34 ступень

«Я боюсь умереть безумным», – сказал Высокий мужчина с седыми усами. «Я боюсь, что моя жена со мной разведется», – поделился Низкий мужчина с залысиной. Затем наступила моя очередь для откровений. Сжимая шар в ладони, я решил, что первая мысль, пришедшая мне в голову, была самой верной. «Я боюсь, что со мной действительно что-то не так», – тихо произнёс я.

– Что ты имеешь в виду? – недовольно буркнул Высокий мужчина. – Мы здесь, а значит, с нами что-то не так.

– Возможно, это правда, – неуверенно согласился я, – Но я не считаю себя безумным.

– А кем ты себя считаешь? – поинтересовался Низкий мужчина, недоверчиво глядя на меня исподлобья.

– Я думаю, что я лишь человек, который запутался, но я определённо не считаю себя психом. По-вашему, псих бы смог закончить один из лучших университетов страны с отличием и распоряжаться многомиллионными инвестициями? – Я ждал их ответа, поочередно переводя взгляд с одного на другого. – И я думаю, что нет, – триумфально заявил я, разведя руки в стороны и бросив шар сторону Высокого мужчины.

– У всех нас были жизни, и не самые плохие, – многозначительно заявил Высокий мужчина. – Не думай, что ты один добился чего-то там снаружи. – Его слова заставили меня почувствовать себя так, будто я находился в тюрьме, и плотный комок засел у меня горле, вынуждая отойти к небольшому столу около двери и налить стакан воды. «Там снаружи», – повторилось эхом в моих мыслях.

– Да, и у многих все еще есть жизнь, – добавил Низкий мужчина, который, скорее всего, промолчал бы, если бы его соратник не вступил со мной в диалог.

– Я не говорю, что жизнь за пределами… этого… была и есть только у меня. Я просто считаю, что мои проблемы находятся в немного другой сфере.

Сказав это, я увидел приближающуюся фигуру Эммы и резко перевел тему.

– Итак, что насчет того, чего бы мы хотели достичь за время нашего нахождения в Тихой Долине. – Моя улыбка была настолько натянутой, что даже ребенок смог бы распознать скрывающееся за ней притворство. Стоя за нашими спинами, Эмма лишь одобрительно улыбалась, а, точнее, поднимала уголки губ, потому что остальные части ее лица оставались неподвижны.

Как оказалось, Высокий мужчина надеялся, что сможет поправиться ко дню выпуска своего внука из университета, который был запланирован на май следующего года. Низкий мужчина был более оптимистичен в своих прогнозах и рассчитывал вернуться к своей жене уже к Рождеству. Я же промямлил что-то вроде «сейчас трудно сказать, чего именно я хочу от лечения и пока что не знаю, когда смогу вернуться к своей семье», что, кажется, удовлетворило Эмму. Завершив свою небольшую фальшивую речь, я ощутил непреодолимую сонливость, словно был не в состоянии держать глаза открытыми, да и вообще находиться в вертикальном положении. Вспомнив о том, что утром я получил щедрую порцию лекарств, я решил поддаться этому дурманящему чувству. Извинившись перед Эммой, я вышел в коридор, неуверенными шагами направляясь к своей кровати, находившейся в одной из множества комнат в левом крыле одноэтажного, но довольно большого особняка, выглядевшего подозрительно хорошо для того, чтобы быть психиатрической лечебницей.

«Как прошел твой день?» – Ты застала меня врасплох, пока я готовился ко сну, расправляя кровать, которая за время моего отсутствия была аккуратно заправлена горничной. Твой голос звучал спокойно, что было приятным изменением. Я уже и не мог вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали просто так, без причины, а не потому, что я упорно пытался разрушить собственную жизнь.

– Ничего особенного, обычные будни психопата. – Мой ответ показался мне весьма остроумным.

– Мне определенно нравится твое расположение духа.

– А я определенно рад, что Ты решила порадовать меня своим появлением. – Лежа в кровати, я все же решил, что, несмотря на обстоятельства, этот день проходил гораздо лучше моих ожиданий.

Ты ничего не ответила, но я знал, что Ты все еще была рядом. Я всегда ощущал Твое присутствие, даже если Ты не говорила ни слова. Не то чтобы в комнате становилось холоднее или вдруг начинали мигать электрические лампочки. Нет, с Твоим появлением не были связаны никакие внешние изменения, но мое сердце начинало биться немного чаще.

– Что Ты думаешь обо всем этом? О моем нахождении здесь… – я осторожно подбирал слова, хоть и знал, что Ты не была обидчива.

– Важно то, что об этом думаешь ты.

Это был глупый вопрос с моей стороны. Конечно, Ты бы не сказала мне, что это было правильно или нет, потому что для Тебя все происходящее было вне подобных категорий. «Ничто не хорошо и ничто не плохо», – как-то давно сказала Ты, но я все же считал, что подобная мудрость была едва ли применима в практичной жизни.

– Я не знаю, что я об этом думаю. Все твердят мне, что я болен, и вот я здесь, в психиатрической клинике, говорю с Тобой. Что же мне стоит думать по этому поводу?

– Возможно, ты здесь именно поэтому. – Твой голос начинал отдаляться, превращаясь в бархатный шепот, и я знал, что вскоре Ты меня покинешь.

– Я не понимаю, что Ты имеешь в виду.

– Возможно, ты здесь для того, чтобы понять, кто ты.

***

Когда я проснулся, мне потребовалось некоторое время для того, чтобы сообразить, где я очутился. Комната, в которой я находился, не была похожа на часть психиатрической клиники, нарочито напоминая самый обычный номер любого заурядного отеля, в которых мне доводилось останавливаться во время рабочих поездок. Вместо пустых белых стен и постели с матрасом из стальных пружин, я проснулся на просторной кровати под пуховым одеялом, заправленным в пододеяльник светло-зеленого, почти мятного цвета. На стене напротив меня висела картина, изображающая пейзаж деревушки, как мне показалось, находящейся где-то на юге Франции, а под ней располагался массивный письменный стол из красного дерева. Хоть он и отличался по стилю от платяного шкафа, но все же выглядел так, как будто мог быть частью приличной спальной или гостиной. Этот стол мог быть частью любой спальной или гостиной любого нормального дома, но никак не психиатрической лечебницы. Сонно осматривая свое новое убежище, едва освещенное отголосками уличных фонарей, я поймал себя на странном ощущении. Тревога, колющая изнутри, заставила меня усомниться в собственной удаче, нашептывая, что под фасадом нормальности могло скрываться что-то более бесчеловечное, чем впивающиеся в спину пружины и решетки на окнах.

Было достаточно изучить один из буклетов, красующихся на высокой стойке рецепции для того, чтобы понять, что Тихая Долина не являлась психиатрической лечебницей. Конечно, по сути, она ею была, но администрация заведения предпочитала название «клиника». Тем самым она скорее всего старалась убедить своих постояльцев и их семьи в том, что в нахождении здесь не было ничего постыдного. Если кто-то оказался здесь, то лишь потому, что он или она находились в трудном положении или проходили тяжелым жизненным этапом, а не потому, что слетели с катушек. Подтверждением моему предположению служил и официальный лозунг клиники: «Каждому порой нужна помощь для того, чтобы найти равновесие». Эта приободряющая фраза сопровождалась картинкой, на которой был изображен акробат, стоящий на канате на одной ноге и сосредоточенно пытающийся удержать равновесие. Я бы соврал, если бы не признал, что это было лучшей рекламой, которую я видел в своей жизни. Изобразить жизнь, как что-то вроде натянутого каната, который способен пересечь лишь человек со специальными навыками и тренировкой, что могло быть умнее? Странно, что они не выбрали именно этот образ в качестве официального логотипа.

Помимо изощренной рекламы, Тихая Долина также славилась весьма нескромными расценками. То, что отделяло нас, ее постояльцев, от людей, находящихся в городской психбольнице, была круглая сумма, которую мы, а, точнее, наши семьи были готовы отдать за лечение. И в этом случае политика клиники была безукоризненной. Ее идея заключалась в том, что каждый человек имел потенциал для выздоровления, и задача персонала заключалась в том, чтобы обнаружить этот потенциал и помочь ему пробиться наружу. По мнению местных докторов, именно это было критическим и ключевым моментов в процессе лечения – найти баланс в психическом состоянии клиентов. Здесь не было больных – это слово было под запретом, чем-то практически возведенным в ранг нецензурной речи.

Клиника прилагала немалые усилия для того, чтобы время пребывания ее клиентов или пациентов (данное определение было допустимо) было как можно более комфортным и, цитируя буклет по условиям проживания, «практически не отличалось от нормальных условий и соответствовало привычному стандарту жизни». Что ж, с этим действительно было трудно поспорить, ведь внешне моя комната действительно соответствовала «привычному стандарту». Несмотря на то, что после пробуждения меня наполнило странное чувство, оно вряд ли было вызвано интерьером. Интерьер служил не более, чем декорацией, на фоне которой я увидел тонкий пластиковый браслет на своем запястье, подтверждающий то, что я был далеко от дома, в чужой постели, а моими соседями были психически неуравновешенные люди. Хотя возможно, кто-то из них был таким же, как и я, лишь странным человеком с проблемами, которые каким-то образом отвечали диагнозу серьезного заболевания.

Посмотрев на будильник, стоящий на прикроватном столике, я обнаружил, что было чуть больше восьми часов вечера. Меня предупредили, что из-за лекарств мой режим сна мог стать непредсказуем, и, заснув днем, я мог проснуться под ночь. «В течение первых недель вам может казаться, что вы потерялись во времени, но не стоит переживать. Вскоре у вас выработается более менее стабильный режим», – произнесла медсестра перед тем, как выдать мне первую порцию лекарств. Тогда я не предал услышанному особого значения. Тогда я не придавал особого значения ничему из того, что было мне сказано. Что уж тут и говорить о непредсказуемом режиме, ведь происходящее и так представлялось мне одним невнятным сном, граничащим с самым что ни на есть зловещим кошмаром.

Я лежал в кровати на протяжении долгих минут, не зная, имело ли вовсе смысл с нее вставать. Когда я приехал сюда впервые для того, чтобы лишь посмотреть на клинику, меня убедили, что клиенты, относящееся к моей, как выразился молодой мужчина с идеально ровными зубами и пронзительными глазами фисташкового оттенка, группе, могли свободно перемещаться по зданию. Единственным значимым ограничением являлось то, что мне было запрещено покидать мою комнату после девяти часов вечера. Что я мог сделать снаружи, к чему не был способен в собственной комнате, – это оставалось неясным.

Включив торшер, располагавшийся рядом с будильником, который, как мне было сказано, я был обязан заводить на семь часов утра, я размышлял о том, что мог бы с легкостью вытащить из него лампочку, разбить ее и перерезать себе горло. Не то чтобы я относился к этому типу сумасшедших. Как минимум я должен был отдать себе должное в том, что никогда не пытался причинить физический вред себе или окружающим. По крайней мере, я никогда не сделал бы это намеренно. Каждый психически больной был немного похож на актера в том смысле, что располагал своим амплуа, трюками, заставляющими удерживать внимание публики, и физический вред не входил в список моих приемов. Тем не менее какое-то время я продолжал смотреть в сторону торшера, представляя, как острие стекла впивалось в горло, пуская кровь на мои плечи, рубашку и, возможно, даже на картину с французским пейзажем. Перебирая в мыслях эти образы, я не обнаружил в них ничего настолько прельщающего, что заставило бы меня задуматься о смене собственного амплуа.

Все еще лежа в кровати, я продолжал раздумывать над тем, стоило ли мне встать и пройтись в холл или в библиотеку, или же лучшим решением было просто остаться под одеялом и попытаться уснуть. Второй вариант был почти невозможен ввиду того, что я проспал около четырех или пяти часов и ощущал себя абсолютно отдохнувшим. Я мог бы попробовать усыпить себя чтением, но при спешном сборе вещей не смог выбрать ни единой книги. В тот момент литература была последним из того, что пересекало суматошный ход моих мыслей.

Помимо отсутствия книг, в моей комнате не было телевизора. Могло ли это каким-то образом зависеть от типа комнаты? Я бы вовсе не был удивлен, если бы в клинике, как и в обычном отеле, существовала возможность выбрать комнату в соответствии с определенной ценой. «Стандартный номер или люкс?». «Хватит и обычного», – в моем воображении именно так мог звучать диалог между администрацией Тихой Долины и моей семьей.

В тишине, которая будто начинала обретать очертания и давить непосильной тяжестью, я решил отправиться на небольшую прогулку по зданию клиники. В конце концов, я мог взять книгу в библиотеке или же постараться утомить себя настолько, что снова смог бы отойти ко сну. На тот момент я не видел лучшего решения.

Коридоры также оказались далеки от моих представлений о психиатрической больнице. Несмотря на то, что я прохаживался по этим коридорам вчера вечером и даже сегодня днем, я лишь сейчас осознавал, насколько они напоминали часть обычного дома, большого дома с множеством комнат и дверей. На высоких табуретах стояли вазы со свежими цветами, а на стенах висели карты и плакаты с мотивационными фразами вроде «Все заживает со временем» и «Это работает, если ты позволишь этому работать». Подобное сочетание показалось мне не столько безвкусным, сколько странным, как будто главной задачей ответственного за это сумбурное оформление было заполнить как можно больше места на стенах. Портреты неизвестных мне людей, что-то, что напоминало рисунки самих пациентов, глянцевые плакаты, – ничто не было забыто при украшении бесконечного коридора, соединяющего жилую часть здания с холлом.

Свет в коридоре был включен, но я не мог отделаться от ощущения, что нарушал правила. В конце концов, в летних лагерях коридоры тоже были круглосуточно освещены, но это было скорее для того, чтобы вожатым было легче распознать нарушителей. Являлся ли я нарушителем? Согласно инструкциям, полученным во время ориентационной прогулки, нет, но ощущение, что я переступал определённые границы, не давало мне покоя, нервно щекоча изнутри и заставляя то и дело оборачиваться назад.

Страх быть обнаруженным улетучился, уступив место неожиданному осознанию. Осознанию того, что ранее, во время групповой сессии, я невольно солгал, но даже этого не заметил. Я сказал, что мой отец был серьезно болен, что было так же далеко от правды, как Земля от Марса. На самом деле физическому состоянию моего отца мог позавидовать любой мужчина его лет. Тем не менее я почему-то солгал об этом, и в тот момент мои слова казались мне частью моей реальности. Возможно, я хотел, чтобы это было правдой. Возможно, я был настолько обозлен на жизнь и на своих близких, что подсознательно желал им бед. Осознание этого имело горькое послевкусие, поистине мерзкое ощущение. Как будто внутри меня кто-то перемешал зубную пасту с апельсиновым соком.

Идя по коридору, угнетенный послевкусием, напоминающем рвоту, я обнаружил себя в холле и, приветливо улыбнувшись рецепционистке, почти не обратившей на меня внимания и ответившей вымученной и уставшей ухмылкой, я направился в южное крыло клиники. К счастью, мне не пришлось менять свой курс для того, чтобы найти библиотеку, – она находилась в конце коридора, сразу за «личной комнатой», предназначенной для встреч с посетителями, и столовой, которая к тому времени уже была закрыта. В библиотеке на меня нахлынул запах старой типографической краски и дерева – идеальный аромат для помещения, отведенного для книг. Медленно прохаживаясь вдоль стеллажей, почти упирающихся в потолок, я мельком просматривал названия книг и имена авторов. Я не мог отрицать, что Тихой Долине удалось собрать весьма внушительное собрание произведений, покрывающих различные эпохи и жанры литературы. Не то что бы я был большим экспертом, но я любил читать. Звук голосов литературных героев в моей голове навевал умиротворение, а шелест страниц создавал ощущение действия. Для меня читать книгу было как снимать кожуру с фрукта – глава за главой я отсчитывал страницы, приближаясь к цели, становясь ближе к сути. Так было до того, пока я не променял тихие вечера на шум баров в центре, с их неизменным однообразием и полнейшим отсутствием какой-либо претензии на смысл.

Как мне показалось, размещение книг на полках не поддавалось никакой из знакомых систем. Биографии выдающихся личностей соседствовали с романтическими историями, а поэзия граничила с литературой прошлого столетия. Кроме того, между ними то и дело виднелись книги с довольно зловещими названиями. Конечно, я мало понимал в литературе и еще меньше в психологии и психиатрии, но вряд ли местным пациентам стоило читать произведения под названием «Убийство в особняке» или «Загадочное исчезновение Марии П.». Кстати, название второй книги звучало весьма интригующе, и я решил взять ее с собой. Достав массивный роман в твердой обложке со стеллажа, я продолжил свой небольшой тур.

Размышляя над тем, было ли мне позволено позаимствовать любую из приглядевшихся книг, я заметил фигуру, сидящую на одном из четырёх массивных высоких кресел, обитых коричневой кожей. Мой первоначальный инстинкт твердил, что стоило развернуться, отметить взятую мною книгу на рецепции и удалиться восвояси. В то же время меня одолевало любопытство. Мне не требовалось прикладывать много усилия для того, чтобы сделать несколько шагов вперед и узнать, кем была эта загадочная персона, которая так же, как и я, парадоксально для этого места, не могла уснуть в начале девятого вечера. Остановившись на расстоянии порядка десятка метров от тускло освещенного силуэта, я пытался разглядеть человека, сидящего в кресле, который казался мне знакомым. Я не мог различить очертаний лица, скорее это было лишь едва уловимое и никоим образом не обоснованное чувство.

– Очень неудобно читать, когда кто-то за тобой наблюдает, – раздался голос из кресла. Это был женский голос, который действительно был мне знаком, но ее лицо все еще было обращено в книгу, а длинные темные пряди волос закрывали лицо.

– Я извиняюсь, я просто зашел за книгой, – неловко ответил я, собираясь развернуться и как можно быстрее выйти из библиотеки.

– И какую книгу ты выбрал? – Лицо моего спонтанного собеседника все еще было неподвластно моему зрению.

– «Загадочное исчезновение Марии П.», – произнес я, замерев на месте.

– Ее тело было похоронено на заднем дворе после того, как ее убила ее старшая дочь, – ответил мой загадочный собеседник. – Я читала ее в прошлом году.

Теперь я мог разглядеть лицо, освещенное тусклым светом высокой лампы, расположенной рядом с креслом, и узнал молодую девушку, которая присутствовала на моей групповой сессии несколькими часами ранее. Не задумываясь, я направился в ее сторону и сел в кресло рядом с ней.

– Возможно, тебе не разрешат взять ее с собой, – проговорила девушка, чьего имени я не помнил, не сводя с меня пристальный взгляд.

– Кто запретит мне взять ее с собой?

– Рецепционисты. Они решают, какие книги ты можешь одолжить, а какие нет, – отрывисто произнесла она, все еще держа в руках открытую книгу. В отличие от ее отрывистой манеры речи, ее взгляд был настойчив, и, как мне показалось, за все это время она даже ни разу не моргнула.

– В моей комнате нет телевизора, и мне нужна была какая-нибудь книга, читая которую я смог бы уснуть. – Мои слова звучали как оправдание, и возможно, в каком-то роде это было именно тем, что я делал. Я пытался оправдать свой выбор.

– Посмотри на корешок книги, там есть цветная точка. Если тебе откажут с этой книгой, то даже не пытайся взять что-то с этим цветом, – монотонно сказала она.

– Ты здесь давно? Прости, я забыл твое имя. – Все это время она смотрела на меня исподлобья.

– Лара. Мы были вместе на групповой сессии сегодня. – Она сохраняла отрывистую манеру в своих ответах. – Давно ли я здесь? – Она посмотрела в сторону, поджав тонкие губы. – Это зависит от того, как считать. Давно ли я тут в общем или в этот раз? – Ее голос звучал так, будто она пыталась решить сложную математическую задачу, на которую до сих пор никто не смог найти ответ. Кожа на ее лбу сложилась в глубокую гармошку, и на мгновение она превратилась в совершенно другого человека, в кого-то гораздо старше и опытнее, в кого-то, кто не раз сталкивался с отчаянием и болью.

– Ты была здесь несколько раз? – Этот вопрос мог быть опрометчивым, но мой собеседник определённо вызывал во мне все больше любопытства. Я лишь надеялся, что не показался чрезмерно прямым или, чего хуже, грубым.

– Два раза до этого. Это третий равнодушно произнесла Лара, посмотрев на меня и тут же опустив голову вниз, устремив взгляд на страницы открытого романа.

– И как успех с нахождением внутреннего баланса? – иронично поинтересовался я, хоть ирония и не была присуща моей сути. По крайней мере, ирония не была частью моей сути, не подпитанной чрезмерным употреблением алкоголя.

– Как видишь, не очень, – огрызнулась она.

– Прости, я не хотел тебя расстроить. – Мой голос звучал сухо и неубедительно.

– Единственные, кого это расстраивает, – это мои родители. – Возможно, это было лишь плохое освещение, но мне показалось, что Лара немного улыбнулась.

– Что ты читаешь?

Я понимал, что имела в виду Лара, но не был готов к тому, чтобы она делилась со мной подробностями своей жизни. При благоприятном раскладе я должен был быть дома уже к Рождеству, а где-то в начале февраля смог бы вернуться в свою квартиру и к тому, что считал нормальной жизнью.

– Я читаю о величайших маневрах Второй мировой войны, – отвечая, она вновь уставилась в книгу, наклонив голову настолько низко, что, даже сидя рядом, я не мог видеть ее лица.

– Это немного тяжеловато для чтения перед сном, ты не находишь? – Я старался звучать как можно дружелюбнее.

«До закрытия библиотеки остается десять минут. Если вы планируете взять какую-либо книгу к себе в комнату, пожалуйста, пройдите на рецепцию», – прозвучал голос рецепционистки, которая стояла в дверях и произносила фразу, которую ей скорее всего приходилось повторять каждый вечер.

– Что ж, кажется, мне пора идти. – Я улыбнулся в сторону Лары, которая к тому моменту будто забыла о моем присутствии, и направился к выходу.

Как и предсказывала моя собеседница, выбранная мною книга не входила в категорию тех произведений, которые я мог читать в своей комнате. «Вы можете выбрать книгу с желтым или зеленым кругом на корешке», – терпеливо объяснила мне девушка на рецепции, хоть я и видел, что моя дерзость в выборе литературы выводила ее из себя. Ее губы слегка припухли, а на щеках показался еле уловимый румянец, но при этом ее голос оставался абсолютно лишенным эмоций. Решив с ней не спорить, я отдал ей книгу и направился обратно в свою комнату, проходя по уже знакомым озаренным светом коридорам. В этот раз я встретил санитара, который выходил из одной из комнат. Увидев меня, он, кажется, на мгновение удивился, но быстро собрался и кивнул в мою сторону в знак приветствия. Я ответил ему тем же жестом и продолжил свой незамысловатый маршрут, лишь иногда останавливаясь на несколько секунд для того, чтобы рассмотреть картины на стенах. Чем дальше я углублялся в коридор и приближался к собственной комнате, тем больше меня наполняло осознание того, что мне предстояло провести в этом месте минимум три месяца. Три месяца было более чем предостаточно для того, чтобы подробно рассмотреть шедевры, которыми могла похвастаться Тихая Долина. Будто решив оставить часть картин на потом, я опустил голову вниз и лишь двигался вперед, стараясь сконцентрировать свои мысли на темно-синем ковре, моих белых кедах и желании принимать все происходящее за хоть и временную, но все же норму существования.

Умывшись и приняв душ в собственной ванной, которая была частью того, что все еще до боли напоминало гостиничную комнату, я снова лежал в постели с выключенным светом и пытался представить, как будет выглядеть моя новая «нормальная жизнь». Каждое утро и вечер я буду пить таблетки. Видимо, сегодня, я проспал прием медикаментов, и персонал посчитал это добрым знаком, а, может, просто махнул рукой и решил закрыть на это глаза. По вторникам и четвергам я буду присутствовать на групповых сессиях с Эммой, по понедельникам и средам у меня будут личные консультации с доктором Варной, моим ведущим психиатром, по пятницам – визиты семьи и антистрессовые терапии, о которых я пока что не имел ни малейшего представления.

Наверное, в какой-то степени я должен был быть благодарен. Я должен был быть благодарен за то, что моя семья жила в достатке, а не работала на заводе за минимальную зарплату. Кроме того, большинство людей с моим диагнозом часто оставались на улице, не имея силы и должную поддержку для того, чтобы справиться с реальностью и всеми вытекающими из нее последствиями. Тут я, конечно, сделал в уме небольшую пометку, напомнив себе, что мой диагноз не был до конца правдивым. Точнее, он отвечал определенным параметрам с точки зрения науки, но не учитывал один простой фактор, который заключался в том, что голос в моей голове не был воображаемым. В конце концов, даже сам доктор, который поставил мне диагноз, не был до конца уверен в причине моих странностей. По его словам, посторонние голоса чаще всего ассоциировались с шизофренией, но у данного заболевания имелся и ряд других симптомов. «Дело в том, что посторонний голос непременно влечет за собой ряд определённых проявлений, которые не наблюдаются в вашем поведении. Вы способны выполнять ежедневные функции и, насколько мне известно, прекрасно справляетесь со своей работой», – таково было его озадаченное заключение. Тем не менее доктор все же утвердился в собственном диагнозе после того, как узнал, что я злоупотреблял спиртным.