Я знаю, ты вернешься

– Стыдно, ты знаешь это слово? – я усмехнулась, – А мне казалось, стыд – это вообще не про тебя. Ты же за тотальную свободу. Правильно! Бросим нормы морали в топку. Верность?! А что это?!

– Лиза, – он поднялся и смотрел на меня с холодной злобой. Я видела, как расширяются его ноздри и как пульсирует вена на шее.

– Я проснулась одна, не знала, где ты, и думала, что ты умер, – тут я не выдержала и заплакала, а потом сдернула с шеи кулон-змею и швырнула ему в лицо. – Будь ты проклят, бесчувственный, холодный… – я хотела сказать «убийца», но вовремя сдержалась.

Слёзы заволокли глаза, и я не могла видеть реакции Алекса, да, в общем-то, и не хотела. Я повернулась и побежала прочь, не оглядываясь и не думая о том, куда бегу.

Глава седьмая

Очнулась я уже на полпути к Арамболю. Я остановилась и вытерла слёзы. Проходившие по пляжу люди смотрели на меня с удивлением, и мне стало стыдно. Я и правда впала в истерику, причём сейчас понимала, что на пустом месте. Я сама прогнала Алекса и отправила его к Шмидтам, так что он ни в чём не был виноват. Но сейчас я уже не знала, как мне вернуть слова назад и как мне самой вернуться туда, где я только что устроила этот позорный скандал. Я села прямо на песок и обхватила голову руками. Макушка была горячая, и меня немного подташнивало: то ли от голода и нервного истощения, то ли у меня случился тепловой удар. Я зашла по колено в море и, набрав несколько пригоршней воды, вылила их на голову. Стало немного лучше.

– Ты чего тут делаешь? – я услышала знакомый голос позади.

– Олег, привет, – я обернулась.

Олег был в длинных купальных шортах ярко-салатового цвета до колен и моей красной бандане. Он внимательно оглядел меня с ног до головы и сказал:

– Поругались с парнем?

– С чего ты взял?..

– Не надо быть психологом, чтобы это понять. У тебя взлохмаченный вид, красные глаза и ты грустная. Я вчера тебе наговорил всякой ерунды о нём, так что ты наверняка начала сомневаться, – он зашёл в воду и встал рядом. – Никогда, слышишь, никогда не слушай того, что я болтаю под кайфом. Я могу нести всякую чушь, сам не понимая этого.

– Ты был под кайфом?

– А ты не видела, что ли? Блин, ты же, наверное, никогда не употребляла ничего крепче рома. Вот я болван, – он хлопнул себя по лбу, – в общем, извини! Это я во всём виноват. Давай угощу тебя чем-нибудь, чтобы загладить вину? Ведь вы же не расстались? – он с испугом посмотрел на меня, и я впервые заметила, что глаза у него такого же цвета, как небо над нами.

– Нет… Наверное. Я не знаю, что он теперь обо мне думает. Я наорала на него при Шмидтах.

– Хреново, – он поцокал языком. – Для мужиков это обидно, ведь все мужчины считают себя по умолчанию главными.

– И ты?

– Я не в счёт, я моральный урод и наркоман. По мне никогда ни о ком не суди.

– Зачем ты так о себе говоришь? Ты не такой, – мне стало жаль Олега: он выглядел таким несчастным, с тёмными мешками под глазами, бледным и измученным, несмотря на загар.

– Жаль, мой отец уже помер. Сказала бы ты это ему. Он уверял, что ни одна женщина на свете не скажет обо мне доброго слова.

– Мне жаль, что у тебя был такой отец. Прости, что напомнила о нём.

– Ладно, чего мы как на приёме у психолога? Помер, закопали и забыли. Пошли, соком угощу, – он вышел из воды и двинулся по берегу прочь от Арамболя.

– А куда ты идёшь? Арамболь же в другую сторону.

– В Арамболе сок лучше не покупать: мне вчера сказали, что там в кафе плохо моют стаканы и можно отравиться. Пойдём туда, где вы завтракали. Там чисто и много немцев, а немцы – это гарантия качества, –он пошёл дальше, и я направилась за ним.

Ману, увидев меня, приветливо помахал рукой и бросил удивлённый взгляд на Олега, но деликатно отвёл глаза и пошёл за меню.

– Ты обедала? – спросил Олег, располагаясь на подушках и пытаясь неуклюже вместить длинные полные ноги под низкий столик.

– Даже не завтракала, – ответила я и ощутила, что страшно голодна.

Он коротко взглянул на меня, покачал головой и, выдохнув, сказал:

– Неужели так серьёзно поругались? Ты с утра, что ли, по пляжу ходишь?

– Нет, всего минут тридцать, – Ману подложил на стол меню и тихо ушёл. – Он прохлаждался на террасе в отеле со Шмидтами, пока я была дома одна и волновалась, что с ним что-то случилось. Вот я и разозлилась.

– Ты же говорила, что без отца росла, да?

– Да, а при чём тут это? – я открыла меню и тут поняла, что у меня нет с собой кошелька – я выскочила из дома, не взяв ничего.

– Когда у тебя только один родитель, ты боишься, что он умрёт, а ты останешься совсем одна, и потому случаются вот такие вещи. Стоит кому-то не позвонить или задержаться на полчаса, и ты уже выдумываешь всякое. В голову лезут страшные картины его трагической смерти. Ничего вроде бы и не произошло ещё, а ты в панике и не можешь это контролировать. Мама твоя на работе допоздна задерживалась, да? А ты дома ждала её и боялась до ужаса, что она не придёт?

– Слушай, тебе надо идти в психологи. У тебя дар, ты всё знаешь обо мне, хотя я тебе не говорила, – я улыбнулась.

– Да какой из меня психолог? – он улыбнулся в ответ, – У меня матери не было, потому понимаю, что говорю. Мне бы самому психолог не помешал: я вот каждый раз обещаю себе, что брошу наркотики, держусь неделю, а потом опять срываюсь.

– Может, тебе лечь в клинику?

– Не помогает, я пару раз проходил курс в дорогих клиниках, пока жил в Москве. Но стоит вернуться в мир, как снова начинаю. Ненавижу себя за это, слабака, – он подозвал Ману и сделал заказ. – А ты что будешь?

– У меня нет с собой кошелька, так что ничего, я пожала плечами и отвела взгляд.

– Брось, я заплачу. Бери, что хочешь, – Олег легонько потрепал меня по плечу. – И не думай даже смущаться, мы же друзья.

Я улыбнулась ему с искренней благодарностью, заказала рис с овощами и воду. Ману хотел уже уходить, когда Олег попросил принести бутылку рома.

– Не рановато для рома? – спросила я, когда Ману отошёл.

– Так почти четыре. К тому же меня ломает. Нужно как-то прийти в себя. Слушай, от меня не воняет?

Я принюхалась и отрицательно покачала головой.

– Ну, хорошо, а то у меня такое ощущение, что я прямо пропах этой дурью. Вы же вчера ушли, и я пошёл с какой-то компанией к баньяну.

– Куда?

– Тоже, что ли, не слышала? Есть тут такое дерево, баньян. Там вроде как гуру живёт, на самом деле сборище фриков. Но зато там всегда можно найти дурь, ну, я и нашёл. Потом не помню как, но очутился в номере у какого-то парня – кажется, он даже не был геем, но мы переспали. Ужас, – он потёр шею.

– Ты не пробовал завести постоянного партнёра? Мне кажется, такие случайные связи до добра не доведут.

– Знаю, не дурак. Но мне почти сорок, и я не похож на Джони Деппа, как ты видишь. Так что, спасибо, что хоть так получается потрахаться.

– Ты себя недооцениваешь, Олег. Ты нормальный, зачем постоянно себя оскорблять?

– А, брось, – он махнул рукой и стал смотреть на море.

Ману принёс заказ, и Олег сразу же залпом выпил одну стопку рома, потом запил соком и принялся есть.

– Угощайся, – он указал на ром. – Моя вина, что ты с парнем поругалась, так что я тебе теперь должен.

– Нет, спасибо. Я не буду. Ничего ты мне не должен, – я выпила стакан воды и принялась за еду.

– Так хочется быть хорошим парнем, – он налил ещё стопку и выпил, – слышала о законе кармы?

– Да, слышала.

– Так вот, я боюсь, что скоро меня настигнет кара, – он усмехнулся.

– За что? Ты разве делаешь что-то плохое? – я удивлённо посмотрела на него.

– Мне кажется, я насквозь плохой: пью, употребляю, веду разгульный образ жизни, а раньше так вообще был карьеристом и настоящей сволочью.

– Опять ты себя оскорбляешь, зачем?

– Да потому что так и есть. Меня отец как учил? Ты должен всегда добиваться цели. Неважно как – победителей не судят. Ну, я и добивался. Шёл по головам, людей подставлял. Зато за пару лет стал старшим в отделе. У нас девочка была, мать-одиночка, так я её из-за меня уволили. А мне пофиг. Скажешь, я не сволочь?

– Не знаю, может, она плохой специалист была. Или, может, её уволили, и она нашла место лучше. Ты же не знаешь. Тут как посмотреть. А почему ты уволился?

– Проснулся я как-то утром с похмелья, посмотрел в зеркало и понял, что всю жизнь добивался не своих целей. Я, когда институт закончил, хотел стать моряком, а отец сказал: не смей, ты должен стать человеком. Он сам был военный и всю жизнь получал гроши. Вот я и пошёл в коммерческую фирму, хотя люто это всё ненавидел. И начальство, и коллег, и клиентов. Каждый вечер после работы напивался в слюни, только чтобы забыться. А потом и на наркотики подсел. С ними было проще. Я смог ходить в офис под кайфом – если сильно не обдолбаться, так никто и не замечал. Хреново, когда родители не учат тебя главному: ты должен только одно – быть счастливым.

– Мне мать тоже говорила, что я должна стать человеком. Что я должна пойти учиться на экономиста. Не хотела отпускать к отцу, но я бы всё равно уехала.

– И как, он оказался нормальный?

– Более чем. Я его уважаю и хочу хоть чуточку быть на него похожей. Но ты бы, наверное, сказал, что он не лучший отец на свете.

– Почему? – он удивлённо смотрел на меня.

– Ну, как ты там вчера сказал: не путать заботу с тотальным контролем. Герман любит контроль во всём. Зато он как раз считает, что мы должны заниматься только тем, к чему у нас есть предрасположенность.

– Мой тоже любил контроль, и ещё любил взять ремень и учить меня уму-разуму, – он замолк и отвернулся. – Хорошо, что помер, сука. Твой не такой?

– Нет, что ты!

По сути, я не знала, так ли это на самом деле. Я лишь слышала, что Герман суров с детьми, но что это значит, не понимала. Алекс мне ничего не рассказывал. Мы помолчали.

– Извини, Олег, мне надо идти.

– Уже? – Он печально улыбнулся. – Придёшь вечером?

– Куда? – не поняла я.

– На пляж в Арамболь, посмотреть закат. А потом можем сходить в одно славное местечко. Там будет выступать моя подруга, у неё ангельский голос.

– Не знаю, смотря как пройдёт моё примирение с Алексом. Но надеюсь, что всё получится, – я поднялась и улыбнулась ему.

– Иди, удачи тебе. И не унижайся сильно – ты чересчур хороша, чтобы так делать, – он махнул мне рукой, я сбежала по ступеням и направилась к нашему домику в надежде застать Алекса там.

Алекс ждал меня внутри, сидел на стуле неподалёку от окна и что-то смотрел в телефоне. Когда я вошла и замерла на пороге, он поднял на меня глаза, но ничего не сказал и снова уткнулся в телефон. Я не знала, что мне делать. Я думала, он будет ругаться, а я попрошу у него прощения, и мы помиримся, но это холодное равнодушие и молчание обескуражило меня. Я забыла, каким он может быть чужим, отстранённым и чёрствым. Я так и стояла в дверях, боясь сделать шаг. Алекс отложил телефон, посмотрел на меня долгим взглядом и холодно спросил:

– Что это было у Шмидтов?

– Прости, – я потупила глаза, забыв о советах Олега.

– Лиза, давай сразу определимся, чтобы больше не было таких вот вещей, которые я даже не знаю, как и назвать. Мы спим вместе, но я по-прежнему твой наставник, и ты должна уважать меня. Недопустимо разговаривать со мной в подобном тоне. Тем более обвинять на глазах у посторонних. Тебе невероятно повезло, что я не Герман. Посмей ты так разговаривать с ним, точно отправилась бы к маме первым же самолётом.

– Прости, – повторила я, так и не поднимая глаз. По щекам градом потекли слёзы.

– О, мой Бог, ты опять плачешь. Да что у тебя случилось-то? – он встал и, подойдя ко мне, обнял. – Прекрати плакать, успокойся и расскажи, что случилось. Почему ты прибежала и стала на меня кричать?

Я обняла его и прижалась всем телом. Я так боялась, что он больше никогда не захочет меня обнимать…

– Я испугалась, что ты умер, – всхлипнула я, и уткнулась лицом в его горячую шею.

– Какая же ты глупая, – он отстранил меня, обтёр ладонью шею и с улыбкой добавил: – И мокрая. Иди умойся. Это невозможно, ты у меня такая плакса. Почему я должен был умереть?

Я пошла в ванную, побрызгала на лицо холодной водой, высморкалась и вернулась в комнату. Алекс сел на кровать, отодвинув москитную сетку.

– Я не знаю. Я была уверена, что ты вернёшься через пару часов. Но прошло пять, и я стала паниковать. Боялась, что ты разбился на мотоцикле или утонул, – я уже не плакала, но всё ещё ощущала колючий ком, стоящий в горле.

– Это ужасно, – он покачал головой. – Иди ко мне и сядь рядом.

Я послушалась и присела на краешек кровати, соприкоснувшись с ним бедром. Он обнял меня рукой за плечо и притянул к себе.

– О чём я тебе говорил вчера на пляже, помнишь?

– Что ты меня любишь, – тихо сказала я.

– Нет, до этого. Что если ты потеряешься, тебе только нужно позвать меня мысленно, и я приду. Ты это помнишь?

– Да, – кивнула я.

– И почему ты не позвала? Я был уверен, что ты спишь. Не хотел тебя тревожить и сидел со Шмидтами. Ты меня сама туда отправила. Чего было паниковать? Видимо, месячные плохо влияют на твои мыслительные способности.

– Прости, – я снова заревела.

– Ну, всё-всё, что ты опять, – он поцеловал меня в макушку. – Я же не ругаю тебя. Я хочу, чтобы ты запомнила: если тебе страшно или что-то пошло не так, а меня нет рядом, тебе надо лишь позвать. Для чего мы всё время занимаемся йогой, развиваем твой Дар? Чтобы ты впадала в панику, как самая обычная девчонка, каждый раз, как не можешь меня найти? Ты не обычная, у тебя есть Дар, и ты можешь им пользоваться. И да, а почему ты мне не позвонила?

– У меня нет твоего телефона, – сказала я и шмыгнула носом.

– Что? – он отстранился и посмотрел на меня с изумлением. – Как такое может быть?

– Ну, так, – я жалко улыбнулась. – Ты же всё время рядом, вот я тебе никогда и не звонила.

Он взял телефон и, пролистав записную книжку, нашёл мой номер – я была записана у него просто как «Лиза». Нажав на кнопку вызова, он дождался, пока мой мобильник завибрировал, и сбросил звонок.

– Запиши, чудо моё, – он небрежно бросил телефон на кровать. – Как твоё самочувствие?

– Уже всё хорошо, – мне хотелось расцеловать его в обе щеки. Какой же я была глупой, что сомневалась в его любви!

– Я купил тебе, что ты просила, – он поднялся и взял с тумбочки небольшой прозрачный пакет. В нём я увидела ананас и пачку тампонов, а на дне пакета лежал тот самый кулон в форме змеи, опирающейся на свёрнутый хвост.

Глава восьмая

Ближе к вечеру я спросила Алекса, не хочет ли он прогуляться в Арамболь.

– А что там такое? – он поглядел на меня с любопытством.

– Олег сказал, будет хороший концерт, – ответила я и, смутившись, опустила взгляд.

– Когда он успел? Мне казалось, вчера вечером он куда-то пропал.

– Я виделась с ним сегодня, пару часов назад, – я виновато улыбнулась.

– Мне пора ревновать? – Алекс строго смотрел на меня, а потом заулыбался. Я поняла, что он шутит. – Ладно, если хочешь пойти на концерт, давай. Только не пешком – поедем на мотоцикле.

– И без Шмидтов?

Он молча кивнул и отвёл взгляд. Видимо, мне не стоило вспоминать о наших знакомых, при которых я на него наорала: ему было неприятно.

Мы доехали быстро. До заката оставался час, и я предложила выпить по стакану холодного сока в кафе на берегу. Мы нашли самое малолюдное и расположились прямо на улице, под тенистым навесом. Алекс заказал креветок, я же была сыта, и потому взяла только напиток.

– Где будет концерт, о котором говорил этот придурок? – спросил Алекс.

– Он вовсе не придурок, – я посмотрела на него с укором. – Зачем ты так говоришь?

– Извини, но парень, который сбежал от проблем – это всё же придурок.

– Ты же не знаешь в чём там дело, но судишь его.

– А ты знаешь? – он усмехнулся.

– Да, но не знаю, могу ли я рассказывать об этом.

– Мне не очень-то и хотелось бы это всё слушать.

– Ну и прекрасно, – я отвернулась от него и стала разглядывать людей на пляже.

У моря на шезлонге сидел одинокий индийский мужчина, одетый в плотные джинсы и чёрную футболку, и пристально смотрел прямо на меня. Когда мы встретились взглядом, он поспешно отвернулся.

– Прости, – Алекс положил руку мне на колено. – Я не должен был так говорить, это некрасиво. Олег, может, и нормальный парень, но он мне не по душе.

Я посмотрела на него и улыбнулась. Я так любила его в этот момент, что мне хотелось сесть на мотоцикл и уехать из Арамболя в нашу хижину и быть только вдвоём.

– Хочешь, сходим к твоему другу?

– Ещё рано, думаю, чуть позже. Ближе к закату, – я вспомнила слова Олега об отце и спросила: – Алекс, а Герман, когда ты был маленький, тебя бил?

Алекс поднял на меня удивлённый взгляд.

– Нет, конечно. Почему ты так решила?

– Лестари сказала, что он был суров со всеми детьми. Я и подумала…

– Неужели ты считаешь, Герман на такое способен? – Алекс смотрел на меня как на ненормальную.

– Я не знаю, на что он способен. К примеру, я ничего не знаю о том, как вы с ним познакомились.

Алекс тяжело вздохнул и стал смотреть на море. Я решила, что он не хочет об этом говорить, но прошло несколько минут, и Алекс вдруг сказал:

– Давай я расскажу тебе эту историю, если хочешь. Но, предупреждаю, она не из приятных.

– Мне кажется, все истории нашей семьи такие, – я горько усмехнулась. – Я уже привыкла к этому. Если сможешь, расскажи.

– Что ты уже знаешь? – спросил он.

– Что твоя бабушка перед смертью написала письмо Максу, и вы поехали в Америку. А ещё что твоя мать страдала ипохондрией, и тебе запрещали даже гулять.

– Так и есть, бабушка умирала от рака и увидела Макса в шоу. Она написала ему письмо, и в один прекрасный день в нашем доме раздался телефонный звонок. Это был Макс. Он сказал, что узнал о нас от Хельги, и представился нашим дальним родственником. Макс хотел познакомиться лично и настаивал, чтобы мы с родителями прилетели в Америку. Он готов был оплатить наше путешествие. Макс умел убеждать, и вскоре мы сели на большой самолёт в аэропорту Вены, а через восемь часов приземлились в Лос-Анджелесе.

Всё здесь было удивительно для меня. Улицы, наполненные светом и солнцем, ярко одетые загорелые люди, большие машины, пальмы, растущие прямо вдоль дорог, а главное – ощущение нереальной свободы, тот самый американский дух, о котором так много говорили в Европе. Жить здесь, в городе Ангелов, мечтал каждый подросток из нашего класса. А я, самый забитый и самый несчастливый, каким-то невероятным образом сумел оказаться тут. Это было невероятно, и я никак не мог поверить в происходящее.

Герман с семьёй жил в одном из самых престижных районов Лос-Анджелеса, Бель-Эйре, в собственном большом особняке в окружении садов, парков и звёздных соседей. Я никогда раньше не видел такого богатства: мы жили более чем скромно. Мать не работала, а отец всю жизнь занимался наукой. Я смотрел на этот огромный дом, открыв рот, и не верил, что всё это может принадлежать обычному человеку, а не голливудской кинозвезде или известному музыканту. Хотя ни у кого бы не повернулся язык называть Германа обычным – он уже тогда был самый харизматичный мужчина, которого мне приходилось видеть за всю свою недолгую жизнь.

Из аэропорта нас забрал водитель, а в особняке встретил Макс и тут же предложил провести экскурсию по окрестностям. Но мать настояла, чтобы я пошёл в дом, ведь мне вредно было находиться долго на улице. Честно говоря, я был рад избавиться от её постоянной опеки, но так разволновался перед встречей с Германом, что у меня случился приступ астмы. Я смущался и краснел под его пристальным взглядом и стал судорожно искать ингалятор в рюкзаке.

– Что ты хочешь найти там? – спросил Герман строго.

– Ингалятор, – задыхаясь ещё больше, сказал я.

– У тебя астма? – Герман подошёл чуть ближе, положив большую руку мне на плечо.

Мне было страшно. Я не знал этого человека, не понимал, кто он. А его рука казалась обжигающе горячей даже через слой одежды. Я попытался сбросить её и убежать, но Герман удержал меня и сказал властно:

– Стой на месте, я помогу тебе!

Я замер, боясь пошевелиться. А через пару секунд приступ прошёл. Никогда раньше со мной не случалось ничего подобного.

– Ты можешь выбросить ингалятор, он больше тебе не понадобится, – сказал Герман и отпустил моё плечо.

Я смотрел на него круглыми глазами и не понимал, как Герман мог вылечить астму одним прикосновением. Но, несмотря на это, я сразу поверил ему. Верил, потому что чувствовал в нём силу, которой не было ни в отце, ни во мне самом, болезненном, тощем, затравленном подростке, которого избивали на переменах. А ещё, мне страстно хотелось быть таким же красивым, уверенным и жить в таком же большом доме в самом прекрасном месте на земле – Городе Ангелов.

Мы гостили в особняке Германа две недели. Всё это время мои родители провели в компании Макса. Он возил их на студию, показывал, как делают шоу иллюзий, как снимают популярные блокбастеры. Они втроём гуляли по Голливудскому бульвару и Вайн-стрит, разглядывая звёзды на Аллее славы. Макс возил их на «Линкольне» с водителем в прибрежный район Санта-Моника, где загорелые сёрферы катались по волнам, а на широкой полосе песчаного пляжа отдыхали и загорали сливки калифорнийского общества. Я узнавал об этом лишь из рассказов матери, меня не брали с собой. Она опасалась, что долгие прогулки плохо скажутся на моём здоровье. Лишь дважды я покинул особняк.

Первый раз это была поездка в Лос-Анджелесский музей естественной истории, где в монументальном мраморном сооружении с купольной крышей и колоннадой я с трепетом разглядывал скелеты жутковатых динозавров и мамонтов с гигантскими острыми бивнями. А от одного вида скелета Ти-Рекса меня бросало в дрожь так сильно, что я запомнил его зубастую пасть на всю жизнь. А второй раз отец настоял взять меня с собой на экскурсию в Калифорнийский научный центр. Отец был учёным до мозга костей, и он не мог себе представить, как можно побывать в Калифорнии и не посетить этот храм науки.

Всё остальное время я оставался в особняке под бдительным присмотром внимательного и так понравившегося родителям Германа и его племянниц: Лестари и Бяньбы. Эти дни, когда я мог общаться с Германом наедине, запомнились мне едва ли не больше, чем те, когда я выезжал за пределы особняка. Герман давал мне то, что не могли дать родители: знания и умения, которые делали меня тем, кем я так мечтал быть – здоровым, уверенным в себе подростком, который может жить без таблеток и постельного режима. Герман рассказал мне всё о Даре Рода, научил меня медитации и простому комплексу упражнений, которые нужно было делать каждое утро, чтобы Дар раскрылся. Он дал мне, хилому и больному мальчику, возможность стать таким же сильным и ловким, как и он сам, и этот дар я никогда не забуду.

Я боготворил Германа и хотел проводить с ним как можно больше времени. Я жалел только об одном: через пару недель мы должны были уехать из этого рая и вернуться в привычную унылую жизнь. Я знал, что дома продолжатся насмешки, избиения, издёвки, и я никуда от этого не убегу. Я понимал: мать не даст мне дышать без контроля и будет заставлять носить шерстяной свитер даже в тёплый день.

Перед отъездом, когда Макс в очередной раз увёз родителей на прогулку, я был не в духе. Меня всё раздражало, я отказался от завтрака и заперся в своей комнате. Герман понял, что со мной творится неладное, и спросил, в чём дело. Сначала я не хотел ничего говорить, но он убедил всё рассказать. Я объяснил, что стоит мне только вернуться домой, как жизнь снова станет чередой болезней, выдуманных матерью, и я вряд ли смогу продолжить заниматься йогой и медитацией. И значит, мой чудесный Дар пропадёт. Герман пообещал, что разберётся с этим, и сделал невозможное. С того дня мать словно подменили: она больше не пыталась защитить меня от всего на свете. Я до сих пор не знаю, как он это сделал. Возможно, поработала Лестари, но, в любом случае, мать больше не доставала меня опекой.

Вернувшись в Вену, я не просто продолжил занятия йогой, а даже записался в спортивную секцию и через несколько лет стал чемпионом по биатлону среди юниоров. Кажется, это был один из лучших периодов в моей жизни. Я обрёл силу и мог управлять ею по своему желанию.

Через два года Герман с семьёй тоже перебрались в Австрию, поближе к нам. Когда мне было пятнадцать, отец получил предложение работы из Мюнхенского технического университета. Мать с отцом уехали, оставив меня в Австрии на попечении Германа.

Алекс посмотрел на меня, немного помолчал и добавил: