Первенцы

Они оба понимали, что этому не бывать, но Марко кивнул.

– Я тоже.

Как только госпожа Тильбе отошла в сторону, его осторожно тронула за рукав Берта Ольшанская. Позади нее маячила дочь.

– Мы были поражены вестью о смерти вашего брата… Гельмут ведь… В таком молодом возрасте… А между вами всего год разницы… Трудно даже представить, ведь и мой сын… Потеря… А вы были на войне…

Марко не слушал, но и уйти просто так не мог: госпожа Берта не отпускала его рукав. Она говорила так долго, что он начал подумывать предложить ей вина или сделать что угодно другое, лишь бы прекратить это.

– Моя дочь Ветта всей душой желает узнать о ваших приключениях из первых уст…

По выражению некрасивого лица Ветты стало вполне ясно, что ничего такого она не желает. Собрав волю в кулак, Марко сделал попытку вежливо улыбнуться – по всей видимости, неудачную, потому что во взгляде девушки отразилась плохо сдерживаемая брезгливость. «Да и хрен с тобой, голодранка», – подумал Марко и перестал строить из себя благовоспитанного аристократа.

О чем-то подобном наверняка подумала и Ветта, потому как, стоило госпоже Берте предусмотрительно удалиться на почтительное расстояние, разговор вдруг начал клеиться сам собой. Марко задал тон:

– Чего она хочет?

Молодая госпожа Ольшанская тяжело вздохнула, как уставшая батрачка.

– Присмотритесь как следует и догадайтесь сами.

Марко догадался.

– Сколько вам? Двадцать три?

– Девятнадцать. Вас учили, что не следует задавать такие вопросы женщине?

Он посмотрел в сторону тридцатилетней Нишки Тильбе, которая выглядела на все сорок пять.

– Вы еще не женщина, а меня учили более нужным вещам.

– Например, – едко уточнила Ветта, – крушить черепа?

– В том числе. А вы? Что должно побудить меня взять вас в жены?

– Как насчет моей земли?

– Земли вашего брата, – едко уточнил Марко, – на которой ничего не растет.

– По меньшей мере три человека из разных концов владения видели его мертвым, – без всякого выражения сказала Ветта. – Вырастет, если будут деньги, чтобы хорошо платить батракам.

– Мои деньги и ваша земля?

– Кажется, таков был план, но я могу переспросить у матери.

Он буквально ощутил на затылке тяжелый взгляд Берты Ольшанской. Свида пустится в пляс от восторга.

– Не стоит.

– Так вы согласны?

Марко пожал плечами.

– А вы?

Может быть, юная Ветта не так представляла себе брачное предложение, но приняла его с явным удовлетворением.

Дурак

Пьяницу вырвало. На его счастье, рядом раскинул пожелтевшие веточки шиповниковый куст, и мужчина почти не рисковал упасть в только что порожденное месиво. Тем не менее запах стоял невыносимый. Пьяница полагал, что несет от его нестиранной рубахи, но все равно попытался вдохнуть свежего воздуха.

И все-таки далеко от шиповника он не ушел: запнулся о корягу и рухнул в траву. С трудом поборов соблазн уснуть, сел и огляделся. Увидев поодаль одиноко стоящее дерево, он вдруг вспомнил, что это его дерево, и земля, на которой оно стоит, – тоже. «Это ж ольха, – вдруг понял мужчина, – а я Ольшанский». Немного посидев и смирившись с этой неожиданной мыслью, Войцех окончательно протрезвел.

До усадьбы оказалось рукой подать, но он вспомнил, по какой причине покинул родные места полтора года назад, и подбирался потихоньку, стараясь не разгибаться в полный рост. «Если Гавра жива, она приютит, – надеялся Войцех. – Может, отвесит затрещину, но точно накормит». Знакомая с детства тропинка в тени осиновой рощицы привела его почти к самому дому. Старая Ольха, казалось, изменилась с тех пор, как Войцех сбежал: перестала разваливаться. Протерев глаза, он узнал в здоровенном парне, колющем дрова, своего слугу Сташа. А где Сташ, там и старуха Гавра.

Она нашлась сама собой: гавкающее ворчание слышно издалека. Войцех проскользнул мимо Сташа к сараю, из которого доносился старушечий лай, и, не заходя внутрь, полушепотом позвал ее по имени. Когда она продолжила ворчать, позвал снова. И вдруг Гавра замолкла. Увидев ковыляющую из полутьмы старуху с занесенным над головой топором, Войцех чуть не выдал себя с потрохами всей округе. К счастью, видела и соображала Гавра все еще очень неплохо.

– Господинчик Войцех, – охнула она тихонько, за что ему захотелось расцеловать кормилицу в морщинистые щеки. – Мы ж тебя…

– Знаю, знаю, Гавра, – перебил Войцех. – Мне нужна твоя помощь. Не говори матери.

– Живой, совсем как живой, – не унималась старуха, – и не ждали уж…

– Мне нужна твоя помощь, – повторил он. – Я не спал пару дней и не помню, как давно ел.

Гавра прищурилась, оглядев его с несколько оскорбительным недоверием.

– Воняешь ты, господин, как вечерняя корчма. Что, без закуси?

Вместо ответа Войцех глубоко и очень тяжело вздохнул. Старуха махнула на него костлявой рукой.

– Сиди, принесу. Поспишь тут, в сарае. Сташу тебя покажу, чтоб не пугался.

Гавра исполнила обещание. На вяленое мясо с хлебом и самую обыкновенную воду Войцех набросился, как голодный зверь. Глухой громила Сташ издал что-то вроде ликующего возгласа, увидев господина уплетающим еду в сарае, но тут же получил тычок от Гавры и снова затих. Немного успокоившись и наконец почувствовав себя как дома, Войцех попросил:

– Будь добра, позови Ветту, как солнце сядет. Только она спасет меня от матери.

Старуха посмотрела на него, как на безумца, требующего снега в летнюю жару. Войцех даже перестал жевать.

– Как же мне, господинчик, ее позвать? Я уж не такая прыткая, чтоб к закату до Кирты пешком дойти. А Сташа не пошлю, он госпоже Берте нужен.

Войцеха передернуло.

– До Кирты? Ветта в Кирте?

– Год уж скоро. Замужем она там.

Оставшееся мясо он спрятал за пазуху, потому что кусок в горло больше не лез. «Утром, – решил Войцех. – Я придумаю, что делать, но только утром». Сташ принес ему ветоши, постелить на землю, и блудный господин Ольшанский провалился в сон. Ему привиделся жалобно и протяжно ревущий осел.

С рассветом Гавра принесла сырое яйцо на завтрак. Войцех схватил ее за руку, пока не ушла, и спросил:

– Ветта вышла за Марко Ройду?

– А за кого ж еще, – усмехнулась старуха, – старший-то покойник.

Войцех сглотнул и с трудом выдавил:

– Что стряслось с Гельмутом?

– Удар, говорят, хватил, – спокойно ответила Гавра.

– Сердце?

– Да мне-то не докладывают, – разозлилась она, – за что господ удар хватает, за руки ли, за ноги ли. Поди да спроси, мать тебя там не достанет.

Именно так Войцех и поступил. Ни во что в мире он не верил, кроме любви и заступничества сестры.

Гавра снабдила господина какой-никакой снедью, бурдюком воды и привычным тычком под ребра. Шагать до Кирты порядочно: с непродолжительными перерывами на перекус Войцех добрался до темноты. Замок угрожающе вырастал перед глазами, почти такой же старый, как колдовская ольха. По левую руку, далеко внизу, мирно шепталась с камнями Подкиртовка. Вдоль берега по направлению к замку шла служанка с полным ведром.

– Добрая женщина, – негромко окликнул Войцех и подошел ближе, убедившись, что она его заметила. – Ты живешь в Кирте?

– А тебе-то что? – презрительно бросила она, цепким взглядом оценив его внешний вид.

– Твою госпожу зовут Ветта?

Служанка поморщилась с еще большим отвращением, но ответила:

– Может, и так.

– Я ее брат, – рискнул Войцех. Женщина едва не уронила ведро от изумления. – А ты ведь прачка, верно? Твое имя Ли… Ла…

– Лянка, – выдохнула она. – Лянкой меня звать, господин. Вам в замок нужно? Так я вас провожу, идите со мной…

– Постой, – попросил он. – Мне нужно к сестре, но так, чтобы не попасться на глаза твоему господину.

Лянка прищурилась, совсем как Гавра. Но задавать вопросов не стала. Войцех пытался вспомнить, когда видел ее в последний раз и почему знает – или раньше знал – ее имя, но Лянка шепотом велела не отставать и пошла вперед, так раскачивая округлыми бедрами, что никакие мысли в голове не задерживались. Она провела его через совершенно незаметный ход: в темноте Войцех даже не сразу понял – они уже в стенах Кирты. Он услышал, как справа фыркнул конь, а потом Лянка вручила потрепанный плащ.

– Тут есть капюшон. Госпожа Ветта внутри, по лестнице и налево. Если не там, то ужинают с господином. Кого-то встретите – говорите, что вы новый батрак из Митлицы, задержались в полях и не хотите потемну брести домой. А лучше бы вам никого не встретить.

Он кивнул и набросил на плечи плащ. Но стоило натянуть капюшон, как Войцех встретился взглядом с до смерти напуганным мальчишкой. Они одновременно попятились. Войцех обернулся, чтобы позвать Лянку, но она его опередила.

– Гашек, милый, – ласково сказала прачка, погладив мальчика по голове, – не бойся. Помнишь, ты спрашивал, откуда берутся дети?

– П-помню, – еле слышно выговорил Гашек, не отводя глаз от ночного гостя.

– Помнишь, что я тебе ответила? – Она блеснула глазами в сторону Войцеха. – Ты же не станешь мешать Лянке делать ребеночка?

Гашек совершенно точно никому не хотел мешать. Нежно потрепав его волосы, прачка отпустила мальчика, подождала, когда он скроется за конюшнями, и указала на дверь, ведущую к лестнице.

– Торопитесь, господин. О конюшонке не тревожьтесь, он покладистый и взрослых слушается. Идите же. А я не сомкну глаз, чтобы сразу помочь, если кто-нибудь вас поймает.

Уходить прямо сейчас Войцеху ужасно не хотелось, но он пообещал себе, что поблагодарит Лянку позже – и как можно скорее. Сначала нужно поговорить с сестрой.

На лестнице и в коридоре ему повезло: он проскользнул незамеченным. Повернув налево, Войцех увидел приоткрытую дверь. Он подкрался, чтобы заглянуть в щель, но не успел – из комнаты послышался знакомый голос:

– Чтоб тебя!

У Войцеха потеплело на сердце. Это ругалась Ветта. Он толкнул дверь и снял с головы капюшон. Она уронила незаконченную вышивку на пол. Едва он закрыл дверь и приложил палец к губам, Ветта ахнула и чуть не закричала, но вовремя прикрыла рот обеими руками.

Тут ахнул уже Войцех. Его сестра, которую он и не надеялся увидеть замужней женщиной – не в последнюю очередь по той причине, что пропил все приданое, – оказалась на большом сроке беременности.

– Что ты здесь… Как ты… Живой! – отрывисто выдохнула Ветта.

Она хотела встать, но Войцех усадил ее обратно в кресло и крепко взял за руку.

– Ветта! – позвали из коридора. – Ты идешь?

– Иду, сейчас! – крикнула она и шепнула: – Это Марко. Я…

– Замужем, – кивнул Войцех. – Довольно очевидно. Хоть и несколько… неожиданно.

Ветта улыбнулась и сжала его ладонь.

– Я должна выйти к ужину, – прошептала сестра, когда он помог ей подняться. – Будь здесь. Вернусь – обо всем расскажешь.

Когда Ветта ушла, появилось время, чтобы немного осмотреться. Похоже, эту комнату подготовили к родам: широкая кровать, слишком большая для одного человека, но в самый раз для молодой матери, вокруг которой хлопочет вся женская прислуга. Во время скитаний Войцеху дважды доводилось видеть, как появляется на свет ребенок – Гавра, наверное, сказала бы, что примета хорошая.

Напротив кровати стояло кресло с высокой спинкой, в котором Ветта рукодельничала и читала: стопка маленьких книжек лежала на столе у холодного камина. Из любопытства Войцех открыл один из ящиков этого стола и тут же вспотел. На верхнем листе приводился список карточных долгов с подписями, кому и сколько, а поверх всего этого другим почерком: «Оплачено». Должник везде значился один и тот же – господин Гельмут Ройда.

Войцех захлопнул ящик, повернулся лицом к двери, прислонился к столу и не шевелился, пока не пришла Ветта. Она впустила в комнату тощего белого кота, осторожно прикрыла дверь и, попросив брата помочь, медленно уселась в кресло. Он шепотом спросил:

– Твой муж ничего не заподозрил?

– Я сказала ему, что уснула за работой и увидела хороший сон, – весело ответила Ветта. Она, казалось, все еще не верила своим глазам. Войцех тоже оглядывал ее с любопытством. В голове не укладывалось, что эта молодая женщина с красивой прической и огромным животом, обтянутым тканью дорогого платья, – его маленькая дурнушка-сестра. – Он уже уснул, а комната управляющего внизу. Можешь не бояться. Ну же, с самого начала. Куда ты пропал?

Войцех сел на кровать напротив ее кресла. Она не торопила, пока он собирался с духом.

– Если честно, я просто сбежал. Испугался. Наложил в портки, как последний трус. Я и есть последний трус.

– Перестань, Войцех. Что случилось?

– Я убил человека.

Ветта сжала подлокотник. Долго молчала, глядя будто сквозь Войцеха большими глазами. Потом коротко спросила:

– Кого?

Он зажмурился.

– Гельмута Ройду.

– Этого не может быть, – возразила она. – Он умер от…

– …удара, я слышал, – перебил он, с силой потерев веки, чтобы прогнать воспоминания, шевелящиеся перед глазами ожившими картинами. – Если точнее, от нескольких ударов булыжником по голове.

Ночь стояла беззвездная. Кирта спала безмятежным сном, пока в бывшем кабинете Гельмута Ройды из темноты появлялся его призрак.

– Войцех… – наконец произнесла Ветта. – Не думала, что ты на такое способен.

– Я был мертвецки пьян.

– Это не оправдание.

– Знаю, – с горечью отрезал он. – Я знаю.

– Рассказывай, – велела ему сестра. – Теперь я должна знать все.

И Войцех рассказал.

Корчма «Под каштаном», деревня Заречная, год тысяча сто тринадцатый от Великой Засухи. Стол под открытым небом, где любой желающий может попробовать партию в «осла и батрака», крайне азартную карточную игру: играть в нее принято вне стен корчмы, чтобы во время драки нанести поменьше ущерба. Батрак забирает выигрыш, осел остается запивать горечь поражения всем, что ему наливают, тратя еще больше денег. Войцех Ольшанский, проигравший уже дважды за вечер, отчаянно ищет реванша. Оппонент, закутанный в серый плащ, приходит неожиданно и соглашается на самую смелую ставку.

– Только не будем затягивать, – предлагает он. – Скоро начнется ливень.

Войцех требует еще эля, привлекая к себе внимание троих оставшихся посетителей корчмы – они садятся поближе, поглазеть на последнюю партию, потому что внутри заведения уже пусто, а жена корчмаря прибирает к закрытию. Оппонент действительно не затягивает: не успевает Войцех осушить кружку, как его снова объявляют ослом.

– Закрываемся, – говорит корчмарь, пока «батрак» собирает деньги в кошель.

Начинает накрапывать дождь. Войцех в ярости, подозревает, что его обманули. Посетители и корчмарь испаряются, остается лишь серый плащ соперника. Войцех следует за ним по пятам через рощу, пока «Под каштаном» не скрывается вдалеке за плотной завесой ливня. Тогда «осел» останавливает «батрака», развернув за плечо, и без лишних слов бьет его кулаком по лицу.

Игрок падает, не успев сгруппироваться от неожиданности, но Войцех с ним еще не закончил. Он не помнит, откуда в руке берется камень и почему кровь и мозг человека в сером плаще растекаются по луже. А потом понимает, что знает его, и знает очень давно. Войцех трезвеет, роняет камень и бежит так далеко, как может, пока не перестает узнавать местность.

– Довольно об этом, – тяжело вздохнув, попросила Ветта. – Я теперь укрывательница, и мне нужно время, чтобы привыкнуть. Лучше расскажи, где ты был.

– Везде, – задумчиво ответил Войцех. – Исходил все до самых границ Берстони. А может, не бывал дальше владений Тильбе. Я пил, Ветта, пил постоянно и так много, чтобы забыть, кто я такой и что натворил. Иногда у меня получалось. Это были хорошие времена. Потом кто-нибудь как следует колотил меня за долги или просто под настроение, все вставало на места, и приходилось пить опять.

– Почему ты вернулся сейчас?

– Если бы я знал. Помню, я хотел прикинуться незаконным сыном одного умершего землевладельца и пойти в академию искусств в Бронте, но по дороге попал в корчму и очнулся на сеновале в Митлице.

– Наверняка с женщиной.

– К сожалению, без.

– Ты был в Ольхе?

– Не внутри. Кажется, дела там стали получше.

– Не зашел? Правильно. Мать могла бы тебя прикончить. Дела… Марко помогает припасами и деньгами, потому что она не захотела бросать усадьбу. Там Сташ и Гавра, а я иногда приезжала, пока было можно. Ближе к родам ее привезут сюда.

– Ты выглядишь счастливой, – заметил он.

Ветта опустила глаза и улыбнулась.

– Потому что я счастлива. Марко… оказался не таким, каким я его представляла. Ну, помнишь, о нем всякое говорили… «Крушитель Черепов» и прочее. Но он хороший человек, правда. Заботливый хозяин и муж. Только спит сидя, почти не раздеваясь. К этому я до сих пор не привыкла.

Кот потерся о ее ноги, выпрашивая ласки. Ветта пригласила его к себе на колени и стала похожа на воплощенный сюжет выпускной работы школяра художественной академии.

– Я уйду, – решительно сказал Войцех, почувствовав, что должен это сказать. – Пусть считают меня покойником. Не хочу мешать тебе жить.

– Останься, – просто и ласково попросила Ветта. – Я ужасно по тебе скучала. А еще послезавтра день моего рождения. Нельзя пропускать двадцатилетие любимой сестры.

На следующее утро она рассказала мужу о возвращении брата, и они встретились лицом к лицу. Перед этим Войцех и Ветта условились объяснять столь долгое его отсутствие потерей памяти: ну, бывает же, стукнули по голове в пьяной драке. Все прошло не так страшно, как он ожидал: седой, пугающе спокойный Марко Ройда лишь кивнул и сделал вид, что не заметил протянутой руки обретенного родственника. Ветта сочувственно улыбнулась и отвела брата в назначенную ему комнату.

– Завтра праздник, – напомнила она. – Он будет немного приветливее, вот увидишь.

– Мать приедет?

– Нет. Сегодня Гашек отвозил ей припасы и передал, что она приболела. Между прочим, он сообщил и о тебе.

Войцех вздрогнул.

– А она?

– Сказала, что хочет заобнимать тебя до смерти.

Он представил себе серьезное лицо госпожи Берты – а Войцех не сомневался, что она говорила это совершенно серьезно, – и его опять передернуло. Ветта рассмеялась.

День ее рождения задался с самого начала. Войцеху ни в чем не отказывали, будто это он сегодня родился. Например, еще до полудня милая Лянка выкроила для него немного времени, чтобы побыть наедине – вышло весьма приятное свидание. Когда прачка вынужденно покинула объятия господина, чтобы вернуться к своим обязанностям, он отправился на кухню, где дочка местного батрака по первому требованию налила большую кружку вкуснейшего имбирного эля. Войцех уходил с кухни трижды, но каждый раз возвращался за добавкой. Набрав немного в выданный Гаврой бурдюк, господин Ольшанский прекрасно скоротал время до праздничного ужина, совершая возлияния за конюшнями.

За столом собрались сразу после заката, только втроем. Иногда перед глазами мельтешил хромой управляющий, иногда – очаровательная батрачка с кухни. Ветта сидела между Марко и Войцехом, с тенью беспокойства посматривая в обе стороны: едва завидев шурина, господин Ройда вдруг помрачнел. Войцех искренне не понимал, что не так: говядина таяла на языке, а вино из киртовских подвалов оказалось лучшим, что он пил за последние полтора года. Сестра поначалу пыталась завести разговор о малозначимых вещах, вроде следующего урожая, но ее никто не поддержал. В малом зале повисла унылая, под стать хозяину, тишина. Настало время спасать праздник.

– Зятек, – весело сказал Войцех, поднимая кубок и одновременно подмигивая сестре, – а расскажи, каково было в Хаггеде.

Ветта прикрыла глаза ладонью и попросила его прекратить пить, возможно, уже не в первый раз. Войцех поднял обе руки над столом – смотри, больше не притронусь, – и вдруг Марко Ройда ответил:

– На войне убивают людей. Не лучшее сейчас время об этом рассказывать.

– И ты убивал? – поинтересовался Войцех.

– И я.

– За это тебя прозвали Крушителем Черепов?

– Наверное. Свида, убери отсюда вино.

Управляющий унес кувшины и унесся сам – поразительно быстро для хромого.

– А знаешь что, – сказал Войцех, – я тоже… Крушитель. – Он вскочил, но его так лихо повело в сторону, что пришлось снова опереться на столешницу. – Черепов Крушитель, – объявил он. Получилось как-то слишком уж громко. Ветта отодвинула стул, собираясь встать. – И я убивал. Шулера одного прикончил. В карты он играть любил, зараза, а проигрывать, видать, не любил. А я отучил мухлевать, знаешь, камушком по голове разок-другой… Вот и нет батрака, а осел остался…

Войцех не заметил, как рука Марко Ройды оказалась у него на шее. Ветта в ужасе вскрикнула. Хватка усилилась. Войцех рванулся, но без толку. И все-таки он рванулся снова и снова, попытался пнуть Ройду в пах, потерял равновесие, стал задыхаться и отчаянно бить мебель, Марко, воздух – все, по чему попадал и промахивался. Ройда встряхнул его, снова выбив землю из-под ног, оттолкнул мешавший стул и стал душить обеими руками. Чувствуя, что теряет сознание, Войцех услышал, как Ветта закричала опять.

Он понял, что Марко его отпустил, только оказавшись на полу и разодрав горло кашлем. Ветта все еще кричала, обхватив руками огромный живот. Ройда с трудом усадил ее на стул и куда-то потащил, царапая пол деревянными ножками. За ними тянулись кровавые полосы.

Вусмерть пьяный и одновременно совершенно трезвый, Войцех осознал себя у бывшего кабинета Гельмута, откуда доносился прерывистый плач. Внутрь вбежала девчонка с кухни с кучей тряпок, следом – Лянка с ведром воды. Свида преградил Войцеху путь.

– Нельзя. Господин не велел. Только хуже сделаете.

– Это моя сестра!

– Нельзя.

– Я видел роды, знаю, как принимают детей, – доказывал Войцех, но управляющий стоял стеной.

Ветта уже не кричала – выла. Дико, нечеловечески – так, что волосы шевелились на голове.

– Гашек поехал в Ольху за госпожой Бертой и старой служанкой.

– Да вы умом тронулись! Какая Ольха?! – заорал Войцех, оттолкнув Свиду и ворвавшись в кабинет, но не успел ничего увидеть, потому что перед ним вырос Марко.

– Я убью тебя, – очень тихо сказал Ройда, но Войцех отчетливо его услышал. – Сверну тебе шею, если сунешься сюда еще раз.

Больше он не совался.

Когда спустя несколько долгих часов по лестнице поднялась госпожа Берта, а следом за ней – Гавра, опирающаяся на конюшонка, Войцех встал на ноги – он все это время просидел на полу у стены, прислушиваясь к тому, что происходило в комнате. Чаще других женщины повторяли одно слово: «Рано, рано, рано». Мать прошла внутрь, даже не взглянув на Войцеха, а старуха рявкнула:

– Что стряслось?!

– Я не знаю, – ответил он, сглотнув ком в горле. – Не знаю… Помоги ей, Гавра, пожалуйста… Она так кричит…

Но старуха уже не слышала. Вскоре Войцех понял, что тоже ничего не слышит: Ветта затихла. Он вытер глаза грязным рукавом и беспрепятственно вошел в кабинет.

Все женщины собрались в углу, у камина, спорили и встряхивали скомканную окровавленную простыню. Войцех снова утерся – слезы никак не высыхали. У постели Ветты остались только Марко и конюшонок, стоящий столбом за спиной господина. В другом углу комнаты кот лениво обгладывал дохлую крысу.

Войцех встал рядом с Гашеком, но не смог долго держаться на ногах – сел на край кровати, стараясь не задеть красиво расшитый подол рубашки сестры. Все вокруг промокло от крови.

– Она меня попросила, – вдруг глубоким, страшным грудным голосом произнес Марко. – Попросила оставить тебя в живых. Как я должен… Как выполнить ее последнюю просьбу?

Ему никто не ответил: ни потерянный Войцех, ни ошарашенный Гашек, ни мертвая Ветта. Когда последний сын Берты Ольшанской смог оторвать невидящий взгляд от тела сестры, Ройды в комнате уже не оказалось. Почему-то Войцех подумал, что больше никогда его не увидит.

Вдруг женщины в углу прекратили спорить. На миг повисла пугающая тишина, которую разорвал резкий короткий звук. Сердце Войцеха замерло.

А потом закричал младенец.

Повозка

Говорят, не к добру это – греться у погребального костра. Посмотрели бы на себя, когда ближайший очаг в паре дней ходьбы, любимая лошадь уже обуглилась в этом самом костре, а перед глазами – бледная пелена заиндевевших ресниц. «Хорошо, что у меня только одна сестра», – растирая негнущиеся пальцы, думает женщина в капюшоне из волчьей шкуры. Волку только семь лет – самый расцвет сил! – и вот он служит теплой зимней одеждой, хотя мог бы сейчас лакомиться зайчатиной. Женщина нетерпеливо тычет костер палкой.

– Прости, красавица, но ты со своим завещанием совсем не к месту, – уже вслух упрекает она тлеющие останки, еще недавно имевшие губы, чтобы улыбаться, когда их обладательницу зовут красавицей.