии событий, притом закончил статью крылатым выражением: скучно жить на белом свете, господа. В городе, где прозябал тогда Влад, у Боба были свои интересы, следовательно, свои люди, они заметили этот блог, который мало кто замечал, и сбросили текст Бобу. Боб оценил, так Влад оказался в АУСе.

– Не знаю. Не уверен, – размышляя, сказал Боб. – Заказ на раздор. На расшатывание исторических представлений. А тут дело сепаратизмом пахнет. Его нам не заказывали. Я пока подумаю. Да, подумаю, – повернулся к Эндерсу. – Что ж, пойдемте, Сергей Теодорович. Посовещаемся.

Энедерс одернул белые манжеты (до чего похож на агента Купера из первого Твин Пикс!), пропустил Боба вперед, где к комнате прилепился небольшой коридорчик, прямо ведущий к двери, именуемой «Директор». По бокам еще два входа с идентичными табличками «заместитель Директора». На стенах висят на уровне глаз фотографии Боба с сильными мира сего. Фоторяд регулярно обновляется, по мере ротации этих сильных.

Прошли к директору, дородной женщине с крупными чертами лица, она – инертная феминистка и ортодоксальная мать-одиночка – приходилась Бобу двоюродной сестрой.

– Наташ, ты расскажи, зачем менты приходили, – сказал Боб, когда они втроем расселись за столом, слишком большим для кабинета.

– Показали запрос. Запрос нормальный, юрист наш смотрела, сказала, что все законно. Вежливо попросили еще показать документацию последнего учебного года. Естественно, ничего не объяснили. Сказали, в интересах следствия. – Наталья Владимировна докладывала Бобу, как истинному хозяину предприятия. – Визитку оставил. Капитан… этот. – Она стала перебирать бумаги на столе.

– Не нравится мне это, – вполголоса сказал Боб.

– Да перестань! – протянул Эндерс. – Первый что ли раз?

– Ты понимаешь, последнее время чувство какое-то странное. Дурочек еще этот.

– Какой дурочек? Председатель унылого телеканала?

– Да нет… капитан Петенев, – прочитал Боб визитку, поданную ему сестрой. – По экономическим.

– Это плохо, – сделал вывод Эндерс.

– Да уж. А как они вообще вели себя? Какие требования? Что именно смотрели?

– Предлагаю рвать до канадской границы, – предложил Эндерс. – Через Северный полюс.

– Юморист.

– Сергей! В самом деле, – укоризненно сказала Наталья Владимировна. – Вдруг и правда дело серьезное. Так-то можно и мошенничество найти, если такой целью задаться.

– Да какое там! Легкие мошшенские шалости.

– Я свяжусь с одним человеком, – сказал Боб. – Мгм. Свяжусь, он поможет. Давайте к текучке.

Потом около получаса они обсуждали текущие дела: план работы, финансы, отчетность. Пару раз вызвали бухгалтершу, дергали Веронику. Рутина.

После совещания Боб и Эндерс стояли в коридорчике.

– Куда? К тебе, ко мне?

– Давай к тебе, – указал Боб на одну из дверей. – У тебя хата обжитая.

И даже в этом коридорчике длиной едва ли четыре метра приторочена к потолку камера наблюдения. Она ухмылялась красным диодом, показывая: я всё вижу…

Кабинет Эндерса совсем маленький, над креслом хозяина – знаменитая фотография с площади Тяньаньмэнь.

– Неизвестный бунтарь? – Боб кивнул на фотографию.

– Че Гевара слишком моден. Снял я его, – Сергей уселся в свое кресло, склонился над столом, вперился в Боба. – Как? Темы! Темы есть?!

– Есть одна. Сейчас расскажу. Может по кофейку?

– Не-ет, – изогнул бровь Эндерс.

– Жук ты. Тема есть, тема жирная. Интересная и очень далекая от моральных требований пролетариата. Все как ты любишь. Значит так. Некий высокопоставленный крендель с условной фамилией скажем…

– Комрадоров, – подсказал Эндерс.

– Комрадоров очень любит Родину. И деньги. Гейропу он любит чуть больше Родины. Почти как деньги. И в этой треклятой Гейропе помимо мигрантов и педиков существует маленькая проблема захоронения отходов. Я не скажу, что это прям те самые радиоактивные остатки, которые после всех этих АЭС, но…. Короче, есть одна контора в Европе, которая занимается захоронением всяких вредных штук. Все законно, сертифицировано и так далее. Честно говоря, я не знаю, как они там это дело утилизируют. В Антарктиду, в космос, но дело в том, что это им безумно дорого. Там еще международные договоры это дело очень строго регламентируют, – Боб покашлял. – Международные договоры этим европейцам запрещают вывозить, а надо утилизировать. За бабло. И вот они ходят, жалуются всем: дорого, дорого. А мимо идет, понимаешь, Компрадоров. Так, говорит, ребята, а чего собрались? А чего плачем? Узнав суть проблемы, Компрадоров говорит: ё-моё! Я-то думал, что-то серьезное. А у вас пустяки. Это дело мы решим на раз-два. Сказано-сделано. Берет Компрадоров у этой фирмы мешок с их дерьмом, взваливает на плечо и тащит в город Тургород, откуда он, собственно, родом.

– Патриотично, – заметил Эндерс

– И не бесплатно! В общем, хоронят они это дело – с соблюдением всех мер предосторожности, по европейской технологии – хоронят в глухой тайге. Вокруг, естественно, ничего и не души. Ближайший город – а это Тургород – находится в хрен знает сколько верст. То есть вроде все шито-крыто. Но каким-то образом в Тургороде начали задавать вопросы. Надо сказать, что никакой заразы, никакой радиации, которая в лесу есть, в самом городе нет. Но информация просочилась, может кто-то что-то видел. Не знаю. Поползли слухи о том, что лежит в тайге безумно ядовитая дрянь. Есть в городе очень авторитетный человек по фамилии Стрельников. Хозяин города, можно сказать. Он башляет за проведение исследований, чтобы разобраться, что к чему. Это становится известно Компрадорову, Компрадоров тянет за административный рычаг, Стрельникова устраняют. Там уголовное дело завели, прессовали. Короче, выбыл из игры Стрельников, лег на дно. Но народ все равно волнуется, народу до всего есть дело. Сейчас там энтузиасты чуть ли не со счётчиками Гейгера по тайге лазят, ищут. Шумят. Пишут письма, создают инициативные группы, в общем бузят. А друзья Компрадорова по высшим сферам знать ничего не должны, потому как он свою выгоду от той фирмы получил и не поделился. А народ в Тургороде волнуется. Наша задача предельно проста: все это дело успокоить, сформировать лояльность. Мысли есть?

– М-м, падение метеорита, отсюда и радиация. Но надо на месте осмотреться.

– Ну и выезжай. А я попозже подтянусь вместе с человеком… Компрадорова. Ребят возьми.

– Я Вероничку возьму. Вер! – заорал Эндерс. – Ве-ер!!

Прибежала Вероника. Остановилась в дверях в вопросительной позе. По ее мнению, соблазнительной

– Вероника Сергеевна! А сделайте нам кофейку. И тогда! Я все прощу.

– Хорошо, Сергей Теодорович, – и вышмыгнула.

Боб делано равнодушно потянулся. Телефон проверил. И небрежно так:

– Что уже наказал сотрудницу?

Сергей улыбнулся:

– Что, гражданин начальник, жаба душит?

– Нисколько. Так…, так ты в телек точно не хочешь? Первый канал я не обещаю, но где-то могу договориться. Там место за мной держат.

– Ни в жисть! – помотал головой Эндерс. – Я же человек трохи начитанный, ты знаешь. Вся эта пропаганда, программирование… есть о том специальная литература, ибо наука. Но наука под тип географии – прикладная, эмпирическая. А то, что вы там на телевидении изображаете это теория. Упрощенная теория, до уровня плинтуса упрощенная. Берете многократным повторением.

– Ты не прав, – слегка оскорбился Боб. – Бывают вполне себе нормальные дебаты.

– Дебаты? Говорят, в споре рождается истина. А в этих дебатах истина гибнет. Доказываю на примере песни, а из песни слов не выкинешь, посему пардон за мой французский, – Эндерс щелкнул пальцами и с серьезным видом заговорил. – Берем тезис. Любит наш народ всякое говно, сказала правящая партия. Любит наш народ всякое говно, поэтому победа и космос, завили коммунисты. Любит наш народ всякое говно, а надо не всякое, блеют либералы. Любит наш народ всякое говно, и не надо тут блажить из-за океана, отрезали чиновники. Любит наш народ всякое говно истори-ически, протянула творческая интеллигенция. Любит ваш народ всякое говно, отмахнулся бизнес. Любит наш народ всякое говно, но почему, задумались ученые. Любит наш народ всякое говно, а у них индейцев истребили, возмутились патриоты. И так далее. – Эндерс слегка улыбнулся. – И все восприняли за истину, и любят это самое. Или не любят, но это не важно. Факт в том, что явление вошло в жизнь, но, как это и бывает, от многократного повторения первоначальный смысл слова «говно» совершенно потерялся.

– А слово «народ»? Не утратило смысл?

– Отчасти утратило… А никто не знает, что такое народ! – воскликнул Сергей. – Особенно те, кто о нем со знанием дела рассуждает. Началось с богоплута уважаемого Достоевского, который размышлял о народе, сделал ряд обобщений. Это и стало основой для единой теории о русском народе, который, по мнению адептов учения, является уникальнейшим явлением антропосферы с неповторимыми свойствами. Далее, в основу учения была положена максима «Каждый кулик свое болото», и различного рода идеологи постулировали особость русского народа, выводя ее то из истории, то опираясь на социологию, то создавая собственное, как Данилевский, не помню имя-отчество. Эти замечательные мыслители мыслят, а народ не при делах, народ в стороне. Кого они там изучали? От фонаря придумали себе необъяснимость русской души – бездна! Пустота какая-то. Зачем? Да и было это уж очень, очень давно. Сегодня тоже: сидит такой философ, – Эндерс показал под стол, где, по его мнению, сидит такой философ. – Говорит, мол, нашему народу присуще то да сё, а сам всю жизнь прожил в элитном доме, элитно жрал, так как происходил из элитной семьи. И тоже рассуждает о народе на основании литературы позапрошлого века. Что такие деятели знают-то?! Он же элита – вся эта советская знать и постсоветская блоть – он такой раз случайно был в провинции и руку пожал местному жителю, теперь до сих пор хвалится, какой он демократический, с народом на короткой ноге. Или на руке! Нету этой похабной достоевщины уже нигде, ни соборности, ни православности, ничего нету. Это я тебе как немец-азиат говорю, а со стороны виднее.

– Брось ты, Сергей, определенно ясно, что национальные черты присущие только конкретному этносу существуют. И ты – немец, остаешься немцем, хоть и родился в Казахстане тридцать пять лет назад, а теперь живешь в России. Русский, собственно, остается русским, он не европеец.

– Да! Конечно! Но принадлежность человека к этносу – это же вопрос воспитания в юном возрасте и больше ничего, – Сергей замолчал, потому что Вероника принесла кофе, сделала неуловимый книксен и удалилась. – И поведенческие стереотипы, которые свойственны тому народу, другому народу, проявляются только в своей среде. Индивидуально национальности нет, так как на уровне одного человека в отрыве от среды, от общества специфических национальных черт ты найдешь крайне мало. Если человек этого не будет подчеркивать, немец, например, пунктуальность, англичанин – чопорность. А может английская чопорность черта не национальная, а социальная. Сегодня, кстати, социальные различия гораздо глубже, чем национальные. А в средние века идентичность определялась религией, сословием и как-то обходились без национального вопроса. И в будущем обойдутся! Хватит кучковаться по нациям! И…– Эндерс осекся, кофе отпил. – А теперь я сам себя оспорю. Национальность проявляется и на отдельном человеке. Внимание! Могу раскрыть интересующую всех тайну, почему нет российских футболистов мирового уровня? Ответ. Потому что европеец, аргентинец попадает в топ-клуб и понимает, что тут, с момента заключения контракта начинается самая работа. Русский, попадая в топ-клуб, считает задачу выполненной и расслабляется. Там, где у европейца старт, у русского – финиш. Разница – различное целеполагание.