34 ступень

Раньше мне стоило лишь закрыть глаза перед сном, и я чувствовал Твое присутствие. Ты была неотъемлемой частью моей жизни, хоть я и понимал, что слышать голоса не было отличительной чертой нормального здорового человека. Раньше, месяцы и годы назад засыпать в Твоем присутствии было для меня нормой, чем-то, что я считал частью своей повседневности и над чем не хотел особо задумываться. Это было все равно, как засыпать рядом с другим человеком, только в нашем случае никто не перетягивал на себя одеяло и не храпел во сне. Это было чем-то вроде объятия, но это объятие было изнутри. Даже произнося это в своей голове, я знал, насколько нелепо звучал. Более того, я был уверен, что если бы мои близкие были способны читать мысли, то я бы оказался в клинике на пару десятилетий раньше.

Конечно, я знал, что Ты отличала меня от остальных, но я никогда не считал себя больным. Я был другим, и это было бесполезно отрицать, но считать себя сумасшедшим? Об этом я начал задумываться, лишь лежа на слишком мягкой постели клиники, не ощущая Тебя рядом и судорожно осознавая, что вокруг не было ничего, что смогло бы заглушить мысли, которые были опасно близки к зарождению вопросов и сомнений.

***

Первая неделя прошла быстрее, чем я ожидал, и мне удалось привыкнуть к режиму, установленному для меня клиникой настолько, насколько это было возможно. Скорее это было не так связано с моим желанием или умением адаптироваться, сколько с простым и неизбежным обстоятельством, которое заключалось в том, что у меня не было иного выбора. Более того, я не планировал сдаваться, я знал, что должен был выбраться от сюда к Рождеству. Эта цель была для меня ярким светом на противоположном берегу, придающим силы. Это было новым чувством, и я едва ли мог вспомнить, когда в последний раз хотел чего-то настолько сильно. По крайней мере чего-то, что могло быть осуществимо. Впрочем, как оказалось, выполнение осуществимых планов также могло стать далеко непростой задачей.

В среду я позавтракал омлетом с ветчиной и запил его большой чашкой черного чая с лимоном. После этого я принял лекарства и провел некоторое время в библиотеке, все же решив прочитать «Загадочное исчезновение Марии П.». Уже с первых страниц было ясно, что этот детектив не принесет мне ничего большего, чем минутную интригу и сырую подачу персонажей. Кроме того, свою лепту внесла и Лара, выдавшая развязку истории, тем самым практически не оставив простора для воображения. После того, как я прочитал первые две главы, наступило время для моей встречи с доктором.

Доктор Варна был высоким статным мужчиной лет шестидесяти, который обладал неким располагающим качеством. В течение всего нашего разговора он лишь слушал меня и курил сигареты, доставая одну за другой из пачки и придерживая их уголками губ. Смотря на него и на его пристрастие к табаку, я решил задать ему вопрос, который интересовал меня с моих первых минут пребывания в Тихой Долине.

– Доктор Варна, простите, возможно, это глупый вопрос, но могут ли пациенты курить сигареты? – робко спросил я, ощущая себя школьником, который поднял руку, заведомо зная, что над ним будет смеяться целый класс.

– Конечно, пациенты могут курить. Почему бы они не могли? – удивленно спросил доктор, стряхивая пепел в небольшую хрустальную пепельницу. – Более того, если Вы хотите сигарету, то я могу предложить Вам одну прямо сейчас. – Варна наклонился через стол и галантно протянул мне полупустую пачку.

– Спасибо. – Я взял сигарету из пачки и позволил ему ее поджечь, слегка приподнявшись со стула. Ее вкус показался мне слишком горьким, и мне пришлось сдержаться, чтобы не закашлять.

Позволив дыму наполнить легкие, я ощутил легкое головокружение, которое словно растеклось по всему телу. Несмотря на отвратительный вкус, эта минутная легкость все же стоила того.

– Я просто думал, что все вещества, вредящие здоровью и вызывающие привыкание, запрещены на территории клиники, – добавил я с несмелой улыбкой. После первой затяжки сигарета утратила свой эффект и больше не приносила ничего, кроме желания прополоскать горло.

– Все верно, это так, – утвердительно произнес Варна, кивнув головой.

– Но разве сигареты не относятся к этой категории? – Я не уступал своих позиций.

– Вы правы, Патрик, вы, несомненно, правы, но если бы мы запретили абсолютно все, вредящее здоровью и вызывающее привыкание, то нам бы пришлось запретить… – Он сделал небольшую паузу, будто ожидая, что я закончу его предложение, но спустя мгновение решил договорить: – То нам бы пришлось запретить жизнь.

После этого доктор Варна рассмеялся, и я понял его шутку, но она не показалась мне такой уж остроумной. Его юмор во многом походил на одолженную им сигарету. – В голове его идея звучала остроумнее, но в реальности оставляла не более, чем легкое послевкусие разочарования.

После разговора с доктором я отправился на обед, затем принял очередную дозу лекарств, которая, как мне было вежливо объяснено медсестрой, выдавалась только по средам и субботам, и неспешно удалился в свою комнату для отдыха. Проснувшись спустя час, я решил, что мне все же стоило взять в библиотеке какую-нибудь книгу, хоть я и не мог быть уверен, что вообще имел возможность пользоваться подобной привилегией. Возможно, мне разрешили бы взять незамысловатый роман со счастливым концом или же что-нибудь из раздела биографий. К моему удивлению, Лары не оказалось в библиотеке, и это меня огорчило. Мне не хотелось думать, почему ее отсутствие вообще вызывало у меня какие-либо эмоции. Ощущение от подобных мыслей было странным и противоестественным, и я изо всех сил намеривался заменить их любыми отвлеченными идеями. Привязанность не была частью моего нормального мира, так почему же я должен был начинать заботиться о ком-то здесь, – раздалось в моей голове озадаченным эхо.

Засыпая, я пытался заговорить с Тобой, но так и не услышал Твой голос. Я не отличался особым умом, но понимал, что мои лекарства были направлены именно на то, чтобы я перестал Тебя слышать. Что ж, – думал я, – возможно, спустя время, мне удастся убедить себя в том, что все это было лишь болезнью, хоть в это и было бы трудно поверить. Последняя мысль, промелькнувшая в моем сознании, погружающемся в темноту, покинутую сновидениями и мечтами, было то, что Тихая Долина должна была быть поистине хорошей клиникой, если мне потребовалось всего лишь несколько дней для того, чтобы начать допускать возможность того, что Тебя была способна убить пара пилюль.

Четверг был более богат на эмоции и новые впечатления. Вероятно, виной тому была групповая сессия и количество людей, которые в тот день решили поделиться своими мыслями. Я вновь увидел Лару, сидящую через несколько стульев от меня, но в этот раз за все время она не произнесла ни слова. Вместо этого значительную часть времени заняли высказывания, или как мы называли это здесь, «дружеские секреты» Дори, молодой женщины, ежедневно носящей джинсовый комбинезон и собирающей свои кудри в высокий пучок, обрамленный яркой красной резинкой. Также своими секретами решил поделиться Высокий мужчина, чье имя я упустил во второй раз. Он сетовал на свои странные сны, которые ему в последнее время было все труднее отличить от реальности.

Третьим человеком, который ощущал необходимость посвятить остальных в свои личные обстоятельства, был мужчина, которого я не встречал раньше. Он был не из тех людей, которых можно было легко забыть или не заметить в толпе. Зайдя в комнату, он сражу же начал представляться остальным участникам нашего небольшого шабаша и галантно поцеловал руку Эммы при знакомстве. Его звали Ларс, по крайней мере так он представился Эмме, при этом говоря настолько громко, что любой находящийся в комнате мог без труда его расслышать.

Что за имя было Ларс или, может, это была его фамилия? Это настолько не укладывалось у меня в голове, что даже начинало немного злить, и я ощущал стук в висках, предвкушая приближение мигрени. Как оказалось позже, Ларс был художником, и это был его творческий псевдоним, который, по его словам, стал для него настолько естественным, что он уже с трудом мог вспомнить свое настоящее имя. Подобное заявление показалось мне неправдоподобным и претенциозным и напоминало об актёрах одной роли, которые настолько вжились в свое единственное амплуа, что оно стало их новой личностью. Точнее, даже не личностью, а пустой оболочкой, сотканной из напускного образа и желания произвести впечатление.

– Что привело тебя к нам, Ларс? Чем бы ты хотел сегодня с нами поделиться? – дружелюбно обратилась к нему Эмма.

– О, ничего серьезного. – Он улыбнулся и посмотрел по сторонам. – Небольшая депрессия и пара творческих блоков. – Он развел руками, и его лицо приобрело невинное выражение, что выглядело весьма странно, учитывая его возраст.

Я не мог сделать точный прогноз относительно того, сколько ему могло быть лет, но он явно не был юношей. Несмотря на то, что в его темной, почти черной шевелюре, нельзя было разглядеть ни единого седого волоса, что-то в его чертах выдавало наличие опыта. Его узкие темные глаза в уголках расходились несколькими ровными стрелками морщин, а подбородок был довольно опущенным и плавно переходил в шею. Его вряд ли можно было назвать привлекательным в привычном смысле этого слова, но что-то в нем притягивало взгляд. Возможно, свою лепту внес его весьма экстравагантный наряд. Клиника не заставляла своих постояльцев носить то, что я обычно видел в фильмах про психиатрические больницы, утверждая, что человек привыкал к своей одежде и во время процесса лечения чувствовал себя более комфортно, находясь в том, что он носил в повседневной жизни. В то время как я сидел в темно-синих джинсах и белом поло, Ларс, судя по всему, чувствовал связь с окружающим миром через свою ярко-красную рубашку с широкими длинными воланами вместо рукавов, и, хоть я был не силен в вопросах моды и стиля, она скорее напоминала мне блузу. Его выбор брюк был не менее необычным – на нем были черные кожаные штаны, расклешенные к низу, из-под которых едва выглядывали острые носы ботинок. Наверняка для этой обуви существовало иное, более точное, название, о котором я и не догадывался. Он сидел, закинув ногу на ногу и сложив обе руки на коленях, демонстрируя несколько крупных колец с камнями красного и зеленого цветов, которые, я был убежден, не были драгоценными.

Вопреки своему эпатажному внешнему виду и разговорчивости в начале сессии, Ларс вел себя тихо и лишь понимающе кивал, пока другие пациенты делились своими «дружескими секретами». Так же, как и на предыдущих сессиях, я по-прежнему не испытывал желания делиться с группой, и дело было даже не в том, что я не хотел признавать свою болезнь. Скорее мне попросту было нечего рассказать, потому что пока что в Тихой Долине со мной не произошло ничего, что можно было бы считать стоящим внимания. Конечно, я понимал, что суть терапии заключалась в ином. Мы должны были делиться не только актуальными событиями, но и вещами, которые привели нас сюда, но к этому я не был готов.

Пообедав курицей с овощами и рисом, я принял свои лекарства и направился в комнату, решив начать читать книгу, которую накануне одолжил в библиотеке. Как выяснилось, выбор художественных книг с зелеными и желтыми точками, относящимися к доступной мне категории литературы, был весьма скуден. В связи с этим я выбрал антологию японской живописи, повествующую о развитии данного вида искусства с периода Эдо по и современность. Моим основным мотивом при выборе не был интерес к культуре, в частности к японской живописи, а скорее то, что мне показалось, что именно эта книга могла бы помочь мне быстрее засыпать по ночам. Открыв ее на первой странице, я ощутил неподдельную грусть. Кто-то наверняка потратил долгие годы жизни, собирая материал на длинных пятьсот страниц и воплощая свои идеи в жизнь, и все для того, чтобы какой-то недалекий человек, находящийся в психиатрической клинике, использовал ее в качестве снотворного.

В пятницу была запланирована моя первая встреча с семьей. Я бы не сказал, что как-то особенно ждал этого момента. Во-первых, мы виделись в этот понедельник, когда моя мать и отец привезли меня в Тихую Долину. В обычной жизни мы могли не видеться месяцами, и это не казалось странным, ведь в конце концов, они жили за городом, и в моем представлении было достаточно того, что мы созванивались раз в пару недель. Во-вторых, наши отношения всегда были напряженными, а ввиду последних событий и вовсе приобрели оттенок злости и некого отторжения. – Я был зараженной клеткой организма своей семьи. Тем, что по понятным причинам скрывали перед миром, и от чего решили избавиться при первой же удобной возможности. Конечно, все было немного сложнее, и даже я, человек, который по всем существующим параметрам был не совсем в своем уме, не мог не видеть в этом доли собственной вины.

Позавтракав, я направился на рецепцию намереваясь узнать, какое время было отведено для посещений. Рецепционист, которым на этот раз оказался мужчина со строгими усами, но приветливой улыбкой, сообщил мне, что посещения проходили с полвторого до четырех. Более того, уточнив мое имя и проверив что-то на листе бумаги, он добавил, что кто-то из моей семьи уже звонил в клинику и сообщил, что прибудет около двух часов. Эта информация принесла с собой одновременно тревогу и облегчение. Как минимум я знал, во сколько мне стоило ожидать визит и имел возможность подготовиться. Правда, я не знал, в чем бы могла заключаться данная подготовка. Одна лишь мысль о том, что я мог увидеть Софи, заставляла меня цепенеть.

Поинтересовавшись у мужчины, мог ли я позаимствовать у него сигарету, я вспомнил о сигарете доктора Варны, и решил, что это было не самой лучшей идеей. Рецепционист оказался проворнее моей нерешительность. Он вежливо кивнул и достал пачку из тумбочки, держа зажигалку наготове.

Выйдя на улицу, я направился к одной из ближайших скамеек аллеи. Ощутив на коже тепло осеннего солнца, я откинулся на деревянной спинке, наблюдая за деревьями, обрамленными желтой листвой. Лишь в тот момент я понял, что впервые вышел на улицу за все время нахождения в Тихой Долине. Наслаждаясь тишиной, прерываемой лишь шелестом редеющих крон, я решил, что сделаю прогулки или хотя бы редкие случаи нахождения вне четырех стен своим ежедневным ритуалом. Будучи в городе, я не был особым любителем природы, но сейчас я не имел доступа к иным развлечениям.

Увидев свою мать, выходящую из машины в начале третьего, я не был удивлен. Я чувствовал облегчение и, возможно, едва ощутимую грусть, но никак не удивление. Из всех членов семьи у нас с ней были наиболее близкие отношения или, может, она просто была способна закрывать глаза на мои чудаковатости немного чаще остальных. Раньше человеком, видевшим во мне особенность вместо отклонения, была моя сестра, но это, несомненно, теперь было в далеком и невозвратном прошлом.

Крепко меня обняв, моя мать достала из багажника спортивную сумку и передала ее мне, сообщив, что там были «необходимые вещи до ее следующего посещения». В соответствии с правилами Тихой Долины, все, что было передано пациентам семьей, было обязано пройти досмотр. Оставив сумку на рецепции, я вернулся на улицу, и мы начали нашу неспешную и молчаливую прогулку по вымощенной тропинке, ведущей в небольшой парк, прилегающий к территории клиники. Все это время моя мать держала меня за локоть, плотно прижимаясь ко мне своим телом, но не поднимая глаз. Я знал, что рано или поздно одному из нас придется заговорить, но я был благодарен ей за эти минуты тишины, когда она просто была рядом.

– Как твои дела? – спросила она, когда мы наконец остановились и сели на одну из деревянных скамеек. Ее голос показался мне уставшим, но, возможно, это была лишь подавляемая грусть.

– Неплохо, – спешно ответил я, не особо задумываясь над вопросом.

– Я знаю… – Она остановилась на мгновение, будто продумывая, что ей стоило сказать дальше, но, посмотрев на нее, я увидел, что она изо всех сил сдерживала слезы. – Я знаю, что это не лучшее решение, но это лучшее заведение, которое мы смогли найти. – Она положила руку мне на колено и отвернулась в сторону.

– Мам, – я приобнял ее за плечи, – я знаю, что это было самым разумным решением в данной ситуации. На самом деле, здесь есть все необходимое. У нас есть библиотека с приличным выбором книг и, посмотри, я даже немного поправился за эти несколько дней. – Стараясь натянуть улыбку, я похлопал себя по животу, хоть и понимал всю нелепость собственной лжи.

– Патрик, я лишь хочу, чтобы тебе стало лучше. – Увидев ее взгляд, в котором любовь была перемешена с тем, что напоминало жалость, я вдруг вспомнил, почему не делился с ней своими проблемами.

Она была добрым и понимающим человеком, более того, она была сильной, но каждый раз, когда я видел этот взгляд, что-то внутри меня надламывалось и заставляло уходить в себя, туда, где я не мог причинить другим боль. Все еще обнимая ее за плечи, я пытался вспомнить, когда в последний раз стал причиной улыбки на ее лице. Когда мне в последний раз удалось стать причиной ее гордости? Конечно, я не мог быть уверен, что хотя бы раз вызвал в ней это чувство.

– Мне будет лучше. Вот увидишь, к Рождеству я уже буду совсем здоров.

Мой тон был решительным, хоть мы оба и знали, что мое состояние было немного сложнее, чем перелом руки или сезонная простуда. В лучшем случае я бы провел остаток своей жизни на таблетках и под пристальным контролем моего окружения и врачей. В худшем – я бы остался вечным постояльцем Тихой Долины или, и это я боялся даже представить, когда моя семья решила бы отторгнуть меня насовсем, – обитателем обычной психушки с железными решетками на окнах и электрошоком вместо групповой терапии. Именно поэтому я должен был приложить все имеющиеся силы для того, чтобы вовремя выбраться отсюда.

Вскоре после того, как наше недолгое свидание было окончено, наступило время очередной, новой для меня, терапии. Я был крайне удивлен тому, что она проходила на открытом воздухе, потому что что-то подобное вовсе не вписывалось в мои представления о том, что составляло лечение больных психиатрическими расстройствами. Хотя что вообще за эту неделю казалось мне обычным? Тихая Долина была отдельным миром со своими правилами и устоями, и мне стоило привыкнуть к этому, не тратя время и силы на вопросы и сомнения. Я понимал, что лучшим решением было сделать себе одолжение и просто плыть по течению и следовать этому было бы не так сложно, если бы я знал, в какую реку это течение приведет в конечном итоге.

Голос мужчины в белом костюме свободного, почти воздушного кроя, был спокойным, но внушительным. Его длинные седые волосы, собранные в низкий хвост, мирно покачивались под натиском теплого сентябрьского ветра, пока он неспешно прохаживался вдоль наших неорганизованных рядов. Своим видом он напоминал мне японского сэнсэя, будто соскочил со страниц Антологии японской живописи. Его вид, само его присутствие не вязалось с реальностью, и я ощутил легкое покалывание в животе, сопровождающееся головокружительной легкостью. Пожалуй, данное чувство можно был считать восторгом, хоть я едва мог причислить себя к категории людей, легко подверженных подобным эмоциям.

Оглядываясь по сторонам, я безуспешно пытался оценить количество присутствующих. В отличие от прочих групповых занятий здесь скорее всего находились все пациенты клиники в полном составе. Тем не менее мне удалось различить пару-тройку знакомых лиц. Я заметил Ларса, который в этот раз был одет более скромно и тем самым был способен затеряться в толпе. Я также увидел Лару, которая сидела в своём привычном положении, слегка склонив голову вперед и закрывая лицо черными блестящими волосами.

Данная терапия заключалась в том, что мы должны были научиться правильно дышать. По словам белокурого старика, это позволило бы нам освободиться от тревожащих мыслей и негативных эмоций и сосредоточиться на том, чтобы было по-настоящему важно. Пытаясь имитировать правильные вдохи и выдохи, я сидел с закрытыми глазами и был настроен более чем скептически. Не то чтобы я считал подобные практики бесполезными, но, по моему убеждению, они были более пригодны для людей, жаждущих найти просветление и перейти на новый уровень сознания. В то время мы были людьми, которые стремились достичь весьма ординарного уровня сознания и вряд ли претендовали на большее. Вдобавок ко всему, меня отвлекала Дори, которая сидела рядом и, выдыхая, издавала звуки, похожие на лошадиное ржание. Пристально посмотрев в ее сторону, я осознал, что мне не оставалось ничего другого, как попросту смириться с данным обстоятельством. При этом я немного завидовал ее непосредственности, хотя может, она и вовсе не имела понятия о своеобразности собственного дыхания. В любом случае для меня это служило поводом для зависти. Зависть в психиатрической лечебнице – если это не было истинным определением горькой иронии жизни, то я не мог представить, что могло бы им быть.

После того, как мы научились дышать, нас ожидал следующий и главный шаг. Он заключался в том, что мы должны были попробовать заглушить собственные мысли и сосредоточиться на одной-единственной идее. «Это может быть приятное воспоминание из детства, любимый фильм, путешествие, в котором вы побывали с близкими, или даже лицо вашего супруга или близкого друга», – проинструктировал нас старец. «Если вдруг вы почувствуете, что из ваших глаз текут слезы, не стоит переживать или стыдиться. Таким способом вы отпускаете плохое, освобождая место для новых и светлых событий».

Сконцентрировавшись на собственном дыхании и пытаясь игнорировать Дори, я представлял в уме чистый белый лист. Множество мыслей, начиная тем, что будет на ужин и заканчивая осознанием того, что скорее всего по истечению моих небольших каникул, мне придется искать новое место работы, пытались вписать себя на него, и в ответ я направлял все имеющиеся усилия, чтобы построить высокие стены, оберегая воображаемую бумагу. Постепенно гул внутри моего сознания утих, и мне не осталось ничего иного, как прокручивать внутри себя то, что выбирал мой мозг. Я ощущал себя зрителем в кинотеатре, смотря фильм, на который только я мог купить билет. Только я мог купить билет на фильм, но в то же время не имел ни малейшего представления о его жанре, главных персонажах и возможной концовке. «Своеобразная лотерея для себя от себя же самого», – было последним, о чем я успел подумать перед тем, как на экране начала прокручиваться пленка.

Мне было десять или около того, недавно был мой день рождения, и родители купили мне новый велосипед, именно ту модель, о которой я мечтал. Был выходной, кажется, суббота, и я катался неподалеку от дома, наслаждаясь жарким июльским днем. Ты сидела сзади, и хоть я и не мог этого чувствовать, но точно знал, что ты держалась за мою талию, чтобы не упасть. Ты сказала, что это был самый красивый велосипед, который Ты когда-либо видела, и что Ты надеялась, что однажды Тебе купят такой же. Я рассказывал, почему я хотел именно эту модель, и пытался убедить Тебя, что Тебе непременно купят такой же велосипед или даже лучше. «Тогда, когда другие смогут Тебя увидеть», – сказал я. Мы с Тобой так заговорились, что я не заметил ветку на дороге и, не успев повернуть руль, упал. Я не столько переживал из-за велосипеда, сколько боялся, что Ты поранилась. Хоть я и не мог видеть Тебя, тогда я был убежден, что Ты могла чувствовать вещи не меньше меня. Ты не произнесла ни слова, но Ты и так всегда была сильнее и выносливее меня, потому что, увидев свое содранное колено и почувствовав острое жжение, я завыл, но все еще сдерживал слезы, потому что не хотел расплакаться перед Тобой. Ты спросила меня, в порядке ли я, и я ответил, что все было хорошо, «всего лишь небольшая царапина». Все еще сидя на дороге, я ощутил, как что-то прохладное обдало мое колено, и я знал, что это была Ты, потому что тогда был безветренный день и не колыхнулся ни один лист деревьев, аллеей выстроившихся вдоль моей улицы.

Я поблагодарил Тебя и услышал гудок велосипеда – это был мальчик, который жил по соседству. Он был на один класс старше меня, но выглядел намного взрослее. Видимо, я не заметил его сразу, потому что все еще продолжал разговаривать с Тобой. Повернувшись в его сторону, я увидел, как он крутил пальцем у виска, закатывая глаза и тихо посвистывая. «Патрик уже совсем того», – произнес он, вертя головой и едва смотря в мою сторону, после чего поехал дальше. Ты сказала мне, что он дурак и что не стоило обращать на него внимание, и это меня успокоило и придало силы для того, чтобы встать. Я увидел, как из дома выбежала моя мать, которая, судя по всему, увидела произошедшее, выглянув в окно. На ней был фартук, и я знал, что она готовила обед. Подбежав ко мне, она схватила меня за плечи, и я ощутил дрожь в ее руках. «Патрик, с тобой все в порядке?» – спросила она, тревожно рассматривая меня озабоченным взглядом. Я кивнул и, хромая, направился в сторону дома.

После того, как моя мать посадила меня на стул на кухне и оттащила велосипед на крыльцо, она обработала мое колено и перевязала его бинтом. «Я же просила тебя быть осторожнее», – раздосадовано произнесла она, помешивая обед, кипящий в кастрюле. «Я знаю, мама», – виновато сказал я, опустив глаза в пол. «Я не заметил ветку а когда ее увидел, то было слишком поздно, и мы упали». – Я все еще смотрел в пол и чувствовал, как слезы скатывались по моим щекам. «Мы? Патрик, но ты же катался один!» – почти закричала она, повернувшись ко мне. Подойдя и взяв мое лицо в руки так, что мне не оставалось ничего другого, как смотреть на нее в упор, она произнесла: «Патрик, мы же говорили об этом, ты слишком взрослый для воображаемых друзей. Мы обсуждали это уже не раз!». Руки матери сдавливали мои щеки всей силой едва сдерживаемого ею отчаяния.