Видят ли березы сны

– Не бойся, ты не смотри что он пьян, он честно признаться, и трезв то не бывает, но дело свое знает, не хуже трезвого как стекло. Он работал в столице, но случились там некие события, о коих, я и сам честно признаться толком не знаю, в общем осужден он был, сюда сослан как каторжный, но как срок его вышел, он возвращаться не стал, да здесь и остался. Но дело он свое знает, не тревожься, уж если кто и поможет, то только он.

Вдруг доктор, словно услышав, что о нем говорят, выглянул из комнаты больного и спросил: – Кто поможет сделать перевязку?

Анна стремглав бросилась на помощь. С большим трудом им удалось перебинтовать рану. При каждом движении Николай глухо стонал и хотя был в сознании, глаза его были плотно закрыты, а сам он молчал. Ни бранного слова, ни жалобы, только стон, тихий безнадежный стон.

Проинструктировав, что и в какое время давать больному и как часто менять повязку, он знаком пригласил ее выйти.

В коридоре уже толпился народ, тут и Нина Терентьевна подоспела и прислуга выглядывала из коридора и девочки, которым строго настрого велели идти спать, стояли поблизости, и приказчик Николая – Григорий. Глаза его были печальны, и едва сдерживали крупные мужские слезы.

– Рано глубокая, – начал доктор, – боюсь, до утра не доживет, зовите лучше батюшку, от меня проку тут мало, – с этими словами, понурив голову, он развернулся, горько сгорбился под тяжестью дурных вестей, вестником которых он был поневоле, и незаметно ушел.

В комнате умирающего было тяжко и мрачно, казалось время здесь остановилось, Николай, лежал с закрытыми глазами, но не спал. Скользнув к постели, опустившись на колени Анна прильнула щекой к его холодной и влажной руке, и тихие слезы отчаяния и бессилия наконец вырвались на свободу, то были слезы безмолвия.

Николай словно очнулся, и зашевелил рукой, неловко погладив ее по лицу. Она прильнула губами к его ладошке, вложив в этот поцелуй все те чувства, которые испытывала, но не могла выразить словами.

– Поплачь, поплачь голубка, от слез тебе станет легче.

– Как же ты можешь думать сейчас обо мне, всхлипывая, прошептала она, я здесь, со мной ведь ничего не случилось. Плачу я или нет, какой в этом прок, неужели же ты думаешь, мне горше, чем тебе, что есть мои сентиментальные страдания, перед твоими, истинными.

– Значит, дела мои плохи, – заключил он спокойно, как будто что-то само собой разумеющееся.

– Нет, что ты, не то я хотела сказать, глупая я глупая, ты выкарабкаешься, с тобой будет все хорошо. Обещаю, я здесь, я с тобой, я не дам тебе уйти, и она вцепилась руками в его ладонь, будто бы спасая его от падения в черную бездну.

– Ну же, не бойся, голубка моя, ласково погладил он ее по ладони. Нет нужды лгать, я и сам все чувствую. Помогите ка мне лучше лечь немного повыше. Вот так, верно, вот так удобнее, – каждое слово давалось ему с большим трудом, после сказанного он снова зашелся кашлем, так что пришлось с минуту помолчать, пытаясь с ним справиться.

– Смерть неотвратима, смерть неизбежна в этой жизни моя голубка, неужели ты думаешь, нам было бы легче расставаться через тридцать или сорок лет, проведенных вместе? Случилось это сейчас, или случись через много зим, едва ли было бы легче, – он вновь замолчал, справляясь с кашлем, – Даже самая счастливая история любовь неизбежно имеет несчастный финал. Финал, голубка моя, он потому и финал, что не бывает счастливым.

– Не говори так, это моя вина, – рыдала Анна, – если бы не я, может ничего бы этого не случилось.

Он с трудом поднял руку и ладонью провел по ее лицу, пытаясь, толи утешить толи запомнить ее образ, – Боюсь, это было предопределено много лет назад, в тот миг, когда я встретил тебя с этими нелепыми кудряшками. Ни ты, ни я, ничего в нашей судьбе не решаем, так случилось, стало быть, так должно было случиться, а теперь ступай, пусть поторопят священника и позови ка Степан Михайловича, мне надобно кое о чем с ним потолковать.

– Но…

– Не возражай, и обещай исполнить мою последнюю просьбу, верно и в самом незавидном положении существуют добрые моменты, – попытался пошутить Николай, но улыбка лишь скривила его губы.

То было венчание со вкусом траура. От огня свечей и запаха лекарства, в комнате было душно и дурно, а лица присутствующих будто восковые. Не только Николай, но и Анна едва ли осознавали происходящее в полной мере. От бессилия ей хотелось кричать, рыдать, бесноваться и неистово кататься по полу, но вместо этого она сидела будто окаменевшая, с застывшими в глазах слезами.

– Обручается раб Божий, Николай рабе Божией Анне во имя отца, и сына, и Святого Духа…

На миг ей стало дурно от страха, словно щупальца вечной пустоты тянулись и к ней, собираясь забрать с собой. Но это ведь был он, ее Николай, и даже находясь на пороге смерти, он оттеснит ее от темноты пусть и ценою жизни, и она поднесла к губам его руку, так что холодный метал обручального кольца, почти обжег ее горячие губы.

Таинство было окончено. Они вновь остались одни.

– Хочу, чтобы ты не считала связанной себя какими либо обязательствами или узами со мной, с живым или умершим. Я так поступил, лишь только для того, чтобы ты смогла получить мое наследство, и хотя ты заслуживаешь большего, боюсь, все же то малое, что я могу тебе отдать, лучше, чем ничего. И если уж я не могу подарить тебе любовь, я хотел бы подарить тебе свободу. Может не сейчас, но через годы ты поймешь, свобода лучше любви, свобода важнее любви.

Анна хотела возразить, поспорить, уверить его, что это не так, что она будет вечно любить его, но какой в том прок. Разве слова важны. Все что она может сделать для него, это не покидать ни на секунду, быть с ним до самого конца, пока плоть не остыла, а грудь вздымается дыша.

Больше им сказать друг другу было нечего. К утру, как и сказал доктор, его не стало.

Три дня прошло с похорон. Только сейчас Анна пришла в себя, ровно настолько, чтобы хватило сил отправиться в путь. За эти дни она так много приобрела и так много потеряла. Багаж с вещами был по-прежнему так мал, что хватило лишь одной дорожной сумки. Багаж опыта же стал так велик, что едва умещался в ее голове.

Прощаться было просто и вместе с тем сложно, в жизни даже к дурному привыкаешь. Анна, будто заключенный, собирая вещи и выходя на свободу или больной, выписываясь из лазарета, с грустью обернулась в след, стараясь запечатлеть и сохранить в памяти то место где было столько бед и вместе с тем самых важных открытий жизни, к коим бы она никогда не пришла, если бы судьба была к ней благосклонной.

Словом, Анна была рада свободе и в равной степени огорчена, расставаясь с местом и людьми, навеки поменявшими ход ее жизни. Впрочем, события той ночи изменили не только ее, но и других. Будто это была именно та драматическая развязка, которая была необходима, ибо своей грандиозностью и трагизмом отрезвила, а за одним и успокоила всех.

Наконец экипаж тронулся. Фигура Степан Михайловича, Нины Терентьевны, воспитанниц, прислуги стоящей поодаль, становились все меньше и меньше, пока совсем не исчезли. Она последний раз еще раз помахала им вслед, глубоко вздохнула и отвернулась. Последняя страница этой книги была перевернута и возвращаться, пусть даже в воспоминаниях, не имело смысла. Впрочем, к воспоминаниям стоит возвращаться только если они несут в себе добро, с дурными же, следует поступать так как они того заслуживают, оставить, стереть и не воскрешать, как бы ни был велик соблазн поступить иначе, дабы не отравить свою душу ядом сожалений. Ибо как бы ты не поступил тогда, с прожитыми годами, тебе будет казаться, что ты сделал не то и не так. Вряд ли, возможно идти вперед, без конца оборачиваясь назад.

Ровный стук колес увозил ее в новую жизнь, подле сидел притихший пес, «Счастливчик», напротив – приказчик Николая, Георгий, старательно избегавший встретиться с ней взглядом, впрочем, она была не против. В его холодных голубых глазах все эти дни читалась горечь и немой укор. В бричке стояла тишина, тогда как в городе царила непривычная суета. Дорога шла мимо причала, где и в обычные дни было многолюдно и шумно, но сейчас тревожный гул и шум стояли такие, что едва можно было расслышать даже свой голос.

– Что здесь случилось? – спросила Анна.

Георгий будто очнулся и посмотрел на нее, – Разве вы не знаете, мы как раз вчера обсуждали это?

– Нет, я ничего не слышала.

– Что ж, не мудрено, вам, верно, было не до того, знаете ли, дожди были такие, что все местные речушки в верховье вышли из берегов, там же подтопило несколько деревенек и постоялых дворов, но и этого ей оказалось мало, скоро большая вода и сюда дойдет, люди спешно покидают район причала, спасают что могут. Хотя…сомневаюсь, чтобы у них было что спасать, – сказал он, обводя глазами царящую вокруг бедность.

Анна только сейчас обрела способность видеть и слышать чужое горе, до той степени ее собственное заполнило все ее мысли. Воистину человек в горе и глух и слеп.

Анна увидела и затопленные кусты черемухи на болоте, только набравшие цвет, и оттого тяжелыми гроздьями свисающие над черной бурлящей рекой.

Лесопилка и скотобойня, находившиеся ближе всего к реке, уже были затоплены, рядом стояла толпа любопытствующих зевак, состоящих в основном из голодранцев, промышлявших по обыкновению на причале в поисках легкого заработка, а теперь завороженных, несущимися потоками тяжелой мутной и грязной воды.

Переселенцы, живущие в обветшалых деревянных бараках, вновь вынуждены были держа в руках свой убогий скарб сорваться с места и искать новый кров.

Через несколько часов вся низина и причал и хибары и эти гроздья черемухи на болоте все будет сметено водой и затоплено. А люди, будто муравьи из разоренного дома, вновь двинуться в поисках новой, и как они надеяться лучшей жизни.

Смотря на всю эту суету жизни, перед глазами Анны возникла одинокая могилка Николая, в тени гибких ветвей вислой плакучей березы, мирно покачивающийся от легкого дуновения ветра, будто убаюкивая и оберегая вечный сон. Сон, который видят только березы.

Эпилог

Всего лишь через несколько лет не станет Империи, в которой разворачивалась представшая перед читателем история любви. И как тогда, бурлящей быстриной темных и опасных вод сотни тысяч людей будут сметены революцией. Лишь единицы вынесет на берег невредимыми и нетронутыми.

Что касается судьбы героев, по большей части участь их оказалась незавидна. Степан Михайлович Кузнецов с женой и дочерьми, вопреки своему звериному чутью, самонадеянно упустил тот день и тот час, когда еще можно было спастись. В марте 1920 года с семьей по поддельным документам в повозке со скотом, пытаясь выбраться из захваченного большевиками города в Харбин, был раскрыт, схвачен и арестован. И в июне 1920 года после всех бесчинств, сотворенных с ним людьми, тихо скончался в полном одиночестве на узенькой кровати тюремной больницы города N-ск, аккурат, с окнами, выходившими на парадный вход его особняка, где он прожил так мало и так много, где был горестен и счастлив попеременно.

Нина Терентьевна, лишенная статуса, денег, дома, истерзанная и сломленная скиталась по улицам города до осени, а с первыми заморозками, когда последние лебеди улетели на юг, ее не стало.

Татьяну же наоборот ждало прекрасное будущее, став к двадцати девяти годам председателем комбеда, добилась тех высот о коих и мечтать при царском режиме не смела.

Что касается судьбы Анны, то одни говорят, что после революции она так и осталась в Петербурге и до самой своей смерти преподавала безупречный французский, другие же утверждают, что видели, как она села на паром с билетом в один конец и со всеми другими страждущими, лишившимися в одночасье и Родины и прошлого, отплыла не то в Америку, не то во Францию, сие обстоятельство доподлинно неизвестно.