Небо на ниточке. Роман-дневник

Я чувствовала, что мой мозг разжижается, разъезжается, стало трудно соображать. Музыка раздражала наушником ушную раковину. Голова кружилась.

– Надо вытерпеть… – начала приказывать себе я, – Надо вытерпеть…

Как в тумане прошли последующие четыре часа. Открывая глаза, я видела сменяющихся женщин, мелькающие их халаты, и потолок.

Сквозь потолок, казалось, видно небо и всю мою прошлую жизнь – урывками, фрагментами, эпизодами… Уже стемнело за окном. Уже я лежала в процедурной одна. Периодически заглядывала Раиса Алексеевна, спрашивала, чем помочь. Бану Ануаровна зашла в последний раз, когда мне поставили в капельницу пятый флакон. Сказала, что основное позади.

Уже вечером пропустили Настю. В процедурный посторонним запрещено заходить. Но её впустили, ведь уже всё равно никого здесь не было, кроме меня. Я не могла ничего произнести. Боялась испугать дочь своим видом и понимала, что ничего не могу сделать, ничего не могу сказать, ничего не могу изменить, ничего не могу скрыть. Сильно кружилась голова. Слёзы текли из глаз тихо и у меня, и у Насти.

Когда прокапали последнюю дозу, Настя помогла мне подняться. Голова не слушалась, стены плыли, ноги путались…

В палате был Богдан. Он тихонько разговаривал с Раисой Алексеевной…

Так закончился мой первый день другой жизни.

Ночью кружилась голова, мысли путались, но какими-то островками выплывали образы – детей, мужа, друзей… Странно, но среди образов не было ни сестёр, ни матери. Отдельно, в стороне стоял папа. Он смотрел мне прямо в глаза. А потом остановился поезд, и папа запрыгнул в него… В какой-то момент мне казалось, что я тоже иду к этому поезду, но потом открывались глаза… Я слышала лёгкое посапывание Раисы Алексеевны и снова катилась вслед за головокружением.

До рассвета думалось о разном – о том, что уже многое в этой жизни узнала. Да и дети выросли. Жаль, что Серёжке я не родила сына… Но нашими общими детьми стали песни, которые уже в жизни с Серёжкой обрели слушателя. Он подхватил наше общее дело. И даже в последнее время стал чувствовать уверенность в том, что мы делали. Он активно продолжал вести вечера с бардами. Поэтому я успокоилась – мой уход не станет предельно тяжёлым… Но где-то глубоко-глубоко я думала: «Ещё вот это не доделала, вот это не досказала, вот это, то… Потому и просила высшие силы – оставить мне ещё жизнь, чтобы завершить, доделать, ещё что-то досказать детям, Серёжке».

ГЛАВА 9. ПОЙ, АНГЕЛ РОДНЕНЬКИЙ…

На второй день после химии Раиса Алексеевна заняла мне место в процедурном на промывку. Промывкой здесь называют капельницы с физраствором, витаминами, а кому-то и с препаратами, поддерживающими работу сердца и других органов – по показаниям. Процедура длится недолго – тридцать, сорок минут. У меня очень сильно кружилась голова и лежать столько времени на спине я просто не смогла бы, поэтому оттягивала поход на промывку до последнего. Пришла врач.

– Ну, что, первый шаг сделали. Теперь надо набраться сил, чтобы выдержать воздействие препарата. Платина очень токсична, поэтому нужно делать всё, чтобы она быстрее высвобождалась из организма. После промывки придёт тошнота, но чтобы сгладить её, я назначила вам соответствующие лекарства. Сегодня вам их введут вместе с капельницей на промывке, а после, уже дома, будете принимать этот препарат в таблетках, – и протянула мне записанное на листке название препарата.

– Да, и ещё… заведите блокнот. Записывайте всё, что получаете… И не удивляйтесь, что немного память будет подводить, это тоже воздействие платины, ведь костный мозг страдает в первую очередь.

Мне было и тревожно за результат, и одновременно, я испытывала заботу моего врача, вселяющего уверенность. Когда я смотрела на неё, такую молоденькую, в первую нашу встречу, меня брала досада, что такой неопытный специалист будет вести мою историю болезни. Но теперь я испытывала уважение к ней и предельное доверие.

– Анна, что вас сейчас беспокоит? – спросила Бану Ануаровна.

– Голова кружится, … тяжелые ощущения в правом боку…

И я перечисляла все симптомы, которыми, как в горн, трубил мой организм. Бану внимательно слушала и объясняла – почему происходит то или иное…

– Завтра утром сдадите кровь на эритроциты, посмотрим картину крови… А сейчас соберитесь и надо принять промывку. Можно лежать во время процедуры на боку – насколько это возможно…

В процедурном кабинете сегодня никого не химичили, всех только промывали. Женщины изредка переговаривались – тихо, почти шёпотом. И эту тишину прервал вопль молодой девушки, которую положили на боковую кушетку:

– Чего вы так неосторожно! Мне же больно…

Она истерично вопила. Искаженное болью лицо сморщилось, как у старушки. Сузившиеся закрытые глаза будто втянулись под брови, остренький нос стал совсем маленьким, а оскаливший зубы рот ещё долго был беззвучно открытым. Медсестра обходительно и предельно вежливо попыталась успокоить больную:

– Я вижу, Мира, что у вас ушли вены. Давайте попробуем вставить катетер, ведь у вас ещё три дня промывки – это будет куда лучше, чем каждый раз искать вену.

Девушка закрыла лицо свободной рукой, всхлипнула, выдержала паузу и кивнула головой.

Мира – самая молодая из всех пациентов. Её худая смуглая фигурка вызывала у меня щемление, и я, сглотнув то, что можно было собрать в сухом рту, отвернулась, чтобы никто не увидел слёз. Было жалко её, было жалко себя, было жалко всех женщин, которые здесь сейчас лежали на кушетках и смотрели в потолок, где каждая видела или воображала что-то своё, где по прожженным химией венам вливали промывку, чтобы оставить организму надежду на какой-то отрезок жизни.

Мне казалось – я вижу сквозь белёный потолок облака своего детства, свою юность, когда я была такой же, как эта молодая девушка. Тогда было всё впереди. Задумывалась ли я над тем, что всё может как-то так повернуться, что уже что-то в мой сценарий жизни не впишется? Когда приходили заболевания, была уверенность, что это пройдёт. А теперь всё вокруг тебе говорит, а если не слышишь, показывают – здесь ты совсем рядом с другим миром, куда всего несколько шагов. И тяжёлая фраза одной из больных «это никогда не пройдёт» вызвала страх.

Немного позже, пока санитарка мыла полы в палате, я вышла в коридор, где на кушетке, обняв ноги длинными худыми руками, сидела Мира. Я села рядом.

Мира повернулась ко мне:

– Меня Мира зовут… А я видела – вас вчера химичили, и как вы по коридору еле шли. Это вам дочка помогала? Как вы сейчас?

Она выпаливала вопросы, и было видно, что её немного трясёт и, может, от этого она пытается быстро говорить.

– Да… пойдёт… А ты здесь давно?

– У меня уже восьмая химия… Я уже здесь, как прописанная…

Мира помолчала, глядя в пол, а потом, совсем неожиданно, быстро и уверенно сказала:

– А меня сегодня парень бросил…

Она посмотрела куда-то сквозь меня, на секунду замерла, а потом добавила:

– Ничего! Я здесь не одна такая… Не у всех мужья-то выдерживают. А он мне говорит – «прости, ты уже почти год болеешь, а мне родители говорят, что надо искать невесту здоровую»… А у вас есть муж?

Я кивнула, а она продолжила и уже не обрывочное прощупывание, а свой рассказ. Здесь ведь у каждого – своя история.

– Рак… – она посмотрела на меня, – А вы уже привыкли к этому слову?

– Наверное, ещё пока нет…

– Ничего, и к этому можно привыкнуть! И … – Мира погладила себя по лысой голове, – к этому тоже… У меня случайно его обнаружили. Ещё в школе был гастрит – а у кого его нет, – улыбалась она, – А потом, уже в конце года как-то внезапно начала худеть, думала, что просто конец учёбы, нервы, зачёты, экзамены, анау-мынау… и вначале даже обрадовалась, – о! классно, накануне лета! – это же здорово, можно будет на море перед подружками повыпендриваться… Хотелось накупаться вот так, чтобы на всю жизнь… И я купальник такой классный купила! Но куда-то силы стали пропадать. А потом появились какие-то боли в желудке. Пошла кишку глотать… а они мне говорят – эмэртэ надо сделать, онкомаркёр надо сдать… Ну, и закрутилось…

Мира опустила ноги с кушетки и как-то неестественно пережала пальцами рук живот. У неё почти вся талия уместилась в обхвате пальцев.

– Тебе может трудно об этом говорить? – спросила я.

– Не-етт… Если честно, мне наоборот, хочется выговориться… Я, простите, что вам на уши присела… Просто вот вы, кажется, можете выслушать… Ой, чё-то я разболталась… А у вас дочка красивая. И там парень вчера был – это её муж?

– Это мой сын…

– А я вот теперь и не знаю – будут мне делать операцию или нет?!

– А почему не сделали до сих пор?

– Вначале говорили, что опухоль нужно собрать… А потом, после четырёх курсов химии сделали эмэртэ и решили, что надо ещё химичить… Вот уже восьмой курс. Говорят, что процесс приостановился…

В конце длинного коридора показалась санитарка из столовой, она заглядывала в палаты и, по приближении к нам, услышали её слова:

– На ужин! Девушки, женщины, – на ужин…

Меня начало мутить от одной мысли о еде, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Из нашей палаты выглянула Раиса Алексеевна:

– Анечка… вы здесь?! На ужин пойдём?

– Нет, Раиса Алексеевна, я не пойду…

– Ну, давай, я возьму тебе, а если попозже тебе захочется поесть – разогреем в микроволновке…

Я с трудом сдержала себя, зажала рот, чтобы из меня нечаянно не сфонтанировало содержимое меня же, и быстро пошла в сторону туалета. Я чувствовала, как Мира и Раиса Алексеевна смотрят мне вслед…

Всю ночь там и просидела.

Сильно распирала печень. Я теперь чётко знала – где она находится, и даже могла ощупать её контуры. В два часа ночи, когда уже совсем было невмоготу терпеть – написала сообщение Гале в Питер. Галя, как будто ждала, и ответила сразу. Мы переписывались часа три. Она сообщала мне, что нужно сделать, чтобы убрать боль. Легче всего становилось, когда я представляла, что «беру» свою печень в руки и прополаскиваю её в проточной прохладной воде. А когда я вставляла её на место, нужно было её немного согреть. На батарее туалета я грела небольшое полотенце и прикладывала на подреберье. Совсем уже под утро, измождённая, трясущаяся, поплелась в палату. Раиса Алексеевна спала, свернувшись калачиком – «как ребёнок», подумала я. Мне бы тоже вот так свернуться, но не давал это сделать бандаж, который нужно было носить после операции ещё минимум пять месяцев.

Часа через два в палату заглянула санитарка и, увидев, что мы ещё спим, или делаем вид, что спим – тихо прикрыла дверь.

Эта больница меня ещё раз удивила деликатностью персонала. Ни в одной больнице ранее я не наблюдала подобного. Утро там везде начиналось с громкого включения света, звона градусников, громыхания ведра моющей полы санитарки…

Здесь жила тишина. Она здесь полноправно жила. Может, потому что все, кто находились здесь – уже не совсем жили, а доживали. Глупая мысль. Но она, эта мысль, там приходила много раз. В воздухе, который тоже как будто перемещался на цыпочках по коридору, уводящему в палаты, кажущиеся такими одинаковыми, и мы в них все одинаковые, с одинаковой бедой, с одинаково лысыми головами, – царило спокойствие, и только изредка слышались то стоны, то крики.

Около девяти утра позвали на анализ крови. Раиса Алексеевна сказала, что если лейкоциты в анализе покажут «два», то домой не отпустят, будут поднимать уровень.

У меня сработала защита организма – анализ пришёл с желанной троечкой, а это значило, что завтра отпустят домой, и через двадцать дней – вторая химия.

Днём стало полегче, меньше тошнило, и как-то сами собой появились строчки текста, как молитва к небесам, как просьба: «Сегодня ангелы, слетались ангелы, Погоду лётную назначил Бог. И пели ангельски, смущаясь, ангелы, И подпевали мы им, кто как мог. Мы подпевали им, лежали ровненько, В нас капли капельниц смывали смерть. Пой, ангел, родненький. Пой, ангел, родненький, Ведь ты же знаешь „что“ сегодня петь. Ведь ты же знаешь, как сказать Всевышнему! На самом краешке надежды свят Твой голос ангельский, твой образ нынешний, Мой, полный веры и доверья, взгляд. Сил петь уж не было. Лежали ровненько. Сквозь потолок могли на небеса смотреть… Пой, ангел, родненький. Пой, ангел, родненький, Ведь ты же знаешь „что“ сегодня петь».

А дома уже случилась и музыка к этому тексту, и я записала песню под гитару.

Пришла на вторую химию. Уже лысая. На голову креативненько намотала тонкий палантин, и выглядело это очень даже мило. Дала самой себе слово – не буду унижаться до хождения в халате! Как бы себя не чувствовала – обязана следить за лицом, за руками.

Зашла в палату уже, как «бывалая», знакомимся. На этот раз нас в палате четверо. Вечером соседка по кровати Вера говорит:

– Ой, девчонки, я вам сейчас прочитаю одно стихотворение, оно про нас написано, и говорят, что такая же, как мы, его написала…

И читает мой текст. Так выразительно читает, что у меня ком к горлу подкатил, и вижу – соседки плачут. Я после чтения призналась:

– Это уже не стихотворение… это песня, – и поставила им запись в телефоне.

После второй химии из больницы забирал Серёжка.

На улице свежий воздух как будто обрадовался мне, а я ему. Он попытался залезть под маску, которую теперь нужно было носить на улице и во всех людных местах, и я слегка приспустила маску с носа, но запаха не почувствовала и глаза наполнились слезами. Сергей взял меня под руку, и мы молча побрели по скользкому тротуару, через дорогу – ловить такси. На противоположной стороне дороги, на углу, около низенького здания красовалась огромная вывеска с надписью «РАСПРОДАЖА. НОВОГОДНИЕ СКИДКИ». Казалось бы – обычная надпись, но она была размещена на здании похоронного бюро. Хватило сил рассмеяться в голос. Вот уж, действительно, казусы жизни, её нелепости и абсурд, и её игра с нами.

ГЛАВА 10. 6 НОЯБРЯ 2012. В ГЕРМАНИЮ

После второго курса химии, Юлька вместе с родителями приняли решение продолжить лечение в Германии.

Уже купили билеты. Забрали выписки из больницы, которые почему-то не хотели отдавать. Юлька поехала по делам на работу и, возвращаясь, выходя из трамвая, почувствовала, как что-то хрустнуло в бедре. Еле дохромала до дома, откуда вызвали скорую помощь. Рентген показал – перелом шейки бедра.

Началась какая-то внутренняя паника. Как у тридцатитрёхлетней девушки на ровном месте мог произойти перелом шейки бедра? Что делать с поездкой?

………………………………………

Закончив последнюю запись, долго не могла продолжать писать. То, что произошло у Юльки, и воспоминания о химии оказались настолько тяжёлыми, что не хватало сил записывать ещё что-то. Как будто события жизни давят сверху, а ты барахтаешься в воде, выныриваешь, чтобы набрать воздух, а его всё равно не хватает.

Воспоминания будто начали управлять мною – накатывала тошнота такая же, как после процедур промывки, пропал аппетит, появилась слабость и даже потеря в весе.

Юльке написала простое письмо.

«С твоим папой передала мусульманские шапочки, несмотря на то, что по телефону Марина сказала, что волосы у тебя не выпали. Шапочки пригодятся – они прикольные, можно и просто так носить. А ещё мне передали, что ты держишься очень даже хорошо – после первой химии продолжила ходить на работу. Что сказать – молодец!»

А потом пришло сообщение, что после второй химии Юльке провели обследование, и в операции отказали. Подтвердили четвёртую стадию, неоперабельную. Да ещё началась желтуха от лекарств, и я немного растерялась – до моих ли ей писем.

Марина и Лёнька стали собирать документы в Германию. Была надежда, что там смогут помочь. «Это обязано помочь», – думала я, – «ведь там медицина шагнула намного дальше. И было много подтверждений тому».

«Со мной во время химий лежала одна женщина – Наташа, телеведущая. Её даже не коснулось это слово – „лежала“, потому, как ей прокапывали препараты, привезённые из Германии, а они очень сильно даже внешне отличались от наших ёмкостей с лекарствами. Так вот она после прокапывания тут же вставала и убегала делать очередной репортаж. Так что – давай, настраивайся на лучшее и – вперёд». Это я сказала Юльке по телефону.

Сейчас ей нужно слышать только положительное, позитивное. Кто знает, может, именно сила мысли сможет помочь установить защиту организма. Зачем Юльке, и Марине в том числе, знать, что метастазы в кости, которые обнаружили у Юльки, это уже начало конца. Но вдруг это ошибка? И вдруг там, в Германии, химия подействует чудесным образом, и очаг опухоли можно будет удалить?

Слово «вдруг» стало синонимом слову «надежда». Я часто слышала его внутри себя, и верила в его сказочную силу.

…Через два года после операции и шести курсов химий Наташа – та корреспондентка, телеведущая, о которой я говорила, вдруг почувствовала, что послеоперационный дискомфорт в кишечнике становится всё явственней. Обратилась в больницу, а там огорошили: – Рецидив на кишечник, опухоль неоперабельная.

Сначала Наташа струхнула. Потом, по совету сотрудников и влиятельных друзей, предложивших солидные суммы на лечение, обратилась в одну из клиник Германии. Там её прооперировали и назначили курс химиотерапии. С большим трудом получилось выкупить и вывезти в Казахстан лекарства, с которыми Наташа приходила на процедуры.

Я очень вдохновилась рассказом Наташи. А теперь, узнав, что у Юльки есть эта возможность – надеялась, что всё непременно принесёт хороший результат.

А тут этот перелом шейки бедра…

Но уже на руках билеты в Германию, и главное – там надежда, а в Томске – отказ. И, самое страшное: при подготовке документов в Германию выдали выписку, а там открытым текстом написано – «St IV – четвёртая стадия, dep in… – метастазы в кость».

«Сейчас, когда я пишу эти строчки, ты уже в Германии. И Марина рассказывала, что ты даже умудряешься между процедурами знакомиться с достопримечательностями города! Молодчинка! Напиши – что видела, где была? Тебе в этой жизни ещё многое надо увидеть и сделать, поэтому насыщайся впечатлениями и обязательно описывай их. Бог видит, как ты умеешь наслаждаться жизнью. А он любит каждого, даже самого грешного человека, и всякого простит, кто не доверял ему и просит прошения. Верь! Я тоже хотела бы побывать в Германии…».

Написала последнюю строчку, а сама подумала – «только не по больничным поводам».

«Знаешь, я не верю в Бога. Точнее, воспитана, как атеистка, хотя меня маленькую крестили. Мне трудно даже представить, что какие-то сверхъестественные силы могут помочь. Поймала себя на том, что пытаюсь с кем-то мысленно разговаривать… Может, это и есть Бог?…».

По мне друзья заказывали сорокоусты. Много где – в разных городах Казахстана, в разных городах России, и в Литве, и в Израиле, и в Германии, и в Канаде, и на Украине… И мне верилось – мне силу это даёт.

Михаил и Ольга Солнцевы летом отправились в путешествие по Золотому кольцу, и в каждой церкви ставили свечи за здравие близких, и моё в том числе. Ольга привезла мне из Углича иконку Божьей Матери, и я от неё такую силу почувствовала – будто сила с этой иконы сошла, и меня, словно мать родная обняла… Почувствовала – под защитой я, под крылом её.

А ещё Галя моя придумала такую полуигру: на футболке со стороны спины распечатала эмблему нашего бардовского проекта «Наш Остров», а с другой стороны стала вывязывать узелки-обереги.

– Узелков этих должна быть тысяча, не меньше, – сказала она мне по телефону, – И вывязать их должны все твои друзья, кто желает тебе здоровья.

– Да, как же это возможно? Тысяча?! – удивлялась я.

А Галя в апреле поехала в Усть-Каменогорск, и оттуда – к нам, в Алма-Ату. Привезла эту футболку, на которой уже было вывязано больше половины узелков.

– Это твои друзья из Усть-Каменогорска постарались! – сказала Галя, протягивая мягкую, пышущую энергией здоровья драгоценную одёжку, – Представляешь, сколько людей хотят, чтобы ты выздоровела!

Это был тот переломный период, когда я уже, казалось, не смогу больше принять процедуры химии. Тогда оставалась ещё одна – шестая. Но уже на четвёртой химии, прямо во время вливания, меня начало тошнить и полоскать. Это вытерпеть уже было невыносимо. Организм бунтовал, отторгал то, что называлось спасением. «Какое же это спасение», – думала я, – «если я могу просто этого не выдержать?». Температура, печёночная боль, отторжение всего, даже воды, невозможность шевелиться, открывать глаза, и тем более думать…

«Если я буду овощем – я не хочу так жить», – истерила я в минуты просветления. – «Я не могу видеть, как мучается Серёжка, как мучаются мои дети, которые не знают – чем мне помочь…» – выла я то ли луне, то ли Богу, когда оставалась одна.

Спасение пришло, как насильное, навязанное втягивание меня в жизнь. Позвонил друг из Питера – Слава Коваль. Сказал, что проездом на Байконур будет у нас, и что было бы здорово организовать ему концерт.

Как объяснить человеку на другом конце провода, что я – это уже не я, и пообещала перезвонить…

У меня всё бунтовало внутри – неужели не найдётся больше никого, кто мог бы провести этот концерт? Обзвонила нескольких человек – отказались.

– Ну, ты же знаешь, что аренда высокая, билетами мы не отобьём…

Или отказ звучал так:

– Ой, что ты, его ведь в нашем регионе не знают. Нужна хорошая рекламная компания, а откуда средства – он ведь сам не будет вкладываться…

На риски подобного рода шли только мы с Серёжкой.

– Вот ненормальные! – слышалось от друзей, которые всё-таки покупали билеты, чтобы хоть чем-то помочь нам, вкладывающимся в местных и иногородних музыкантов по полной.

В нашем мире взаимодействия между людьми держатся исключительно на обмене. Мы обмениваемся взглядами, адресами, делами, энергией и деньгами. Мы меняем внешнее вместо того, чтобы менять внутреннее отношение к предметам, вещам. Кабала внешней зависимости определяет степень наших взаимодействий. Вот бы наоборот: человек жил, чтобы находить свои внутренние недочёты и менять их на рост, выискивая предпочтения для совершенствования. Тогда жизнь не казалась бы рутиной, и отсутствовали возгласы «тебе хорошо – ты так интересно живёшь», так как это было бы нормой.

И потому я решила провести концерт Славы. Провести, и всё тут – не во чтобы то ни стало, а просто занять себя делом. Цель была как у прежних организаций гастролей – познакомить публику с интересным автором, с его богатым внутренним миром – а вдруг да кто-нибудь что-нибудь в себе, благодаря этой встрече, откроет, и изменит к лучшему.

И тут же шло внутреннее бунтарство – «а если сил, физических сил не хватит, и отказаться уже не будет времени?!». И тут же предложение Сергея:

– А если ты просто всё подготовишь для рекламной компании, напишешь сценарий, а кто-нибудь проведёт?

– Или всё, или ничего! – закрыла тему я.

Оправдание «другой меня» было в следующем: за неимением опыта, никто не проведёт так, как провёл бы человек, знакомый с автором, или «пронёсший» его творчество через себя, через анализ его песен. Такая наглая уверенность о проведении концертов для самых разных авторов во мне уже утвердилась много лет назад. И я осознавала, что это грех – думать так, возвышаясь над возможностями других людей. Но жизнь утверждала обратное – не/кому больше.

– Это же делается не для заработка, – пытался убеждать меня Серёжка на заре проведения наших концертов, не согласную с таким меценатством.

– Как ты не понимаешь, люди наверняка думают, что раз мы выплачиваем им гонорар, значит, и оставляем немало у себя.

– Но есть простая здравая арифметика… И не бери на себя миссию думать за других… А если они так думают, это их проблемы. Это же когда-нибудь станет понятным, что именно обогащает людей, а нам сторицей вернётся.

Я не соглашалась, но продолжала вести вечера, комплектовать программы, и – надеялась, что когда-нибудь те, кто показывают свои программы, будут помогать нам в элементарном – сборе публики. Но шли годы, и этого не происходило. Весть о нашем Острове разлетелась далеко за пределы республики, и, наслышанные о том, что мы организуем программы и исправно выплачиваем гонорары, авторы звонили, писали теперь уже из городов России, предлагая себя в качестве выступающих.

Со Славой мы познакомились в две тысячи пятом году на Томском фестивале «Бабье лето».

В палаточном лагере организаторов для всех приглашенных были установлены добротные высокие палатки. Ночи начала сентября в Томске уже приближались к нулевой температуре. Я, зная, как переношу холод, захватила с собой из дома спальник, и к выданному организаторами спальнику – мой дополнительный оказался кстати. А ещё – нас в палатке поселили двоих. Моей соседкой оказалась Яна Симонович. Яна приехала из Германии, и её творчество меня изумило женственностью, какой-то нежной трогательностью. Перед отправкой ко сну все долго грелись у костра, готовые не спать вообще, чтобы не стучать от холода зубами в своих «комфортабельных» палатках. Уже и петь, и играть даже около костра было невозможно – замерзали пальцы. Мы молча сидели и смотрели на отдающее тепло пламя, и не расходились, пока сон не подбирался совсем близко…