Ангел Аспида

Однако жители усадьбы жили по иному более простому закону бытия, они разделяли высший разум Бога от собственного ущербного разумения, они властвовали над своими судьбами, ибо считали себя чересчур малой песчинкой во Вселенной, чтобы быть одаренными неким неукоснительно верным предназначением. Они не желали делиться с Творцом своими порочными желаниями и грезами, пусть Он принимает их, какие они есть. Но Аспид, видя ту безнравственную слабость баронетов, не располагал милостью, но ощущал укор, благое осуждение, если такое возможно, кое в скором времени явит сим заблудшим ягнятам. Но он не пастырь, а скорее посох указующий путь.

О сколь невозможно нетленно размышлял мальчик, нырнув в бездну своей души, и над той бездной витал Дух, в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его* – такова сущность душ, такова вечность.

*(строфы из Евангелия от Иоанна)

К Хлое теперь он начал относиться скептически, осмотрительнее, тщательно избегал общения с нею, прямого контакта, и тем более покойного уединения со столь странной непредсказуемой особой. Однако у него остались теплые воспоминания о малютке лежащей рядом с ним в кроватке, тогда он наивно полагал, будто они схожи во внешности. Впоследствии оказалось, что не особо они зеркально отражены, они не близнецы. Со временем фигура, голос, черты лица стались различны. Аспид не причислял себя к чему-либо, поэтому не рассматривал свою половую принадлежность как достоинство или выгодное везение, он знал, что он человек. Но удобнее для него было почитать себя бесполым, однако Аспид не был показным вульгарным андрогином, который любит обманывать и играть на публику, нет, он просто не заморачивался по этому поводу, ведь душа лишена пола. Душа Евы была создана из частицы души Адама, и та часть возымела собственное Я, но образ души неизменчив, у души нет гениталий, но у души есть сознание, чувства и эмоции, характер и темперамент, кои одинаковы, но различны по выплеску и переживанию в связи с индивидуальностью и уникальностью каждой отдельной души. Он был нетерпим к той половой вожделенности, заносчивости, которая присуща многим.

Подолгу, на правах приемного сына барона, он любовался девочкой, ему нравились ее длинные волосы, которые он отрастил и у себя. Ему нравилось, как она аккуратно тонкими пальчиками берет тот или иной предмет, изящно, порою грациозно подтанцовывая или паря, и поэтому он пытался изгладить свою мальчишескую грубость, неряшливость, ту беспочвенную неровность, ту непоседливость. Ему нравилось, как она при наступлении дождя бежала под крышу дома, чуть выставив правую руку в сторону, ему нравилось, как она хмурилась, но больше, как улыбалась. Аспид наблюдал и примечал нарастание в Хлое некой таинственности, ему всё труднее было предугадать ее шаги, ее решения, ее настроение. Год за годом она становилась более занятной, привлекательной для взора, пленительной для сердца.

Однако за всей этой непроницаемой миловидностью, свадебной вуалью, скрывалось нечто потустороннее, что Аспид со всею своею проникновенностью в души людские, не мог установить, что именно таится от его вездесущего третьего ока. В те младые зимы он начинал постигать те изменчивые данности сего пространства, готовился к покорению умов ведомых тайнами Вселенной. Его более всего заботили души человеческие, то вечное творение Творца.

С раннего детства он отказался от пищи животного происхождения, ибо не желал быть палачом и соучастником казни, ибо полагал что человек, будучи в Эдеме, вкушал плоды Древа Жизни, а животные были созданы как помощники человеку, которые также питались травой, но грехопадение многое изменило в мироздании, посему следует возвращаться к тому истинному житию человеческому, стоит довольствоваться плодами древ и земли, а не укоренять грехопадение, и не убивать, ведь для чего, когда возможно насытиться плодами. Безусловно, его все осуждали, но приняв его мироощущение как за европейское этическое и эстетическое новшество гуманности, сочли за подростковый протест, свойственный современной молодежи. Со временем изгладятся те юношеские набухшие прыщики – думали они, и юноша обретет обще установленную нормальность. Но они ошиблись, ибо Аспид проповедовал своею жизнью индивидуализм и не старался быть похожим на кого-либо, он желал быть единолично собой, словом, он не был любострастным человекоугодником. И множество особенностей имел он на счету, однако перечисление оных не станется скоропостижным. Индивидуализм не был его естеством, скорее защитой от постоянных угроз в отношении его нестандартной неформальной личности. Но в понимании, в обоюдном компромиссе он готов был слиться с чужой душой, и проникновение тогда преобразовывалось в филантропическое соитие. Аспид созревал подобно кактусу, его шипы возрастали, превращаясь из малых игл в острейшие спицы, коими он будет вышивать полотно своей жизни. Особенно язык его обретал пламенную подвижность судьи, и притягательную холодность нищего.

Прокурор и адвокат, подобным образом разделен всякий язык человеческий.

Вскоре барон Дон-Эскью вознамерил улучить Аспида в клевете, в тщеславной лжи, тем самым побороть настырную надменность подкидыша, остудить его хвастливый нрав или просто по-скотски оскорбить. Хозяин усадьбы повез мальчика к нотариусу, ради разрешения бумажной волокиты, которая никак не желала распутываться, продвигаться. Барон ехидно скалил зубы, смотря из окошка кареты, шутливо проговаривая про себя – “Ну что, полезай змей туда, откуда ты вылез”. Но Аспид как полагается, без страха уместился внутри экипажа, чем сильно расстроил барона.

Всю дорогу они молчали, такие разные люди, как два однополярных магнита, лишь отталкиваются друг от друга, когда тесно соприкасаются. Взор барона сверлил пейзаж за окном, а Аспид постигал умствования крестного отца, он всегда помнил, как свершилось то таинство, молитвы священника, окунание, алтарь, главное, помнит неведомый божественный свет Творца осеняющего ныне невинного человека сподобившегося обрести спасение через покаяние. Отныне он стал причастен к церкви Христовой. Помнит, как барон долго отнекивался от новой роли быть духовным отцом сего младенца, дабы учить мудрости крестника, не придавая особого значения мнение семьи, или не желая быть осужденным в богобоязненном обществе, Лютер Дон-Эскью согласился на священный обряд. Крестной матерью стала сестра баронессы, потому что Мари отказалась от сего просветительского бремени, сославшись на скудость своей веры. Аспид родился в те туманные времена, когда люди под ярым давлением лживых научных открытий всё более сомневались во всем духовном, ведь всюду подобно тени смертной проникал материализм. Праздник Рождества отмечали не как день явления миру Сына Божия, а как детский праздник с подарками, игрушками и другими атрибутами радости, но смысл того радования терялся. В общей мировой картине понятие – смысл, утрачивалось, ученые придумывали инстинкты, подсознания, теории сотворения, теории происхождения, которые бессмысленно вселяли в людей обреченность, и люди больше не хотели жить, или отныне желали жить ложными ценностями. Тьма сгущалась, зло нарастало, словно всадники апокалипсиса проносились над миром, вот скоро должны произойти войны питаемые чумой лжи и безбожия. Так оно и свершилось. Однако барон сохранил остатки учтивости к рядовым ценностям, созидал достойное уважение к предкам.

Юрист, встретил гостей улыбкой с неподкупным видом. Завидев Аспида, он удивился, но знака не подал. Ведь перед ним легендарный подкидыш, мальчик со змеиным именем.

– Смею вам представить. – оглашал барон. – Мой приемный сын, четвертый ребенок, как я вам и обещал. Отныне вы воочию убедились в правдивости нашего финансового состояния, надеюсь, разглядели серьезность моего семейного положения. Позвольте, расширить владения, и я больше не буду докучать вам. Сочтите это за аристократическую непреложную клятву. – требовал Дон-Эскью нежно пожимая кисть руки стоящего перед ним нотариуса официально выряженного во фрак.

Аспиду понравилась заискивающая допотопная лесть барона, однако такие первобытные речи были пусты, бездейственны, нужно было самому вступить в диалог, что он и сотворил.

– Выйдете из кабинета, барон. – вкрадчиво изъявил Аспид. – Мне нужно побеседовать с юристом с глазу на глаз.

Барон естественно душевно вспылил, его грудь уж было запылала, но он услужливо выдохнул пары негодования подобно дракону, уходя, огласив – “У тебя десять минут, так что смотри не оплошай!”

Аспид, по привычке убрав руки за спину и выставив одну ногу чуть вперед, начал мерный диалог.

– Мое имя – Аспид, как вам известно, пока что я не унаследовал столь значительную громкую фамилию как у барона, всё же это недоразумение не помешало мне наслышаться о ваших спекуляциях. Вы честны, раболепно приклоняетесь перед начищенным чернильным гуталином сапогом закона, однако тут напрашивается вопрос. Кто выдумал правила, вы или власть? Не столь важно, одним словом – люди. Но с какой целью? Дабы подчинить толпу, дабы укротить непослушную толпу, либо разделить народ, или чтобы подчинить каждую личность в отдельности. Вы не даете барону земли из личной неприязни, считая его недостойным. И вы, признаюсь, мыслите верно, он жалок и желает лишь обогатиться одной данностью земель, он живет этим, он живет хвастовством перед накрахмаленными собеседниками.

Юрист, в принципе соглашался с его доводами, ибо выражал позицию молчанием, трезвенность ума подкрепляла его невозмутимость.

А Аспид продолжал нащупывать и дергать подвешенные ниточки.

– И я знаю один выигрышный ход для обеих соперничающих сторон, знаю трюк способный еще более испортить настроение барона.

– Каким образом? – спросил юрист как бы для поддержания беседы.

– Вашим любимым законом. Я бы конечно хотел в первую очередь сломать вас. Подчинить вас. Но если я лишу вас хлеба насущного, то вы станете пусты и бесполезны для меня, а на ваше место придет другой. И мне придется всё начинать сызнова, поэтому позвольте напомнить вам о законе, который утвердительно гласит, что каждый ребенок, находящийся вне родительского попечения, находящийся под опекой государства, с наступлением совершеннолетия должен получить собственность в виде дома или земельного участка. Теперь, надеюсь, вы распознали мой замысел. Перепишите дополнительные земли на мое имя и барон не получит их покуда я мал.

Нотариус призадумался, ища лазейки в изложенном плане.

– Вы усыновлены, потому имеете опекуна.

– Значит, барон Дон-Эскью не будет владеть землями до моего совершеннолетия. Потом я отниму у него сей богатство законным образом. – ответил Аспид.

– Велика опасность, что вы не доживете до юности, разумея безумное сребролюбие барона, ваша участь предрешена. – заявил юрист страшась своего заявления. – К тому же он может не согласиться.

– Я решителен, и готов пойти на любой риск, лишь бы укротить барона, чтобы обрести мне должный достаток и попечение. А до совершеннолетия я придумаю множество способов помешать ему в очередной раз лишить меня всего.

– Но у вас и так ничего нет. Вы родились нищим, выползли из-под каретного колеса, ныне прося то, что не заслужили.

– Да будет вам известно, я совершаю поступки не ради себя. Представьте, как барон заполучил те поля, он еще больше ожирел, но насколько оскудел духовно, о, а он, весьма худ. А если он не получит те земли по вашему желанию, то он будет страдать, и вместе с ним будут мучиться и другие. Но вот вам золотая середина. Вы думаете, мне нужны эти тленные сокровища, нет, они бесполезны. Сохранив же с вашей помощью свое достоинство, место в их семействе, я обрету навыки необходимые мне для великих свершений.

– Тогда вы развеяли мои сомнения, вы учли все аспекты, всю будущность, будто заведомо знали мой ответ. И вы правы, я соглашусь.

Нотариус усмехнулся минутному наваждению, затем достал из шкафчика письменного стола заветную бумагу, которая за всё это время, ни разу не покинула пределы его кабинета. Поставил округлую печать, расписался, выписывая кренделя, сменил инициалы барона Лютера Дон-Эскью на новоиспеченное имя Аспид Дон-Эскью.

Затем Аспид победным маршем вернулся в карету ровно через десять минут, прямо на ходу вручая документ барону, тот даже радостно подмигнул нахалу, не всматриваясь в текст, подписал бумагу. Но в мгновение ока осекся, прочитав немного измененные строки.

“Можешь разорвать бумагу, бесполезно тратя силы, ведь подлинник остался у нотариуса” – подумал Аспид.

– Опекун. – проговорил по слогам барон чуть заикаясь. – Ты не только вытряс из юриста земли, но вдобавок присвоил их себе. – он фыркнул восклицая. – Ну, ты и змей, сущий удав! Перехитрил всех. Жаль, ты слишком мал и к сроку твоего возмужания я выжиму подобно виноградарю все соки из твоей почвы, заработаю кучи денег, а ты останешься ползать в собственном песке. Как я тебе, а? – улыбался Дон-Эскью, сворачивая и убирая бумагу во внутренний карман камзола.

Аспид в ответ слыл безмолвием. Вещественное бренное капище было чуждым для него, главное, что отныне барон сменит гнев на милость, переменит отношение к подкидышу. Сразу стало заметно, как тот подобрел, когда занялся приятными делишками, он уже видел, как нанимает крестьян, выстраивает дома, амбары и мельницы для помола зерна в муку, и многое другое восставало пред очами барона Дон-Эскью. Аспид за кратчайшее время приобрел некую баснословную весомость в семье баронетов. Также они признали его недурной ум, сообразительность, расторопность, и более не называли безумцем, это как бы выгодно всем, когда сумасшествие подобно таланту работает во благо обществу. Одна Хлоя была недовольна.

Однажды встретив его в тени темного угла, тихо прошептала.

– Так ты ничему не научишься. Поступил как хитрый обычный человек, хочешь стать как они, цветами, которые растут, чтобы быть срезанными садовником, ради медленной, но красочной смерти.

– Чтобы сдвинуть камень с места не обязательно ломать его, можно накатить на него второй камень, который неминуемо сдвинет первый. – ответил Аспид, в этот раз затмевая Хлою своим сравнительным красноречием.

История шестая. Об искушенности жизнью в невозможности смерти

Адам, узревший бездыханное поверженное тело своего сына Авеля, не огорчился, ибо не ведал Адам смерти, вкушавший некогда плоды Древа Жизни, он ощущал вечность в своих жилах и его сердце наполнял сок бессмертный. Но вот добрый взор Авеля погас, он охладел, из зияющей раны боле не сочится юная кровь. Адам обратился к Богу – “Неведомо мне сей деянье, скажи мне Господи, где сын мой, сон ли склонил его? Где сын мой возлюбленный, неужели Ты забрал его в Царство Небесное, ужели он там один и последует ли кто вслед за сыном моим? Неужели и я подобно сыну моему убит буду десницей человеческой, ужели сей и есть наказание человеку за грехопадение мое?” И Совесть ему чинно отвечала – “Преступив закон Божий, вы потеряли царства земли и Неба, удел ваш – ожиданье смерти, ожиданье спасения от смерти. Отлучившись от бессмертия, вы ныне будете помнить о кончине своей, об исходе безвременном, ибо неведомо вам будет мгновение разрешительное. Адам, ты создан из праха и прахом станет плоть твоя, ты и жена твоя, познавши стыд, скрываете наготу свою, но в земле истлеют одежды твои, плоть обнажиться твоя, ибо более не смутит она человека. Твой сын праведный Авель, твое доброе семя прервалось, но ты родишь Сифа. Авель есть мученик, но и ты, Адам, умрешь”. И глас вышний тише стал.

Сотни лет минули с тех пор. Праотец ведал об исходе своем, его клонило в сон, и странно ему было, неведомой по-прежнему ему казалась смерть. Неужели никогда ему сей мир не увидеть, который он засевал, пот ручьями проливал, вспахивая борозды глубокие, станет ли его уход искуплением, вернется ли он в Эдем блаженный, или Господь разгневавшись сильно, уготовил забвение ему. “Но не был я ничем, я безначально был мыслью Творца, еще до сотворения моего в человека трехсоставного, я был всегда, ужели я, потеряв плоть, вновь стану крупицей Вседержителя, который всюду и везде”. И вот свет не померк, но плоть бренную он более не ощущал. Не оборачиваясь в сторону тленности, Адам ведомый Ангелами, был сопровожден в долину бремени ожиданья беспредельного. И Ангел молвил праотцу – “Моли Господа о сошествии, об искупленье, моли о милости, дарованной твоим сынам и дочерям”. Адам склонился духом и в непреложном молении не заметил, как минуло время ожидания, и отныне созерцал он десницу светлую Спасителя, Господь призывал его.

Одинаково ли люди взирают на приближение исхода своего, одни и моргнуть не успевают, как упокоятся, иные в ожидании томятся, другие, будучи в добродетели, в мире прибывают.

Аспид испытывал долгожданное оправданное почитание, почтение к своей образцовой персоне, наконец, его должно уважали, по случаю немалого достатка приобретенного хитроумным, но виртуозно законным путем.

По-прежнему тренируя чтение душ, он сотворил один вывод следующего содержания: часто людям навязывают единое мышление, основанное на конкретных принципах, якобы всякий человек обязан воспринимать окружающий мир однообразно, его чувства и эмоции должны быть однотонны, его желания и творческие порывы односложны. Но посмотрите, оглянитесь вокруг, и вы не увидите ни одного одинакового лица, все люди различны во внешности. Тогда напрашивается вывод, может быть, и отношения людей к чему-либо или к кому-либо различны. Теплота солнечных лучей воспринимается всеми по-разному. Множество примеров, возможно, перечислить. Но нужно ли? Так почему же тот, кто потерял свою любовь, говорит, будто она была первой, потому несчастной, ведь дальше всё будет гораздо лучше, и навязывает это свое циничное мнение другим. И потому принцы оставляют башни с принцессами, так и не завоевав ту вершину, они спешат к простым легкодоступным селянкам, осуждая романтика, который истинно любит всю жизнь лишь одну деву, свою недосягаемую принцессу. Вот и ответ, люди просто выбирают легкий путь, они облегчают себе жизнь всеми возможными способами, и проповедуют свои слабости, ведь легко жить посреди слабой толпы, ведь никто не осудит, каждый поддержит ту общественную слабость. Только послушайте, как ученые кричат – не будьте застенчивы, будьте плодовиты, покоряйте больше женщин, юноши набирайтесь опыта в общении с женщинами. О как безнравственно ученые мужи восхваляют порок, они истинные мастера оправдания. И вот родятся те незаконнорожденные дети, в порочном мире, где их отцы и матери прелюбодеи, хулители девственности, будут ли они поступать также или будут мудрее, ответ очевиден. Вас так легко раскрыть, все ваши уловки, все ваши пустые разглагольствования, которые навевают на меня тоску и апатию. Вы думаете, что умнее меня, раз прожили так долго, но как, вот главный вопрос. Весьма прозаично.

Гордыня возникает по причине самомнения души, ибо человек зрит изнутри себя, забывая про внешнее, стоит посмотреть в зеркало, оценить отражение, так сразу установится несоответствие гордости мыслей и укорительных взглядов с немощным безобразным телом. Так безумцы, вовлеченные во власть, изрыгали, уподобляясь драконам свои разрушительные идеи и терминологии, анатомию хаоса, покоряя тем самым тысячи, заражая безумием миллионы, они навязчиво жестикулировали и кричали с трибун и им рукоплескали в знак восхищения. Но они слабы плотью, карлики лишенные всякой красоты, ибо чернота души скрыла трауром их обличье, и лишь бездной сумасшествия войны поглощают чужие умы, скрывая лицо за гримасой ненависти. Они лжепророки, прихвостни зла, рабы бесчестия, и, к сожалению, предсказания их частично сбываются.

Аспид размышлял отныне вслух, и в том ему помогала Хлоя, в последнее время, познав новые года молодости, они более сближались откровенным вербальным общением.

– Человек подобен краске, вообрази себе, что я нанес цвет на поверхность и спросил у тебя – каков оттенок, каков контраст, теплый или холодный, светлый или темный? – говорил Аспид Хлое. – И тут начинается самое интересное, каждый увидит этот предложенный цвет по-разному, для кого-то он более светлый, для кого-то больше темный, чем светлый, градация спектра настолько велика, что вписывать человеческое воззрение, мировоззрение в некие субъективные рамки – есть абсурд. Потому мне порою тяжело определиться с истинным видением человека, стереотипы видны внешне, а вот внутреннее переживание пусть самой простой ситуации, приводит в исступление. Имею в виду точный фокус обзора. Восприятие мира различно, но мне нужно научиться видеть все оттенки цветов, пускай их мириад, мне необходима лишь формула, ключ для открытия потайной двери подвала души. Душа человеческая меня заботит, и только она будоражит мой ум, но я стремлюсь к познанию, ведая, что обречен на поражение, ибо душу не познать, как не познать Творца сотворившего ее. Или всё же это возможно?

Хлоя часто отворачивалась от пристального гипнотического взора Аспида, он играл с нею, показывая свои сомнения, указывая на свои промахи, дабы она проявила одно из своих чувств, сожаление то или укор, тоненькую ниточку души, но девушка слишком хорошо знала его манипуляции с сознанием, поэтому не поддавалась.

– Аспид, ты изумляешь меня. Ты ошибаешься. – сказала в который раз без зазрения совести Хлоя укоризненно взирая на горе философа. – Для обобщения созданы системы, чтобы ограничивать восприятия, сужать для определенного размера, что значит, твой предложенный цвет будет просто зеленым и не более того. Всюду расклеены плакаты, завуалированные, вот так должен выглядеть и поступать мужчина, вот так должна вести себя женщина, таким образом, строятся человеческие отношения, вот законы страны, в которой ты родился, значит, обязан принять родину такую, какая она есть, вот права и обязанности и так далее. Мы ограничены, нас маленькими детьми сажают в сосуд, дабы мы больше не росли, и в итоге из нас выходят прекрасные низкорослые шуты ради развлечения королевских престолов.

– Мир обширен, загляни за горизонт, и ты увидишь другие правила, другие представления. – парировал Аспид.

– Словно поэт ты снова всё усложняешь, ты слишком щепетилен.

– Я пытаюсь проникнуть в суть видимого мною. – гордо заявил он, откинувшись на спинку дивана, теребя во рту не воскуряемую трубку барона. – Для чего мне подчинять всех, когда и так многие принадлежат мне по праву венца творения. Только чтобы не скучать, чтобы постичь высокую мудрость.

Хлоя находилась рядышком с книгой по славянскому языку в руках, порою отвлекаясь на замечания Аспида.

– В последнее время ты сильно обленился, заполучил почет и богатство. И что дальше? Слава померкнет, а деньги потратятся. Попробуй завладеть чем-то бесценным, неподкупным, тем, что у тебя никто не отнимет, что не исчезнет и не забудется.

– Душой. К примеру, какой? – поинтересовался Аспид.

– Для начала попробуй восхитить детей барона, затем обольсти слуг, затем самого барона и баронессу. Последней буду я. Но мою маму даже не трогай, она и так чересчур доверчива и податлива как детский пластилин.

Аспид призадумался над последовательностью сеанса покорения тоскующей пытливой публики. Однако прежде ему необходимо было определить себя юношей, дабы и другие сменили восприятие его импульсов, его слов, деяний. Теперь он казался многим взрослее, умнее, но они были неправы, ведь он остался младенцем, с незабвенной памятью, который лежит неподвижно, созерцая суету людскую, их ложные идеалы, их пороки, страсти которые причиняют им лишь страдания, после мнимого удовольствия.

Отныне Аспид, как ни странно, стал юношей. И его имя в кругу семьи Дон-Эскью потеряло змеиное значение, ибо барон теперь всегда доволен им, почитая за верного слугу, в обязанности коего входит – быть, жить и здравствовать, дабы земли, приносящие ежемесячный доход не были утеряны, отняты судейской палатой пэров. Баронеты приняли Аспида, а вот Хлоя стала отдаляться от него, они всё меньше контактировали, ибо их тела вошли в почти незаметную фазу чувственности, их воспаленная плоть, гноящаяся неведомыми желаниями, обрела новые формы, новые контуры девушки волновали его сердце и ум, влечение затмевало всё, даже гордыню. Но в душе его не царствовал разврат, его помыслы постигали складки платья, не заглядывая за ткань, под подол ее юбки, ибо ведал он, что только в чистоте положено мудрствовать. Тогда как затмения разума сделают его слабым, он не будет пленником слабых мечтаний, не покорится женщине, ведь та словно создана для его падения, она запретное древо посреди Эдема. Может быть, Ева и была тем наливным плодом, но он не соблазнится, мудрый человек смиряет плоть, и та плоть больше ничего не чувствует. А сердце пускай кричит, вопит истошно, я притворюсь глухим – думал Аспид, наблюдая за девушкой, даруя телу своему лишь одну уступку – созерцать, безмолвное восхваление и торжественное поглощение. И чем меньше он уделял ей внимание, тем упрямее она погружалась в изучение немецкой политики. Их томные отношения не казались окружающим неестественными, не обнаруживали сомнительной подоплеки, ведь считали их братом и сестрой, некогда в младенческом возрасте так умилительно спавшими в одной кроватке. Но Аспид испытывал чувства куда сильнее, простого почитания, он и не подозревал, что зрительное познание может вызвать неподдельный, сокрушительный восторг. Однако Хлоя словно прочла в его взгляде влюбленность, поэтому вовсе охладела к нему, вовсе перестала им интересоваться.