Политолог из ток-шоу

Боб дал на дорожку указание:

– Вы пока начинайте думать. Есть тема поработать против интеграции с Белоруссией.

Пашка моментально отреагировал:

– Видели броневики сирийцев, ждем флаги поляков и скальпы белорусов!

– Перебор!

– Я нефтяник из Югры, – Пашка произнес голосом под Высоцкого. – И про Белоруссию могу сказать. Нам еще пять миллионов дармоедов не надобдны!

– Подумайте на эту тему. Только пока ничего не предпринимайте.

Потом Боб, предварительно позвонив, посетил мэра Тургорода, попрощался, выразил надежду на встречу в будущем.

– А я самолично смотрел, Борис Олегович, вчера вас по телевидению, – сказал мэр. – Все-таки как вы это за неполную неделю, а такое большое исследование провели! Я сам всегда подозревал, что Тургород – особенное место. Но вы все это с научной точки зрения подвели, все по полочкам разложили.

Да уж. Можно женщине в уши дуть, что она особенная, а потом ее трахать. Можно целой стране или маленькому городку. И ведь ни одна женщина не подумает про себя: никакая я не особенная – не лучше, не хуже других.

Боб смотрит на электронные часы над крыльцом вокзала и достает телефон.

Но звонить не потребовалось. Лихо подрулил автомобиль к вокзалу, высыпали из него люди, среди них был и Сергей. Остальные – кавказцы, похоже те, из кафе. Они жали руку Эндерсу, били его по плечу, все это напоминало прощание с близким родственником.

Наконец Сергей освободился, и они с Бобом прошли в здание вокзала. Подземным переходом вышли к поезду. Квелая проводница, полупустой вагон, купе. Там Эндерс бросил на стол полученные от провожающих пакеты, мешочки и сверточки, Боб написал сообщение: «Сел в поезд, выезжаю» и замер с телефоном, не зная кому это отправить.

– Вы сегодня, смотрю, не в духе, монсеньор.

– Да не то, что бы, – протянул Боб. – Тема закрыта и легко причем. Твой друг с плутонием в кармане очень доволен, так заказчику и доложил. Стало быть, деньги упадут…. Мне кажется, что вы бы справились и без меня, – неожиданно сказал Боб. – Зачем я ехал? Только помеха. Лишнее внимание привлекал. И так всегда.

Эндерс распаковывал подарки.

– Груши… О! Орехи! Орехи я люблю. В чем причина нытья? Что-то дома?

Боб снял куртку, сложил ее, потом развернул, стал проверять карманы.

– Вдовин сегодня звонил, – сообщил он. – Пообещал адские кары. Я ничего не понял, что случилось.

– Разберемся. Это все пустяки. А вот как мы арбуз порежем – вопрос.

– Удивительный ты парень, Серега. В каждой командировке у тебя какие-то друзья появляются, какие-то бабы.

– А! – Сергей улыбнулся. – У этих ребят есть продуктовая точка. Но расположена она на самом краю города и торговля, соответственно, не прет. Я предложил дать рекламу: Ворованный сыр. Распродажа. Быстро. К ним народ ка-ак повалил!

Поезд стучал себе монотонно, мотая кадры леса за окном. Боб сидел в телефоне, а Эндерс вприкуску с арахисом высасывал из пальца научную теорию. Все со школы знают эволюцию человека как вида. Эволюция общественного строя тоже более-менее проработана: первобытный строй, феодализм, капитализм… а, там еще рабовладельческий строй был. Но до сих пор не разработана теория эволюции самосознания человека. Это ж важно! Например, сначала было «Я – зверь». Здесь осознание себя только зарождается. «Я – раб», здесь не важно, что именно раб, может быть раб божий или раб природы или фараона. «Я – мы». Здесь понятно, индивид осознает себя членом корпорации – сословия ли, нации, цеха ремесленников. А сменяет это все современный индивидуализм «Я – это я». И вроде бы тут венец развития, но корячится следующая мутная стадия «Я – бренд». Тут человек уже не хочет быть именно собой, а хочет из себя представлять. Тут пресловутая самость человека выражается в фотках, постах, статусах с одной стороны, а с другой стороны выражается в потреблении этих брендов – в одежде там, в поездках, в мероприятиях определенных. Быть трудоустроенным в брендовую компанию. Появляется у индивида некая формула. Айфон плюс Гуччи плюс Сейшелы, разделить на возраст, умножить на банковскую карту, и так далее. Или спецовка, перегар, домино, сериал, и так далее. Итак, в современном информационном обществе самосознание человека выражается постулатом: «Я – есть бренд». И есть стойкое ощущение, что в данном случае эволюция свернула куда-то не туда. Должно было быть по-другому, а не бренд. Брендятина. Можно еще: весь мир-брендяк.

Поезд остановился на станции Сероямск и Сергей, уточнив у проводницы время стоянки, решил, что успеет выкурить сигаретку.

Боб находился в купе один, когда появились двое в полицейской форме. Один из них потребовал документы.

– А что такое, – зевнул Боб, доставая паспорт.

В этот момент в дверях купе появился мужчина похожий на пингвина. Тот самый! Он уже встречался, когда в Тургороде…

Резкий удар! Рука на излом! Щелк наручники, щелк. Боба повели из вагона.

Один из полицейских бросил на пол телефон Боба и топнул по нему тяжелым ботинком.

13.

Дальнейший ход событий восстановлен

со слов героя повествования при участии

воображения наблюдателя.

Темнота. Сознание вернулось мгновенно, как загорается свет от щелчка выключателя. Лампа…свет… электричество. Да, электричество, его ударили шокером. Сквозь тонкий свитер ударили в торс в район печени.

Боб помнил, как полицейские вытащили его из поезда на перрон и потащили чуть ли не волоком прочь. А дыхание перехвачено, потому что один из них отменно ударил Боба в живот, и позвать на помощь не было никакой возможности. Да и кого он хотел позвать? Кто бы помог? Нет, хотел. Сергей был где-то рядом, он бы все решил. Он всегда решает, он бы разобрался. А в голове зависла одна мысль: на каком основании, на каком основании.

Тут Боб подумал, что сейчас его доставят в отделение, где этой ночью дежурит седой полковник, умный и справедливый, как это бывает в советских старых фильмах. И все выяснится, полковник скажет по-свойски: извини, Борис Олегович, служба такая. И протянет паспорт. А Боб возьмет паспорт и грустно скажет: я все понимаю, жаль только поезд уже ушел. А полковник: ну эта проблема – не проблема. И своим подчиненным: эй орлы! Давайте доставляйте человека, раз уж не смогли отличить честного человека от вора-рецидивиста Копченого. И с включенными мигалками УАЗик догоняет поезд… Тут его выпрямили, и он еще увидел грудь полицейского, куртка была мятой и старой. И горячий разряд в живот. Разве нормальные полицейские бьют задержанных электрошокером? Так сразу?

Боб чувствовал, что руки его за спиной связаны, и, судя по тяжести в запястьях, связаны наручниками. Он закован. Он лежит на пляшущем полу. На полу автомобиля? Да, слышен шум движка. Лежит скрюченный. Попытался вытянуть ноги – уперся. В багажнике?

Спокойно! Спокойно! Это не задержание. Тогда что? Похищение с целью выкупа? Месть? Маньяки, которые приносят в жертву несуразных телезвезд? Это было… Это недавно было, они с Сергеем считали варианты. И он сказал: нам всего не просчитать, мало информации. Тогда за конторой следили менты от генерала Шустрова, который обиделся за жену, на стеб в Интернете обиделся. Ну и фирму захотел, не без этого. Сергей сказал: генералы оборзели. А Сергей? Эндерс так вовремя вышел из купе! Хотя почему вовремя? На остановке… Он не при чем. А зачем тем ментам похищать его здесь, под Тургородом? Незачем. Тогда это другое. Может, Эндерс решил таким образом избавится от меня? Скажет, сели в поезд вместе, сам сидел в вагоне-ресторане, вернулся – никого. Чепуха! Если бы Эндерс замыслил такое, он придумал бы красивую комбинацию в четыре хода. Нет. Что, блять, происходит?!!

Наглые менты, на кого руки подняли!! А почему обязательно менты? Просто отморозки в форме. Форму можно купить…

Приходить в себя пока рано, пусть думают, что он в отключке. Куда-то же они приедут. И тут надо выскочить, хватать телефон и звонить, бить тревогу. Ну да, со скованными руками только и звонить. Чепуха. Сейчас приедут, запрут в подвале и обозначат сумму выкупа. Ха! Я еще поторгуюсь! Вы, скажу, сами понимаете на кого… Так ведь понимают! Знают! Но тогда они понимают, что дело о похищении политолога с телешоу будет иметь широкую огласку и… этот… общественный резонанс. Тогда как они собираются скрываться? Совсем отморозки? Изморозь. Или не в выкупе дело? Ну да, какой там выкуп? Не бедный человек, но и не олигарх. Или для Тургорода любая сумма… Стоп!! Там же был этот тип! На пингвина похожий. Точно! Это же человек мэра! Мэрский человек. Хм. Тогда что? Леонид уважаемый Константинович дал поручение выкрасть московского гостя. Сидел один на даче, скучно стало. А приведите, говорит, этого политолога-эксперта, а то поговорить не с кем. И пристяжь ринулась исполнять… А какой смысл пожилому мэру устраивать похищение? Не для выкупа же. А может дело в этом проклятом могильнике? Тогда это не мэру надо, а министру. А в самом деле! Закопали ядерные отходы, и министр дает поручение зачистить всех, кто знает правду. Похоже? А может там и не отходы вовсе… Компактная атомная бомба. Ее завели, а в определенный момент она должна бахнуть. Бред. А почему Пингвин – обязательно человек мэра? Дима Пимаров – сотрудник мэрии, стоял у машины пока мэр ужинал. К Диме подошел прохожий и спросил сигарету. Я вышел, Пимаров поздоровался, а Пингвин просто смотрел. Внимательно. Зачем он так меня рассматривал? Да потому что я из телека!! Любопытно же, просто прохожий, просто увидел. А в поезде?! Он же был в поезде!

Затекшие ноги дают о себе знать, начал шевелится. Где я? Похоже на багажник микроавтобуса. А микроавтобус движется полевой дорогой, вон как кидает. Итак, что имеем? Мэр, министр, Пингвин, люди в форме. Эндерс? Еще же Вдовин угрожал!! Не понятно почему, но было. Вдовин?

Остановились. Хлопок дверцы. Второй. Открылся багажник. Схватили за ноги и перебросили их наружу.

– Не придуряйся. Вылазь.

За грудки схватили и рывок.

– Стой ровно!

Луна. Ярчайший лунный свет и сосны. Можно деревьев не видеть, по вкусу вдоха – лес. А луна огромная. Сколько раз видел полную луну. Разных размеров, яркости, но это был круг. А здесь видно – шар.

– Иди!

Грубо придерживаемый иду в свете фар. А сбоку поодаль виден еще один автомобиль, джип похоже. Скрежеток, можно руки опустить. Как же хорошо без наручников!!

– Копай!

Лопата. Хотел спросить, на каком основании и в чем дело. Потом спрошу, когда выкопаю что просят. Съежившийся мох покрыт желтой хвоей. Хвоя все-таки опадает! А в школе врали! Лопата попадает в суставчатый корень сосны, лежащий на земле. Надо правее. Затвором пистолета щелкает. Зачем? Я копаю.

Сколько фильмов есть с такой ситуацией? Всегда вопрос: а почему герою не бросится на похитителей с лопатой? Штыковая лопата сама по себе нормальное оружие. Тем более, терять нечего. Зачем копать? Зачем перед смертью спину срывать? А потому что страх. Страх… Само слово такое, как удар и дрожь. Говорят- парализующий. Нет, не такой уж парализующий. Просто хочется упасть на землю и завыть. Как раз луна. А еще нутром понимаешь, что страх этот пройдет. И все пройдет. Такое чувство, словно ожидаешь укол снотворного в глазное яблоко. Бр-р-р!

Позвонить бы Сергею Алексеевичу. А он бы позвонил всяким генералам. Как-нибудь бы разрулили. Есть надежда, есть. В мизинце ноги, в мочке уха. А вдруг! Сейчас нагрянет! Полиция, ФБР, Брюс Уилисс, третий белорусский фронт, инопланетяне, кто угодно. А самая главная надежда в том, что похитители (великолепные ребята, дай им Бог здоровья) сейчас скажут: все понял? – да я все понял – живи пока. И можно лечь в эту яму и уснуть.

Тяжко копать! И земля уже смерзшаяся, и корней полно. Хорошо, что в поезд сел не в костюме, а в джинсах – удобнее. Но подошва туфель недостаточно жесткая. Когда давишь ногой на лопату – больно ноге. Вот уже вширь нормально выкопал. Метра два и будет. Теперь надо вглубь. Вглубь тяжелее, но все для заказчика. Такая яма получится! Довольны будете. Это принцип работы нашей фирмы – лишь бы заказчик был доволен. Наша фирма занимается рытьем. Можно сказать, лидер на рынке рытья! Мы уже давно хотим переименоваться из ООО «АУС» в ООО «Землеройка». Хотели в «Крот», но название «Крот» дискредитировало себя в области вредных напитков.

– Хорош. Слышь!

А чего «хорош»?! Тут еще рыть и рыть! Тут еще работы!

– Да хватит, тебе говорят!

Забрал лопату и ушел. А как в яме без лопаты? Без лопаты холодно. Предупреждал мудрый Анджей, что будет холодно копать. Неурочные могилы по осколочной земле… Верните лопату, пожалуйста! Возвращается… Это не он. Другой. Взрослый. Лица не видно, он со стороны фар идет, но видно, что взрослый. Сейчас скажет: бросайте ваши игры, пойдем чай пить.

Остановился у ямы. Высокая зловещая тень.

– Моя фамилия – Стрельников.

Тихо-то как. Тишина в ночном лесу. Даже работающий двигатель не может нарушить эту тишину.

– Там, – Стрельников показал пальцем вперед. – Находится ракетная часть. Так? Или нет ракетной части, а есть отрава, которое твои друзья здесь захоронили?

Нет! Не произносите этого ужасного слова – захоронили.

– Я знаю про тебя, – Стрельников что-то бросил к яме. – Пей! Я все знаю.

Водка! Водка! Из горлышка вкусная водка.

– Ты думаешь, тебе дозволено так манипулировать? Можно людям в головы забираться? Где-то можно. Но не на моей земле! Понял?! И не моим людям. Мы здесь жили всегда своей головой и будем. Понял? С твоим министерским пидором тоже разберемся, дай срок. А с тобой достаточно. Морозов пока нет, твое счастье.

Уходит. Высокая тень удаляется в свете фар.

Дверцы хлоп-хлоп. Загудело. Уехали? Уехали…

Самое главное! Луна – это шар, на который хочется выть.

***

Мерцающее сознание рисовало причудливые картины, сквозь которые иногда доносился звук воды, падающей на тонкое железо, которое играло под ритмичным ветром. Среди этих картин Бобу больше всего нравился сюжет о том, как он бежит сквозь закружившуюся хмарь, секущую воздух холодными бритвами дождя, бежит по размокшей полевой дороге к маленькому домику на опушке. По обе стороны дороги растет высоченный камыш, который клонится, стелется, мешает бежать. А Боб, выпутывая ноги из цепких зарослей, рвется в тепло. И вот он, наконец, прибегает к домику, бросается в дверь и, скинув одежду, сразу же лезет на гудящую печку. Сворачивается клубочком под шершавым одеялом и засыпает, слушая, как вихрится снаружи непогода, и так становится ему спокойно! Иногда теплые ласковые руки поправляют ему одеяло и добрый голос тихо бормочет: «Бывают места иные, где тепло и сухо». А потом предлагает: «Чаю может, чай-он крепкий, с мятой, бессмертником». Боб отказывается, голос снова предлагает. Всего три раза.

Так бы и лежал на этой печке. Только одеяло колит ноги сквозь пододеяльник. И пахнет спиртом, а на губах металлическая горечь, но в остальном – сплошное счастье, и глаза открывать нет нужды. Ощущать себя живым – умопомрачительная штука! Даже сквозь сон.

Никогда бы не подумал раньше, насколько важно быть в тепле. Особенно когда где-то снаружи мира снова зазвенела жестянка в унисон с шумом дождя, который опять зашептал: «Бывают места иные и тепло и сухо. Чаю может, чаю с мятой, чаю бессмертный».

Или это не дождь бормочет?

Была такая же дождливая погода, когда он возвращался домой со школы, где допоздна задержался на волейбольной секции. В четырнадцать лет носить с собой зонтик было не принято, как и шапку одевать при плюсовой температуре. А дождь был крепок. Голова начала побаливать, и он торопился, поэтому срезал расстояние где только можно, оказавшись, таким образом, в незнакомом дворе. Он шел быстрым шагом и только мельком взглянул в светящееся окно на первом этаже. Это была кухня, заполняемая паром, идущем от плиты, возле которой стояла женщина в халате с ложкой в руке. Она была одна, мешала в кастрюльке дымящееся варево и улыбалась сама себе. Он остановился и долго всматривался в чужую вечернюю жизнь. Женщина доставала из шкафа разные туески, бросала щепотки в кастрюлю, дула на ложку, пробовала. Наклонившись, регулировала газ, закрывала крышку, открывала. Когда женщина вышла из кухни, он переместился под следующее окно. Там в комнате стоял черноволосый мужчина средних лет, он был в майке и что-то говорил. Мужчина, кажется, шутливо кого-то в чем-то убеждал. Потом он сделал серьезное лицо и согнул руку, напрягая бицепс. А к нему подошла курчавая девушка потрогала мышцу и покачала головой. Потом они хохотали и обнимались. В следующем окне за столом перед тетрадками сидел мальчишка лет восьми, он облокотил голову на левую руку и смотрел прямо перед собой, губы его шевелились. Рука медленно сползла по щеке и палец школьника оказался глубоко в ноздре. Пусть учится. Очередное окно было наполовину занавешено, и ему пришлось искать удобный угол обзора. Там в креслах, стоящих рядом вплотную сидели перед телевизором старики. Бабушка вязала, а дед делал вид, что смотрит в экран, но на самом деле он засыпал, и очки его сползли на кончик носа.

Дождь раздирал макушку, вода стекала по лицу, он сжимал бровь и щеку, пытаясь стряхнуть холодные капли, но ничего не получалось. Он потянулся рукой. Вытер лицо.

Другая чужая рука сняла ему тряпку со лба.

– Очнулся что ль? – голос ломаный мужской и однозубая улыбка.

Сознание опять померкло.

Он щурился от фотовспышек и блеска собственной обуви, топчущей красную ковровую дорожку, обрамленную множеством респектабельных людей, которые все до единого были его поклонниками. Они тянули к нему руки, и он небрежно их касался, вышагивая с высоко поднятой головой к высокому мраморному крыльцу. Он завоевал свое право запрыгнуть на этот лихой пьедестал, к которому стремился всю карьеру. Среди верещавших фанатов он увидел Артура, который, как пастор, держал у застегнутой груди раскрытую книжицу. Я горжусь тобой, папа, сказал сын, я помолюсь за тебя. Навстречу шла супруга Лора, опустив голову в телефон, рядом – сестра Наталья. Привет, сказала жена, а сестра слащавилась сиропом – прибыль наша в этом году сверх ожиданий, будем выходить на международный уровень. На него прицельно направили софиты, стало больно глазам до самого затылка. На нижней ступеньке крыльца сидел сумасшедший Анджей. А тебе точно сюда, друг мой? – спросил он. Да, ответил Боб, только вот еще минутку посплю, он сел, потом лег и стал заворачиваться в красную дорожку. Она была плотной, очень колючей, а Боб завернулся настолько туго, что стало трудно дышать.

Тело проснулось, зудящее от света; он начал чесаться слабой рукой. Яркое солнце висело в голом окне, на стеклах которого расходились хиромантские трещины. Он лежал будто на плахе весь укутанный тряпьем. Работая плечами и ногами, Боб перешел в полусидящее положение и огляделся.

Это была вытянутая комната с единственным окном. У окна Боб увидел стол, заставленный посудой, среди которой преобладали бутылки и бутыльки. Сам он лежал на коротковатом топчане, упираясь левым плечом в прохладную стену с желтоватыми в ромбик обоями. Он приподнялся еще выше – стена, окно и стол, к столу приставлен стул со спинкой, левее – тяжелый на вид, цельный кухонный шкаф из нижней и верхних частей. В верхней части приоткрыта дверца, виден синий сверток. На правой стене обои были синеватого цвета, на стене висит черная кожаная куртка, упоительно древнего фасона, рядом массивный комод. Сзади Боба, напротив окна – деревянная дверь. Совершенно выбивающаяся из общей обстановки красивая люстра под потолком. Пол – деревянные доски, еле прикрытые небольшим ковриком. Опрятно, но катастрофически бедно. Ужасно! Так люди не живут. И еще: затхлый запах, запах нищеты.

Боб попытался выпутаться из одеяла. Вернее – нескольких одеял. Он обнаружил на себе черные с лампасами спортивные штаны и непонятного цвета футболку. Попытался сесть, и сразу закружилась голова. Выждав паузу, спустил дрожащую ногу на пол. Размякшее тело слушалось плохо, полнейшая слабость во всем. Почти во всем.

Усилия увенчались успехом – он с грохотом упал с кровати. В звучную дверь кто-то вошел, начал его поднимать.

– Ну, братан, зачем ты полез. Позвал бы.

Его опять положили и попытались укрыть.

– Мне… в туалет, – разряженным голосом попытался сказать Боб.

– Ну-у… тебе поссать? Я очень надеюсь.

Боб кивнул. Опять пропели дверные петли. Перед ним оказалось смрадное железное ведро со вмятым боком. Его посадили, ноги спустил он сам.

– Давай, ссы. Штаны снять?

Боб из последних сил замотал головой.

– Я… так… нет… туалет.

– До сортира я тебя не потащу. Да ссы ты! Стесняешься, что ль? Давай я отвернусь.

Отошел. Это был кряжистый мужичек с бурым лицом, черной порослью на голове, одетый в клетчатую байковую рубаху и камуфляжные штаны с клапанами карманов возле колен.

Боб понял, что в туалет не попасть, что оставалась делать? Это было неимоверно унизительно! И эта струя по ведру…. А следом – отвратно! – Боб не смог заправить в штаны, и мужик ему помог, оттянув резинку трико, потом ее со шлепком отпустив.

Мужик унес ведро, вернулся.

– Что, братан, тупой вопрос: где я?

– Где я? – голос свой-совсем чужой.

– Меня кличут Коля Тэтэ. Пистолет такой знаешь? А Тэтэ, потому что Тимофеев Тимофеич. Николай. А тебя как?

– Борис.

– Я тут пакетик лапши, – Тэтэ полез в шкаф, действительно достал оттуда пакет китайской лапши быстрого приготовления. – Тебе сейчас бульон надо.

Он достал из-под стола пластиковую бутылку, налил из нее воды в банку, в которую опустил спираль кипятильника. Вилку в розетку. Ждем. Я не знаю, братан, что тебя интересует: страна? Область? Мы с тобой в Тургороде. Ты, поди, так и подозревал? От души ты гуляешь, от души. Я ж тебя в лесу нашел, ты не тятя, не мама. Лежит такой. Рядом фунфырь фирменный. Заводской фунфырь. Ну, думаю, вот люди бухают! А чего ж тебя твои-то бросили в таком состоянии души. Ночами холодно уже, и дождь собирался. Я еще лоб потрогал… Я, ты не думай, по карманам ни-ни. Там мелочь была, но все тебе же и ушло на лечение. Так я трогаю, жмур, думаю. А ты наоборот горячий как уголь. Температура. Думаю, не бросать же. Не, ну если честно, хотел и бросить. Уходил уже почти что. А потом, что-то мысля: не по-божески это, накажет Бог. Забрал тебя. Это, видишь, я туда хорошо, что с тележкой пришел. Там в лесу стройка была, хрен ее знает, че за стройка. Там арматура осталась валяться, металл всякий, ну и так еще кой-чего. Я таскаю помаленьку, сдаю. Исть-то надо как-то. Ближе мне собирать нельзя. Ни металл, ни грибы, ни че. Участки там, все поделено-распилено. Договор кровью скреплен. Ну вот, братан, пошел я на дело с тележкой. Так что тебе повезло. Был бы без тележки, я б тебя не упер. Так и бросил бы. Вот видит Бог, бросил бы! Еще этот дождик по пути… вымокли мы с тобой как сволочи. Еле добрались. Я шмутки отдал Гальке постирать, так что надо будет ей поставить. Сам понимаешь, без бутылки такие дела… Она и так меня уже посылает, так я говорю, что не сам, а человек. Солидный человек, дорогую водяру пьет в лесу – развлекается так. А по карманам ни че не было! Да я и не шарил. Я только посмотрел, может чего полезное. Сказано: не укради. Я ж возле церкви бывает, Христа ради денежку прошу, не могу же я при этом по карманам. А металл он ничейный, его можно. Только далеко – херово. Ну и ты, братан, тоже не легкий, я тебе скажу. Весь день, считай, добирались. А че ты хочешь, тридцать почти что кэмэ. Я тебя по харе: где живешь? А ты в горячке, только стонешь, и то еле слыхать. А что оставалось? Вот к себе приволок… Мы ж люди, не звери. Еще думаю, а если помрет в моей берлоге, че тогда? Это ж хер объяснишься. Ну не закапывать же втихаря. Не по-людски получится. Давай тебя лечить. Скорая к нам не ездит, пришлось самому. Да и не взяли бы тебя в больницу без документов. Гальку просил, чтоб помогла, она говорит, идите на хер, бомжи. Ну, значит сам. Как я могу лечить? Спиртом и молитвой. Молитва – она большую силу имеет. Ну аспирин еще. Он не дорогой. А ты ни че не слыхал? А то было, что глаза открывал, когда я «Святый Боже» над тобой… Ты поисть-то смогешь? Или покормить?

Боб восстанавливал мельтешащие события: поезд, менты, могила в лесу, Стрельников. Пингвин из людей мэра. Три дня он провалялся в этом бомжатнике в забытьи. Но мужик! Если бы он его не вынес…. Хоть и бомжатник, но живой. Живой. И что делать? Телефона нет. Нет одежды, денег, документов, но главное – телефона. Как подать знак, попросить о помощи? На вопрос о телефоне, Тэтэ только улыбнулся желтым зубом. А куда идти? В полицию – нельзя. К мэру Леониду Константиновичу? Ну да. Давно лопатой не работал? Интересно, Сергей добрался? Что он сделал, когда Боб пропал? Самое лучшее – пока замереть. Подождать, когда силы вернутся. А там что-нибудь придумается.

Боб так и сказал Тэтэ: мне сейчас выходить не резон, давай я еще поживу у тебя до полного выздоровления, моя благодарность впоследствии будет грандиозна.