Изгнанник

Прошел месяц. Вадим и его коллеги спокойно спали в построенном ими же доме–сарае на длинном, длинной во всю стену настиле.

– Не стреляй! – раздался истошный крик.

Вадим вздрогнул и открыл глаза. Вокруг него зашевелились, спавшие рядом работяги.

– Я, капитан Чернов, приказываю прекратить огонь – продолжал кричать, спавший почти возле двери рабочий.

Кто-то из лежавших рядом с ним расшевелил его. Александр, нервно вздрогнув, открыл глаза и, горько вздохнув, присел на настиле. Он нервно выругался матом, затем, уткнувшись носом в колени, также нервно и протяжно застонал.

– Что с тобой? – от двери послышался робкий Васькин голос.

– Двадцать лет прошло, двадцать лет! – Капитан обхватил голову руками и говорил так, как будто обращался сам к себе. – Чертов Афган! Да, когда же я все это, наконец, забуду?!

В сарае повисла тишина. Все с сочувствием и уважением, молча, смотрели на ветерана. И, несмотря на то, что с утра всем надо было рано вставать, никто не высказал ни единого слова возмущения по поводу того, что их разбудили.

Капитан появился в бригаде неделю назад. Был он примерно одних лет с Серегой, Костей и Вовой. Родом из Ростова. Александр был высокого роста, смуглый, темноволосый. Среди своих коллег он отличался правильной речью и благородной осанкой. Капитан был немного вспыльчив, но, как и все вспыльчивые люди, отходчив. Он был прямолинеен и всегда говорил в глаза то, что думал, ненавидел ложь и лицемерие. Был он смел и правдив и всю жизнь боролся за справедливость. За эти черты характера он всю жизнь страдал.

Судьба героя–афганца сложилась как нельзя трагично. Закончив после школы общевойсковое военное училище в Москве, он женился на москвичке, с которой встречался последние полтора года учебы. Но получив звание младшего лейтенанта, Александр вскоре отправился вместе с молодой женой по назначению на афганско–таджикскую границу.

Пять лет на границе, карьерный рост младшего лейтенанта Чернова, боевой опыт – все это превратило молодого юношу с пламенным сердцем в настоящего опытного офицера. К двадцати девяти годам он был досрочно повышен в звании – капитан.

Таня гордилась мужем, его достижениями, победами, делила с ним все тяготы суровой армейской жизни.

Капитан Чернов был любимцем не только среди своих сослуживцев – солдат и офицеров, но и пользовался большим авторитетом среди местного населения, так как его честность, прямота, благородство, способность к самопожертвованию, а также легкий и веселый нрав возвышали его над многими его товарищами.

Саша и Таня жили в согласии, горячо любили друг друга и, несмотря на сложность и опасность работы офицера-пограничника, были счастливы. Но, благодаря своему правдолюбивому характеру, смелый Александр сказанул "правду в глаза", приехавшему с проверкой генералу. Потом вышел приказ: перевести капитана Чернова с погранзаставы в Афганистан под город Кабул.

Саша прослужил в Афганистане почти четыре года. Он был командиром роты мотострелкового батальона. Имел два легких пулевых ранения и награды: орден "Красной Звезды", орден "Красного Знамени", медаль "За отвагу" и медаль "За боевые заслуги". Был он достаточно смел, мужественен и отважен. Письма от Тани получал регулярно. Они были очень теплыми и после чтения их, как он сам выражался, "наступала весна в любое время года".

На войну наивный Чернов ехал еще романтиком, но, как он сам быстро понял – романтика кончается там, где начинается реальность. Жизнь на границе с Афганистаном и жизнь в самом Афганистане сильно друг от друга отличались. О войне Александр никогда никому не рассказывал (если только иногда по-пьяни самым близким друзьям), но только храбрый капитан через несколько месяцев Афгана начал пить. За это он впал в немилость у комбата. Правда, Александра, все равно уважали в части, особенно – солдаты. В роте, которой командовал капитан Чернов случаи мародерства, насилия над женщинами, грабежей, наркомании и прочих преступлений, которые так легко списать на войну, были значительно ниже числом по сравнению с ротами, которыми командовали другие командиры. Чернов любил своих солдат, и они отвечали ему тем же. Он берег их и никогда не посылал на верную гибель напрасно. За это его комбат тоже недолюбливал.

Однажды Чернов получил приказ: высадиться с ротой с вертолетов в N-ном месте и двигаться в N-ном направлении.

Высланные вперед дозорные обнаружили большую засаду на пути к намеченному пункту. Ротный связался по рации с комбатом и получил приказ двигаться вперед и никуда не сворачивать, вступить в бой. "Вертушек" не будет. Это означало, что Александр должен был вести роту на верную гибель, прямо на засаду, на душманов, занимающих хорошие, хорошо подготовленные огневые позиции. При этом никакой помощи от авиации ждать не приходилось.

Чернов подумал, что даже в том случае, если ему повезет и его бойцам удастся прорваться сквозь засаду, он потеряет в лучшем случае половину роты, вдобавок над солдатами убитыми и ранеными, которых в суматохе боя не удастся забрать с собой будут глумиться озверевшие душманы. И все это должно случиться по вине подлеца комбата, который отказался высылать в помощь вертолеты.

Капитан обложил матом по рации своего командира и решил:

– Будь что будет, а ребят я просто так не положу!

Он отправил разведчиков искать обходной путь.

Разведка вскоре доложила, что слева есть дорога, ведущая через ущелье, по которому можно пройти и, обойдя засаду, двигаться до намеченного пункта.

– Рискну – решил Капитан – а надо будет – отвечу.

До ущелья было около часа ходьбы. Бойцы добрались до него благополучно. Но разведка проверила склоны гор небрежно. Все как один по узкой тропе солдаты длинной цепочкой спустились в ущелье. И тут грянул взрыв, за ним второй, третий… Затрещали пулеметы, раздались одиночные автоматные выстрелы.

Рядом с ротным разорвалась граната. Капитан, упав на камни, потерял сознание. Очнулся только тогда, когда в "вертушки" грузили убитых и раненых. Сам Александр был практически цел, только на левой руке осколком гранаты ему оторвало мизинец и безымянный палец. Сколько продолжался бой Чернов не знал. Из сто пятнадцати солдат его роты в живых осталось восемнадцать человек. Все были тяжело раненые. По дороге в госпиталь скончались еще два бойца.

В госпитале он был недолго – легкая контузия без серьезных последствий для здоровья. Потом был трибунал, на котором капитану Чернову за нарушение приказа, приведшее к гибели роты, согласно Конституции СССР, присудили высшую меру наказания – расстрел.

В случившемся был виноват комбат, да и погибшие разведчики, небрежно проверившие склоны гор, были виновны не меньше. Но, как командир, Чернов считал именно себя виноватым в происшедшем. Бывший ротный мужественно воспринял свой приговор и писать в высшие судебные инстанции прошение о помиловании не стал. Непоправимость случившегося ввергла Александра в страшное отчаяние. Ему было обидно не за себя – он презирал смерть. Ему было бы легко, если бы он был прав и умирал за правду, справедливость, если бы знал, что правда за ним. У капитана болела душа за то горе, которое он причинил людям: матерям, отцам, детям, невестам и женам, погибших солдат, которых он хотел спасти от верной, как ему казалось, гибели; Родине, которую он горячо любил, которая по его вине лишилась целой роты молодых и здоровых парней; своим лично родителям и горячо любимой жене, которая вот уже почти четыре года растит одна его дочь, дочь, которую он ни разу не видел и никогда не увидит, дочь, которая никогда не будет гордиться своим отцом. Перед родителями, женой и боевыми друзьями Чернову было очень стыдно. До слез было жалко погибших солдат – его подчиненных, которые очень его любили и уважали, с которыми он прошел огонь и воду, которых не раз спасал от смерти и был не раз спасен ими, с которыми делил последние патроны в бою и краюшку хлеба.

На суде выяснилось, что комбат, ругаясь с Черновым по рации, просто погорячился. Остыв после неприятного разговора, он немедленно отправил вертолеты на помощь воюющей роте.

Уничтожив огневые позиции "духов", "вертушки" поднялись на оптимальную высоту и полетели левее уничтоженных позиций. Пролетев над ущельем, в котором затихал злополучный бой роты капитана Чернова, летчики обнаружили трупы погибших солдат. При виде внезапно появившейся авиации, душманы скрылись, не вступая в бой с вертолетами ("вертушки" только слегка потрепали их). Только поэтому Александр и шестнадцать тяжело раненых бойцов остались живы.

Комбат остался чист. За ним суд не признал никакой вины.

Чернову, все же, тоже повезло. Его боевые друзья, офицеры–сослуживцы написали сами в высшие судебные инстанции прошение о помиловании своего товарища.

Учитывая хорошую характеристику бывшего командира роты, его храбрость, героизм и мужество, проявленные на афганско-таджикской границе и, тем более, в самом Афганистане, боевые ранения и награды, суд изменил приговор: вместо высшей меры наказания – лишение свободы сроком пятнадцать лет с отбыванием в исправительной колонии усиленного режима.

Но бывший капитан с тех самых пор ненавидел жизнь.

Таня и родители Александра писали ему в лагерь теплые душевные письма и всячески старались поддержать морально и утешить. Но ни их письма Александру, ни письма Чернова им не доходили до места назначения.

В лагере в красноярском крае бывший ротный, не имея никаких гражданских специальностей, многому научился, освоив несколько строительных специальностей.

Капитан Чернов весь свой срок отбывания на зоне сильно страдал в душе после случившейся трагедии. По ночам ему часто снился родительский дом, мать, отчим, часто снилась Таня. Ветеран Афганистана понимал, что пятнадцать лет – слишком большой срок и она вряд ли дождется его. Обижаться было глупо, но на душе у Чернова была сильная обида на жизнь.

А еще чаще Александру снилась война. По ночам во сне он ходил в атаку, командовал своей ротой, стрелял… Часто в бараке в ночное время раздавались его крики. Чернов мешал людям спать. Но все заключенные относились к нему с пониманием. В лагере его прозвали "Капитан". За срок, проведенный в неволе Чернов привык к своему прозвищу и даже когда вышел на свободу, предпочитал, что бы его звали именно так.

Но характер Капитана не изменили ни время, ни пережитое горе, ни перенесенные тяготы и лишения. Он, как был правдолюбцем и борцом за справедливость, так им и остался. Однажды гордый и упрямый "афганец", не выдержав издевательств одного "вертухая", как следует его поколотил. За это Капитану добавили срок – три года и перевели с усиленного режима на строгий.

Просидев в лагерях восемнадцать лет, он в возрасте пятидесяти двух лет вышел на свободу.

Из Красноярска поезда ходили до Москвы. Там должна была жить его жена с дочерью. Но, считая, что она вряд ли его дождалась, Чернов не поехал в Москву, а, имея немного денег по освобождении, поехал на автобусе в Ростов к родителям.

Он долго с наслаждением бродил по улицам родного и до боли знакомого города, в котором не был почти тридцать лет. Александр ностальгически вздыхал, останавливаясь возле каждой знакомой улицы, каждого знакомого дома, кинотеатра… Все здесь казалось каким-то чужим и далеким и, вместе с этим, родным и знакомым, от которого Капитан давно отвык. В городе очень многое изменилось, и бывший воин смотрел с удивлением на все эти изменения. Ходил медленно, то и дело погружаясь в воспоминания детства. Даже воздух родного города казался каким-то другим, каким-то особенным, каким-то непривычно свежим и до боли родным. Тоскуя по дому на войне и на зоне, он научился по-настоящему любить свой город, который раньше ему многим не нравился.

Насладившись прогулками, Капитан заторопился домой. Оказавшись в родном дворе, где прошло его детство и юность, он с наслаждением остановился. Двор тоже сильно изменился: деревья выросли до неузнаваемости, возле подъезда стояли автомобили – в основном иномарки, а рядом с трансформаторной будкой поставили теннисный стол. О детстве напоминала лишь знакомая тишина, да сам дом. Дойдя до своего подъезда, Капитан медленно присел на лавку. По щеке потекла скупая мужская слеза, затем – вторая, третья… глаза затуманило. Нервно чиркая по коробку, Чернов сломал две спички, прежде, чем прикурил сигарету и, глубоко затянувшись горьким дымом, сам себе весело сказал:

– Не раскисать!

Покурив и немного успокоившись, он быстро вошел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, резко позвонил в звонок двери своей квартиры. Сердце бешено колотилось. Но оказалось, что там давно жили другие люди. Выяснилось, что мать Александра умерла спустя год, после того, как Чернов попал в тюрьму. Старуха не перенесла горя, случившегося с единственным сыном. Отчим Капитана через несколько лет после смерти супруги женился на другой и проживал в Воронеже.

Капитан отправился туда. Нашел его сильно состарившимся и спившимся. Как быстро понял Александр, отчим в нем не нуждался. И Чернов не стал злоупотреблять его гостеприимством.

Он горько вздохнул и мрачно пошутил над своим незавидным положением:

– В лагере хоть крыша над головой была. Теперь я – вольная птица, только крылья не выросли.

Бывший заключенный пошел выпить пива в летнее кафе.

На улице стояла жара. Легкий майский воздух приятно обдувал смуглое лицо Капитана. Александр посчитал оставшиеся деньги: на поездку в Москву хватало. Но у Тани скорее всего другой муж. "Афганец" мечтал увидеть свою дочь. Но как дальше жить? Что дальше делать? Надо было искать где-то жилье и работу.

– Здесь свободно?

Капитан обернулся. Перед ним стоял Олег.

Так бывший ротный оказался в бригаде на строительстве коттеджа. Показал он себя сразу с хорошей стороны, понравившись и рабочим и работодателям. Его профессиональные навыки были очень кстати, так как половина его новых товарищей годилась только в подсобники.

Капитан взялся за работу охотно, умело и с большим энтузиазмом, заряжая своей энергией других и подавая многим пример и, быстро поднявшись, стал неофициальным бригадиром (официальным был Олег). В бригаде он появился последним, так как, набрав десять человек, хозяева участка решили, что бригада набрана.

Остальные работники были людьми разными, но бригада была дружной и даже веселой. Трое мужиков возрастом примерно за пятьдесят лет были закадычными бомжами и имели по несколько судимостей. Они находились в розыске и решили спрятаться на этой работе. Звали их: Серега, Вова и Костя. Костя был родом из города Семилуки, Серега и Вова – из Борисоглебска.

Четвертый, Васька был весьма странным – трусливым, рассеянным и постоянно ноющим по малейшему поводу Ему было тридцать семь лет отроду. Делать он ничего не умел и работал подсобником, но тот, к кому он в подсобники попадал, никогда не был этому рад. Васька всем быстро надоел своим нытьем. Он был родом из поселка Анна. Женат никогда не был. Родителям надоел своими пьянками, и родная мать дала ему тысячу рублей, при условии, что он выпишется добровольно из квартиры. Так Васька стал бомжем.

Пятого работника звали Дима. Был он родом из города Калач. Диме был тридцать один год, и он не умел даже читать. Как он стал бомжем Вадим, так и не понял, но ему было искренне жаль этого добродушного и простого парня, который охотно трудился, не покладая рук. Дима с раннего детства был сиротой. Почему он не попал в интернат было не понятно, но еще в первом классе он четыре раза оставался на второй год, потом бросил школу. Какой-то знакомый помог ему с документами, и Дима получал пенсию по несуществующей инвалидности. Его друзья знали, какого числа он получал пенсию и в этот день поджидали его возле банка в надежде выпить на халяву. На эту работу он пришел устраиваться сам, сказав, что ему надоело пьянство вместе с дружками, которые тянули из него деньги.

Шестым рабочим был психически больной Алексей. Родом он был из Москвы. Его отец – алкоголик и забияка не давал ему житья, и сорокадвухлетний мужчина был вынужден бомжевать, или искать работу с жильем, так как со своим отцом он не мог находиться в одной квартире. Алексей страдал бессонницей. Засыпал обычно только под утро почти перед самым подъемом и не выспавшись шел на работу. Так он мучился почти каждый день. Так же, как и Васька, работать он не умел, правда не ныл и все же старался. Он постоянно все путал и забывал, и был очень медлительным. Путешествуя из Москвы в Крым на перекладных электричках, он по своей рассеянности в Ростове перепутал электричку дальнего следования, и, заснув в ней, проснулся в воронежской области. Там его и нашел Олег.

Вадим, Васька, Алексей и Дед были подсобниками. Строительных специальностей они не имели. Изгнанник был самый молодой в бригаде по возрасту и из подсобников – самый толковый, самый сообразительный, самый расторопный и наиболее способный к труду.

Васька и Алексей работали через пень колоду, но все же под жестким напором Олега, любившего, когда он не был в отъезде, стоять "над душой", они выбивались из сил и, в конце концов, доводили начатое до конца.

Хозяева были недовольны работой Васьки, Алексея и Деда, но Олег уговорил их оставить этих рабочих, так как по сравнению с такими работниками, которые приходили для того, чтобы поесть, попить, помыться и выкопать за день две-три ямы, норовя при этом прихватить все, что плохо лежит, да еще обругать условия жилья и труда (среди бомжей таких было немало), эти неуклюжие, слабые и ни к чему не приспособленные люди были лучшие.

Дед же был персонажем до нельзя странным, загадочным и непонятным. Звали его Максим Витальевич Ершов. Родом он был откуда-то с Урала. Как он оказался в воронежской области, никто не знал. С собой Максим Витальевич привез целый баул, огромный рюкзак и большую сумку битком набитые всевозможным барахлом. Складывалось впечатление, что Дед, разведясь с женой, забрал все свои вещи и, не имея жилья, отправился, куда глаза глядят. Возможно, так оно и было. Старик был гордым, упрямым и туповатым. Впрочем, стариком он не был. Возраст Деда не перевалил и за пятьдесят шесть лет. Максим Витальевич был совсем немногим старше Капитана, Сереги, Вовы и Кости, но благодаря своим совершенно седым усам, совершенно седой бородке и совершенно седым волосам выглядел гораздо старше своих лет. Ростом он был чуть ниже среднего. Закончив в молодости театральное училище, Дед всю жизнь работал в театре актером.

– Ершов Максим Витальевич, бывший актер – начал представляться Дед, когда привезенный Олегом на стройку, он положил свои пожитки в доме-сарае и пошел знакомиться с коллективом.

– Посторонись, Дед! – крикнул Серега, несший вместе с Костей на плечах трехметровый столб для очередной ямы, строящегося забора.

Максим Витальевич посторонился. На "Деда" он нисколько не обиделся, но прозвище "Дед" так сходу к нему и прилипло.

Появившись на стройке у Рашида накануне девятого мая, Дед отличился на празднике. Напившись как следует самогона, он долго говорил всем присутствующим свои длинные поздравления с Днем Победы, а затем, рассказав пару-тройку пошлых анекдотов, начал плясать, петь похабные частушки и песни современных эстрадных певцов, которые он сам переделал на свой манер, обязательно вставив в куплеты пошлятину. При этом всем Максим Витальевич был православным христианином.

– Дед, ты же верующий!? – сказал ему Борода.

– Грешен – ответил Дед с такой блаженной улыбкой, что окружающие все до единого улыбнулись.

Больше к нему с этим вопросом не обращались, приняв его таким, какой он есть.

Хозяева участка полюбили Ершова и, каждый раз, устраивая свои семейные пьянки или обкурки (семейство Рашида частенько покуривало "травку"), они обязательно звали "Артыста", чтобы послушать бесплатный концерт.

Восьмым рабочим был погорелец Слава, по прозвищу "Борода". Он был высокого роста и немного полноват. Голову Славы украшала огромная на полголовы плешь, которая в сочетании с большими выпуклыми голубыми глазами и длинной до пояса, чуть с сединой бородой придавали работяге немного комичный вид. Бороде было сорок семь лет. Родом он был из города Боброва. Слава был весельчаком – любимцем и душей компании. По профессии он был каменщиком–печником.

Девятым рабочим был Капитан, десятым – Вадим.

Глава 4

За месяц работы бригада строителей построила сарай для себя, два туалета (один для хозяев возле хозяйского дома, второй для себя возле своего дома-сарая), просторный вольер для волкодава, вскоре привезенного хозяевами и небольшой домик-сторожку для Олега возле ворот рядом с вольером и хозяйским туалетом. Началось строительство временного забора.

Работой руководил Олег, когда не был в отъезде. Он был очень придирчив, особенно когда ему строили сторожку. Олег ходил по участку, задрав голову и выпятив колесом грудь с таким видом, как будто он был по меньшей мере начальником строительного управления. Рабочие быстро поняли, что это за тип и дружно его невзлюбили. Но "начальник" этого не понимал. Он по всей видимости считал, что наоборот – его слушаются, боятся, а значит – уважают. Считался он только с Рашидом и его семейством. Спорить с этим самоуверенным глупцом осмеливался разве что Капитан, который в строительстве понимал гораздо больше Олега. Красноперый, как быстро его прозвали остроумные зеки, выдавал рабочим продукты и те возле сарая на костре сами готовили себе завтрак, обед и ужин.

Ежедневно на стройку приезжали грузовые машины и привозили стройматериал. КамАЗы сваливали на участке большие горы песка и щебенки. Приходили фуры с прицепами. Из них строители выгружали кирпичи и пеноблоки. Так прошел месяц.

Таская кирпичи, тяжелые мешки с цементом и прочий стройматериал, Вадим каждый день проклинал свою жену и ее любовника и постоянно в унынии жалел, что так и не смог им отомстить. За месяц он понемногу привык к своему новому жилью, хотя и чувствовал себя "белой вороной" среди совершенно не его круга, чуждых по духу и интересам людей. Впрочем, отношения у него с ними были нормальные. И хотя изгнанник никогда даже не мечтал вести такой образ жизни, все же это было лучше, чем ночевать в холодном, провонявшим мусором и мочой подъезде. Вадим с ужасом вспоминал те полтора месяца, прожитые им без крова, весь свой страх, ужас и отчаяние, бесконечные похмельные муки. Он продолжал любить Оксанку, мысленно общаясь с ней и вспоминая, как дружно и счастливо они жили вместе, до тех пор, пока в ее жизни не появился Сергей. По вечерам, уставший после тяжелого трудового дня, изгнанник долго не мог заснуть, вспоминая то родной Мурманск, то Москву и оставленную там жену, и квартиру. Вадим ворочался с боку на бок, но это не помогало прогнать терзающую душу тоску и глубочайшую мучительную обиду. И все же, находясь среди таких же, как и он сам, побитых жизнью бедолаг, горемыка–изгнанник понимал, что он не так одинок в своем горе, здесь его мало-мальски понимают терпящие с ним одну нужду люди, судьбы которых у некоторых из них были пострашнее и намного трагичнее его, Вадимовой судьбы. Изгнанника глубоко тронула печальная судьба Капитана, к которому он, как, впрочем, и вся бригада относился с большим уважением.

Капитан, появившись в бригаде, сразу проявил инициативу сварить из железных листов шкаф для газовых баллонов, объяснив, какую это даст безопасность в случае взрыва – железные листы расплавятся, в то время, как деревянный или кирпичный чулан разлетится вдребезги, не исключая возможности нанести взрывом сильный ущерб для всех построек, а также жизни и здоровья людей.

Хозяева одобрили предложение нового работника. Александр справился с работой за один день и теперь газовые баллоны стояли в железном чулане, радуя Рашида и его сородичей.

Капитан часто горько вздыхал, думая о своей безвозвратно прожитой жизни, о матери, чью могилу он с большим трудом отыскал на Ростовском кладбище, о Тане с дочкой Наташей, чьи фотографии старые, пожелтевшие и помятые он пронес с собой через всю свою тяжелую и разбитую жизнь.

Капитан отлично разбирался в строительстве, часто давал дельные советы и рабочим в своей бригаде и хозяевам участка и даже самоуверенный Олег часто попадал в впросак, как следует поставленный на место Капитаном. Когда Александр появился в бригаде, его новые коллеги уже принялись за строительство забора. Бывший боевой офицер приступил к работе с таким энтузиазмом, что само строительство пошло в два раза быстрее. С Капитаном было легко и приятно общаться. Он словно заряжал окружающих своей энергией, все словно кипело в его руках. Вдобавок Александр всегда шутил, всегда всем помогал и всех поддерживал.

Прошел еще месяц. Закончилось строительство забора. Рашид нанял экскаватор и вскоре были вырыты ямы под фундамент для гаража и для коттеджа. Все земляные работы надо было сделать за лето, а кроме гаража планировалось еще строить большой дровник, овчарню, курятник и отдельную от коттеджа кухню, которая должна была соединяться с коттеджем небольшим коридором. Ямы под фундамент для этих сооружений должны были рыть рабочие. Вовсю кипело строительство гаража.