Мир без конца

– Я многому научился в военных походах, когда лечил раненых, даже больше, чем из книги, – упорствовал Мэтью.

– Савл, а ты что думаешь? – спросила мать Сесилия.

Годвин был уверен, что Белая Голова даст такой же ответ, что и он сам, и спор будет исчерпан. Савл замялся, робея, но все же высказался:

– Может, цирюльник и прав. – Годвин возликовал: Савл ввязался в спор и занял противоположную сторону. – Предложение брата Иосифа больше годится для повреждений от защемлений или ударов. Такое случается у нас на строительстве. Тогда кожа и мышцы вокруг раны повреждаются, и если преждевременно закрыть рану, дурные соки могут остаться в теле. А тут чистый разрез, и чем скорее он закроется, тем быстрее раненый выздоровеет.

– Глупости, – бросил приор. – Разве городской цирюльник может быть прав, а ученый монах – нет?

Годвин поспешил спрятать торжествующую ухмылку.

Вдруг дверь распахнулась, и вошел молодой человек в облачении священника. Годвин узнал Ричарда Ширинга, младшего сына графа Роланда. Юноша небрежно, почти невежливо кивнул настоятелю и настоятельнице, подошел прямо к кровати и обратился к рыцарю:

– Что, черт подери, произошло?

Лэнгли с усилием приподнял руку, побуждая Ричарда наклониться, и зашептал ему в ухо.

Ричард потрясенно отпрянул:

– Не может быть!

Томас вновь жестом попросил его нагнуться и снова что-то зашептал. Опять Ричард вскинулся и спросил:

– Но зачем?

Раненый молчал.

Ричард хмыкнул.

– Ты просишь о том, что вне наших сил.

Томас кивнул в подтверждение этих слов.

– И не оставляешь нам выбора.

Рыцарь слабо покачал головой из стороны в сторону.

Ширинг обратился к приору Антонию:

– Сэр Томас желает стать монахом этого аббатства.

Наступило недоуменное молчание. Сесилия оправилась первой:

– Но ведь он творил насилие!

– Да ладно вам, такое и раньше случалось, – нетерпеливо отмахнулся Ричард. – Бывает, что воины покидают поле брани ради избавления от своих грехов.

– На старости лет – охотно верю, – отозвалась Сесилия. – Но этому человеку нет и двадцати пяти. Он бежит от какой-то угрозы. – Мать-настоятельница твердо посмотрела на Ширинга. – Его жизни что-то угрожает?

– Умерьте свое любопытство, – грубо ответил Ричард. – Томас хочет стать монахом, а не монахиней, так что прекратим расспросы. – Это была неслыханная дерзость по отношению к настоятельнице, но отпрыски графов позволяли себе и не такое. Ричард повернулся к Антонию. – Примите его.

– Аббатство бедствует, мы лишены возможности принимать новых братьев… Вот если бы кто-то внес дар, который покрыл бы расходы…

– Можем обсудить.

– Он должен соответствовать нуждам…

– Можем обсудить!

– Прекрасно.

Сесилия настороженно спросила у Антония:

– Вы знаете об этом человеке что-то такое, чего не говорите мне?

– Не вижу причин ему отказывать.

– Почему вы решили, что он искренне раскаивается?

Все посмотрели на Томаса. Тот лежал с закрытыми глазами.

Антоний вздохнул.

– Он докажет свою искренность, став послушником, как и все прочие.

Сесилия не скрывала недовольства, но поскольку приор не просил у нее денег, ничего поделать не могла.

– Наверное, пора обработать рану, – заметила она.

– Он отказался от лечения брата Иосифа, потому мы и пригласили отца-настоятеля, – объяснил Савл.

Антоний наклонился к раненому и громко, словно обращался к глухому, проговорил:

– Вы должны согласиться на лечение, предписанное братом Иосифом. Ему лучше знать.

Рыцарь, судя по всему, потерял сознание.

Антоний повернулся к Иосифу:

– Он больше не возражает.

Цирюльник воскликнул:

– Человек может потерять руку!

– Вам лучше уйти, – бросил ему Антоний.

Рассерженный Мэтью удалился.

Настоятель обратился к Ричарду:

– Позвольте угостить вас стаканчиком сидра в доме приора?

– Благодарю.

Уходя, приор велел Годвину:

– Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.

Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес.

Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Оставалось надеяться, что он заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, вот только было бы неплохо удостовериться в этом. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса принялась обмывать руку Томаса розовой водой, Годвин проговорил:

– Я рассчитываю, что вы согласитесь на мою просьбу.

Настоятельница пристально на него посмотрела.

– Могу тебе сказать, что решила дать деньги Савлу.

Годвин был потрясен.

– Но я же ответил правильно!

– Вот как?

– Вы что, согласны с цирюльником?

Сесилия выгнула бровь.

– Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.

– Простите, – тут же поправился он. – Я, должно быть, не понимаю.

– Вижу.

Если уж настоятельница пустилась изъясняться загадками, нет смысла расспрашивать дальше. Годвин отвернулся, раздираемый недоумением и обидой. Она дает деньги Савлу! Может, потому, что тот приходится родней графу? Нет, вряд ли, настоятельница всегда отличалась независимостью в суждениях и поступках. Наверное, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Пустая трата денег. Белая Голова никогда и никого за собой не поведет. Как лучше сообщить новость матери. Та придет в бешенство, но кого она станет винить? Антония? Самого Годвина? Знакомый страх сковал его члены, когда он вообразил себе гнев Петраниллы.

В этот миг, словно подслушав его мысли, Петранилла вошла в госпиталь через дальнюю дверь – высокая женщина с пышной, могучей грудью. Мать перехватила взгляд сына и остановилась у двери, ожидая, пока Годвин приблизится. Монах направился к ней, медленно переставляя ноги и обдумывая, что сказать.

– Твоя тетка Роза умирает, – произнесла Петранилла, стоило Годвину подойти.

– Да благословит Господь ее душу. Мать Сесилия говорила мне.

– Ты выглядишь потрясенным. Разве ты не знал, насколько она плоха?

– Это не из-за тетушки Розы. У меня другие дурные вести. – Годвин сглотнул. – Я не еду в Оксфорд. Дядя Антоний не хочет платить за учебу, и мать Сесилия тоже мне отказала.

К его огромному облегчению, Петранилла не расшумелась прямо тут, хотя ее губы плотно сжались.

– В чем причина?

– У него нет денег, а она оплачивает поездку Савла.

– Белой Головы? Из него ничего путного не выйдет.

– Ну, по меньшей мере он собирается стать врачом.

Петранилла заглянула сыну в глаза, и Годвин вздрогнул.

– Полагаю, ты сам виноват. Тебе следовало прежде поговорить со мной.

Опасения Годвина оправдывались: мать и вправду нашла виноватого.

– Почему это я все испортил? – возмутился он.

– Сперва мне следовало поговорить с Антонием. Я бы сумела его расположить.

– Он все равно отказал бы.

– А прежде чем говорить с Сесилией, нужно было узнать, обращались ли к ней другие. Тогда до разговора с нею ты мог бы копнуть под Савла.

– Но как?

– Должны же у него быть недостатки. Узнал бы, какие, и указал на них Сесилии. А уже потом, когда у нее открылись бы глаза, подошел к ней сам.

Годвин оценил справедливость этого довода.

– Я не подумал об этом, – признал он, опустив голову.

Подавляя раздражение, Петранилла продолжила:

– Нужно готовиться к подобному, как графы готовятся к сражениям.

– Теперь-то я понимаю, – ответил Годвин, пряча глаза. – Никогда больше не допущу такой ошибки.

– Надеюсь.

– Что мне делать, мама?

– Я не собираюсь сдаваться. – На ее лице появилась знакомая решимость. – Я достану деньги.

Годвин испытал прилив надежды, однако не мог себе представить, как мать сможет выполнить это обещание.

– Но где?

– Продам дом и перееду к брату Эдмунду.

– А он согласится?

Суконщик был щедрым и добросердечным человеком, но иногда брат с сестрой крепко ругались.

– Думаю, да. Он скоро овдовеет, и ему понадобится хозяйка. Не то чтобы Роза, кстати, хорошо с этим справлялась.

Годвин покачал головой:

– Но тебе самой понадобятся деньги.

– Зачем? Эдмунд обеспечит кров и стол, а много ли мне надо сверх того? За гостеприимство я буду держать в узде его слуг и воспитывать дочерей. А тебе перейдут деньги, унаследованные мною от твоего отца.

Мать говорила твердо, но Годвин заметил горькие складки вокруг ее губ. Он сознавал, на какую жертву готова пойти Петранилла. Она гордилась своей самостоятельностью. Будучи одной из наиболее видных женщин города, дочерью богача и сестрой первого городского торговца шерстью, она очень ценила свое положение, любила приглашать на обед знатных горожан Кингсбриджа и угощала их лучшим вином. А теперь ей придется переехать к брату на правах бедной родственницы, чуть ли не служанки, зависимой от него во всем. Это была поистине великая жертва.

– Слишком от многого надо будет отказаться, мама. Ты не справишься.

Ее лицо окаменело, она повела плечами, будто готовясь принять на них тяжкий груз.

– Почему же нет? Еще как справлюсь.

5

Гвенда все рассказала отцу.

Она поклялась кровью Иисуса сохранить тайну, и теперь ей предстояло отправиться в ад, но отца девочка боялась больше мук преисподней.

Папаша начал расспрашивать, откуда взялся щенок Скип, и пришлось объяснять, как погиб Хоп, а потом и признаваться в остальном.

Как ни странно, ее не выпороли. Отец даже повеселел и заставил Гвенду отвести его на лесную поляну, где случилось убийство. Отыскать нужное место оказалось нелегко, но в конце концов они нашли тела двух воинов в желто-зеленых блузах.

Сначала отец развязал их кошельки, и в каждом оказалось по три десятка пенни, но еще больше он обрадовался мечам, которые стоили намного дороже. Он принялся раздевать мертвецов, с трудом управляясь одной рукой, и Гвенде пришлось ему помогать. Было так непривычно дотрагиваться до нескладных и тяжелых безжизненных тел. Отец заставил ее снять с мертвецов одежду, даже грязные штаны-чулки и потные подштанники.

Потом он завернул оружие в одежду, будто это мешок с тряпьем, и они с Гвендой отволокли голые тела обратно в кусты.

Обратно отец шел в прекрасном расположении духа. По дороге заглянули в большую, правда, грязную таверну «Белая лошадь», что стояла на улице Слотерхаус-дич возле реки; там отец купил Гвенде кружку эля, а сам исчез в задней части дома вместе с хозяином, которого называл «друг Дэви». Уже второй раз за этот день Гвенда пила эль. Через несколько минут отец вернулся без тряпичного узла.

Выйдя на главную улицу, у постоялого двора «Колокол» возле ворот аббатства они нашли мамашу с младенцем и Филемона. Отец весело подмигнул жене и передал целую пригоршню монет, чтобы та спрятала их в детском одеяльце.

Дело было после полудня, и почти все посетители разбрелись, желая вернуться домой из Кингсбриджа до темноты, но до Уигли сегодня было уже не добраться, и семейство решило заночевать на постоялом дворе. Как все время повторял отец, теперь они могли себе это позволить, хотя мать встревоженно твердила:

– Не нужно, чтобы видели, что у тебя есть деньги!

Гвенда устала. Она рано встала и много ходила. Девочка прилегла на скамью и быстро заснула.

Вскоре ее разбудил громкий стук в дверь. Гвенда испуганно вскочила и увидела двух вооруженных мужчин. Сначала девочка приняла их за призраков убитых и на мгновение застыла в ужасе, но затем поняла, что это другие люди, хотя тоже в желто-зеленых блузах. Воин, выглядевший моложе товарища, держал в руках знакомый узел с тряпьем.

Тот воин, что постарше, обратился прямо к отцу:

– Ты Джоби из Уигли, верно?

Гвенда испугалась. В голосе мужчины слышалась неприкрытая угроза. Он не кричал, не топал ногами, но сразу чувствовалось, что этот человек готов на все, чтобы добиться своего.

– Нет, – по привычке соврал отец. – Вы ошибаетесь.

Второй воин, словно не расслышав ответа, положил узел на стол и развязал. Внутри лежали желто-зеленые блузы, в которые были замотаны два меча и два кинжала. Воин посмотрел на отца и спросил:

– Откуда это?

– Впервые вижу, клянусь распятием.

«Глупо отрицать, папаша», – со страхом подумала Гвенда; воины рано или поздно вытащат из него правду – точно так же, как он сам всегда вытаскивал правду из нее.

Старший воин проговорил:

– Дэви, владелец «Белой лошади», сказал, что купил это у Джоби из Уигли.

Он говорил более сурово, чем раньше, и все, кто был в зале постоялого двора, поднялись с мест и торопливо ушли; остались лишь Гвенда, ее мать и братья.

– Джоби был тут, но ушел, – с отчаяния брякнул отец.

Воин кивнул.

– Ага. С женой, двумя детьми и младенцем.

– Да.

Дальше все произошло очень быстро. Воин сильной рукой схватил отца за шиворот и отбросил к стене. Мать закричала, младенец заплакал. Гвенда заметила на правой руке воина подбитую перчатку, обтянутую кольчужной сеткой. Воин замахнулся и ударил Джоби в живот.

– Помогите! Убивают! – завопила мать.

Филемон зарыдал.

Побелев от боли, отец обмяк, но воин подхватил его, припер к стене и ударил снова, на сей раз в лицо. Кровь брызнула у отца из носа и рта.

Гвенде хотелось кричать, она широко разинула рот, но не могла издать ни звука. Девочка считала отца всесильным – пускай он часто хитрил, притворяясь слабым или покорным, чтобы расположить людей к себе или отвести от себя их гнев. Ей страшно было видеть его сейчас столь беспомощным.

Из дверей, что вели в заднюю часть дома, показался хозяин постоялого двора, крупный мужчина лет тридцати с небольшим. Из-за его спины выглядывала пухленькая маленькая девочка.

– Что это значит? – властно спросил трактирщик.

Воин даже не взглянул в его сторону.

– Убирайся, – бросил он через плечо и вновь ударил отца в живот.

Тот захаркал кровью.

– Прекратите! – потребовал трактирщик.

Воин спросил:

– А ты кто такой, чтобы мне приказывать?

– Я Пол Белл, и это мой дом.

– Знаешь что, Пол Белл, займись-ка своими делами, если не хочешь неприятностей.

– Вы, кажется, думаете, будто можете творить что угодно в этих одеждах? – В голосе Пола звучало презрение.

– Именно так, приятель.

– И чьи же это цвета?

– Королевы.

Пол обернулся к дочери:

– Бесси, сбегай за констеблем Джоном. Если в моей таверне убьют человека, я хочу, чтобы констебль был свидетелем.

Девочка исчезла.

– Никого здесь не убьют, – пояснил воин. – Джоби передумал. Он решил отвести нас туда, где ограбил двух мертвецов, правда, старина?

Отец не мог говорить, но кивнул. Воин отпустил его, и он упал на колени, кашляя и плюясь.

Воин посмотрел на остальных.

– А ребенок, который видел драку?..

Гвенда взвизгнула.

– Нет!

Мужчина довольно кивнул:

– Ну да, девчонка с крысиной мордахой.

Гвенда бросилась к матери.

– Мария, Матерь Божья, спаси моего ребенка! – вырвалось у той.

Воин схватил Гвенду за руку и грубо оттащил от матери. Девочка заплакала. Воин прикрикнул:

– Заткнись, или тебе достанется, как и твоему жалкому папаше.

Гвенда стиснула зубы, чтобы не закричать.

– Вставай, Джоби. – Мужчина поднял отца на ноги. – Давай очухивайся, придется прогуляться.

Второй воин прихватил одежду и оружие.

Когда мужчины выходили из таверны, мать громко крикнула вслед:

– Делайте все, что они говорят!

Люди королевы были верхом. Гвенду старший посадил перед собой, а отец сел перед вторым воином. Джоби не переставая стонал, поэтому дорогу показывала Гвенда; теперь она не путалась – ведь этот путь ей пришлось проделать дважды. Ехали быстро, но все-таки, когда добрались до поляны, уже стало темнеть.

Младший воин держал Гвенду и отца, а старший вытаскивал тела товарищей из кустов.

– Этот Томас неплохо дерется, если убил и Гарри с Альфредом, – проворчал воин, осматривая мертвецов.

Гвенда поняла, что люди королевы ничего не знают о других детях. Она призналась бы, что была не одна и что одного мечника убил Ральф, но от страха не могла говорить.

– Он почти отрезал Альфреду голову. – Старший повернулся и посмотрел на Гвенду. – А о письме они говорили?

– Не знаю! – с трудом выдавила девочка. – Я зажмурилась, потому что мне было очень страшно, и не слышала, о чем говорили! Это правда, я бы сказала, если бы знала.

– Все равно, даже если они отняли письмо, Лэнгли потом его забрал, – сказал старший товарищу. Он оглядел деревья вокруг поляны, как будто письмо могло висеть между жухлыми листьями. – Наверное, письмо сейчас при нем, в аббатстве, где мы до него не доберемся. В святое место нам с оружием прохода нет.

Второй воин откликнулся:

– По крайней мере, теперь мы сможем рассказать, как было дело, и забрать тела для христианского погребения.

Вдруг отец вырвался из рук державшего его мужчины и бросился бежать. Воин кинулся было за ним, но старший его остановил:

– Пусть удирает, на кой он нам нужен?

Гвенда тихонько заплакала.

– А девчонка? – спросил младший.

Гвенда была уверена, что ее убьют. Сквозь слезы она ничего не видела, а из-за рыданий не могла даже попросить пощады. Она умрет и попадет в ад. Вот и все.

– Отпусти ее, – махнул рукой старший. – Мать родила меня не для того, чтобы убивать маленьких девочек.

Младший воин оттолкнул Гвенду. Она споткнулась, упала, затем встала, вытерла глаза и побрела прочь.

– Давай беги, – крикнул вслед младший. – Тебе сегодня повезло!

* * *

Керис не спалось. В конце концов она встала с постели и прошла в мамину комнату. Отец сидел на табурете, неотрывно глядя на неподвижную фигуру на кровати.

Глаза больной были закрыты, влажное от нездорового пота лицо блестело при свечах. Девочка взяла матушку обеими руками за белую, холодную-холодную ладонь, пытаясь ее отогреть, и спросила:

– Зачем у нее брали кровь?

– Считается, что болезнь иногда происходит от избытка одного из жизненных соков, и заразу надеются выгнать вместе с кровью.

– Но маме лучше не стало.

– Нет, стало хуже.

На глаза Керис навернулись слезы.

– Тогда зачем ты разрешил им это сделать?

– Священники и монахи изучают труды древних мудрецов. Они знают лучше, чем я.

– Не верю.

– Очень трудно решить, во что верить, лютик.

– Если бы я была врачом, делала бы только то, что помогает.

Эдмунд, не слушая, пристальнее всмотрелся в жену, подался вперед, сунул руку под одеяло и положил ладонь Розе на грудь, прямо под сердце. Его большая кисть образовала на одеяле бугорок. Он негромко хмыкнул, затем прижал руку крепче. Несколько мгновений отец не шевелился, потом закрыл глаза.

Не отнимая руки, он стал заваливаться вперед, пока не очутился на коленях, словно погруженный в молитву, пока не уперся высоким лбом в бедро мамы.

Керис поняла, что он плачет. Ничего страшнее девочка в жизни не видела; это было куда хуже, чем убийство того человека в лесу. Дети плачут, женщины плачут, могут плакать даже слабые и беспомощные мужчины, но отец не плакал никогда. У нее было такое чувство, что миру пришел конец.

Нужно чем-то помочь. Девочка выпустила мамину холодную неподвижную руку на одеяло, вернулась к себе и потрясла за плечо спящую Элис.

– Вставай! – Сестра не двинулась. – Вставай, папа плачет.

Сестра села в кровати.

– Не может быть.

– Вставай же!

Элис слезла с кровати. Керис взяла сестру за руку, и обе девочки пошли в мамину комнату. Отец стоял, глядя на застывшее лицо на подушке, лицо его было мокрым от слез. Элис в ужасе уставилась на него. Керис прошептала:

– Я же тебе говорила.

С другой стороны кровати стояла тетка Петранилла. Эдмунд заметил девочек, отступил от кровати, подошел к ним, обнял и притянул к себе.

– Ваша мама отошла к ангелам. Молитесь за ее душу.

– Будьте славными девочками, – добавила Петранилла. – Отныне я буду вашей мамой.

Керис утерла слезы и, вскинув голову, посмотрела на тетку.

– Нет, не будешь.

Часть II. 8–14 июня 1337 года

6

В тот год, когда Мерфину исполнился двадцать один, на Духов день[10] Кингсбриджский собор заливали потоки дождя.

Крупные капли стучали по шиферной кровле[11]; по водоотводам текли ручьи; в пастях горгулий пенилась и клокотала вода; с контрфорсов словно свисали дождевые завесы; вода омывала арки и колонны, заливая статуи святых. Небо, огромный собор и весь город отливали всеми оттенками мокрого серого цвета.

В Духов день праздновали снисхождение Святого Духа на учеников Иисуса. Седьмое воскресенье после Пасхи приходилось обычно на май или июнь, то есть по всей Англии незадолго до этого стригли овец, так что в этот день всегда открывалась кингсбриджская шерстяная ярмарка.

Мерфин, шлепая по глубоким лужам и бурливым потокам, пробирался к собору на утреннюю службу. Пришлось набросить капюшон в тщетной попытке не намочить лицо и пройти через ярмарку. На просторной лужайке к западу от собора сотни торговцев выставили лотки, а затем были вынуждены поспешно накрывать их промасленной мешковиной или войлоком, чтобы уберечь товар от дождя. Главными на ярмарке были купцы, торговавшие шерстью, – от мелких торговцев, скупавших товар у немногочисленных крестьян, до крупных дельцов, таких как Эдмунд, у которого склады ломились от запасов шерсти. Вокруг их лотков россыпью располагались прочие, с которых продавали все, что можно купить за деньги: сладкое рейнское вино, шелковую с золотом парчу из Лукки, стеклянные венецианские кубки, имбирь и перец из таких восточных краев, чьи названия под силу было выговорить лишь немногим. И конечно, повсюду сновали те, кто предлагал посетителям и торговцам самое необходимое: пекари, пивовары, кондитеры, предсказатели и уличные девки.

Когда хлынул дождь, торговцы храбрились, перешучивались, пытались устроить нечто вроде карнавала, но непогода сказывалась на прибылях. Некоторым деваться некуда. Дождь или солнце, но итальянские и фламандские закупщики не могли уехать без мягкой английской шерсти, потребной для безостановочной работы тысяч ткацких станков во Флоренции и Брюгге. А вот обычные покупатели сидели по домам: супруга рыцаря решала обойтись без муската и корицы; зажиточный крестьянин был согласен проносить старый плащ еще одну зиму; законник рассуждал, что его любовнице не так уж и нужен золотой браслет.

Мерфин не собирался ничего покупать. У него не было денег. Будучи подмастерьем, он жил у своего мастера, Элфрика Строителя, столовался с хозяевами, спал на кухонном полу и носил поношенную одежду главы дома, но жалованья не получал. Долгими зимними вечерами он вырезал и потом продавал за несколько пенни хитроумные игрушки – шкатулки для драгоценностей с потайными отделениями, петушков, которые высовывали язык, когда их дергали за хвост, – но летом свободного времени не оставалось: ремесленники работали до темноты.

Впрочем, пора ученичества скоро заканчивалась. Меньше чем через полгода, в первый день декабря, он станет полноправным членом Кингсбриджской гильдии плотников – в двадцать один-то год! Он изнывал от нетерпения в ожидании этого события.

Высокие западные двери собора открылись для тысячи горожан и приезжих, желавших присутствовать на службе. Мерфин зашел в храм, отряхивая с одежды дождевые капли. Каменный пол стал скользким от воды и грязи. В погожий день внутреннее убранство собора освещали яркие лучи солнца, но сейчас внутри царил полумрак, витражи словно потускнели, а паства рядилась в темные и мокрые одежды.

Куда девается дождевая вода? Ведь вокруг собора нет канав для ее стока. Вода – тысячи и тысячи галлонов[12] воды – просто уходила в землю. Может, впитывается в грунт, все глубже и глубже, пока не заливает наконец преисподнюю? Вряд ли. Собор построен на склоне. Вода уходит под землю, в холм, движется с севера на юг. Фундаменты больших каменных зданий задумывались так, чтобы пропускать воду сквозь себя, поскольку скопление воды таило опасность. Значит, вся эта влага в конечном счете попадает в реку на южной оконечности аббатских земель.

Мерфину даже показалось, что он чувствует подошвами башмаков, как под землей с глухим гулом течет вода, и рев ее могучего потока заставляет содрогаться каменный пол и фундамент.

Виляя хвостом, к нему радостно подбежала маленькая черная собачка.

– Привет, Скрэп. – Он потрепал псину по загривку.

Юноша огляделся, высматривая хозяйку собаки, и сердце его на секунду остановилось.

Керис надела ярко-красный плащ, доставшийся ей от матери. Это было единственное яркое пятно в царившем кругом полумраке. Мерфин широко улыбнулся, радуясь встрече. Красоту этой девушки он затруднился бы объяснить. Круглое личико с точеными, правильными чертами обрамляли темно-русые волосы, а в зеленых глазах сверкали золотистые искорки. Керис не сильно отличалась от сотен остальных девушек Кингсбриджа, но сейчас она задорно заломила шапку, в умном взгляде проскальзывала насмешка, а на Мерфина она смотрела с озорной улыбкой, обещавшей смутные, соблазнительные удовольствия. Мерфин знал ее десять лет, но лишь в последние несколько месяцев понял, что любит.