Железо. Книга 1

Андрей Но

Железо. Том 1

Андрей Но

* * *

Глава 1. Смотрящий в Ночь

Предрассветную дымку, что тянулась над кукурузным полем, вдруг вспугнул звонкий удар чем-то железным. Нестерпимый звук повторился. Еще один. Следом – протяжный, душераздирающий крик. Это означало, что в племени Кланяющихся Предкам наступил новый день.

От насильственного пробуждения сердце Ачуды противно заколотилось. Сглотнув пересохшим горлом, он недовольно перевернулся на другой бок. Невнятные остатки сна кричали о чем-то важном. В зажмуренных глазах почему-то всплывал аконит – тягуче-синей расцветки цветок. Красивый и ядовитый. С тех пор, как его мать им отравилась, любое напоминание о цветке сопровождалось застарелой болью. Но почему же в этот раз ему так хорошо?.. Ачуда попытался вспомнить сон, но звонкие удары железной болванки за стенами жилища снова напомнили о том, что Отец не ждет.

Мальчик поднялся на локтях и тяжело выдохнул. Спина ныла и плакалась, что не смогла отдохнуть подольше, а вчерашние порезы на боках надоедливо саднили. Посланник Зари издал очередной вопль.

Вот бы ему в глотку залетел стриж, – представил Ачуда. Но стрижи рассекали воздух лишь по вечерам, а крикун подавал голос исключительно утром.

Отбросив прядь волос со взмокшего лба, мальчик окинул помещение взглядом. Было темно, но он разглядел пустую отцовскую лежанку.

Его отец, как и положено воинам племени, уже потел и звенел акинаком в боевом плясе с другими воинами под чутким присмотром главы военного совета, Бидзиила, Побеждающего Всегда. О главе ходили головокружительные слухи, но ни один из них отец не считал нужным прояснять сыну. Однако второе имя своего командующего, Побеждающий Всегда, отец если и поминал, то с непонятной усмешкой, природу которой Ачуде до сих пор не довелось понять.

Сам же отец, помимо своего первого имени – Жигалан, подаренного матерью при рождении, успел обрести за жизнь и второе – Бьющий в Грудь. В свою или чужую – Ачуда не знал, так как не застал миг, когда его отца этим прозвищем наградили.

В жизни каждого человека однажды наступал миг или поступок, что поразительно точно и емко отражал всю его сущность, какой бы та противоречивой не казалась. То, чем человек жил, то, чем гордился, чего боялся, и ради чего был готов собой пожертвовать. Второе имя было предназначением, которое в человеке сумели разглядеть другие.

Но по правде, не было столь уж важным, какое и в ком предназначение выявили, ведь долг для всех был уготован один – жить ради освобождения Отца. Освобождать или, на худой конец, с предельной отдачей способствовать этому, как можешь. Остальное в племени Кланяющихся Предкам, с тех пор как открылась историческая правда, было вторичным. Но помимо долга перед Отцом, жизнь племени отягощала и другая, на приземленный взгляд Ачуды, куда более животрепещущая проблема.

Ачуда, как и большинство других подростков, кого он знал, родились и существовали в условиях непрекращающейся войны и страшной угрозы, нависшей над многострадальным племенем. Имя ей было Пожирающие Печень.

Пожирающие Печень представляли собой кочевую общину, пришедшую, по подозрению вождя, с дикого юга, и ее представители занимались тем, что пожирали печень. А также сердце, мочевые бобы, грудные меха и остальную дымящуюся в сумеречном воздухе требуху, которую выдирали из порванных животов поверженных противников. А их противниками были все, кто не был выходцем из их рода.

Откуда именно они пришли, зачем, в каком количестве, и какие участки Кровоточащего Каньона уже успели заполонить – никто не знал. Но одно было известно точно – нападали каннибалы под покровом ночи, а убивали ровно столько, сколько велел им желудок. Для них племя Ачуды было чем-то вроде стада бизонов, которое нет необходимости пасти, и которое нецелесообразно вырезать целиком и разом. На территории Кланяющихся Предкам было достаточно людей, чтобы удовлетворять продовольственные нужды людоедов на протяжении многих и многих зим.

В свою очередь, подобная, пусть и дальновидная, неспешность Пожирающих Печень, позволила мудрому вождю Пу-Отано, Приручившему Гром, выиграть время, чтобы учредить братство Смотрящих в Ночь. Должность для самых храбрых мужей племени.

Должность Смотрящего в Ночь не была до той критичной степени важной, как у освободителей Отца на карьере. Не была настолько почетной, как у воинов и особенно у личной гвардии вождя. Она не была у всех на виду и почитаема простым, вечно голодным и уставшим людом, как у сеятелей, гончаров, ткачей и кожевников. Она не приводила в восторг, как плоды воображения мастеров среди резчиков по кости, и она даже не вызывала облегченный возглас пересохшего горла, который часто приходилось слышать водоносам. Но эта должность была необходима. И соплеменники, помнили они об этом или уже давно позабыли, в ней остро нуждались. Это ясно читалось по глазам тех, кто нес дозор.

Те, кому удавалось из подсобников – их именовали Ждущими Закат – дослужиться до гордого звания Смотрящего в Ночь, выглядели понуро, необычайно серьезно, надломлено, как освободители Отца с грузом железной руды на плечах, но груз этот был невидим. Поговаривали, что такими их делают столкновения с теми, от кого они защищают границу. Враждебное племя Пожирающих Печень было столь бесчеловечным, что всего после одной встречи с его представителями глаза выжившего Смотрящего в Ночь менялись навсегда.

Этот тяжелый, надорванный взгляд еще в самом детстве настолько потряс Ачуду, что он уже тогда навсегда решил для себя, кем хочет стать. Этот взгляд был полон ответственности и он подчеркивал – не хуже церемониальных пестрых раскрасок на лице их пророка Матаньяна-Юло – важность службы на границе. Ачуда хотел доказать всем, что готов ее понести.

А еще такой взгляд был у его отца. Но не от столкновений с каннибалами, а сразу после смерти матери. Ее гибель необъяснимым образом разрознила отца и сына. Жигалан с безразличием отнесся к выбору Ачуды встать на границе племени с копьем в руке и к тому, что там может с ним произойти. Он даже помог ему вступить в тренировочный лагерь, куда набирали исключительно мальчишек и только из полных семей. Объяснялось это тем, что в полноценных и любящих семьях с самого начала прививали чувство ответственности, дисциплины и заботы о своих, чего нельзя сказать об одиночках и сиротах, которые привыкли думать лишь о собственной шкуре. А все Смотрящие в Ночь, включая Ждущих Закат, были братством, где каждый был поглощен ответственностью за своего собрата и всегда должен быть уверен, что сможет обвиснуть на его плече в трудный момент.

Ачуда не был из полной семьи, но его отец был воином племени. А перед воинами, по громогласному предписанию вождя, в племени должны были открываться любые двери…

Дверь содрогнулась от мощных ударов, заставив Ачуду схватиться за древко своего копья, которое он в последнее время из соображений закалки использовал вместо подушки.

– Ачуда, ты еще здесь? – раздался крик его друга, Ориганни. – Я знаю, что здесь, скорее выходи!..

Ачуда украдкой высунулся в маленькое окошко, что открывало вид на дверь с уличной стороны. Друг был обращен к нему спиной, старательно прикладывая ухо к створке. Ориганни был высоким, с коротко обрубленными волосами, с узкими, юношескими плечами и щуплой грудью, но с сильным и довольно волевым для его лет подбородком. Бесшумно просунув руку с копьем, Ачуда с силой ткнул тупым концом друга под лопатку.

Ориганни вскрикнул, и резко развернулся. Его копье, описавшее полукруг, со свистом опередило взгляд, которым он нащупал Ачуду. Но тот легко блокировал удар и усмехнулся.

– Солнце едва встало, а ты уже соскучился по боли?

– Ты, клятый койот, – огрызнулся Ориганни, пытаясь свободной ладонью дотянуться до горящей от тычка лопатки. – Только и можешь, что со спины. Лицом к лицу ты всегда промахиваешься. Как я могу соскучиться по тому, чего от тебя все равно не дождешься?

– А на боку у тебя тогда что за рубец? – заметил Ачуда.

– Это от поединка на ножах с Могулем.

– Ага, конечно… – Ачуда фыркнул.

Могуль был командиром Смотрящих в Ночь, и случаи, когда он посещал ристалище, были единичны. Оно и к лучшему. Среди ребят ходили слухи, что этот человек чрезмерно серьезен и жесток и не разменивается на тренировочные поединки, просто потому что в них нельзя убивать. Даже ветераны Смотрящих в Ночь избегали его компании. – Тогда зачем же ты еще явился в такую рань? Похвастать этой байкой?

– На границу нужны несколько новых Ждущих Закат, – глаза Ориганни лихорадочно горели. – Сегодня будет отбор. Сам Могуль пожалует.

Голова и рука Ачуды исчезли в отверстии бойницы, а через мгновение он вылетел из распахнувшейся двери, успев подхватить заваливающееся копье, которое оставил стоять снаружи.

– Бежим, – коротко он бросил другу, и они помчались.

Босые и ороговевшие пятки, как и положено у настоящих бойцов, шлепали по глиняной плитке, которой была вымощена Площадь Предков. Ее жители все еще дремали в своих мазанках, и лишь единичные фигуры блуждали в полутьме: жрецы, совершавшие обход, Жадный Гнад и его помощники, раскладывающие на лотках съестное и имущество для обмена, водоносы, толкающие перед собой телегу с кувшинами из обожженной глины. Вместе с ними площадь оживляли мескитовые деревца, юкка, опунция, карликовые дубы, и грубые и нескладные изваяния из камня вперемешку с рудой – их серые провалы глаз не смыкались даже ночью, чтобы подать своим потомкам пример подлинной самоотдачи. Но главной достопримечательностью был конечно же Скальный дворец. Кирпичные домики, в одном из которых и жил Ачуда со своим отцом, попросту терялись в его монументальной тени. Однако подобной роскоши за пределами Площади Предков не наблюдалось.

Преодолев ворота и торчавших возле них краснорожих воинов, друзья вырвались в просторы Кровоточащего Каньона. Здесь уже вовсю кипела жизнь. Люди носились с вязанками прутьев и корзинами с расходным материалом для своей работы. Дети тоже бегали, но не бездумно, мешаясь под ногами, а деловито, привлеченные к рутинным заботам, на которые не оставалось времени у взрослых. Посланник Зари вышагивал среди них, беспощадно лупя железной болванкой в подвешенный на шею чугунный гонг, не забывая выдавливать из себя протяжные крики.

Если у ограды еще встречались относительно просторные куполообразные хоганы с мощными деревянными шпалами в основе, построенные еще до войны, то по мере отдаления от Площади Предков, утоптанную и голую землю уже наводняли вигвамы из шестов и жухлой кукурузной кожуры. О водоснабжении и отхожих канавах, которые изобиловали на Площади Предков, не могло быть и речи. Нужник был общим и смердящим, оборудованным под компостирование, и дренажированным для отвода мочи. Жизнь в блокаде под гнетом Пожирающих Печень научила людей извлекать пользу из всего, даже из собственного дерьма – его смешивали с остальным растительным мусором, золой и удобряли бедную, каменистую почву. Должность была незавидной, позорной, но необходимой для нужд племени. Жрецы и сам пророк Матаньян-Юло открыто призывали уважать изготовителей компоста, так как в их труде отслеживалась божественная природа – смешение неблагородных материалов для превращения в качественно другой, дарующий жизнь или шанс на ее поддержание.

Но эти красноречивые слова все равно не могли переубедить Ачуду – по его мнению, такая должность была уготована исключительно для неудачников. Вещания же жрецов лишь были попыткой не дать мусорщикам покончить с собой, улегшись на Прощающих Холмах. Ведь кто-то же должен был заставить их дух гордо воспрянуть, а плечи – взвалить на себя то, во что не пожелали вляпываться все остальные.

В самых неблагоприятных участках – в низинах, на крутых склонах или сильно продуваемых местах – встречались самые примитивные лачуги, а порой и вовсе одноместные шалаши, подходящие скорее для одомашненного зверя, чем человека. Но каждый получал то, что заслуживает. Так утверждал Жигалан, и Ачуде хотелось в это верить.

Друзья приближались к Паучьей Погибели – просторной котловине, огороженной огненно-красной горной цепью, над которой обожали с визгом проноситься хищные птицы. Подростки здесь тренировались и готовились отдать свою жизнь долгу Смотрящего в Ночь. Но до тех пор, пока они еще не провели ни одной ночи на границе, их называли Презирающими День.

Босоногие и тощие мальчишки уже выстроились напротив Струглура, Кующего Дух. Ачуда его не любил. Презирающих День поочередно тренировали два ветерана Смотрящих в Ночь: один был ответственным за развитие духа и дисциплины, а второй за физическую подготовку, владение копьем, охотничьим луком и криком – подобием ножа, вырезанным из кости ноги человека – для ближнего боя. Второго наставника звали Уретойши, Поднимающий Ветер – он был моложе, улыбчивее, с соревновательным духом, и было не трудно догадаться, что Ачуда предпочтение отдавал именно его урокам, нежели нравоучениям Струглура.

Но, к немалому сожалению Ачуды, на тренировках больше времени уделяли, как ни странно, вовсе не боевой подготовке, а духовной. Струглур принуждал делать морально тяжелые вещи. Каждый мальчишка, который вступал в ряды Презирающих День, был обязан завести на свой выбор питомца и единолично ухаживать за ним, развивая в себе чувство ответственности, и не разлучаться с ним даже на тренировках. По этой причине на ристалище в Паучьей Погибели был установлен многокамерный вольер, из которого доносился несмолкаемый шум и возня.

А потом совершенно случайно, в любое время, вне зависимости от заслуг или провинностей, к юнцам мог подойти Струглур, и происходил примерно следующий диалог:

– Это крапивник? Они же юркие… Как его поймал?

– Я нашел яйца в расщелине, учитель.

– А остальные зажарил?

– Никак нет, учитель. Оставил в гнезде.

– Зря, – Струглур делал шаг к следующему. – А твой что? Захворал?

Мальчик, державший на руках какого-то хорька, дрожал.

– Нет, учитель. Он просто уже стар, поэтому так выглядит.

– Досадно. Может, облегчить его страдания прямо сейчас? – Струглур клал ладонь на рукоятку крика за своим поясом.

– Он не страдает, учитель. Я его недостаточно выгуливал, и ему не хватало солнца. Но я исправлюсь.

– Обещаешь? – вкрадчиво уточнял Струглур.

– Клянусь, учитель, – выдыхал Презирающий День.

– Ну, как знаешь…

Наставник шагал мимо подростка с игуаной на плече и останавливался напротив мешковатого юнца с серым лисенком, вьющимся у лодыжки.

– Редкий зверь. Как звать?

– Кусака, учитель.

– Что за имя такое? Он нападает на других?

– Нет, учитель. Я так его назвал, потому что он любит кусать меня за ногу. Но не больно, – картавил юнец, придерживая лисенка за шкирку, чтобы тот не вертелся.

– Как мило, – улыбался желтыми зубами Струглур. – Привязался к нему поди?

Губы Презирающего День начинали трястись.

– Н-н-нет, учитель.

– Бесчувственный, значит? Как же на тебя смогут положиться наши братья на границе, если ты к ним будешь столь же равнодушен?

– Т-т-точнее, да, учитель, я привязался, – поправлялся испуганный ученик. Наставник сверлил его внимательным взглядом.

– Хорошо, раз так, – пожимал плечами Струглур. – Тогда убей его. Сейчас.

Другие, стоящие в ряд мальчишки, в этот момент отворачивались, боясь привлечь к себе внимание. Хозяина лисенка начинало колотить, а пальцы разжиматься с загривка. Вдруг тот додумается убежать. Вдруг удастся все списать на случайность…

– Не вздумай, – цедил сквозь желтые зубы Струглур, читая на лице мальчика все, о чем тот успел подумать. – Правила ты знаешь.

Мальчик заливался слезами, но не смел заплакать навзрыд. Он поднимал озорно дрыгающего лапками лисенка за шкирку, а второй рукой принимал предложенный учителем костяной крик.

– Левее надо вводить, не в сам киль, – молвил Струглур, пристально следя за казнью Кусаки. Тот визжал, пытаясь извернуться, но пальцы мальчика держали крепко. Кровь заливала пояс и леггины. Тельце, почти переставшее барахтаться, выпадало из рук. Наставник выуживал из оцепеневшей ладони крик и вытирал острие о штанину мальчика.

– Что ж, ты доказал, что твое желание быть Смотрящим в Ночь – не просто ветер. Но у тебя большое сердце, малыш, – Струглур наклонялся к его зареванному лицу. – Хватит, чтобы насытить двух, а то и трех Пожирающих Печень за ночь.

У Ачуды одно время была летучая мышь, но ее сбил кондор, когда та по своей глупости вырвалась из вольера и взмыла в ярко-синее небо. А у Ориганни был тарантул – тихий и застенчивый. Некоторые мальчики его боялись, когда Ориганни брал его в ладони. Должно быть, поэтому Кующий Дух до сих пор не приказал его прихлопнуть – он всегда старался идти против любых ожиданий.

Но среди Презирающих День попадались и те, к кому Струглур вообще мог так и ни разу не подойти за все время обучения, и зверушка оставалась с хозяином до конца своих дней. Неизбежность предупреждала бы развитие чувств к своему питомцу, и тогда его потеря не несла бы никакого урока. А урок был в том, что…

– Предопределенность вредна, так как расслабляет, давая вам время на подготовку, – вещал Струглур, расхаживая вдоль рядов притихших мальчишек. – Но не ко всем событиям можно подготовиться, особенно к тем, что случаются на границе. Нельзя подготовиться к смерти. А если вы к ней готовитесь, значит, вы уже все равно что мертвы. А от мертвых нет толку, на них нельзя положиться. Они подведут…

Были и другие уроки. Когда на протяжении всей границы племени Кланяющихся Предкам был вырыт непреодолимый ров и выстроены постовые остроги, нападения каннибалов подутихли, но все же единичные случаи время от времени происходили. Находили изуродованные тела Ждущих Закат, несколько реже – Смотрящих в Ночь. Но чаще всего это были трупы обычных соплеменников, которые в поисках лучшей жизни отчаивались покинуть Кровоточащий Каньон, но в силу своей наивности недооценивали реальную угрозу, настойчиво поджидающую их по ту сторону границы.

Тела находили среди ближайших деревьев, иногда у самого острога, через который можно было пересечь ров. Бывало и так, что тела со следами трапезы обнаруживали и в самом рве. Мертвых возвращали в племя и объявляли траур, но больше из назидательных соображений. Затем тело традиционно относили к Прощающим Холмам, где муравьи, младшие сыновья Отца, за пару ночей целиком освобождали кость от предательской плоти. Скелет отдавали резчику по кости, и он обретал вторую жизнь в форме орудия труда, охоты, предмета интерьера, мебели, несущей конструкции жилищ, элементов одежды, защитного ожерелья, погремушки для младенцев, посуды, курительной трубки и даже музыкального инструмента, в зависимости от выбора скорбящей семьи усопшего.

Но в некоторых случаях, когда семья погибшего была не против или семьи у него не оказывалось вообще, Презирающим День поручали изучать обезображенное тело вблизи. Мальчиков заставляли извлекать оставшиеся органы из трупа, запоминать их названия, а потом рассовывать снова по своим местам, как было.

А еще мальчикам приказывали колотить друг друга вне правил поединка, а порой и того хуже, вчетвером и более методично избивать одного.

– У нашего Тирокки вчера скончалась мать его матери, чем он не преминул поделиться с нами. Так что не смущайтесь. Выказывайте своему брату ваши соболезнования. Он ведь так хотел, чтобы его все пожалели. Ты, – Струглур указывал пальцем на еще одного мальчишку, стоявшего с плотно стиснутыми зубами, – иди и тоже пожалей Тирокки. Подымай его, а то ноги видишь, уже не держат. Пусть принимает наше сострадание с достоинством…

А когда Струглур не истязал Презирающих День своими упражнениями на развитие духа, то нравоучительствовал о высших ценностях подлинного Смотрящего в Ночь, о воинской дисциплине, об иерархии братства, о дневных и ночных обязанностях дозорного, о нюансах смены караула, о запрещенном и дозволенном, о первостепенном долге перед племенем и снова о высших ценностях…

Когда же Струглур сам выходил на дозор, ему на смену объявлялся Уретойши, Поднимающий Ветер. Его второе имя полностью оправдывало себя, когда тот начинал со свистом вращать древко своего копья. Мальчики следили за боевым танцем с разинутыми ртами, а когда тот завершался эффектным сальто назад, они все дружно аплодировали. Уретойши улыбался до самых ушей, а затем разбивал Презирающих День на пары и хлопал в ладоши, требуя начинать бой.

Ачуда и Ориганни были его любимыми учениками, самыми ответственно повторяющими его движения. Последнее время он только им двум разрешал сражаться на своих копьях без деревянных заглушек на острие, признав, что те уже достаточно искусны, чтобы умирать от скуки в поединке, где нельзя проливать кровь. Порез на боку Ориганни оставил Ачуда, да и остальные шрамы на его теле тоже. Но и друг не оставался в долгу.

Самый заметный подарочек от Ориганни остался в виде шрама на щеке. Это больше походило на продолжение рта, что углом загибался вниз, создавая впечатление, будто Ачуда вечно чем-то удручен.

Еще у Ачуды было пятнадцать шрамов на левом плече, но это уже не имело никакого отношения к поединкам. Это означало лишь то, что он пережил пятнадцать зим. Их еще называли рубежами мудрости. Первые полоски были самыми толстыми и яркими – это жрецы объясняли количеством усвоенных знаний за одну зиму, но чем старше человек становился, тем тоньше и бледнее были его рубежи мудрости. На закате жизни раны и вовсе не хотели закрываться, и знания вытекали из них обратно.

Обежав шеренгу других мальчишек, Ориганни занял последнюю свободную позицию в первом ряду, в связи с чем Ачуде пришлось устраиваться с самого краю. Копья возвышались над головами юнцов, заостренные и ровные, как зубья разделительной стены у Площади Предков. Довольно редкое явление.

На уроках Струглура орудия не были нужны, а наставник Уретойши наведывался к ним нечасто. Да и то, большинство на его тренировках охотнее проявляли интерес к луку, с которого можно было бить дичь, приблизившуюся к границе, чтобы потом баловать ее мясом свою семью или же стрелять с него в подозрительные силуэты, если те начнут мерещиться во тьме деревьев – это лучше, чем идти и проверять их копьем.

Копье было скорее данью уважения, традицией, что воплощала каноничный облик первого Смотрящего в Ночь, бесстрашно замершего в ночи напротив безмолвного леса.

По этой причине каждый боец для придания индивидуальности украшал древко или втулку наконечника каким-нибудь воинским ухищрением или отличительным узором, гравировкой, полоской из цветной ткани или кисточкой из бизонового волоса. А среди взрослых Смотрящих в Ночь украшением мог послужить локон возлюбленной или матери. У ветерана Вогнана же шейка копья была увенчана грязным, массивным обломком челюсти павшего Пожирающего Печень, благодаря чему его узнавали издалека. Но то что копье становилось именным – не значит, что к нему начинали прибегать чаще.

К своему же древку Ачуда прикрепил легковесное полотно, заплетенное в узелки таким образом, что когда копье в его руках вращалось, развевающаяся ткань, подобно эху, повторяла весь сложный рисунок в воздухе, тем самым завораживая противника и угнетая его концентрацию на пляшущем жале наконечника.

Ачуда заинтересованно водил взглядом по выстроенным в ряд наконечникам, пытаясь вспомнить, кому какой из них принадлежит. Но большинство мальчишек не отличались богатством воображения, ограничиваясь парой странных зарубок на древке от сглаза и бантом из черепаховой травы.

Напротив шеренги возвышался Струглур в традиционном наряде Смотрящего в Ночь – пояс из толстой, сыромятной кожи, к которому крепились леггины из шерсти и пряжка с продетым в нее криком. Туловище же покрывало просторное пончо из грубой ткани, продетое через голову, не сковывающее, но скрывающее от сторонних глаз движения в плечах – эдакая хитрость, от которой удары и выпады ножом становились для других внезапными.

Позади Струглура слегка улыбался Уретойши – его пальцы возбужденно прыгали по древку копья, с которым они были неразлучны. А возле вольера – глаза Ачуды расширились – стоял без копья, но сам, рослый, выпрямленный и опасный, как копье, Могуль собственной персоной.

Его кожа всегда казалась несколько бледнее, особенно в те редкие моменты, когда появлялась возможность сравнить его с другими соплеменниками, осмелившимися встать вблизи. Волосы черные, но глаза еще чернее – они шевелились на его постном, вытянутом лице, украшенном сетью беспорядочных шрамов. Обескровленные, тонкие губы, сжатые, как кулак для хлесткого и подлого удара. Могуль казался отчужденным даже в узком кругу старших Смотрящих в Ночь. Никто ни разу не видел его расслабленным.

Тренировки он посещал лишь в дни отбора Ждущих Закат. На границе он тоже не стоял, но поговаривали, что все свое время Могуль тратил на внезапные проверки ночных постов, о которых не ставил в известность даже приближенных ветеранов, не доверяя им, и опасаясь, что те из снисхождения начнут друг дружку предупреждать.