Пять фотографий из Великого Новгорода

– Я бы не отказался так пожить, – улыбнулся Марк. – Не всю жизнь, конечно. Но порой уединение необходимо.

Не достигнув цели, он отметил, что с удовольствием прогулялся по скиту. Монах подарил ему брошюрку о Перыни и заверил, что сегодня Марк «ничего ещё не увидел и надо приехать еще раз».

Юрьев монастырь

– Вот мы и в Юрьевом монастыре, – сказал Геннадий.

– И какому Юрию он посвящён? – поинтересовался Марк, настраивая фотоаппарат.

– Вообще, по-моему, Ярославу Мудрому, он велел его построить. По крайней мере, эта версия самая популярная, – ответил водитель.

Марк огляделся вокруг – большая белоснежная обитель, исток Волхова. Красиво. Он уже мог сказать: «привычно красиво». К третьему своему новгородскому дню он отметил, что, пожалуй, уже немного сросся с городом.

Они вошли на территорию монастыря через колокольню. Её построили по проекту Карла Росси в XIX веке, причём сначала предполагалось, что она будет значительно выше, но этого не допустил император Николай I, ведь тогда она бы соперничала с величием колокольни московского кремля – это Геннадий пересказывал Марку слышанную ранее от экскурсоводов очередную легенду…

– А ещё здесь висел третий по величине колокольный набор страны. Больше были только в московском кремле и Троице-Сергиевой лавре, – похвастался Геннадий.

– Столько всего знаете, а о названии монастыря – нет, – обратился он к Геннадию с доброй усмешкой. – Непорядок.

Марк отправил фото таблички с названием монастыря, замершей на одной из стен, не только заказчику, но и Зое – ей он и задал вопрос, на который не мог ответить его верный водитель.

«В крещении Ярослав носил имя Георгий. Георгий-Гюргий-Юрий. Понимаешь?» – написала Зоя.

«Вот как, – ответил Марк. – Где здесь-то «человека новгородского» искать? Монастырь большой, глаза разбегаются».

«Прежде всего – Георгиевский собор», – был ответ.

…– Кажется, он даже больше и выше Софии, – сказал Марк, вглядываясь в шестистолпный храм с лестничной башней.

– Нет, за счёт галерей София по габаритам больше, но по вертикальным пропорциям они сопоставимы, – объяснил Геннадий. – Его строил зодчий Пётр – тот же, что работал над Николо-Дворищенским собором.

– С виду неплохо сохранился, – оценил Марк. – А внутри как?

– Фрески там сохранились довольно плохо… В XIX веке древние росписи сбили со стен и расписали храм заново в современном стиле. Как мне объясняли, тогда это было в порядке вещей… – сообщил Геннадий.

В стене Марк увидел фрагмент старой кладки (смешанной, насколько он понял – из камня и кирпича). Оглядел его внимательно. Пока Марк обходил собор, его спутник снова таинственно исчез. Тогда он робко примкнул к группке паломников, которая целеустремлённо шагала внутрь храма.

– Хорошо, что всё-таки летом сюда приехали, – сказала мама-паломница дочке-подростку. – Собор не отапливается же. Сюда, наверное, в холода и внутрь-то не пускают.

Девочка кивнула, не отрываясь от смартфона. Мать резковато дёрнула её руку – забрала гаджет. Девочка скривилась, но промолчала. Марк ещё немного побыл у храма, но вскоре поспешил за «своими» паломниками.

Внутри было не просто прохладно, а даже холодно. И это казалось невероятным: в такую-то жару. Температурный контраст усиливал уже знакомое Марку ощущение, будто оказался в другой эпохе. Впрочем, смаковать его времени не было, он взялся за фотоаппарат. До Марка доносились обрывки слов монаха, который рассказывал о соборе паломникам:

– Лестничная башня вела на хоры – второй этаж был для высокопоставленных молящихся. Как сказали бы сейчас – для «вип-персон»: князей, посадников. Их же в соборе и хоронили. Например, брата Александра Невского Фёдора и их мать, московского князя Дмитрия Шемяку и его дочь…

…Сохранились только некоторые участки орнаментальных росписей вот здесь, в окнах нижнего ряда, а также фрагменты фресок, которые нашли археологи. Это росписи той же эпохи, что и росписи Никольского собора на Ярославовом Дворище и Рождественского собора Антониева монастыря…

…Мы у входа на лестничную башню. Здесь фрески рубежа XIX-XX веков, их видно довольно хорошо. Перед нами ветхозаветные сюжеты, например, о судье Самсоне. А это – аллегорические изображения зверей – символы грехов, разлагающих душу человека. Далее изображения месяцев в виде людей за сельхозработами – это годовой круг, в котором природа, умирая и обновляясь, предстаёт символом души человека, которая заново рождается в вере…

И много, много чего говорил ещё монах. Марк старался внимательнее вглядываться в каждый фрагмент не многоцветных, но одновременно ярких изображений, и даже уже не разочаровывался, а просто расходовал всё больше плёнки.

Ещё экскурсовод сказал, что в Георгиевском, как и в Софии, были найдены и древнерусские граффити. Правда, тут они летописного типа, сообщающие о смерти и погребении в этом храме детей князя Ярослава Владимировича, о кончине одного из новгородских архиепископов и т.д. В общем, тут могли бы быть те самые слова, но их тут нет, заключил Марк.

Несмотря на то, что он почти продрог, прощаться с собором не хотелось, но впереди было ещё что сфотографировать.

На северо-восточном углу обители его ждал Геннадий.

– Хоть главный собор здесь и Георгиевский, мне лично нравится этот храм – Крестовоздвиженский, – и он указал на храм с пятью синими, украшенными звёздами, главами.

– Действительно, прекрасный, – сказал Марк. – Но не особенно древний?

– Да. Основа храма относится к середине XVIII века, а купол – к 1820-м годам. Перестроили при том самом Фотии, которым вы интересовались.

– А что там внутри? – с нетерпением спросил Марк.

– Да ничего…

– В смысле – ничего? Росписи нет?

– Большевики постарались, чтобы ничего там не было, – с хрипотцой ответил Геннадий. – Нет, сейчас-то там всё красиво сделали. Службы идут весь год. Не хотите зайти?

– Давайте я просто сниму храм снаружи, и лучше ещё по обители прогуляемся, – вздохнул Марк.

Он снова заметил маму-паломницу с дочкой. Мама фотографировала дочку на фоне Крестовоздвиженского, чему девочка вяло сопротивлялась, но родительница настаивала:

– Маша! Сейчас я тебе сниму, и сразу бабушке отправишь, поняла?

– Поняла, только в свои соцсети не выкладывай!

– Почему? – удивилась мама. – Что, Новгород – это не модно?

Девочка молчала, но и в молчании, кажется, был вызов.

– Ну, ладно я старомодная, – настойчиво продолжала мама. – Но вот же молодой человек, – и она указала на Марка, – он-то современный, а посмотри, как всё рассматривает, как ему интересно. Потому что если человек сам интересный, то всё ему интересно…

– Маша, – обратился к девочке Марк, – я фотограф. Давай я сфотографирую тебя красиво. Может, и сама в соцсети выложишь? Если захочешь, конечно. А город этот – и правда интересный. Но у тебя еще есть время, чтобы это понять…

Не успел он сделать и пары кадров для Маши, как Зоя прислала ему голосовое сообщение:

«Обрати внимание на Рождественский собор. Он не столь интересен архитектурно – это рядовой провинциальный храм позапрошлого века, да и значимых росписей там нет, – но рядом с ним была похоронена Анна Орлова-Чесменская. Вот она-то – «человек новгородский».

Марк ответил:

«Расскажи».

«А ты сначала подойди к Рождественскому».

Спешно окончив экспресс-съёмку Маши, он раскланялся с новыми знакомыми и поспешил в то место, о котором ему хотела рассказать Зоя.

Их соединил видеозвонок, который Марк сделал у Рождественского собора.

– Здесь в подземной катакомбной церкви Похвалы Богородицы похоронили духовного отца Орловой-Чесменской, архимандрита Фотия. Для себя Анна также здесь оставила место, – начала рассказ Зоя.

– Чем же её так привлёк Юрьев монастырь? Она была очень набожной?

– Вообще, поначалу нет, – ответила Зоя. – Она принадлежала к высшему обществу и вела соответствующий образ жизни – приёмы, балы… К ней часто сватались, но она всем отказывала. Смерть отца, Алексея Орлова-Чесменского, легендарного сподвижника Екатерины Великой, потрясла её. Вера помогла Анне найти душевные силы жить дальше, и на протяжении всей жизни она жертвовала монастырям огромные деньги. Но не только им – во время войны 1812 года она поучаствовала в вооружении московского ополчения, а также направила им 100 тысяч рублей…

– А Новгород-то тут при чём? – перебил её Марк.

– Подожди… – продолжала Зоя. – Анна отводила православию большое место в жизни. А когда она познакомилась с иеромонахом Фотием, которого «сослали» в Новгородскую губернию, сроднилась и с Новгородом. Фотий выступал против модных тогда почти эзотерических учений внутри православия, за что, как считали его духовные дети, в том числе Орлова-Чесменская, на него возводили наветы. Так что для неё он был страдальцем за веру. Для Юрьева монастыря, настоятелем которого стал Фотий, Анна сделала очень много. При её непосредственном участии перестроили Спасский собор (сейчас – Рождественский), восточный корпус с кельями, северный корпус с храмом Воздвижения Креста. Построили южный корпус с церковью иконы Божией Матери Неопалимая Купина, церковь Архангела Михаила. Она купила себе имение неподалёку отсюда. Под конец жизни Анна иногда паломничала, но, в основном, находилась под Новгородом. Вот так-то. Богатая, знатная женщина предпочла блестящей столичной жизни тихое уединение в новгородской глуши. Ну а после её смерти родственникам достались только земли где-то под Воронежем, а основное состояние она пожертвовала храмам и монастырям.

– Теперь понятно, – протянул Марк. – Она-то точно – «человек новгородский»…

– Да, но сами новгородцы в советское время были к ней не так добры, – заметила Зоя. – Могилы Фотия и Анны вскрыли в начале 30-х годов. Останки были, можно сказать, выкинуты. Как вспоминает один очевидец тех событий, бывший юрьевский монах перезахоронил их у соседней церкви Благовещения на Мячине.

Последующие полчаса были посвящены съёмкам Юрьева монастыря. Что-то, может, пригодится, утешал себя он.

Витославлицы

Он не особенно внимательно слушал водителя, который, насколько мог красочно, описывал ему диковины Витославлиц – их Марку вот-вот предстояло увидеть. Он уже бывал в этнографических музеях под открытым небом, поэтому ничего особенного не ждал от Витославлиц.

Все прочие туристы шли от входа по прямой, а Геннадий потянул Марка направо, через недавно посаженный фруктовый сад.

– От Курицкой церкви пейзаж особенно красивый получается, – настаивал Геннадий.

Он не знал, для чего Марк приехал в Великий Новгород с фотоаппаратом и, вероятно, считал своей задачей подсказывать гостю, с какой точки можно красивее снять здешние места. В объективе своего уставшего «Киева» Марк на этот раз увидел, как Мячинские озёра опрокидывают облака, а руины Рюрикова Городища словно тихо его дожидаются на том берегу Волхова.

– Прекрасно, – пробормотал Марк. – Всё-таки в других этнографических музеях пейзажи были иные.

– Там и достопримечательностей таких нет! – патриотично похвастался Геннадий. – Именно Курицкая церковь «спровоцировала» появление здесь музея. Её построили в 1595 году, если не ошибаюсь. Она была известна как древняя еще в XIX веке. Чудом пережила Великую Отечественную. В 60-х годах XX века стало ясно, что она не может оставаться в Курицко. Её нужно было переносить. В 1964 году и появился музей Витославлицы – именно для таких храмов, ну, и для других деревянных построек, конечно. Назвали так, потому что, говорят, было здесь село с таким названием. Возил я как-то бывшего коллегу знаменитого нашего архитектора и реставратора Красноречьева Леонида Егоровича – именно Красноречьев создал в 60-е годы «Витославлицы»… Так вот, тот человек мне рассказывал, что у идеи такого музея были противники – они считали, что старинные деревянные церкви должны оставаться в той среде, в которой были возведены. Но время показало, что Красноречьев был прав. Если бы постройки остались в «своих» селах, многие из них наверняка бы не сохранились.

Они прошли мимо двухэтажного усадебного дома начала XIX века, именно его, как сказал Геннадий, выкупила Анна Орлова, чтобы жить ближе к Юрьеву монастырю и архимандриту Фотию. За домом показался живописный пруд и изящная беседка на небольшом островке, а чуть впереди, у флигеля, стояли старинные дубы – явно помнившие благочестивую графиню. Дальше путь проходил через музейную улицу с часовней и четырьмя старинными избами. Правда, Геннадий сказал, что особенно ничего о них рассказать не может, но тут же уверил, что есть в Витославлицах настолько древний и интересный храм, что нельзя терять ни минуты.

Они подошли к церкви «Рождества Богородицы из села Перёдки XVI века. Шатровая монастырская постройка крестчатого плана. В 1699 году при её переборке добавлены два малых шатра. Неоднократно перестраивалась в XIX веке. Перевезена в музей и реставрирована в 1967-1971 годах», – прочитал Марк вслух написанное на табличке. Трехшатровая церковь выглядела праздничной, нарядной. И, конечно, очень русской.

– Послушайте, – обратился он к своему спутнику. – Как же удалось её сохранить?

– Коллега Красноречьева рассказал мне, что, когда Леонид Егорович впервые ее увидел, кажется, в конце 50-х годов, она была в очень плачевном состоянии. Во-первых, всякие пристройки к ней приладили в XIX веке, во-вторых, храм сильно просел. Я уж молчу, что там внутри было… После закрытия церкви за ней никто не следил, храм ветшал, а многие иконы были похищены. Именно для того, чтобы вернуть церкви древний облик, её и перевезли сюда. Перебрали, полностью отреставрировали.

Марк обошёл храм с фотоаппаратом. В объектив попали две девушки в народных костюмах. Они смотрели в смартфон и переговаривались:

– Ого, тут пишут, что церковь сильно пострадала от интервентов в ХVII веке, а когда её разбирали, в пазу между бревнами реставраторы нашли поминальную записку ХVII века. Там было много имён. «Федора убиенного… младенца Герасима убиенного… Михаила от Литвы сожжена… Ивана и Афанасия на рати убиенных». То есть понятно, что люди сопротивлялись интервентам, как могли. А ещё есть легенда, что, когда захватчики попытались разграбить храм, их ослепила престольная икона. Мол, выбежали они из церкви и сослепу изрубили друг друга…

– Очень вписываетесь в местный пейзаж, – сказал Марк девушкам.

– Мы – часть другого пейзажа, так-то, – ответила одна из них. – Из Вологды приехали. У нас тоже есть архитектурно-этнографический музей под открытым небом. Вообще, мы увлекаемся старым русским бытом, очень интересно посмотреть, что тут у вас.

– Я сам из Москвы, – отозвался Марк. – А тут и правда интересно. Как специалистки по русскому быту, покажите мне какую-нибудь интересную избу?

Это он вспомнил, что с Геннадием они останавливались только у церквей.

– Ну, пойдёмте, – поддержали девушки, а одна продолжила беседу: – Знаете, когда в такую избу заходишь, ощущение появляется, что домой пришёл. Ведь все мы родом из таких домов, ну, не мы, а наши предки… Но если прислушаться к себе, то именно в такой избе становится легко и спокойно.

– У меня, по-моему, даже прадед уже не деревенский был, – сказал Марк. – Так что не знаю, что я там почувствую. Не было в моей жизни никакой деревни у бабушки и так далее.

– Тем познавательнее для вас будет экскурсия в крестьянское прошлое, – засмеялись девушки. – В таких музеях прибегают к двум способам экспозиции. Это «живой показ» – демонстрация работы мастеров, выпас скота, проведение игр – вот, видите? Или «жизненные комплексы» – когда мы видим приближенную к реальной обстановку дома.

Пройдя мимо играющих и мастерящих, они остановились у избы Царёвой. Большая, с резными деталями. Табличка на постройке объясняла, что её привезли из деревни Пырищи Крестецкого района. Она – старейшая в музее, относится примерно к первой половине позапрошлого столетия, добавили его спутницы.

Марк вдохнул влажноватый запах старого дерева. Доски пружинили под ногами. Внизу увидел «холодный двор» и что-то вроде хлева, вверху – сарай.

– В этой избе можно видеть, что делали крестьяне зимой, – рассказывали девушки. – Мастерили дровни, санки, делали заготовки для изготовления веретен, ну, и, конечно, прялки, ткацкий стан…

– Подождите, я не понимаю, а изба что, отапливалась по-чёрному? – спросил Марк.

– Эта, судя по всему, да, – ответили девушки.

Ещё предметы из избы Царёвой рассказали Марку, как заготавливали на зиму продукты (делали «крошево»4, «присаливали» творог), шили одежду (армяки, тулупы, шапки), во что играли дети и на чём жители деревень передвигались по снегу.

Пройдя от изб на тропинку, которая вела к выходу из музея, Марк с Геннадием остановились у небольшой деревянной церковки.

– Про этот храм мне тоже рассказывали… Это Троицкая церковь стоявшая в Рёконьской пустыни, в глухих болотах Любытинского района Новгородской области, – начал Геннадий. – Постройка XVII века и, в основном, она сохраняла свои древние формы, но к моменту обнаружения исследователями была в таком удручающем состоянии, что без срочной реставрации могла погибнуть в течении нескольких лет. В 1979 году церковь разобрали, подготовили к перевозке. Бревна тщательно маркировали, сначала перевозили на тракторе, но для дальнейшей транспортировки пришлось использовать вертолёт, который выписали аж из Петрозаводска. Не послушав архитектора-реставратора (а занимался спасением храма Красноречьев), к вертолёту прицепили связку брёвен весом около четырёх тонн, а рассчитан-то он был рассчитан на две с половиной тонны. В результате над маловишерскими болотами груз полетел вниз. За потерей снарядили особую экспедицию и практически все брёвна, кроме двух, ужасно изломанных, в итоге всё же удалось доставить в Витославлицы, и мы сейчас можем видеть этот храм.

…Избы, житницы, кузницы, мельницы, часовни, церкви – да, многое из этого он уже видел в других музеях под открытым небом, но через пару часов был готов подписаться под словами вологжанок о лёгкости и спокойствии, которые дарит это место.

Рюриково городище

Символично, что в финале своего путешествия он оказался в этой точке, подумал Марк. Между тем, возможно, отсюда надо было, наоборот, начинать? Ведь именно здесь была резиденция Рюрика…

– Рюрик, говорят, и тут сидел, и в Старой Ладоге. Хотя кто ж точно знает, – объяснил Геннадий. – В Старой Ладоге не бывали? Нет? Ну, мне кажется, у нас на Городище красивее намного. Сюда я тоже в молодости приезжал писать пейзажи.

– А сейчас почему не пишете?..

Геннадий махнул рукой – это, видимо, означало: чего, мол, вспоминать о прошлом и нервным движением хотел достать сигареты, да вспомнил:

– Что это я, я же бросил!.. А про Городище важно вот что. До XIX века это место «Рюриковым» не называли. Говорили просто «Городище». Собственно, учёные не считают, что призвание варягов в 862 году – неоспоримый факт.

– Пожалуй, единственное, что я знаю, так это то, что с призвания варягов началась наша государственность, – вставил Марк. – А теперь получается, что, может, Рюрика тут и не было?

С учёными, на которых сослался Геннадий, спорил «княжий камень», который здесь не так давно установили. На нём Марк увидел всем известную цитату из Радзивиловской летописи – о призвании Рюрика и начале его княжения на этой земле.

– Ну, люди-то здесь жили ещё с эпохи Неолита, – продолжал Геннадий. – Да и то, что на Городище была резиденция русских князей, точно известно. И варяги тут правда были – археологи это подтвердили. Новгород – это «Новый город» именно по отношению к Городищу.

А в кадр тем временем просились руины храма новгородской школы. Церковь Благовещения…

– Первую церковь на этом месте построил князь Мстислав в 1103 году, – услышал обходивший храм с фотоаппаратом Марк своего спутника, который, видно, нашёл ещё одного благодарного слушателя. – Сначала вот Софию в детинце из камня построили, через полвека – этот храм. Вторая каменная постройка в городе! В 1340-х годах на этом месте был уже новый собор, ну а в войну храм был разрушен. Его руины законсервировали.

– Законсервировали? – спрашивали удивлённо собеседники водителя. – То есть зайти нельзя?

– Почему? Это значит, что не стали тут новоделов городить… И ещё – это память о разрушениях войны, – отвечал тот. – А войти как раз-таки можно.

Основная часть храма, что оказалось неожиданным, находилась после недавних работ под стеклянным колпаком. Благодаря этому и удалось увидеть остатки фундамента и стен храма XII века. Первый взгляд, конечно – на старую кладку.

– А кадры, наверное, тут хорошие получаются. Эффектные, – предположил Геннадий, столкнувшись с Марком в одном из закутков храма.

Марк вяло кивнул. Водитель потянул его к экрану, на котором демонстрировались фото здешних археологических находок – скандинавские вещи и украшения, фрагменты росписей и смальту, из которой собирали декоративную мозаику.

Удивило, что, оказывается, учёные здесь нашли куски штукатурки с глаголицей: как-то Зоя обмолвилась, что на глаголице к началу XII века уже почти не писали. Если те слова, что он ищет, оказались среди той самой штукатурки непрочитанными – увы ему, неудачнику…

Как хотелось именно здесь, в средневековых руинах, обнаружить те самые слова. Это было бы красиво. Марк расстроился, хотя чего печалиться: ведь знал же почти наверняка ещё три дня назад, что, скорее всего, ничего не получится. Но внутри всё же смешались обида то ли на самого себя, то ли на заказчика, досада и смутная тревога.

– Ну что, получается, всё посмотрели? – спросил он у Геннадия. – Отвезёте меня в отель?

– Могу и отвезти, – пожал тот плечами. – А Нередицу-то не хотите посмотреть?.. Тут близко. Конец XII века…

Марк согласился: не хотелось покидать Новгород с этим горьким коктейлем на душе. Ещё одна церковь – ещё одна надежда.

Церковь Спаса на Нередице

В машине снова взялся за Каргера. «Церковь Спаса была выстроена в летние месяцы 1198 года князем Ярославом Владимировичем. Расположенный возле новой княжеской резиденции храм, позже ставший монастырским, был последней каменной постройкой новгородских князей. Церковь Спаса-Нередицы по своему архитектурному облику ничем не отличается от скромных боярских, купеческих и уличанских построек конца XII века. Это небольшой кубического типа одноглавый храм. Внутреннее пространство его проще, менее расчленено. […] В росписи Нередицы прослеживается несколько различных манер. Один пишет широким мазком, приближаясь по живописной манере к архаическим эллинистическим течениям в византийском искусстве; другой, наоборот, имеет явно выраженную склонность к графической манере с подчёркнутой ролью контура, тщательного рисунка; третий следует манере второго, но явно упрощая её, внося некоторые черты примитива».

Остановившись у храма, Геннадий не сказать, что приободрил загрустившего ещё на Городище Марка:

– Не знаю, я, когда на эту церковь смотрю… мне грустно становится… Фресками тут были украшены все стены. Война всё разрушила.

– Ну, это для Новгорода, к сожалению, не уникально, – ответил Марк.

Однако он не стал спорить – церковь Спаса на Нередице действительно отчего-то навевала грусть. Храм небольшой, лаконичных форм, линии кое-где кривоваты, углы скошены. Печальным казалось даже название. Впрочем, как сказал Геннадий (а ему когда-то – «какой-то учёный»), слово «нередица» происходит от слова «неред». Это сплетенный рыболовный снаряд, которым, по-видимому, пользовались окрестные жители.

– Кажется, дверь на лестницу уцелела, несмотря на войну, а она же средневековая, – сказал Геннадий. – А ведь она деревянная.

«Здорово, конечно, – подумал Марк. – Жаль только, что это не поможет решить мою задачу».

В западной части Марк обратил внимание на полукруглые ниши.

– Зачем они тут? – спросил он у Геннадия. – Для упокоения княжеской семьи?

Тот ответил:

– Здесь думал обрести свой вечный покой заказчик храма, но не сложилось – «вольные в князьях» новгородцы сместили Ярослава Владимировича на следующий год после постройки церкви. И только в XIV веке в одной из ниш похоронили внука Александра Невского, Афанасия Даниловича. Он был наместником в Новгороде.

Размашистые фрагменты фресок, преимущественно голубовато-оранжевые тона. Вдруг – занятный сюжет: «Князь Ярослав Владимирович подносит храм Христу».

«Пожалуй, верили, что если нарисовать такое, то князь, построивший храм, уж точно в рай попадёт», – с иронией подумал Марк.

Кое-где на фоновых частях росписей он увидел и граффити. Жаль, рядом не было Зои, которая могла рассказать, что означают эти символы. Он исполнительно сфотографировал все граффити, однако, на первый взгляд, тех самых слов на этих стенах не было.

С улыбкой он отметил, что и здесь оставляли нехитрые рисунки – кто-то изобразил всадника, кто-то – чудовище навроде василиска с рукой в пасти, кто-то (обычная история) – воина с оружием…