Вероника. Том 1

– Вера! Вот соня! Ты встала, наконец?

Постучавшись, просто ради приличия, Кити тут же заглянула внутрь. Я стояла посреди комнаты в своем ночном платье, чувствуя себя весьма глупо.

Но Кити мой вид, казалось, ничуть не развеселил. Она воскликнула:

– О! Ты ещё не одевалась, вот и славно! Аксинья отгладила для тебя мою запасную гимназическую форму, она может быть тебе несколько велика, но если ты поторопишься, Аксинья успеет ее быстренько подогнать прямо на тебе.

С довольным видом, она подошла ко мне, держа перед собой на вытянутых руках какое-то длинное одеяние. То было чёрное очень скромное платье, когда я его надела, то даже обрадовалась, что, наконец, никаких тесемок и оборок, но обрадовалась я, как выяснилось, преждевременно: к платью прилагался длинный белый фартук, и вот на нем оборочек было хоть отбавляй!

Вздохнув, я позволила Кити себя запаковать, после чего в комнату, пыхтя, вбежала Аксинья, и принялась быстро, истыкивая меня иголками, то тут, то там делать быстрые стежки, и тогда уже платье село, как влитое.

Когда я была готова, мы спустились вместе с Аксиньей в столовую, где та снова принялась хлопотать. Столовая мне понравилась ещё больше, чем та зелёная гостиная, где я впервые встретила Антонину Семеновну. Это была почти совсем круглая комната с тремя высокими окнами, расположенными совсем близко друг к другу, отчего она оказалась вся залита светом (я сразу для себя обозвала столовую верандой). Здесь вдоль стен стояли высокие дубовые буфеты, пахло копченостями и хлебом, а посреди комнаты красовался большой круглый стол с белоснежной скатертью.

За столом ещё никто не сидел, мы с мамой оказались первыми, но Аксинья меня непрерывно поторапливала, поэтому нам пришлось приступить к завтраку, не дожидаясь остальных.

Еда, как и накануне, была восхитительной. И хоть плошка с овсянкой с изюмом поначалу вызывала у меня опасения, я их быстро поборола, памятуя о том, как вкусно все было вчера. Оказалось, не зря! Каша была сдобрена не молоком, а свежими сливками (как мне рассказала мама), что делало ее вкуснее любого десерта. К каше Аксинья подала какао и разогрела вчерашние ватрушки. Впрочем, к ним я прикоснуться не рискнула, мне уже все-таки было не пять лет, следовало следить за фигурой!

Вскоре к нам присоединилась Кити, она тоже добавила к своему наряду длинный белоснежный фартук с оборками и теперь выглядела в точности, как я. Но она успела только наскоро проглотить пару ложек каши, так как в столовую влетела Антонина Семёновна с криками:

– Сани заложены, лошади готовы! Нельзя задерживаться ни минуты! Вы же знаете, девочки, как строга к опозданиям фрау Гештальт! Поспешите же!

Нам пришлось быстро встать изо стола закутаться в наши платки и шубки и (я успела незаметно послать маме воздушный поцелуй) выбежать на улицу.

Там мы уселись в те самые сани, на которых ездили вчера. В санях, несмотря на стоявший на улице трескучий мороз, было уютно. Сиденья были утеплены медвежьими шкурами, которыми при желании можно было и ноги накрыть, потому казалось, что мы в такой меховой норке, в которой невозможно замёрзнуть. Впрочем, замёрзнуть мы бы все равно не успели – доехали всего за несколько минут.

Кучер высадил нас у гигантских чугунных ворот и прикоснувшись рукой к своей простой крестьянской шапке, сразу же укатил. За воротами виднелся утопающий в снегу сад и необыкновенной красоты старинный особняк. И хотя у меня дух захватило от величавости и торжественности этого здания, я вспомнила, что мне страшно, и осознала вдруг, что рядом больше нет моей мамы, пусть и невидимой, но все же. Невольно я застыла, как вкопанная, боясь сделать шаг. Но Кити потянула меня за собой:

– Вот глупенькая! Ничего не бойся, фрау Гештальт только кажется строгой, а на самом деле она ужасно добрая.

Ее слова приободрили меня, и я заторопилась вслед за ней.

Войдя в ворота, мы увидели, что двор перед дверьми гимназии был полон девочек. Все они были разного возраста: и наши ровесницы, и девочки помладше, и совсем уже девушки. Они стояли группками, переговаривались и смеялись, в общем, вели себя как совсем обычные девчонки, такие же, как и в моей школе. Некоторые стояли в отдалении от всех одиночками, и я опять подумала, что и это не изменилось, всегда находятся несколько человек, которые совсем не вписываются в дружные компании, а если оказываются в какой-нибудь группе, то сразу выглядят в ней белой вороной. Мне было жалко таких ребят, и про себя я радовалась, что всегда легко заводила друзей.

Мы с Кити шли по двору, и я заметила вдруг, что с Кити все весело здороваются, а на меня бросают недоуменные взгляды и удостаивают, самое большое, равнодушным кивком. Я даже незаметно ощупала свое лицо, вдруг случилось новое волшебство, и я перестала быть похожа на Веру Сидорову, и теперь я для всех совершенно незнакомая девочка? Но, казалось, все было по-прежнему, да и во взглядах, что бросала на меня Кити, вовсе не было удивления. Но что-то странное все же появилось в ее глазах, когда она смотрела на меня. Но что же?

Ее брови теперь были слегла сведены, взгляд был насторожен, а в выражении лица явно сквозило замешательство. Я была совершенно сбита с толку, и только когда мы подошли к группке девочек, переговаривавшихся почти у самых дверей гимназии, ситуация начала немного проясняться.

– Доброе утро, девочки! – обратилась Кити к подругам неестественно бодрым голосом. Те обернулись к Кити с широкими улыбками, которые заметно померкли, стоило девочкам перевести взгляд на меня.

– Вера, – холодно поприветствовали они меня.

Я почувствовала себя ужасно неуютно, но старалась держаться так, будто и не замечаю странного поведения одноклассниц. Но всякий раз, когда я отворачивала лицо в сторону, краем глаза я видела, как девочки посылают Кити вопросительные и недоуменные взгляды, и, что самое неприятное, как Кити отвечает им еле заметным этаким брезгливым пожатием плеч, дескать "Мне было некуда деться и я тут ни при чем!"

От обиды слезы уже застилали мне глаза, но я была не из тех, кто позволит неприятелю увидеть мою слабину, а в тот момент все эти девчонки (включая Кити!) были, очевидно, для меня неприятелями.

– Как выходные?

– Нормально.

– Погода вполне ничего.

Девочки лениво перебрасывались пустыми репликами, явно давая мне понять, что в моем присутствии выяснять ничего более важного не станут. Мне все это уже начало действовать на нервы, и, не выдержав, я заявила:

– У меня есть одно дело, пожалуй, я успею его сделать до начала уроков, – я сделала вид, будто смотрю на часы, как дома всегда делал мой папа. Потом уже я подумала, что наручных часов, наверно, и в помине не было в том времени, но это было не важно, даже если не знаешь его значения, жест все равно выглядел достаточно круто! Я резко повернулась на каблуках и в последнюю секунду обернулась к Кити: – Увидимся позже!

И задумавшись на мгновение, добавила с ноткой сомнения в голосе:

– Может быть.

Удаляясь от девочек и дверей гимназии, я со злорадным удовлетворением отметила, как вспыхнула Кити, услышав мою реплику. Покраснела до корней волос! Ха! Так ей и надо было, раз она так легко готова была отвернуться от своей подруги, да и вообще товарища по несчастью! Ведь как она без меня думала вернуть Мишеля, хотелось бы мне знать? А ещё вела себя, как моя покровительница! Хороша покровительница!

Так я думала, шагая все дальше от гимназии, углубляясь все дальше в сад. Я шла уверенно, хотя понятия не имела, куда идти, дел у меня, само собой, никаких не было, я даже не знала, во сколько начало уроков и как вообще мне теперь следует поступать. Но злость и обида не давали мне ни на секунду замедлить шаг. Завернув за угол здания, я приближалась к широкой чугунной беседке. Меня уже точно никто не видел, и я подумала, что было бы неплохо притормозить. Зайдя в беседку, я очистила сиденье от снега и присела на краешек.

Пора было перевести дух. Я выдохнула и, к своему собственному удивлению, теперь, когда мне уже казалось, что я выпустила пар и успокоилась, две слезинки скатились по моим щекам. С досадой, стараясь скрыть слезы больше от себя самой, чем от кого-то другого, я резко вытерла их рукавом.

"Очень надо, – продолжала я мысленно отвечать обидчице, – не так уж и нужна мне такая компания, пусть и в другом мире".

Ещё какое-то время я придумывала, как бы ещё ответить Кити, достойно поставить ее на место, чтобы та поняла, с кем имеет дело, пока, наконец, мои мысли не поменяли направление, и я принялась размышлять, почему вообще подобное произошло. И пока я расставляла перед мысленным взором возможные причины случившегося, как шахматные фигурки на доске, истина пришла ко мне внезапно во всей своей очевидности: Вера Сидорова сама была изгоем!

Она была одной из тех девочек, которые стояли во дворе в стороне ото всех! Она была из тех, с кем неловко себя чувствуешь, если вдруг оказываешься один на один, из тех, кто смотрит волчонком и, кажется, ото всех ждёт только подвох! По своему опыту, я знала, что такие ребята, часто бывают много умнее и способнее всех остальных, и при этом никто ни за что не согласится поменяться с ними местами. Чего стоят хорошие оценки, всяческие таланты и победы в олимпиадах, если за них надо заплатить, насмешками и отвержением окружающих? Поэтому Кити, так странно себя повела, осознав вдруг, что рядом не ее подруга по приключениям, а Вера Сидорова, изгой!

Я вскочила. Урок же, наверно, начался! В панике я принялась озираться в поисках дороги назад, но среди деревьев и снега из этой беседки мне и вовсе не видно было здания школы.

Разочарованно вздохнув, я снова опустилась на свое место.

– Можешь не дергаться, ты уже так опоздала, что на урок тебя все равно никто не пустил бы, – вдруг услышала я незнакомый язвительный голосок за спиной.

Я резко обернулась и оцепенела. Прямо за мной на дорожке, ведущей к беседке, стояла девочка. Одета она была точно, как я – в платок и черную шубку, но это ничего, так были одеты почти все девочки в гимназии, меня изумило то, что и косички, и глаза, нос, губы, все было у нее в точности, как у меня! Я словно бы смотрела в зеркало!

С минуту я стояла, замерев, как каменная статуя, и не могла произнести ни слова, у меня будто бы язык к нёбу присох. Пока, наконец, меня ни осенила догадка, и я проговорила, заикаясь и с трудом шевеля онемевшими губами:

– Ты – В-вера Сидорова?

– Да, – просто ответила девочка.

– Ты как здесь очутилась? – я не удержалась, и, как совсем недавно сделали Кити и Мишель, шагнула вперёд и коснулась кончиками пальцев руки Веры, словно бы проверяя, настоящая ли она. Пальцы мои уткнулись в колючий мех рукава Вериной шубки, поняв вдруг, как глупо я выгляжу, я отдернула руку

Вера ухмыльнулась, и теперь с этим насмешливым выражением лица, она уже не казалась мне моим отражением. Да, черты лица, цвет волос, глаз – все у нас было одинаковое, но за этими чертами скрывались настолько разные люди, что даже лица при ближайшем рассмотрении казались уже вовсе не похожими.

Я сделала шаг назад и застыла в нерешительности, ожидая ответа. Вера же, будто забавлялась моей растерянностью. В это мгновение она казалась мне какой-то недоброй. Помедлив, она сказала:

– Как я здесь очутилась? – она снова усмехнулась, только теперь уже как-то горько. – Да, по правде говоря, я, как привидение, слоняюсь по городу уже вторые сутки, потому что все это время меня никто не видит.

Невидима! Опять! Это жуткая напасть преследовала меня, словно вирус.

Тут Вера закусила губу, и я поняла, что она изо всех сил старается не разрыдаться. Теперь, когда я узнала, что с ней происходит, она уже не казалась мне недоброй. Я поняла, что, если все мои догадки были верны, то Вера и раньше была отверженной сверстниками, а, может, и не только ими, а потом вдруг, став невидимой, она и вовсе оказалась отторгнутой сразу всем миром! И с ней рядом, похоже, нет ни одной близкой души, отчего ей намного труднее, чем маме или Мишелю. Мне стало ее очень жалко. Я снова шагнула к ней навстречу и постаралась улыбнуться.

– Расскажи, как ты догадалась, что я тебя увижу, – заговорила я, как могла участливым голосом, мне показалось, что Вере сейчас особенно нужен друг. – Тебе ведь известно, что и я здесь не по своей воле? Ты стала вдруг невидимой, а я в один момент оказалась в совершенно незнакомом месте, где меня принимают за другого человека! Ты должна рассказать мне все, что произошло!

Вера кивнула и позволила мне взять себя за руку, она словно бы чуть обмякла, держалась проще и, заговорив голосом, теперь уже совсем не резким и язвительным, как в начале, начала свой рассказ.

Глава 8

– Тебе придется прогулять весь день, если думаешь услышать всю историю целиком, – Вера все ещё, словно бы по привычке, старалась говорить насмешливо, но теперь я уже понимала, что она так защищается, и без своей насмешливости чувствует себя, наверно, ужасно уязвимой, и всё-таки сейчас ее насмешливость была скорее дружеской.

Я хмыкнула, как бы показывая, что меня это не слишком пугает, и тогда она, кивнув, наконец, вошла в беседку. Чугунные сиденья вдоль стен беседки были завалены снегом, за исключением того краешка, что я расчистила для себя, и, прежде чем сесть, Вера наклонилась к одной из них. Сначала мне подумалось, что она тоже хочет расчистить сиденье, но поза ее показалась мне немного странной. Во-первых, она наклонилось совсем чуть-чуть, что было явно недостаточно для низеньких сидений беседки, во-вторых, она очень необычно выставила руки перед собой. Кисти ее рук как бы свисали, словно бы Вера хотела, чтобы с них стекала вода. Озадаченная, я подошла ближе, но то, что я увидела повергло меня в такой шок, что все чудеса, что происходили со мной в последние дни показались по сравнению с этим почти обыденностью.

Я увидела, как с пальцев Веры стекал свет! Самый настоящий солнечный свет, что льется по утрам в окно, а на закате застилает двор перед нашим домом! Свет струился с ее пальцев, лучами падал на заваленное снегом сиденье, заставляя снег в считанные секунды таять!

Я остолбенела. Для меня это было уже чересчур. Яростно замотав головой, будто бы отказываясь принимать увиденное, я резко спросила:

– Что это сейчас было вообще?!

Но Вера совершенно спокойно, будто ничего особенного не произошло, ответила:

– Успокойся. Я ещё и не так умею.

Меня покачнуло. Пришлось даже ухватиться за край чугунной ограды. Несмотря на мороз, я внезапно вспотела, и теперь мне хотелось снять платок, распахнуть шубу, мне не хватало воздуха.

Слегла спустив шерстяной платок со лба на затылок, я устало села на свое место. Дождавшись, когда и Вера усядется, стряхнув капли со своей, чудом очищенной скамьи, я спросила:

– Так ты волшебница?!

Вера неуверенно покачала головой:

– Нет… То есть, по правде говоря, я сама пока не знаю, не могу толком разобраться. – Она горько вздохнула: – Если быть совсем честной с собой, я сейчас вообще никто, невидимый призрак, который видишь только ты и ещё моя мама.

Я изумилась:

– Твоя мама? Она тоже волшебница?!

Вера коснулась моих рук, словно останавливая меня.

– Погоди, не спеши делать выводы, дай рассказать.

С трудом сдерживая переполнявшие меня эмоции, я сложила руки на коленях, как бы показывая, что готова слушать.

– Все началось в мой десятый день рождения. Я ложилась спать, довольная после праздника, уставшая, но счастливая, знаешь, как это бывает, вспоминала подарки, которые получила, начала дремать, и тут вдруг просыпаюсь от того, что мне очень холодно, хотя на дворе лето. Ещё толком не проснувшись, я обняла себя руками, принялась тереть плечи, и тут вдруг почувствовала, как из пальцев будто бы полилось тепло, словно горячее дыхание или будто солнышко пригрело. Очень приятное чувство, но я, ясное дело, перепугалась и выскочила из кровати.

Посмотрела на свои руки, а на кончиках пальцев ещё мерцает свет! Я переворошила весь свой письменный стол, набросала на пол бумаги поднесла к ней ладони, а в голове одно слово: "тепло", и тут бумага начала желтеть и загораться! В ужасе я затоптала огонь, спрятала все следы и снова забралась под одеяло. Меня уже трясло не на шутку, но больше я не решалась и думать о тепле, сидела и стучала зубами, так и не сумев заснуть до самого утра.

Когда я вышла к родителям завтракать, я твердо решила ничего им не говорить, хоть мама и бросала на меня подозрительные взгляды. Я подумала, что надо удостовериться, что то был не ночной кошмар и я не свихнулась. А может, я просто надеялась, что если буду делать вид, что ничего не произошло, то случившееся забудется, словно ничего и не было.

Не тут-то было. Уже за завтраком со мной случилось нечто жуткое. Папа, как всегда, принялся рассуждать об акциях, биржах и других всяких скучных вещах, а у меня голова раскалывалась. Не в силах даже больше его слушать, я закрыла глаза и как бы посмотрела на него сквозь веки, как вдруг поняла, что даже сквозь веки я продолжаю его видеть! И тут он внезапно умолк!

Это было так странно и необычно для него, что даже мама вскинула голову.

"Дорогой, что случилось?", – спросила она папу, но тот только пожал плечами, растерянно глядя на скатерть перед собой.

"Понятия не имею, вдруг совершенно забыл, о чем говорил", – ответил он. Мама же накрыла его руку своей, начала ободрять, мол, ты переутомился, ничего страшного, но мы все за столом знали, что папа никогда ничего не забывает, и его просто невозможно сбить с мысли.

Мне показалось, что и мама что-то заподозрила.

"Вера, детка, – она повернулась ко мне. – С тобой все в порядке? Ты выглядишь ужасно усталой…"

Мне невыносимо было выдерживать этот допрос, больше всего захотелось, чтобы она отстала, и, сама не понимая, что делаю, я снова закрыла глаза и посмотрела на маму сквозь веки. И снова я увидела ее так отчётливо, будто смотрю, сквозь слегка затененное стекло.

И тут она тоже замолкла на полуслове! Потом открыла и закрыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала. И просто встала из-за стола и вышла из комнаты.

Я же осталась сидеть, не понимая, торжествовать мне или плакать. Я одержала маленькую победу, но какой ценой? Я чувствовала, что за это мне ещё придется заплатить, и оказалась права!

Впрочем, какое-то время я, не стесняясь, пользовалась обретенными способностями. Ты, наверное, уже сама поняла, что в школе мне приходится непросто. Я не такая, как другие девчонки, и все это волшебство здесь ни при чём. Я не веду альбомы, не выписываю любовные стихи, не пишу мальчишкам тайные послания, не люблю хихикать, стоя кружком. Эх, тебе этого не понять. В общем, однокашницы частенько, бывает, говорят мне обидные вещи, их бесит, что я не одна из них. Нередко им приходит в голову сыграть со мной какую-нибудь злую шутку, чтобы выставить меня в дураках. В общем, мне не раз приходилось заставлять их умолкнуть.

Какое-то время я удовлетворялась этим, пока однажды мне не пришла в голову мысль разыграть их как-нибудь покруче.

Дело было весной. Девчонки пытались вовлечь меня в свои салочки против моей воли. Они, может, и не хотели ничего дурного, просто не могли взять в толк, как это кто-то не хочет носиться с ними по двору и визжать от восторга. Они думали, что я, должно быть, стесняюсь, и если они меня окружат, начнут пятнать и кричать "Води! Води!", я внезапно развеселюсь, войду во вкус и примусь бегать вместе с ними, захлебываясь от радости. Ничего такого, разумеется, не произошло. Мне хотелось только плакать от досады. Признаться, в тот момент впервые мне самой захотелось исчезнуть. Но я не исчезла тогда, а, давясь слезами, спряталась за кустом в саду гимназии, и когда девочки уже приближались к моему укрытию, мне вдруг пришла в голову шальная мысль. Повинуясь внезапному инстинкту, я схватила первую попавшуюся веточку и наскоро начертала на земле рисунок собаки. Это был очень беглый набросок – четыре лапы, уши, нос, но этого оказалось достаточно, чтобы сотворить волшебство: нарисованный мной щенок вдруг внезапно ожил и, отчаянно лая и перебирая крошечными лапками, понесся во двор, навстречу ораве моих преследовательниц. Стоит ли говорить, что в ту же секунду все их внимание полностью переключилось на собачку? Глупышки тут же бросили игру, столпились вокруг пёсика и принялись тискать его и причитать, передавая из рук в руки.

Меня же захлестнула эйфория. Тогда впервые обретенный мной дар заставил меня торжествовать и наслаждаться собственной силой. Теперь я уже знала наверняка, что я действительно выше всех этих глупеньких девочек, которые и могут-то только резвиться и хохотать, отчего они кажутся взрослым очаровательными милашками, только вот взрослые не знают, как быстро их умилительная смешливость сменяется порой злобностью, а то и самой настоящей жесткостью.

Но эйфория владела мной недолго. Скоро ее сменил страх. Я поняла вдруг, что я на пороге чего-то очень опасного, и что дальше я уже не смогу справиться в одиночку. И я решилась рассказать обо всем маме.

Решение далось непросто, поскольку мама не иначе как по доброте своей, склонна драматизировать все на свете. Она видит во всем трагедию, бросается тут же на помощь, хватается за все возможные средства, чтобы выручить меня из любой передряги. Именно поэтому я ей давно ни о чем не рассказываю, о трудностях с девочками в гимназии, например, она ничего не знает. Вот что бы случилось, скажи я ей? Простого сочувствуя или даже совета ей как пить дать было бы мало. Она бы обратилась к фрау Гештальт, и это в лучшем случае, в худшем же – принялась бы приставать к родителям моих одноклассниц, если не к самим девочкам.

В общем, я всегда была крайне осторожна с тем, что ей рассказываю. Но тогда мне было попросту не к кому больше пойти, и я выложила ей все, как на духу, хоть сейчас мне и приходится горько сожалеть об этом.

Она шила в гостиной, когда я тихонько вошла в комнату, и присела рядом. Она сразу догадалась, что что-то не так. Каково же было мое удивление, что, когда я закончила свой рассказ, мама не схватилась за голову, не принялась ощупывать меня или хотя бы причитать? Она только закрыла лицо руками, быстро всплакнула и затем прижала меня к себе.

"Ох, доченька, я чувствовала, что это случилось", – тихо сказала она.

Я отстранилась.

"Чувствовала?! Как это вообще понимать?"

Я разозлилась, поскольку меня потрясала мысль, что все эти месяцы, пока я мучилась, оберегая ее от страшной тайны (да, теперь мне казалось, что я оберегала именно ее), она обо всем знала, ну, если не знала, то предполагала нечто подобное, в общем, была осведомлена куда лучше меня самой.

Но мама только вздохнула, видно было, что она сама чувствует себя виноватой.

"Это ведь с тобой с дня рождения происходит? Да, да, я помню тот день, помню даже то, что, когда ты заставила сначала папу, а потом меня забыть собственные мысли, у меня мелькнула догадка, что это силы проснулись в тебе, но я подло, малодушно предпочла отмести эти мысли в сторону, просто не думать об этом, надеясь, что ничего не происходит и это все мне причудилось, – она всхлипнула. – Теперь я понимаю, что оставила тебя один на один с таким страшным испытанием".

Ее искреннее раскаяние растопило мое сердце, но негодование, непонимание все ещё заставляло говорить с ней резко:

"Мам, скажи толком, откуда тебе все это было известно? Почему ты так сказала "проснулись силы"?"

Она вздохнула, как перед очень тяжким признанием:

"Потому что именно в десять лет у потомков магического рода проявляется дар."

"Магического рода? Что ты такое говоришь? Вы, что, с папой тоже волшебники?!"

Она грустно покачала головой.

"Нет, доченька, мы с папой не волшебники. Волшебницей была моя сестра. Причем, "волшебница" не совсем верное слово, добрые волшебники с колпаками в звездочках бывают только в сказках, твоя тетя Элиза была совсем не такой. Она была злой колдуньей."

Я с недоверием посмотрела на нее.

"Тетя Элиза? Впервые слышу!"

"Так и есть, ведь в нашей семье ее существование страшная тайна. Ещё девочкой, чуть постарше тебя, когда Элиза обрела дар, она покинула наш дом, после этого мы получали от нее совсем мало вестей. Например, я узнала, что у нее тоже была дочь, но девочка не обладала магическими способностями, и я слышала, что Элиза каким-то образом избавилась от нее. Тогда она явилась ко мне с предостережением, что способности могут проявиться и у другой девочки в нашем роду. Элиза сказала, что проявляться дар начинает в десять лет, и ещё она добавила, что, если я замечу нечто подобное в своей дочери, я должна беречь ее, как зеницу ока."

Слезы снова полились из маминых глаз, и она прижала меня ещё сильнее. Но я ещё не готова была плакать.

"Так и что же? – строго спросила я. – Раз у меня эти способности проявились, что же я теперь злая ведьма?!"