Полная версия
Когда грустят горы
Седагет Керимова
Когда грустят горы
С любовью к родному краю
Произведения Седагет Керимовой – это летопись жизни и быта лезгин Азербайджана на протяжении нескольких последних десятилетий. Она с любовью живописует родные места – село Яргун, город Кусары. В результате читатель, даже никогда не бывавший в тех краях, легко сможет представить себе все это – обсаженные садами улицы Кусаров, холм Кенчеб, таинственные развалины древних поселений, бескрайние леса, цветущие альпийские луга и отвесные склоны гор с нависающей над ними снежной шапкой Шахдага.
Эта вершина, как и другие горы Большого Кавказа – не просто элемент пейзажа. Это значимый для любого уроженца тех мест ориентир – не только географический, но и житейский. Местное население не отделяет себя от гор – оно сроднилось с ними, сплелось в едином существовании. Не случайно сборник называется «Когда грустят горы». Ведь эта книга – не только о людях, но и о горах, которые для кусарцев нечто неизмеримо большее, чем просто декорации их жизни.
Описания характеров у Седагет Керимовой отличаются такой же меткостью, как и описания местности. Мы видим характерные типажи в различных житейских обстоятельствах во всех ее рассказах, но особенно сильно ощущается это свойство ее пера в автобиографическом романе «Пропавший дневник». Как живые встают перед глазами очень разные люди – взрослые и дети, мужчины и женщины, щедрые и скупые, храбрые и трусливые, открытые миру и погруженные в себя… Кто-то показан крупным планом, кто-то – вскользь, но и этого хватает, чтобы составить о нем мнение.
Каждая глава, фактически, выхватывает из общего фона, словно луч прожектора на сцене, жизнь той или иной семьи – соседей и земляков главной героини. Несмотря на то, что повествование в романе идет от лица девочки – подростка, автор по большей части избегает прямых оценочных суждений, предоставляя читателю самому делать выводы о взаимоотношениях героев и их моральных качествах. И подкидывает для этого массу деталей и подробностей, написанных живым, ярким, образным языком. Вместе с тем каждая глава, так или иначе работает и на общий замысел – показать взросление главной героини, ее переход от детства к юности.
Легкий флер ностальгии – по покинутым местам или по минувшим временам – окутывает все произведения (рассказы, роман и пьесу), вошедшие в сборник.
Время, пожалуй, можно назвать одним из главных героев в романе «Пропавший дневник». Читатель буквально окунается в эпоху, очерченную, как правило, редкими, но показательными деталями. Подростки подрабатывают на совхозных полях, и это ничуть не зазорно – наоборот, привлекает возможностью заработать деньги самостоятельно. У одной из девочек отец – инвалид Великой Отечественной войны. В кинотеатре идет индийский фильм «Господин 420». Школьницы мечтают о модных свитерах. И так далее…
Наиболее ярко дух того времени передан в главе, рассказывающей о покупке телевизора. Этот еще непривычный на тот момент предмет стал, хотя и ненадолго, своего рода «очагом», вокруг которого в доме главной героини целое лето подряд регулярно собирались родственники и соседи. Автор с теплотой пишет о том, как перед каждым «сеансом» устраивались чайные посиделки, на которые гости приносили домашнюю выпечку и другие вкусности, как долго люди обсуждали увиденное после просмотра… Телевизор в те годы сплачивал людей, и никто не мог вообразить, что со временем он же станет одной из причин отдаления их друг от друга.
Наряду с ностальгией по временам детства в произведениях Седагет Керимовой громко, во весь голос, звучит мотив ностальгии по родине. К примеру, в рассказе «Чарли», где речь идет о лезгине, осевшем в Германии.
Иногда тоска по родине сгущается до самых темных, пронзительных красок, как в пьесе «Холодное солнце», где показана судьба Ярмета, который после окончания Великой Отечественной войны освободился из фашистского плена, но так и не вернулся в родное село, навсегда обосновавшись в Турции. Вроде и близка родина, рукой подать – да не достичь ее… И даже визит в отчие края в преклонном возрасте ничего не изменит – все кончено, жизнь прошла вдали от родных мест.
А иногда тоска по прошлому показывается лишь мимоходом, глазами ребенка, у которого и путито жизненного за плечами – всего ничего, но он уже понимает, что новое, вытесняющее собой старое – это не всегда хорошо, хотя зачастую неизбежно. Например, от имени Азгар, главной героини романа «Пропавший дневник», автор высказывается о новой для того времени и тех мест тенденции – обносить дома высокими каменными заборами. Это непривычно для девочки, которая привыкла видеть зеленые улочки родного городка в обрамлении пышных садов. Ветви плодовых деревьев, перевешиваясь через низенькие плетни, радовали играющих на улице детей спелыми плодами, а жители домов, в свою очередь, могли наблюдать за тем, что происходит на улице. А между садами в плетнях были прорезаны калитки – настолько соседи доверяли друг другу. В эту же тему – и брошенная мимоходом фраза о том, что в те времена в Кусарах никто не запирал входных дверей – такое просто не было принято. Но вот выстроен первый каменный забор, и вскоре почти каждый житель это го городка сочтет своим долгом отгородиться от соседей, запереться в своей «раковине». Читателю, как и самой Азгар, этот забор видится не столько реальным нагромождением речных камней, сколько аллегорией разобщенности, которая потихоньку начинает поглощать жителей тех мест…
Рассказывая о житье-бытье своих героев, Седагет Керимова филигранно встраивает их дела и заботы в более широкую канву – историю лезгинского народа, показывая это через сказки, легенды, обычаи и традиции. Даже школьные будни, работа на совхозном поле или поход с друзьями на Шахдаг оказываются так или иначе связаны с историей родного края.
Ее произведения очень интересны и с этнографической точки зрения. Там можно встретить описания свадеб, демов (танцевальных церемоний), мелов (добровольных субботников, на которых всем миром помогали семьям, которые срочно нуждались в помощи – например, погорельцам). И везде красной нитью проходит тема взаимопомощи, взаимовыручки. А также грустная мысль о том, что в наши дни эта благая традиция поддерживать друг друга неуклонно сходит на нет. Здесь, пожалуй, стоит отметить, что этот же страстный призыв к единению и взаимопомощи неизменно сквозит и в поэзии Седагет Керимовой.
Среди этнографического материала, который щедро рассыпан в художественных произведениях в этом сборнике, стоит отметить и лезгинские народные песни. В этом плане особенно показательна пьеса «Холодное солнце», которую можно назвать без пяти минут мюзиклом. Песенный материал, как фольклорный, так и авторский, буквально пронизывает ее насквозь, сопровождая героев и в горе, и в радости. А одна из песен – о любимой, живущей в селе Яргун – становится своего рода паролем, объединяющим влюбленных. Этот пароль звенит тонкой струной несбывшейся любви для них самих и симфонией со стоявшего счастья – для их детей…
Произведения, объединенные в этот сборник, помимо любви к родине и ощущения прекрасной ностальгии, роднит также тонкое, обостренное чувство справедливости, сострадания к людям и гуманизма. Вопросы морали для автора – не абстрактная тематика, а реальные ценности, которые заново открывает для себя каждое поколение. И тут, в отличие от других вопросов бытия, уже не делаются никакие скидки на то, что «времена не выбирают – в них живут и умирают». Человек всегда, во все времена в ответе за свои поступки перед другими людьми. Но прежде всего он в ответе перед своей совестью. Именно это в первую очередь хочет донести до читателя Седагет Керимова в своей прозе. И в этом отношении ее проза глубоко переплетена с ее же публицистикой, в которой неоднократно поднимались вопросы морали и нравственности, исследовались нюансы вечных ценностей и актуальные проблемы человеческих взаимоотношений.
В целом, новую книгу Седагет Керимовой «Когда грустят горы» можно назвать своего рода путешествием во времени. Прекрасным путешествием в прошлое с надеждой на светлое будущее, к которому она приглашает и своих читателей.
Наиля БАННАЕВА,
поэт-переводчик.
Рассказы
Мужское слово
Издали, будто из-под земли, доносится голос. Он еле слышен, а то и вовсе исчезает.
– Даха1, тебя Ими2 зовет!
Чей это голос? Не поймешь, кому он принадлежит.
– Эй, даха, тебя Ими зовет!
Кто-то еле слышно выговаривал эти слова.
– Кому говорю? Ими зовет!
В этот раз голос раздался совсем близко, но слов все равно было не различить.
Кто-то потряс его за правое плечо. Не помогло: Абумуслим не мог отойти от сладкого утреннего сна, несравнимого ни с чем на свете. Ему все еще казалось, что голос звучит во сне. А как славно он спал – словно беззаботный ребенок! Не открывая глаз, он перевернулся с правого бока на левый и зажмурился – боялся прервать сон…
Дети с их улицы трясли ветку шелковицы, на которую забрался Абумуслим. Они трясли и трясли, а он кричал во весь голос:
– А ну пошли прочь! Вы что, глупые? Я же упаду! Бездельники, вот погодите, слезу – разукрашу вам рты не хуже, чем соком ежевики!
Но дети не унимались: распаляя его гнев, еще сильнее трясли ветку. Они определенно намеревались сбросить его с дерева. И добились-таки своего: он сорвался с ветки головой вниз и так ударился о землю, что его крик разнесся далеко-далеко…
Открыв глаза, Абумуслим увидел перед собой братишку – Багаудина. Поняв, что все происходило всего лишь во сне, он почувствовал облегчение.
_______________________________________________
1. Даха – здесь: обращение младших к старшему брату.
2. Ими – дядя со стороны отца.
– Что за люди, глаз не дадут сомкнуть… – пробормотал он. Багаудин выжидающе смотрел на брата, собираясь еще что-то сказать.
– Чего тебе, БатI? – сердито спросил Абумуслим.
– Тебя Ими зовет, – с опаской произнес Багаудин – рыжий, зеленоглазый, краснощекий мальчуган.
Разве Абумуслим в состоянии был его понять? Сказанное до него не доходило, да и БатI вырисовывался перед его взором как-то туманно. Отяжелевшие от сна веки не позволяли толком открыть глаза. Но был упрям – не сдавался, впился, как пиявка. Своими маленькими руками он тряс старшего брата за широкое, упругое плечо и продолжал что-то говорить. Абумуслим наконец различил слово «Ими», отчего вмиг открыл глаза и попытался восстановить в памяти недавние события.
Усевшись на постели и спустив ноги на пол, он задумался. Но, ощутив тяжесть в голове, вновь откинулся на постель. Перед глазами пронеслись вчерашние события.
Прежде всего, вспомнился затянувшийся далеко за полночь дем3 у Садика. Весело было – не передать! Он не припомнит такого бурного, просто великолепного дема за последние годы в Кусарах. Наплясалась же молодежь! Никто не хотел выходить из круга, пока не онемеют пятки. В два часа ночи хозяева свадьбы – отец и старшие братья Садика – хотели было остановить веселье, но Абумуслим, неизвестно почему, воспротивился этому и заскандалил, петухом наскакивая на арачи4 и на всех тех, кто пытался его утихомирить.
– Никто не имеет права портить дем моего друга! – буйствовал он. – Мы будем танцевать до утра! Не трогайте нас!
Его невозможно было удержать. Орлом, раскинув руки, он выплясывал в кругу. Потом молотил кого-то кулаками, как кувалдой – кто знает, скольким от него досталось! Затем, как ни в чем не бывало, обойдя круг, приказал музыкантам:
– «Лезгинку»!
Музыканты медлили, и он повысил голос:
– Кому я говорю? У вас что, уши заложены? Я сказал: «Лезгинку»!
________________________________________________
3. Дем – танцы на свадьбе, проходившие в ночное время.
4. Арачи – распорядитель танцев на свадьбе.
Но легче было распилить камень, чем музыкантам вновь оживить дем. Хозяевам свадьбы оставалось только сожалеть, особенно матери Садика. Видя расстроенный дем своего сына, она растерянно и недоуменно смотрела на Абумуслима. Он же не оставлял в покое музыкантов – заставил-таки их играть.
Пьяный и разгоряченный Абумуслим, обрадовавшись, опять оказался в кругу и пустился в лихой пляс. Он вновь и вновь заказывал музыкантам свои любимые мелодии… Что же было после? Это вспоминалось с трудом… В людей летели стулья, парни пустили в ход кулаки, женщины испуганно кричали… Абумуслиму на миг показалось, что его обдало кипятком, и тут же у него будто заледенело в голове. Неужели все это было на самом деле? Или это сон продолжается?
Он чувствовал себя надутым шаром, который плывет между небом и землей и никак не может опуститься. События прошлой ночи были невнятны, словно с того времени прошли годы. Его отяжелевшая голова была подобна ущелью, наполненному туманом, веки налились свинцом, отчего тяжело было открыть глаза…
Видя, что брат не хочет просыпаться, Багаудин прутиком, который был у него в руке, начал щекотать ему ноздрю. Абумуслим громко чихнул. Багаудин, озорно улыбаясь, пощекотал ему другую ноздрю. Абумуслим открыл глаза, увидел братишку, заливающегося смехом, и схватил его за руку:
– Ты меня злишь, БатI! Не выводи меня из себя, говорю тебе! Не видать тебе теперь портфеля как своих ушей!
Багаудин, испугавшись, заплакал. В этом году он должен был пойти в школу, и старший брат обещал сходить вместе с ним и купить ему портфель. Надо было поднять настроение брату, чтобы он перестал сердиться. Но густые дугообразные брови Абумуслима, грозно сдвинувшиеся на переносице, показывали, что дело это не из легких.
– Ну что я тебе такого сделал? Ты же никак не просыпался!
А тебя Ими зовет…
Абумуслим взглянул на наручные часы: они показывали девять. «И зачем я понадобился Ими с утра пораньше?»
– К добру ли? – смягчившись, спросил он.
– Откуда мне знать? – недовольно ответил братишка, расстроенный тем, что останется без портфеля.
– Ты знаешь все! Ну-ка быстро говори, зачем я чуть свет понадобился Ими?
Багаудин разревелся.
– Смотри у меня, БатI… Нечего тут нюни распускать. А то пройдусь по тебе разок! – пригрозил Абумуслим. – У меня и так туман в голове…
Рыдания Багаудина стали громче.
В это время открылась дверь и вошла красивая полная женщина. Это была Рагуят, жена Ими, которую все дети коротко называли Мис5.
– Мис, зачем Ими зовет меня? – угрюмо спросил у нее Абумуслим.
Ракуят странно посмотрела на него и, прикусив указательный палец правой руки, покачала головой. Это означало: плохи твои дела…
У Абумуслима екнуло сердце. Он хотел было расспросить Мис о происходящем, но тут ее позвали с улицы. Как только она ушла, побледневший Абумуслим вскочил, быстро натянул брюки, застегнул рубашку и вышел на веранду.
С полукруглой веранды на втором этаже вся улица перед их домом просматривалась как на ладони. Абумуслиму показалось, что в тени трех старых черешен собрался весь род Мурадовых: отец – Ханмурад, трое братьев отца и их сыновья молча сидели в ряд. Здесь же были и вчерашние музыканты. «Онито здесь зачем?» – с тревогой в сердце подумал Абумуслим. Увидев только что вошедшего во двор арачи Халидина, всеми любимого за его мастерство танцевать и следить за порядком на деме (кусарцы говорили, что его ногами шайтан отплясывает), Абумуслим совершенно сник.
Он бросил испуганный взгляд в сторону Ими. Шахмурада, самого старшего из братьев, все дети называли просто «Ими», остальных же величали по имени: Гюльмурад ими, Пирмурад ими, Ханмурад ими. Богатырски сложенный, с закрученными густыми усами, рано поседевший Шахмурад ими был подобен ожившей скале. У него было большое сердце. Он был человеком, радеющим за село, гордящимся его людьми, проявляющим заботу о родственниках. Его уважали все, от мала до велика. И в горести и в радости не обходились без него, даже сельские аксакалы всегда советовались с ним.
___________________________________________
5. Мис – сокращение от слова «имидин свас» – жена брата отца.
На всех торжествах, проходивших в Кусарах, самое почетное место предоставляли ему. Живущие в дальних краях родственники, приезжая в район, в первую очередь навещали Ими. Абумуслим, как и все остальные, тоже искренне почитал его. Месяц назад, вернувшись из Баку после завершения первого курса института, он в первую очередь проведал Ими.
Не только братья, но и их семьи, и другие родственники во всем прислушивались к Ими, никто не позволял себе прекословить ему. А для Ханмурада, отца Абумуслима, самого младшего из братьев, каждое слово Шахмурада было законом.
В роду Мурадовых бытовал обычай: перед семейными торжествами или же в спорных случаях они организовывали семейный совет, после чего действовали сообща. Вот так же, как и сейчас, собирались у того или иного из братьев и обсуждали важные семейные вопросы.
«О Аллах, что же случилось? – думал Абумуслим. – Почему дяди собрались здесь? И для чего я им понадобился?» Сердце у него колотилось, по телу струился горячий пот. Некоторое время он постоял на трясущихся ногах, не зная, как поступить, а потом, наконец, решился – будь что будет. И спустился во двор.
– Доброе утро! – неуверенно поздоровался он со всеми и стал перед Ими. «Что же со мной теперь будет?..»
У Ими была привычка: когда он сердился, то подкручивал свои усы. Вот и сейчас он делал это. Быстрые и ловкие движения пальцев его правой руки говорили о том, что он явно не в духе. Абумуслим заметил это, и его охватила неудержимая дрожь, но он постарался не выдать себя и выглядеть перед дядей спокойным.
На его приветствие никто не ответил, что лишило его остатков самообладания. Он не осмеливался даже поднять голову и посмотреть кому-либо из них в лицо.
– Ты звал меня, Ими? – с трудом, дрогнувшим голосом, выдавил он из себя.
Как приветствие, так и вопрос его повисли в воздухе. Значит, он что-то серьезное натворил. «Теперь всё! – ужаснулся он. – Мне конец!»
Вдруг Ими повернулся к музыкантам, раздался его властный голос:
– Играйте!
Не успел он произнести эти слова, как музыканты начали играть быструю музыку. Ими искоса сердито взглянул на Абумуслима и резко сказал:
– Танцуй!
Не ожидавший ничего подобного Абумуслим ошеломленно посмотрел на него и замер. А потом испуганно, с дрожью, произнес:
– Зачем?
Голос Ими зарокотал, как гром:
– Танцуй, я тебе говорю! Вчера ночью ты разошелся оттого, что тебе не выпало очереди танцевать. Теперь можешь танцевать, сколько душе угодно. Танцуй! Гаси пыл своего сердца!
Абумуслиму показалось, что грянул гром и сверкнула молния… Будто все ледники Шахдага обрушились на него! Боль так пронзила его тело, словно в него воткнулись сотни стрел. Земля ушла из-под ног, он пошатнулся…
Ему разом вспомнилось все, что произошло вчера ночью на танцах. Перед глазами промелькнуло, как он ухватил за грудки арачи Халидина и обвинил его в том, что тот пропустил его очередь… Затем оказался в центре танцевальной площадки… По том бросился в драку с музыкантами… Ударом кулака повалил на землю когото из парней …
– Не выводи меня из себя! – донесся до него грозный голос Ими. Этот голос приказывал, и противиться ему не было никаких сил. Губы Абумуслима дрожали, ноги удавалось передвигать лишь с неимоверным трудом – они будто вросли в землю. Но он раскинул руки и начал танцевать…
– Живее, я сказал! – подстегнул его звенящий металлом голос.
Как ненавидел себя Абумуслим теперь! Гордость кусарских свадеб, известный своим блистательным танцем, любитель отплясывать на демах, сейчас он презирал и себя, и танцы. Лицо его пылало, в глазах плыл багровый туман, мысли больно жалили… Тот же подстегивающий голос рвал ему душу:
– Не жмись, танцуй от души!
Но разве здесь дем? Как в удовольствие танцевать у себя во дворе, перед дядями, да еще и без причины? Прыгать обезьяной… Народ его засмеет…
Провалиться бы ему сквозь землю! Еще чуть-чуть – и он рухнет на землю и разревется, как ребенок, на глазах у всех… Кто знает, как далеко расползутся сплетни об этом… Ох, как будут потешаться над ним друзья! А уж как девушки распустят языки! Абумуслим танцевал минуту или даже меньше, но ему показалось, что это длилось бесконечно. Он не поднимал головы, не осмеливался взглянуть в лицо ни одному из сидевших. Но вдруг взгляд его упал на Багаудина. Он увидел не самого Багаудина, а только его полные слез глаза. Братишка стоял поодаль от сидевших взрослых, и вид у него был потерянный. Ему до боли обидно было видеть положение, в котором оказался старший брат Абумуслим, который всегда казался ему подобным Шарвили6.
А теперь приходилось смотреть на то, как его брата буквально растоптали перед всеми!..
Абумуслим, ни жив ни мертв, едва держась на ногах, вновь и вновь вспоминал вчерашнее. Испорченное им веселье односельчан, бессмысленная драка, разгневанные хозяева свадьбы, обиженные лица уходящих девушек и парней… «Как теперь я буду ходить по улицам? Как теперь смотреть в лицо кусарцам? Как вынести упреки родственников, друзей?..»
Вдруг раздался тот же повелительный голос:
– Стой!
Музыканты прервали мелодию. Ими одним взглядом подозвал к себе племянника. Абумуслим, от страха не чуя ног под собой, подошел и стал перед ним.
– Ну как, успокоилось твое сердце? Вчера ведь тебе не оказали достаточно внимания. Очередь до тебя, видите ли, не дошла. Не дали потанцевать, сколько тебе хотелось. Зато сегодня тебе никто не мешал – вся площадка принадлежала тебе! И Халидин вдобавок, – Ими повернулся к арачи. Тот кивнул.
Ими стоял лицом к лицу с Абумуслимом, и молча пронизывал его взглядом. Больше он ничего не сказал. Уж лучше бы обругал или влепил пощечину…
Сначала Шахмурад ими, а следом другие дяди и отец вышли со двора. Их сыновья, двоюродные братья Абумуслима, последовали за ними. Музыканты, собрав свои инструменты, также ушли вслед за Халидином. Абумуслим, как вкопанный, стоял посреди двора, стыдясь поднять голову и оглядеться. С веранды смотрели мать и Мис. В окнах мелькали лица его сестер. Куда теперь? Домой – стыдно. На улице тоже не покажешься. Вот бы под ним разверзлась земля…
___________________________________________
6. Шарвили – герой одноименного лезгинского эпоса.
Боясь, что в саду его увидят соседи, Абумуслим направился в хлев. Там он рухнул на кучу сена и зашелся в плаче. Он и не помнил, когда плакал в последний раз. А сейчас рыдал как ребенок… В конце концов слезы иссякли. Но куда деваться от нестерпимого чувства стыда, особенно перед Багаудином? Абумуслим чувствовал, что братишка тут – сидит в другом конце хлева, и, не издавая ни звука, смотрит на него. Присутствие младшего брата угнетало его.
Абумуслим лег на спину и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Спустя какое-то время он приподнял голову и покрасневшими глазами поискал Багаудина. Обрадованный этим, мальчик бросился к нему, обхватил его ручонками, положил го лову ему на живот и, не говоря ни слова, закрыл глаза, горестно вздрагивая. Его поведение вновь вызвало слезы у Абумуслима. Он почувствовал: ребенок изо всех сил старается не показать старшему брату, как он давится плачем…
Абумуслим прижал его к себе, поцеловал и ласково заговорил:
– Не плачь, БатI! Умную голову палка не достанет, а для глупой и кулака мало. Ими поступил правильно. Вчера я забылся, лишился ума. Ими следовало отколотить меня, переломать мне все кости!
– Даха, значит, ты больше не будешь танцевать? – испуганно спросил Багаудин. Труднее всего было видеть его жалостливый взгляд.
– Разве я смогу теперь появляться на людях? Наверное, мне больше не следует танцевать, – Абумуслим делился с мальчиком своим горем, как со взрослым.
– Даха, ты что же, и на моей свадьбе не станцуешь?
Вопрос танцев очень беспокоил Багаудина, он был значим и важен для него. Поняв это, Абумуслим погладил мальчика по голове:
– Непременно станцую, БатI! Но на твоей свадьбе я буду танцевать по-другому. А еще – не будь я мужчиной, если еще хоть раз выпью эту отраву, называемую водкой!
От радости у Багаудина заблестели глаза:
– Правда?
– Даю тебе мужское слово! – Абумуслим произнес это так решительно, что ему невозможно было не поверить.
Потом он встал и взял братишку за руку:
– А теперь пойдем купим тебе портфель.
День рождения
Мурад проснулся в полночь и забеспокоился, не обнаружив в другой комнате, на обычном месте, отца с матерью. Младший брат, пятилетний Риад, крепко спал, улыбаясь во сне, то приподнимая брови, то, как будто глубоко задумываясь. Его вид рассмешил Мурада, который был на два года старше братишки.
– Риад, эй, Риад! – он попытался разбудить младшего, но тот продолжал пребывать в сладком царстве сна.
Мурад открыл дверь и вышел на веранду, но и там никого не оказалось. Он выглянул в приоткрытую дверь в сад. Родители сидели за столом под раскидистой шелковицей. Они говорили шепотом, но Мурад сразу почувствовал, что голос у матери дрожит. Время от времени она вытирала платком глаза. «Что с мамой?» – встревожился мальчик. И отец выглядел расстроенным, что еще сильнее взволновало его. Мурад не решился показаться им и стал подслушивать, о чем они говорят.
