Тень князя

Изначальной целью немцев было несение слова Божьего к востоку от Священной Римской империи, но по прошествии многих лет она поменялась, и теперь рыцарский Тевтонский орден превратился в обычное средневековое государство, постоянно терзающее своих соседей. Немцы были опасными воинами, сражающимися толково, мудро, расчетливо. В войне с такими врагами учишься быстрее, и к своим годам в запасе у Боброка имелось множество хитрых ратных приемов. Это выгодно отличало его от командиров московского воинства, которое годами варилось в междуусобных войнах с русскими князьями.

Первым делом взялся воевода за покорм, то есть снабжение московской рати. Из серебра, которое не отправилось в виде дани в Орду в этом году, активно чеканили новые монеты – называемые по-татарски деньгами. На них скупалось зерно и сено. Этими запасами засыпались доверху амбары. В погреба свозилось масло, вяленое мясо, сушеные ягоды и грибы. Шла покупка тягловых лошадей и боевых коней и жеребцов. Вся Москва напоминала огромное торжище, где единственным покупателем был Боброк. Нескончаемой вереницей в столицу шли обозы с провизией, да в ней и оставались, так как обозы тоже приобретались на нужды войны.

Обычное, в сущности, для современного понимания, мероприятие вызывало массу недовольства среди некоторых бояр. Их можно было понять. Столетиями на Руси вражеские и свои армии кормились за счет несчастного местного населения. Простые жители рассматривались лишь в качестве бесплатных поставщиков продовольствия. Там, где проходили княжеские дружины, оставались лишь разоренные села и города.

Подобный подход к ведению войны обуславливался малым размером дружин и особенным отношением к простому люду. Князья и бояре рассматривали народ как завоеванное, покоренное население, ограбить и обездолить которое считалось вроде как за военную доблесть.

– Боброк-то наш, дурень знатный! Овсом решил воевать! Он что, Тверь накормить вздумал? Тверичи только спасибо скажут, в ножки поклонятся: «Спасибо тебе, добрый воевода, что накормил, да напоил!» – Трепались знатные бояре между собой. Но находились и те, кто помнил еще по рассказам отцов неудачные походы, в которых голод косил ратников поболе врагов.

– Ты уж помолчи! А то, как рот откроешь, так дурь сразу видать. Война не только саблями ведётся, но и едой. Дед нынешнего тверского князя, Михаил Ярославович, Новгород хотел воевать. Рать собрал, а покорма не сготовил. Да половина воинов в походе от голода померло! Наш-то обо всем думает! И про людей, и про лошадей! Это, значит, голова у него варит, как надо. Ты лучше к нему иди, да примечай всё, учись уму-разуму, – говорили люди поумнее.

Боброк меж тем, не обращая внимание на пересуды, заготовил огромный запас провизии на пять тысяч воинов и десять тысяч людей из вспомогательных сил. Поход планировался на три летних месяца. Каждому воину определялось в день две гривны зерна, гривна мяса, а также овощи. Люди в походе съедали тысячу пудов зерна, да полтысячи пудов мяса в день! А лошади, число коих доходило до двадцати тысяч, съедали в три раза больше! Хорошо, они хоть мяса не ели… Для такого количества провизии потребовалось бы десять тысяч телег. Обоз, если бы он и был, то стал бы такой огромный, что, выйди он в поход, занимал вместе со всей ратью полтораста верст, что было как раз равно расстоянию от Москвы до Твери!

Конечно, можно было бы и не заниматься всем этим беспокойным хозяйством. Собственно, полководцы в то время опирались в военном деле на Божье провидение. Они заботились больше о том, как победить врага в жаркой сече, а припасы доставали, как Бог пошлет. Отобьют обоз вражеский – вот и еда. Захватят город – вот и праздник. Но новый московский воевода больше полагался на старинную русскую пословицу – «на Бога надейся, а сам не плошай». Меньше всего ему хотелось, чтобы его войско погубил воевода Голод. Поэтому часами просиживал в горнице, совещаясь с обозными командирами, купцами, зажитниками…

В деле этом выявились ему неожиданные помощники: бойкие монахи Чудова монастыря. Два брата, Еремей да Вениамин, очень уж были смекалисты на счет. Смастерили даже рамку из проволоки, что на кольчуги идет. На проволоку костяшки нанизали. Да лихо подсчет ведут, кому сколько еды в походе полагается. Одному князю на прокорм дружины больше надо, другому меньше. Да и тягловая сила разная в войске – боевых, крупных коней кормить следует пшеном белояровым, а для походной лошади – корм полегче, чтобы бежала споро. А простых лошадей упряжных и вовсе сеном да овсом кормить следует…

А еще планы братья пишут, как еду к войску доставить. Еда-то ведь вся сразу не понадобится, ее понемногу подвозить надо. И снова считают: к такому-то числу войско на Тверь выйдет, к такому-то числу обоз подойдет. А в обозе том – такое-то количество хлеба, зерна, соли, овощей, меду. Да на запас войску нужны гвозди, железо, оружие, подковы, упряжь… А за ним – новый обоз. А к обозу – охрана, чтобы люди лихие его не разграбили. Все братья учитывают, все в книги толстые записывают.

А вскорости и вовсе они смекнули, что негоже воду, что в зерне да хлебе водится, с собой таскать. И немедленно по приказу Боброка сотни людей из посадских, занялись заготовкой сухарей, сушеного мяса, лука, моркови. Для каждой дружины запасали свои огромные котлы, и прочую утварь.

Во всей это хозяйственной кутерьме не забывал воевода и про подготовку осады. Стены Тверские новые, крепкие. Поэтому из Литвы привез он с собой мастеровых. Те науку осадную шибко хорошо знали, на замках рыцарских ее отработали. Да науку ту московским работникам передавали. По весне выросли перед белыми стенами Москвы башни осадные, не хуже литовских. А на них уже повелел Боброк ратникам учиться стены перелезать, чтобы города быстро, да с малыми потерями брать. К лету башни разберут, и частями особыми, что похитрее, к Твери подвезут. А что попроще – так в рощах около Твери нарубят.

Горят горны в кузнях днями и ночами. Куются мечи, наконечники копий и стрел. Куют кузнецы огромный насокольник – тот, что на сокола впереди надевается. Крепкий таран будет у московской рати.

Все учитывает Боброк, не спит почти. Но и этого ему мало. Испросил он у князя дозволения собрать сотню воинов крепких, младших сынов из боярских родов победнее. Разместил их в домах посадских, за стенами, в Зарядье. Каждый день, в мороз, они на реку бегают, в рубахах одних. Купаются в проруби, камни тягают, да на льду состязаются. То в бое кулачном, то на мечах деревянных, а то и во всем ратном снаряжении. Прокорм воевода завел им точь-в-точь, как принято у рыцарей из орденов монашеских. Мясо дозволялось есть только три раза в неделю, а в основном – овощи, зелень всякую, да хлеб. А пить только воду простую, да молоко. И в баню они каждый день париться ходят.

Поначалу москвичи, что поглупее, смеялись над ратниками, да потом дивились, какие молодцы у Боброка получились! Через четыре месяца каждый мог камень трехпудовый на сто шагов пронести, десять верст пробежать, и не запыхаться, коня бойкого одной дланью усмирить. В полном ратном снаряжении по три часа биться! Кольчуги им знатные сковали, калантыри с бляхами золочеными! Коней холощенных, послушных, для военного дела годных, для них сам воевода выбирал.

Неспроста дивились люди на действо это. Возможно, именно здесь, под восхищенными взорами москвичей, рождалась тактика ведения войны, которая позволит в ближайшие двести лет в десятки раз увеличить территорию маленького Московского княжества, превратив ее в огромное Русское царство.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

Много, много серебра забирает война. Каждый день Боброк у князя новых денег просит. Понимает его Дмитрий. Достает из казны своей бездонной все новые и новые богатства.

Достаточно денег у Москвы. Сто лет копит. Еще при прадеде нынешнего князя, Даниле Александровиче, младшем сыне Александра Невского, начало маленькое княжество собирать дань со всей Руси, да в Орду отправлять. Был для этого и титул у московского князя соответствующий – гурхан, что значит ханский зять. Титул почетный, почти равный ханским, разве что только право на то, чтобы занять престол ордынский – не давал. Для этого надо было иметь в роду кровь чингизидову.

Собирает Москва сто лет дань с Руси для монголов, да себе немного оставляет. С каждым разом все больше и больше. При Дмитрии Ивановиче московские владения приносили богатств разных на десятки тысяч серебряных рублей ежегодно. Да не легких стограммовых литовских рублей, а полновесных, вдвое тяжелее, новгородских. Из них в Орду, к темнику Мамаю, шло лишь пять тысяч. А остальное Дмитрию в казну отправлялось.

Вот на звон этих рублей стекаются к Москве люди со всей Руси. Пухнет, растет столица. Посад, что за стеной городской, за десять лет впятеро вырос. Да и новые стены теперь у Москвы – загляденье. Из крепкого, белого кирпича. Но едут в белокаменную не только мастеровые, купцы и прочий достойный люд. Едут люди лихие, корыстные.

Ближе к концу зимы, с высокого берега реки наблюдали любопытные горожане за состязаниями боброковской сотни. В те давние времена развлечений было немного, а люди потеху любят. Смотрели даже на казни, позорные наказания. А здесь – тоже есть на что поглядеть: добрые молодцы, крепкие, заголенные, в силе состязаются, да в ловкости. Во время борьбы горожане криками бойцов поддерживают, об заклад бьются.

А среди толпы люди неприметные шныряют. С простофиль кошельки, украшения срезают. Работают быстро, умело, нагло. Знают: стоит за них атаман Соловей. Давно из лесов он в город перебрался вместе с ватагой своей, за звоном монет они идут. Любой кошелек, ловко срезанный у зазевавшегося москвича, через пять рук перекочевывает в казну воровскую, общую. В глубине посада, на кривых улочках, в тайнике лежит разбойничий схрон.

Давно уж не гуляют лихие его ребята. Некогда, дел невпроворот. Столько еще неограбленного в Москве! Но мало атаману серебра от простого люда, с них много не возьмешь. Сам он в избе темной сидит, темные дела задумывает. И решился он на дело большое, дело всей жизни…

– Сколько сегодня? – Кратко опрашивает он вестовых своих.

– Белого с полфунта, атаман. Да цепочки всякие, кольца.

– Мало, мало. Вся Москва от монет новых пухнет, а вы достать их не можете? – удивляется главарь разбойников.

– Все деньги у князя, – оправдываются те.

– То-то и оно! – со значением произносит Соловей.

Догадываются люди его, что он задумал. Казну княжью ограбить! Самого большого медведя на Руси взять. Как князь на Тверь пойдет, в граде мало охраны останется. Вот и трудятся разбойники, не покладая рук, день и ночь. Надо к людям из палат княжеских тропку навести, кого серебром сманить, кого зельем пряным подпоить. Надо подводы подготовить, чтобы с добром княжеским суметь уйти. Да взломщиков подготовить умелых.

По части взлома есть у атамана человек толковый. Балалаечник, по имени Митяй, а по прозвищу воровскому – Треньк. Пальцы у него тонкие, гибкие. Любой хитрый замок откроет. А в учениках у него ходит гусляр бывший, по прозвищу Бренк. На эту парочку крепко надеется Соловей. «Треньк-бреньк, и откроем закрома княжи!» – Так вкраце описывает план свой атаман. Не по нраву только, что Бренк молодой без охоты на грабеж идет. Не то боится, не то воровской закон не принимает.

– Почто, Михаил, печалишься? Может, не по нраву тебе наша затея? – Строго спрашивает Соловей.

– Не мне судить. Ватага твоя меня от голодной смерти спасла, мне тебе служить. Слово я дал, слово сдержу, – отвечает Михаил кротко.

– Слова мне твоего мало. Хочу, чтобы сам ты хотел на казну идти.

– А что в том проку? Все одно, грабеж, дело неправедное.

– Взять казну княжескую – дело праведное. Мы ж награбленное грабим. Каждый год всю Русь трясут поборами да налогами. В одно место свозят. Уж столько нахапали, девать некуда. На золотых блюдах едят, на золоте спят, на золоте сидят! Сказывают, даже нужник у князя весь из чистого золота! Вся Русь нищая сидит, чтобы один человек, да семья, да слуги его верные на золоте по нужде ходила! А мы это золото людям простым отдаем, награбленное возвращаем!

– Просто ты говоришь, атаман, понятно. Но как-то неспокойно мне. Дело все же лихое, разбойное…

– Ох, помолчи, Бренк! Дело твое нехитрое – у Тренька науку перенимать, да в работе подсоблять. Как на дело наше праведное пойдем, все свои тревоги оставь здесь. Мне твои пальцы гибкие нужны, да голова светлая. Так что сомнения отбрось, да готовься летом, как князь с дружиной из города отбудет, вскрыть московскую кубышку!

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Опосля тяжких задушевных разговоров с атаманом Михаил в задумчивости вышел из воровского притона и, поминутно оглядываясь, отправился мимо московского посада в далёкий пригород Мытищи, где обитал со своей большой родней. Он был старшим ребенком в семье кузнеца. Отец его, именем Андрей, был человек справный, ответственный, работящий, рано состарившийся от непосильной работы. Он уже с трудом справлялся со своими обязанностями, но, тем не менее, тяжкий труд не тяготил и даже радовал. Волновал лишь вопрос, найти пропитание для двоих малых дочек. Беспокоить стал последнее время и старший сын, который, по его мнению, связался с нехорошими людьми.

Михаил нашёл отца в кузне, где он, по обыкновению, раздувал огонь. Оглянувшись на сына, рыжеволосый широкоплечий кузнец вытер руки о закопченный фартук и жестом пригласил его присесть. Он помолчал некоторое время, словно собираясь с мыслями, затем сказал.

– Вот что сынок. Чую, что не к добру твои шашни с новыми друзьями. Кто они такие, чем занимаются – я не ведаю. Да только чует моё сердце, что всё это добром не кончится. Взялся бы ты за ум, сынок.

– Взяться за ум? – Михаил внезапно разъярился, что было для него несвойственно.

– Взяться за ум? – Повторил он, повышая голос на отца. – Что ты называешь взяться за ум? Целыми днями махать кувалдой как ты? Больно много денег ты сработал! Сколько ты получил за ту бронь, что два месяца ковал? Сколько беленьких там было? Да этого серебра у князя под ногами валяется – горы несчитанные! А он их не поднимет, лень нагибаться. И боярин любой в день проедает больше, чем ты за месяц руками намахаешь! А что впереди у тебя? Вся жизнь беспросветная будет, пока не состаришься! И всего делов у тебя – в свою кузню меня затащить, чтобы я, так же как ты, всю жизнь на горб себе зарабатывал? Есть и другая жизнь за стенами твоей кузни! В этой жизни пьют сладко, едят вкусно, веселятся, так что дым коромыслом идёт! Вот с такими людьми сейчас знаюсь. А деньги они у бояр берут, что на крови народной наживаются. Своё заберём у них, народное! И не воровство это никакое, а справедливость. И зря ты говоришь, что не в деньгах счастье, в них оно как раз и есть! И не вставай ты так грозно, не малый ребятенок, чтобы меня ремнем охаживать! Своя у меня голова на плечах, и сам я буду золото зарабатывать и семьей нашей делиться! Спасибо мне ещё скажешь!

С этими словами, которые он почти выкрикнул, Михаил опрометью выскочил из кузни, решив домой не возвращаться до тех пор, пока не разбогатеет.

Когда он пробегал мимо артели мужиков, облаченных в серые залатанные рубахи, его внезапно окликнул молодой парень.

– Эй Михась, здорово! Ты что смурной такой?

– Привет, Антипа. Да вот, с отцом повздорил, – смущенно пояснил Михаил.

– А чего так? Он у тебя во какой добрый!

– Да не хочу я в кузне работать.

– Так иди к нам, в артель. Мы уже пятый сруб ставим. Я вот себе уже и сапоги кожаные справил. А ты все в драном ходишь…

Михаил хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Он только махнул рукой и ушел не оглядываясь.

– Михась да ты чего? Не обижайся, возвращайся к нам! – Кричал вслед его друг.

Затем добавил в полголоса, обращаясь к артельщикам: «Вот ведь горемыка – ищет рукавицы, а они за поясом».

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Тяжелым был разговор Ивана с князем тверским. Но еще тяжелее была задача, что стояла теперь перед Вельяминовым. Предстоял долгий путь в Орду и сложные переговоры с темником Мамаем. Вечером, перед отъездом, как водится испокон веку на Руси, отправился он попарить свои косточки, возможно, напоследок.

Русские банщики – они люди особые, лекари душ. Снимают с головы мысли тяжкие, да селят в них светлые. Вот и Иван нашел своего лекаря, своего тезку, что парил его по приезду в Тверь. Часто они общались, и уже почти сроднились за это время.

После бани оба Ивана в коротких портках, что называют на Руси исподним, сидели на пороге и разговаривали

– А скажи мне, Иван, – спросил Вельяминов, – Для чего ты живёшь?

– В бане парить, – просто ответил банщик.

– Ну, это понятно. А вообще, для чего?

Иван задумался.

– А просто жить. Радоваться летом солнцу, зимой снегу…

– Ну, это как-то слишком просто.

– А зачем сложно? Живем мало, суету множим. Всё спешим куда-то что-то успеть. А все в одном месте окажемся.

Они помолчали. Говорить не хотелось после таких слов.

– Эх… – Сказал горестно Вельяминов. – Вот такая жизнь.

– Не грусти, боярин. Таким как ты, не сочти за обиду, говорят – вожжа под хвост попала. Не хотят они спокойно жить, да и не могут. И ты не противься. Не можешь спокойно жить – не живи спокойно. Может что-то и наживёшь.

После этого разговора боярин долго лежал в своей постели, не мог уснуть, смотрел в потолок. Затем вздохнул и произнес сакраментальное: «Утро вечера мудренее». И крепко заснул.

Утро, действительно, принесло новые силы. Скоро собиралось посольство князя Михаила в Орду. Пятого марта, оставив завещания, простившись с женами и детьми, поехали на юг вместе с Иваном два десятка бояр да дружинников. Взяли с собой, как водится, дары богатые, чтобы задобрить Мамая, на помощь которого тверской князь особо рассчитывал. Добирались окольными путями, чтобы не встретиться с московскими заставами. Бог миловал на этот раз, добрались без происшествий, хоть пришлось проделать немалый путь в три тысячи верст.

До города Замыка в низовьях Днепра, который был в те годы ставкой ордынских темников, посольство добралось лишь к началу лета.

Уже более десяти лет здесь полновластным хозяином был беклярбек Мамай, человек умный, решительный, добравшийся до вершин власти лишь своими силами. Здесь была его родина, здесь находились преданные ему тумены.

Замык – град, уже не существующий. Никто не может рассказать, где, на каком месте лежал большой прежде город, с мощеными улицами, десятками мечетей, каменной крепостной стеной с башнями. Лишь живут, и по сей день, предания среди местных казаков о Мамаевом лежбище. О месте, откуда исходила на Русь великая напасть. Куда шла дань с русских и литовских земель. Куда приезжали князья русские на поклон просить милостей и ярлыков от гордых властителей Азии. Бывал тут и князь Дмитрий, и князь Михаил. Оба получали ярлыки на великое княжение от самого Мамая.

Здесь был центр торговли с Европой и Азией. Через Замык шли караваны с перцем, шелками на запад, в Крым, чтобы, погрузившись на суда гэнуэзских купцов, оказаться в Европе. Словом, Замык был настоящей столицей Белой и Синей Орд.

Здесь жил и послушный хан, поставленный во главе государства Мамаем. Рад Мамай сам стать ханом, да нет в нем крови чингизидовой, не может он Орду возглавить. Вот и приходится ему от лица ставленника своего править. После смерти хана Абдуллаха, посадил он на трон сына его, восьмилетнего хана Булака. За четыре года мальчишка подрос, но в дела не вмешивается, только ханской печатью заверяет указы Мамаевы.

Стараниями летописцев и путешественников в ставки великих ханов у современного человека может создаться впечатление, что Орда в то время представляла собой сборище диких и необузданных в своих желаниях людей, руководствующихся еще более дикими законами. Но при беспристрастном взгляде становится очевидным, что дикости в степных государствах того периода было не больше и не меньше, чем в странах, лежащих западнее или восточнее. Отношение к рабам, пленникам и чужестранцам было ужасным по нынешним гуманным понятиям, но такова была суровая реальность, в которой существовали наши герои. Они родились в ней, жили и умирали, не тяготясь сложностью жизни. Возможно, в будущем, наши собственные нравственные законы покажутся не менее дикими, чем нравы средневековья.

Сложно добиться разговора посольства с великим темником. Дел у него много, но для тверцев всегда время находится. Пришли гости во дворец: как водится, прошли меж очистительных огней. На порог, не дай Бог, не наступили, стоят тихо, молчат. Хан малолетний в халате парчовом и мехах, на троне царском сидит. Глазки у хана маленькие, пустые. За толстыми щеками их и не видать. Сидит, пастилу гнилыми зубами жует, пальцы облизывает.

Мамай рядом примостился, в халате попроще, на троне поменьше. В молодости его лицо было красивым и одним своим видом источало решительность и бесстрашие. За ним хотелось следовать, и в те времена он уже был большим человеком – мирзой при хане Узбеке. Смелый воин неспешно карабкался на вершину власти, пока внезапная грызня ханов не закинула его на самый верх. С тех пор держит он власть в Орде, ведя нескончаемые войны с претендентами на ханский престол. Годы борьбы и интриг изменили его красивое лицо. Глаза приобрели вечный хитрый прищур, за которым пряталась затаенная безжалостность. Речи его стали сладкими, а дела жестокими.

Выслушал беклярбек Ивана. Обещал ответ позже дать. А какой тут ответ дашь? Загордилась Москва. Впервые за столько лет дань не прислала! Если сейчас не наказать, все русские князья загордятся. Наказать гордецов надобно. Чтобы остальным неповадно.

Недолго думал хан – недели две. Снова тверцев в гости зовет. Ответ дает.

– Хан Булак дает Ярлык Великому князю тверскому Михаилу Александровичу, – молвит от лица Мамая нойон его, старый и преданный Ачи Ходжа. – Дает войско, с которым мы пойдем на Москву. Город возьмем, дань привезем.

До середины лета готовил Ачи Ходжа поход на Русь. Уже взошли высоко хлеба на плодородных южных равнинах, когда татарское войско двинулось нахоженной тропой на север – грабить, жечь истерзанную Русь.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — —

А что же происходило в это время на севере? Всю зиму и весну сбиралось московское войско. Поздней весной потянулись в Москву дружины князей удельных, с припасами. Дивились на башни осадные, на запасы военные, да на витязей боброковских…

Словно на крыльях, пришла в середине лета весть о том, что Мамай вновь отдал Ярлык тверскому князю. Медлить было нельзя. Поэтому на Тверь двинулись раньше, чем войско Ачи Ходжи. Но общий сбор московской рати состоялся лишь через месяц, на Волоке Ламском. Отсюда начался первый поход объединенных сил Северо-Западной Руси к своему освобождению.

Муж в Тверь – жена в дверь

В лето 6883 месяца июля в 29 день, на память святого мученика Калиньника, в день неделныи бысть знамение в солнци. Того же лета ходи князь великыи Дмитрии Ивановиць со всеми князьми и со всею силою рускою на князя Михаила Тверского, и стоя под Тверью 4 недели, и волость всю взяша и посад пожгоша, и полона много множество розведоша.

Новогородская летопись.

Мало что объединяет сильнее, чем битва против общего врага. В истории известно множество случаев, когда извечные соперники становились плечом к плечу, едва только понимали, что угроза одинаково опасна для них обоих. Мудрые правители всегда используют прием создания образа общего врага, осознанно или неосознанно, чтобы сплотить под своими знаменами разношерстную толпу. Победа становится яркой путеводной звездой, единственной целью, ради которой можно пойти на любые компромиссы. И горе тому, кто окажется на этом пути. Он будет сметен естественным историческим событийным потоком, несмотря на любые усилия.

Михаил Александрович Тверской, на свое горе, в это поворотное время оказался удобным врагом, против которого объединилась вся Северо-Западная Русь. А ведь Тверь могла стать для России таким же центром объединения, каким стала впоследствии Москва. Но уже к лету 1375 года русские князья сделали свой выбор: в первых числах августа передовые отряды объединенной рати вышли к мятежному граду. Для борьбы против Михаила были забыты старые распри, что столетиями терзали русскую землю.

Только теперь, на лесистых тверских просторах, стала видна мощь нового московского союза. Непрерывным потоком стекались к городу все новые и новые дружины десятков удельных князей. Ожидали и князя Суздальского, Дмитрия Константиновича. Долгое время он сражался с молодым князем московским Дмитрием, но впоследствии помирился и отдал за него свою дочь Евдокию. С запада подходили смоленский князь Святослав Иванович и брянский князь Роман Михайлович, бывшие участники похода Ольгерда на Москву, сыновья самого старого литовского князя и многие, многие другие бывшие враги, а ныне друзья Дмитрия Ивановича.