Лучшая фантастика

Отец настаивал на том, чтобы никто не трогал вещи Зияда, чтобы все выглядело так, словно Зияд вышел ненадолго купить овощей и скоро должен вернуться. Вопреки голосу разума, Айя взяла дневник и открыла его на последней странице. Она прочитала последнюю запись, сделанную его аккуратным почерком. Он написал это за день до смерти:

У стариков есть традиция рассказывать устные предания о Палестине, чтобы сама Палестина никогда не умерла. Но могло ли случиться так, что они поняли, как с помощью этих историй можно лишить нас свободы? Ведь правда о коллективной памяти состоит в том, что она не может передаваться только хорошим людям. Рано или поздно доступ к ней получат и самые скверные представители человеческого рода…

К ней снова вернулось состояние удушающей тяжести. Она закрыла дневник и побрела прочь из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Айя вошла в ванную. Она долго рассматривала в зеркало свое усталое лицо и снова подивилась тому, как быстро исчез большой порез на лбу. Она открыла кран и начала чистить зубы и не сразу ощутила скрипящий на зубах песок и привкус земли на языке. Айя выплюнула пасту. Она заметила, что вода, которая текла из крана, была бурой, она с шумом изрыгалась из крана, оставляя коричневые кляксы на белой фарфоровой раковине.

– Баба! – Айя выскочила из ванной и побежала по коридору. Отец с сонным видом выглянул из своей комнаты. – Из крана течет коричневая вода!

Отец пошел за ней в ванную. Она оставила кран включенным, но вода, которая текла из него, была чистой и прозрачной.

– Честное слово, она была коричневой! – Айя поймала взгляд отца. – Клянусь, я это не придумала.

Отец вздохнул и потер лоб.

– Айя, что происходит?

Одного взгляда на отца было достаточно, чтобы поток слез, который она сдерживала где-то глубоко, вырвался наружу.

– Я скучаю по нему, – сказала Айя.

Отец прижал ее к себе.

– Я знаю, хабибти, – прошептал он ей на ухо.

Той ночью Зияд снова появился в ее сне. Они сидели на поляне на вершине горы. Она узнала открывавшийся оттуда вид – именно на этом месте был сделан снимок, когда они вчетвером сфотографировались на горе Кармель. Зияд говорил медленно, уверенно, трогая босыми ногами стебли травы.

– Все кажется таким спокойным. Даже представить себе невозможно, что мы несемся через Вселенную на безумной скорости.

– К чему все эти загадки? – спросила она.

– Я просто хочу сказать, что иногда все бывает совсем не таким, как тебе кажется. Ты ведь знаешь, чему нас учили в учебниках истории. О том, как мы освободили Палестину, как с оккупацией было покончено? – Айя кивнула, и он продолжил: – Так вот, эта оккупация довольно продвинутая. У них есть все эти технологии… позволяющие контролировать и порабощать. И Газа, наш дом, стала чем-то вроде лаборатории для экспериментов.

– Но это все в прошлом… – Она сорвала темно-синий цветок и положила его на ладонь. – Мы освободились. Оглянись по сторонам. Мы свободны.

Зияд усмехнулся.

– Ты же знаешь нас, арабов. Мы находимся в ловушке того идеализма, который внушает нам память предков. Эта хранимая в веках память окружает нас, словно вторая кожа.

Зияд сорвал травинку и стал отдирать от нее листья до тех пор, пока не остался тонкий стебелек, который он раздавил в пальцах. Айя молча наблюдала за ним. Казалось, он был зол, и эта ярость была намного сильнее привычной подростковой вспыльчивости. Этот гнев был мрачнее и глубже, чем все, что ей доводилось видеть. Она видела, как он проступал сквозь черты его лица, как все тело излучало его.

Он бросил смятую травинку за спину и наконец посмотрел на нее.

– Мы – лишь очередное поколение, живущее в плену ностальгии своих родителей.

Айя взглянула на цветок в своей ладони. Всего несколько минут назад она сорвала его. И теперь, когда она внимательно рассмотрела его, что-то в нем показалось ей странным. Темно-синие лепестки отражали солнечный свет особым образом. Она поднесла ладонь к лицу, чтобы лучше рассмотреть цветок.

Лепестки были сделаны из твердой стали, а их края – острыми и зазубренными.

– Разрывные пули, – сказал Зияд, заметив ее удивление. – Они разрываются внутри твоего тела, распускаются, как цветы, внутри плоти.

Пуля скатилась с ее ладони и с тихим звоном упала на землю. Этот звук показался ей таким далеким. Все закружилось у нее перед глазами.

Зияд горько усмехнулся.

– Орудия убийства теперь маскируются под саму жизнь.

Она посмотрела на него.

– Что это значит?

Зияд не стал медлить с ответом:

– Это значит, что решение принимать тебе. Ты можешь остаться здесь, закутавшись в кокон из этих воспоминаний о давно потерянном рае, или вырваться из тюрьмы.

– Так вот что ты сделал?

– Да. – Он кивнул и посмотрел ей в глаза. – Именно так я и поступил.

Он являлся каждую ночь. Айя с нетерпением ждала того момента, когда ляжет спать, чтобы во сне увидеть его. Ее сны стали намного реальнее, чем та жизнь, которую она вела наяву, и бесконечно важнее. Встречаясь с Зиядом, она чувствовала, будто начинает что-то осознавать, хотя и не могла пока сформулировать, что именно.

Наяву отец с тревогой наблюдал за ней. Айя пыталась успокоить его и старалась играть роль обычной девочки-подростка. Однажды она услышала, как отец общается с кем-то по телефону.

– Она такая замкнутая, – шептал он какому-то загадочному человеку на другом конце провода. – Я слышу, как она разговаривает с ним. Я боюсь, что она поступит так же, как он…

Однажды ночью Айя проснулась и обнаружила, что стена в ее комнате разрушена. С потолка свешивалось одеяло для пикника, прикрывавшее зияющую дыру в том месте, где была стена. Именно это одеяло отец часто брал на пляж. А теперь это одеяло использовали, чтобы спрятать разрушенную стену, и в этом было нечто комичное, сродни попытке человека прикрыть малым листочком свой срам. В комнату ворвался сильный порыв ветра. Одеяло задрожало, и Айя увидела силуэт Зияда на фоне звездного неба.

– Это становится все труднее, – сказал он, выходя из-за одеяла.

– Труднее? – Она села на кровати, завернувшись от ветра в стеганое пуховое одеяло.

– Чем больше ты узнаешь, тем сильнее нарушается логика имитационной модели.

Он жестом велел ей встать. Айя надела тапочки и пошла за ним через дыру в стене.

Зияд перепрыгивал с одного бетонного блока на другой, ловко хватаясь за стальную арматуру, торчащую из бетона, и двигался с легкостью опытного акробата. Она следовала за ним, изо всех сил стараясь ему подражать, в конце концов они с тихим стуком спрыгнули на землю.

Их некогда живописный город Газа с широкими зелеными улицами, красивыми домами из белого камня, уютными кафе и антикварными мебельными магазинами, теперь превратился в зону боевых действий. Супермаркет рядом с их домом был разрушен. У некоторых зданий обрушились стены или потолки, и теперь их частично прикрывали разноцветные тряпки – жители этих домов отчаянно старались обеспечить себе хоть немного уединения. Айя видела семьи, которые готовили на улице еду, люди чистили зубы в открытых всему миру ванных комнатах.

– Что случилось? – в ужасе спросила она.

Зияд схватил ее за руку и повел за собой к пляжу. Они дошли до отеля, который располагался на пляже и тщательно охранялся. Зияд подвел ее к зданию отеля сзади, и они пробрались через дырку в заборе из колючей проволоки. Затем они отправились в кафе в саду у моря. Там были пластиковые столы и стулья, а с потолка свешивались горшки с растениями, которые выглядели такими иссохшими, что, казалось, еще немного, и они выскочат из своих горшков и поползут к морю, чтобы напитаться влагой.

– Мы сейчас в отеле, где обычно останавливаются журналисты. Здесь безопасно. Здесь много иностранных представителей прессы, их не будут бомбить, – будничным тоном объяснил он.

Айя немного смутилась из-за того, что на ней были пижама и тапочки. Зияд заказал себе «Пепси», а для нее – апельсиновый сок. Когда принесли напитки, он закурил.

– Ты теперь куришь?

Он пожал плечами и затянулся.

– Айя, мир, в котором ты живешь, – имитация.

Она уставилась на него, не зная, что сказать.

– Сама подумай. Несколько десятилетий назад Израиль располагал последними цифровыми технологиями. И основное назначение этих технологий заключалось в укреплении и дальнейшем распространении зоны оккупации. Тебе не кажется нелогичным то, как легко была освобождена Палестина?

– Зияд, ты сошел с ума!

– Людей, которые продолжают сопротивляться, считают сумасшедшими те, кто не способен заглянуть за стены своей тюрьмы.

– Где мы сейчас?

– Это настоящая Палестина, – ответил Зияд, разводя руками. – То, где ты живешь… все, что ты, якобы, знаешь… это просто имитация. Они использовали нашу коллективную память и создали цифровой образ Палестины. Именно там ты и живешь.

Айя напомнила себе, что ей все это снилось, но не могла вспомнить того момента, когда уснула.

– Как только я все это осознал… когда все фрагменты головоломки сложились, я понял, что должен как-то выбираться. И прыгнул навстречу свободе. – Он сделал паузу. – Когда ты убиваешь себя, ты покидаешь искусственную модель.

– Я не понимаю.

– Ты ведь знаешь, что взрослые все время спят, – сказал он, немного оживляясь. – К тем, кто не родился в имитационной модели, воспоминания возвращаются легче. Поэтому взрослые так много спят… им требуется перезагрузка. А нам… мы – первое поколение, которое провело в имитации всю свою жизнь. Мы находимся на пороге новой формы колонизации. И теперь мы должны создать новую форму сопротивления.

– А мама?

Зияд ответил не сразу. Айе показалось, что он с трудом сдерживал слезы.

– Мама не больна, Айя. Не важно, что об этом говорят. Ее мучают сомнения… она хочет сопротивляться… хочет уйти… но не может бросить вас с папой. Поэтому она остается там, пребывая в состоянии между сном и явью. Она знает, что это «право на цифровое возвращение» – нечто не совсем реальное…

Айя почувствовала, как апельсиновый сок застрял у нее в глотке. Зияд обратил внимание на выражение ее лица.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– О твоих словах, о том, что я смогу освободиться, только если умру.

– Ты должна верить мне, я говорю правду.

– А если ты ошибаешься?

Зияд долгое время молчал. Наконец, он затушил сигарету и посмотрел на нее.

– Обрати внимание на пение птиц.

После того как Айя уловила особую закономерность в пении птиц, она уже не могла не обращать на это внимание.

«Чик-чирик… чирик».

Мысленно она считала: «Один. Два. Три. Четыре».

После двух чириков через несколько секунд следовало третье. Четыре секунды молчания, затем схема повторялась.

Тем утром она целый час лежала в кровати и слушала пение птиц. Схема повторялась снова и снова. Ужас медленно расползался по всему ее телу.

«Теперь ты женщина».

«Чик-чирик… чирик».

Имитация. Она мысленно пыталась себе это представить, но это было почти то же, что стараться нарисовать в своем воображении, что произойдет после конца света, или представить себе всю мощь солнца. Ее разум просто не мог дать ответ на этот вопрос. Думать о своей жизни внутри имитации – это все равно что размышлять о своей смерти. Это было чем-то невообразимым, слишком всеобъемлющим, чтобы пережить нечто подобное.

Позже тем же днем, пока обучающие голограммы что-то бесконечно долго бубнили на уроках, в ушах Айи непрерывно звучали слова Зияда. Если то, что он сказал, было правдой, значит, все окружавшее являлось лишь имитацией.

Она ущипнула себя, и почувствовала боль. Но была ли эта боль реальной?

Она схватила электронную ручку и прижала ее кончик к мягкой коже на запястье. Айя почувствовала резкую боль, когда наконечник царапнул кожу. Она надавила на ручку сильнее, пока не проткнула кожу, а из ранки не появилась капля крови.

«Чик-чирик… чирик».

Вокруг нее послышался вой сирен. Она подняла голову. Обучающая голограмма направила на нее световой луч. Весь класс смотрел на нее. Она взглянула на свою руку – электронная ручка торчала в ее запястье.

– Аааай! – Крики вырывались у нее из груди, но она не знала точно, был ли в них какой-то смысл. Дверь распахнулась, и вбежали четыре медсестры. Ее запястье горело от боли.

– Я даже не знаю, что сказать, – проговорил ее отец, пока они ехали домой.

– Мы настоящие? – спросила его Айя, которая сидела на пассажирском месте, смотрела в окно и рассеянно дергала повязку на руке.

Отец остановился на светофоре и повернулся к ней.

– Посмотри на меня. Тебя зовут Айя. Сейчас 2048 год. Ты живешь в городе Газа. Твой любимый цвет – фиолетовый. – Он сделал паузу и добавил: – Ты – настоящий человек.

– Тогда почему все птицы издают одинаковые звуки?

– Что?

– Пение птиц. Оно одинаковое.

Отец долгое время молчал. Наконец, он заговорил:

– Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, я близко дружил с двумя мальчишками, моими сверстниками. Я жил в Газе, а один из мальчиков – в Тунисе и еще один – в Бейруте. Мы все были палестинцами, из Хайфы, но нас разбросало по миру, как дробь из ружья. Границы и законы не позволяли нам видеться. Мы иногда спрашивали друг у друга: если бы наши деды не бежали из своих домов, словно тараканы, случилось бы так, что мы трое остались соседями? И были бы совсем другими людьми, без этого груза на душе? И каково это – иметь свой дом, чтобы никто не мог оспорить твоего права на него?

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Иногда, чтобы обрести дом, нужно просто сменить свою точку зрения.

На светофоре загорелся зеленый свет, и они снова тронулись с места. Айя посмотрела на парк, где обычно гуляли молодые матери с колясками, а подростки играли в футбол на траве. Но теперь она видела только большую грязную поляну, где группа мальчишек, у которых не было ног или рук, ковыляли на самодельных костылях. У нее перехватило дыхание.

– Айя… – произнес отец.

Она перебила его, но тут же замолчала.

– Не обращай внимания.

Отец смотрел на нее с, казалось, бесконечной грустью во взгляде.

Тем вечером Айя пришла в комнату матери. Та спала на спине, накрывшись одеялом. Айя села на краешек ее кровати.

– Мама, ты меня слышишь? – прошептала она.

Мать не шелохнулась. Айя изучала ее лицо, видела, как слегка дрожат в такт дыхания тонкие волосы в ее носу. Айя просунула руку под одеяло и сжала ладонь матери.

– Я скучаю по тебе, – прошептала она.

На мгновение Айе показалось, что мать тоже сжала ее руку.

Вечером Зияд приехал к ней в инвалидной коляске. Обе его ноги были отрезаны по колено, джинсы заткнуты под бедра.

– Зияд, что случилось? – в панике спросила она. Он как будто похудел, под ногтями была грязь, на джинсах – пятна.

– Они создают здесь нацию инвалидов, – выпалил он с яростью, которая удивила их обоих.

– Кто они? – спросила Айя.

Он с горечью посмотрел на нее.

– Кто же еще?

Он вытащил что-то из кармана в спинке его коляски: камень и длинный кусок резиновой ленты. Положил камень в центр ленты и оттянул ее назад, проверяя на эластичность.

– Должно получиться. – Он посмотрел на нее и улыбнулся своей милой полуулыбкой.

– Что с тобой? – крикнула она. – Зачем ты это делаешь? Неужели до всего этого ты не был счастлив? Даже если все здесь ненастоящее, все равно это лучше, чем оказаться в реальной тюрьме!

Зияд посмотрел на нее со злостью.

– Можешь и дальше жить в мире иллюзий, если хочешь. Но я так не хочу. Одно дело жить в мечтах по доброй воле, но если ты понимаешь, что ты – всего лишь пленник, тебя начинает душить отчаяние.

– Но посмотри, к чему это привело. Ты стал калекой!

– Мое тело искалечено, но разум свободен. И я буду продолжать борьбу, пока окончательно не освобожусь: телом, разумом и душой.

Тогда она видела его в последний раз. Тринадцать дней назад. Каждую ночь, ложась в постель, она надеялась, что он вернется, но Зияд все не приходил. Возможно, он злился на нее. Она не знала точно. Но если он не был на нее зол, то, возможно, существовало другое, гораздо более зловещее объяснение его отсутствия. Айя старалась не думать об этом. Какова бы ни была причина, она не могла больше продолжать жить так, не зная, что было правдой, а что – ложью, что – реальностью, а что – навязанным ей царством грез.

Без Зияда она не могла больше находить грань между снами и явью. Она чувствовала себя так, словно застряла между двумя радиочастотами. Два мира сливались воедино, и в результате этого слияния появлялось какое-то третье измерение – жуткий сгусток чего-то нового.

Поэтому она вернулась сюда. Где все началось, к морю. Она стоит на берегу, вдыхает соленый воздух, который проникает ей в горло, в легкие. Если это правда, и после смерти ничего не будет, если она просто сошла с ума, то, возможно, это тоже не так уж и плохо. Она спрашивает себя, что ею руководит? Цинизм, выросший из ощущения потерянности и предательства, так глубоко въевшихся в ее кровь? Или что-то еще? Возможно, это желание стать свободной, которое захватило ее всю, без остатка?

Она медленно движется вперед, пока вода не начинает целовать кончики пальцев ее ног, тогда она смотрит вниз и, словно дразня волны, предлагает им кусочек своего тела. Они с морем похожи на двух кошек, которые осторожно изучают друг друга. Айя медленно ступает в объятия моря. Волны касаются лодыжек, затем – колен, а потом, когда она идет дальше, и бедер. Вода холодная, и кожа покрывается мурашками. Рюкзак сильно давит на плечи.

Когда вода поднимается слишком высоко, и ей уже тяжело стоять, она пытается плыть, но камни в рюкзаке тянут на дно, и вскоре ее тело скрывается под толщей морской воды. Последний воздух покидает легкие через рот печальными одинокими пузырьками. Ее голова качается из стороны в сторону, пока тело пытается сопротивляться. Волосы обвиваются вокруг шеи, словно костлявые руки старухи. Рев моря в ушах становится оглушающим. Горло сжимает спазм, боль от судороги мучительна, невыносима, она яростно бьет ногами, пытаясь выплыть на поверхность, но камни слишком тяжелые.

Примечание

Посвящается памяти Муханнеда Йонниса, 1994–2017. (Сара Хелм «Самоубийство в Газе», «The Guardian», 18 мая 2018.)

Сюзанна Палмер[15]

Сюзанна Палмер (zanzjan.net) – писательница, художница и администратор операционной системы Linux. Проживает на западе Массачусетса. Ее работы регулярно печатаются в журнале «Asimov’s Science Fiction», а также в других научно-фантастических изданиях: «Analog Science Fictionand Fact», «Clarkesworld», «Interzone». В 2016 году она получила приз читательских симпатий журнала «Asimov’s» за лучшую повесть, а также премию «AnLab» за лучшую короткую повесть. Ее дебютный роман Finder («Искатель») был опубликован в 2019 году, а в 2020 вышло продолжение – Driving the Deep («Путешествие в глубины»).

Рисовальщик на деревьях

Я спускаюсь к воротам, прикладываю к считывающему устройству мой пропуск, прохожу через открывшиеся двери высотой в десять метров и оказываюсь в последнем уцелевшем уголке дикой природы. Я снимаю ботинки у порога и ставлю их на специальную подставку, затем осторожно мою ноги в ванночке с дождевой водой, все еще холодной после ночи. Когда двери закрываются и запираются на автоматический замок, я снимаю одежду. По эту сторону стены больше никого нет, и никто не увидит мою наготу, никто не оскорбит меня и не посмеется надо мной. Я омываю тело из того же резервуара с водой, вздрагивая от ее обжигающе-ледяного прикосновения, после чего снимаю с крючка над подставкой для обуви кусок простой льняной ткани и оборачиваю его вокруг себя. Затем отправляюсь по тропинке искать рисовальщика на деревьях.

Дорога петляет по пологому склону, а потом еще около километра я спускаюсь вниз к поляне на опушке леса. Окружающая меня растительность постепенно меняется: знакомую траву с тонкими острыми стебельками, которая растет у ворот и захватила территорию по всей их длине, сменяют нежные волнистые сине-зеленые травинки, росшие здесь прежде, но затем вытесненные. Я знаю, какими они бывают мягкими под босыми ногами, как они щекочут ступни, но мне также известно, как легко их раздавить и уничтожить, и хотя я осознаю, что однажды все-таки поддамся искушению и пройдусь по ним, прежде чем они исчезнут навсегда, в этот раз я стараюсь держаться каменистой дороги.

Деревья здесь очень похожи на те, что растут дома, разве что стволы у них гладкие, а ветви расположены симметрично. Их листья широкие, золотисто-зеленые, а на концах каждой ветки располагаются по три раскрытые шишки, которые собирают дождевую воду после гроз и долго хранят ее потом. Если срубить такое дерево, то внутри вы не обнаружите ни колец, ни даже древесины как таковой, только шестиугольники, напоминающие соты, они аккуратно соединены друг с другом, и чем ближе к центру их расположение, тем больше размер. Каждая из этих сот, если ее высвободить, способна создать новое дерево, но все вместе они выполняют другие функции и со временем изменяются под действием внешних факторов, кроме того, положение каждой соты также постепенно меняется внутри общей структуры.

Эти растения прекрасны, как с точки зрения их структурной составляющей, так и в качестве природных объектов. А еще на них можно увидеть всполохи великолепных красок, яркие, аккуратно нанесенные на неглубокие царапины на стволах, они создают сложные гипнотизирующие узоры, которые ни разу не повторяются, и каждый из которых кажется одинаково чарующим. Я могу часами любоваться этими узорами или рассматривать их 3-D изображения в наших архивах, и меня не покидает чувство, что там, в этих линиях, заключен особый смысл, который мне предстоит однажды постичь.

Но даже издали я вижу признаки того, что деревья умирают.

Через маленькую долину, извиваясь, течет река, я перехожу через мостик, сделанный из аккуратно подобранных камней, на другую сторону. Я вижу большие гнезда шаров в кронах деревьев, с каждым моим визитом их становится все меньше, и чувствую запах дыма.

Цки разводит костер с помощью одного из таких шаров, аккуратно снятого с дерева и положенного на камни. Теперь шар потрескивает и посвистывает в огне.

Цки видит меня и поворачивается ко мне – у офти нет голов как таковых, все функции, для которых, по нашему мнению, предназначена голова, выполняет их горизонтально расположенное похожее на бугорок тело того же цвета, что и листья над нами. Они ходят на девяти ногах – у Цки трех не хватает, он как-то рассказал мне, что потерял их в результате несчастного случая – эти ноги очень красивы, грациозны, слегка изогнуты дугой и заканчиваются тремя отростками, которые могут соединяться вместе, превращаясь в опасное острие, или раскрываться веером и выполнять функцию пальцев.

Я сажусь на траву и оказываюсь на уровне его глаз. Какое-то время спустя Цки начинает говорить, издавая серию свистков, щелчков и трелей, значение которых расшифровывает мой имплант.

– Мне так жаль, что Сейе умерла, – говорю я. Имплант тут же переводит мои слова на язык Цки.

– Сейе съела новую траву и заболела, – говорит мне Цки. – Сейе боялась, что мы умрем с голода, когда прежняя трава исчезнет после того, как появилась ваша стена, отделяющая нас от других лугов.

Нет никаких других лугов, поэтому и возникла стена. Ее возвели очень аккуратно, так, чтобы стену не было видно отсюда, из сердца лесной долины, но мы тогда еще не знали, что здешние места населяют разумные древесные жители, которые увидели стену с вершин деревьев. Однако они не могли заглянуть за нее, и это было даже к лучшему.

Цки начинает поворачивать свое тело то в одну, то в другую сторону. Так продолжается несколько минут. Он думает.

– Ваш народ ест эту новую траву? – спрашивает он, наконец.

– Нет, – отвечаю я, потому что это правда.

– Тогда зачем же вы принесли ее сюда?

– Она – часть нашей природной экосистемы, – объясняю я.

– Даже почва и воздух стали теперь другими на вкус, – сокрушается Цки, берет своими крошечными пальцами-лезвиями веточку и тычет ею в костер.

Я молча осматриваю поляну.

– Куда подевались остальные?

– Они пришли в отчаяние, – говорит Цки. – И отправились на поиски надежды.

Мне нечего на это ответить.

– Ты раскрасишь дерево Сейе? – спрашиваю я вместо этого.

– Когда ее гнездо превратится в холодную золу, я смешаю ее с красками, – отвечает Цки. – После этого я начну писать. В прошлом остался мой полдень под теплым голубым небом, когда мы путешествовали к лугу на пяти холмах. Теперь я уже стар, чтобы идти куда-то, да и только Сейе был ведом путь. Но может, ты тоже захочешь пойти?

– Я не могу, – отвечаю я. Да и не было там никакого луга, впрочем, даже если бы он там был, Совет все равно не согласился бы на это. Они стали бы увещевать меня, убеждать, что прогресс возможен лишь при постоянном движении вперед, что лишь ясность мыслей, приверженность своим целям и точность действий позволяют достичь успеха.