Тень князя

– Славные князья, бояре и прочий люд честной переяславский! Много меж нами розни было в прежние времена и вот теперь мы за столом общим сидим, одну пищу вкушаем. Бывало и отцы наши, и деды и прадеды меж собой враждовали. Через вражду эту стали мы данниками гостей с востока. Уж полтораста лет обозы с добром русским в степь идут. Но вот и пришло наше время. В Орде уж сколько лет великая замятня идет, хан с ханом грызется, как дикий зверь. Ослабели силы ордынские.

Бояре стали недоуменно переглядываться. Куда князь клонит? Уж не с Ордой ли воевать удумал?

– Люди добрые, потомки славных родов русских! Не будем платить дань Мамаю в этом году! Все, что собрали, на свое войско употребим. Силы накопим. Бог даст, и навсегда от дани татарской волю приобретем! Согласны ли?

И вновь зашумели за столом. Вот это поворот! Хоть и боязно, да больно уж воинственно были настроены собравшиеся, чтобы задний ход давать.

– Благодарю вас, князья да бояре русские, что поддержали меня. Поклянемся, что все, кто за общим столом сидит теперь, выступим вместе против общего врага!

И здесь бояре одобрили решение князя. Тем более, что подали вторые блюда. Жуют, новую весть обсуждают, как с Ордой биться сподручнее.

Время проходит, и вновь Дмитрий встает.

– Люди русские, послушайте и такую весть. Были завсегда на Москве тысяцкие. Люди справные, крепко князьям подсобляли. Но не стало с нами дорогого нашего Василия Васильевича Вельяминова. Такого человека другим заменить не можно! Нет у нас такого в Москве, да и во всей Руси не сыщешь. Решил я, что заменят его брат его единоутробный, окольничий Тимофей Васильевич, да новый главный московский воевода Дмитрий Михайлович Боброк, да я сам, Великий князь московский. Как полагаете, князья и бояре, достойная замена будет?

Ну как тут не сказать, что князь – достойная замена? Поддержали и это княжеское решение, хоть многим оно было не по нраву. А лицо Ивана, сына тысяцкого и вовсе потемнело так, что гости от него отшатнулись, словно на него клеймо поставили.

И снова гости за еду принялись. Принесли на этот раз сахарные башни, да пряники печатные. Сладко кушается за княжеским столом.

Встает Дмитрий в третий раз. Уж испугались бояре. Что на этот раз скажет? Но, ко всеобщей радости, объявляет князь большой поход на Тверь, чтобы спросить Михаила Александровича за дела его темные. Да рать общую в деле проверить, да богатств тверских пограбить.

Вот такое дело князьям да боярам по нраву. Полюдьем, налогами разными, да грабежами казна княжеская полнится. Уминают люди благородные сахарные кремли, да барыши будущие подсчитывают. А к вечеру гусяры подошли. Завели они былины про воинов прежних времен, про подвиги ратные, про походы дальние. Совсем гости растаяли, обниматься, брататься начали, клятвы в дружбе вечной приносить. Кто постарше и прослезился даже. «Словно на пиру древнем, у дорогого нашего Владимира Красно Солнышко побывал», – приговаривали князья. На том и пир княжеский закончился. Развезли слуги по хоромам сытых гостей, к ночи утихло все.

– — – — – — – — – — – — – — – —

В это же время в других хоромах бушевала ярость. Семейство Вельяминовых собралось на совет. Были здесь Иван и Микула – сыновья покойного тысяцкого Василия Васильевича, да брат его, московский окольничий Тимофей Васильевич. Иван, все в той же красной рубахе, с расстегнутым воротом, с бешеным лицом ходил по комнатке с низким потолком, время от времени бросая долгие взгляды на узкое зарешеченное окошко.

– Полно, полно тебе…, – утешал его старший боярского рода Вельяминовых, Тимофей. Старый седой воевода кутался в полы тяжелой шубы, время от времени вытирая пот. Микула, как и положено младшим, не проронил за все время разговора старших родственников ни одного слова.

– Нет, нет, нет! – гневно восклицал Иван, тряся черными кудрями. – Лучше послушай, любезный мой дядя. Это ты все княжескому слову поддакиваешь, а словно не видишь, как он семью нашу, весь род Вельяминовых задумал извести! Весь этот съезд князей в этом граде, вроде бы для крещения княжича – сговор супротив нас.

– Да с чего ты взял это? Ведь наш он, кровинушка наша. Мать его, царство ей небесное, сестра твоя родная. Племянник он твой, кровь заединая!

– Да то-то и оно. Мать-то он свою не любил, опосля как в колдовстве ее уличили. Наша кровь пробудилась…

– Господь с тобой! Какая кровь колдовская? Я вот никакой не колдун, человек смирный, горло петухам не режу, – испуганно закрестился Тимофей.

– У тебя нет, – зло усмехнулся Иван. А вот батя мой, он же брат твой, крови петушиной много пролил. Смотрите у меня, не болтайте, а то все погибнем, – внезапно тревожно закончил он, увидев удивленные глаза дяди и брата. – Сила тайная есть в нашем роду. У отца моего была, и у сестры.

– Может, и у тебя имеется? – С подозрением спросил окольничий.

– Может, и у меня. Только проку пока от этого никакого. Везде он мне дорожки перекрыл.

– Какие еще дорожки? Что чин братов тебе не дал, так это одна дорожка, а еще и другая есть?

– Есть и другая! – В ярости своей Иван затрясся, как прокаженный. – Анну, сестру свою, красу ненаглядную, не дал мне в жены! Я и от поста батюшкиного готов был отказаться, но нет, говорит, она за другого хочет!

– Что ж ты творишь, малахольный! – Тут Тимофей не усидел и вскочил с лавки. Он подскочил к племяннику, воздев руки. Они встали напротив друг друга – старый, худой Тимофей и крепкий, широкоплечий Иван. – Седина тебе в бороду, да бес в ребро? Все думаешь, ты первый красавец на Москве, да все тебе позволено? Это ж племянница твоя родная, – такой брак ни Церковь не одобрит, ни народ московский.

– Всё одобрит, ежели с умом подойти. И какая же у меня седина? Сегодня еще в зерцало гляделся, ни единого седого волоска! – Хвастливо проговорил младший Вельяминов.

– Замолчи, аспид, ащеул… – забранился глава рода. – Вот срамота на старость лет, срамота.

– Дурак ты, дядя, – неожиданно другим, твердым, чужим голосом произнес Иван.

– Да как ты смеешь! – Тимофей повысил было голос, да как-то сник. Почему-то ему и вдруг подумалось, что он и в самом деле старый дурак, а Ивашка – вырос и достоин быть и тысяцким и князем повелевать… Словно пелена пала на его взор.

– То-то, дядюшка, – зловеще произнес Иван. Его черные глаза внимательно смотрели на старого окольничьего. – Тысяцкие вечем поставлены, стало быть, за ними народ и войско, а это сила, – гипнотическим голосом произнес он. – В Орде тридцать лет уже тысяцкий правит, ханы у Мамая в кулаке сидят, пикнуть не смеют.

– Твоя правда, Иван, – упавшим голосом произнес Тимофей.

Внезапно Микула, до этого только удивленно таращивший глаза на происходящее, подпрыгнул со скамьи и бросился между братом и дядей. Между теми словно нить порвалась. Старый окольничий тяжело осел на дощатый пол, а братья вперились друг в друга сверкающими взорами.

Потихоньку Иван уступил.

– Тьфу, пропасть, Николка, – миролюбиво произнес он. – Не смотри так, не девка я красная, чтобы меня разглядывать.

– Уходи, Иван, – внезапно глухим голосом произнес Микула. – Про штуки твои колдовские знают на Москве, возьмут тебя вскорости.

– Почем знаешь? – С волнением произнес Иван.

– Знаю. – С вызовом произнес Микула.

– Не сам ли донес?

– Не я. Ты сам на себя доносишь. Люди твои везде шастают, страх наводят. По ночам огни загораются, голоса такие слышно из твоих хором, словно черти гутарят. Возьмут тебя за колдовские дела твои. Да еще ссора у тебя с князем. Беги, Иван, я остаюсь. На меня можешь положиться. Но ежели головой своей рискнуть придется – не рискну. Беги, пока не поздно…

– Не учи ученого. Но тут ты прав. Ухожу я. – Вельяминов говорил, словно рубил, – найду я на князя управу. Не дело нам – собаку съесть, да хвостом подавиться! Дядю береги, и сам берегись. Я вскоре вернусь, и род наш еще похозяйничает в белокаменной.

Он стремительно вышел из комнаты. Микула склонился над дядей. Тот дышал ровно, спокойно, но был словно в беспамятстве.

Темная ночь заволокла Переяславль. В этот час четверо конных воинов на стремительных жеребцах, словно всадники Апокалипсиса, вихрем поднимая снежную порошу, умчались вон из града. Несостоявшийся тысяцкий погонял своего скакуна, а трое его молчаливых слуг неслись следом. Их путь лежал на запад, во владения тверского князя.

А в едва освещенной огарком свечи келье тяжело охал старый Тимофей Васильевич. Он то и дело порывался куда-то бежать, что-то делать. Микула сидел рядом и оберегал дядю от резких движений. Неожиданно старик сел на лежанке и спросил племянника.

– Где Иван?

– Уехал Иван, – просто ответил тот.

– Без княжеского веления? Ох, все не к добру. Чую, нелегкие времена ждут наш род. Николка, дай мне слово, иначе не усну я спокойно.

Он стал требовать, чтобы Микула обязательно поклялся Святой церковью, всеми святыми, именем отца-матери, что никогда не поднимет руку на Ивана, не оборвет род Вельяминовых.

Микула, скрепя сердце, поклялся. И старик, ослабевший и состарившийся за этот вечер на десяток лет, повернулся лицом к стене и спокойно уснул. А Микула еще долго смотрел в ночь, вспоминая глаза брата, нутром чуя, что ежели все пойдет, как сегодня, клятвы дядиной ему не сдержать.

Предательством счастья не сыщешь

В год 6883 (1375) из Москвы приехали к великому князю Михаилу Иван Васильевич да Некомат на христианскую погибель, и на Федоровой неделе послал их в Орду.

«Рогожский летописец».

Русская зима уже вовсю входила в свои права, засыпая дороги, дома и целые города. Исключением была разве что Тверь. В те времена это был многолюдный город, столица сильнейшего княжества на Руси, столетиями оспаривавшего первенство за великое княжение с другими русскими городами. На Тверь шла широкая, и, несмотря на свежевыпавший снег, утоптанная дорога.

Нескончаемым потоком в обоих направлениях двигались по дороге возы с припасами, товарами. Шли люди все разных профессий – кузнецы, кожевники, торговые люди, скоморохи… На Рождество Христово в славной Твери готовились ярмарки, народные гуляния.

Среди этой пестрой толпы выделялись четыре всадника, которые и хотели бы быть неприметными, да угрюмых важных москвичей в серых плащах за версту можно было отличить от наряженных, разноцветных, простых тверичан.

Всадники торопились, то и дело обгоняя возы, криками разгоняя с дороги зазевавшихся пеших путников. Вскоре они подъехали к месту, с которого открывался вид на столичный град. Это был замечательный русский город-крепость, краса и гордость Тверского княжества. Посад перед городом был плотно заселен, трубы дымили так, что застилали полнеба. Далее, на высоком земляном валу располагалась деревянная стена из столетних дубов, сложенная крепко, надежно. Через каждые две сотни шагов в стене находились высокие каменные башни с самострелами. На башнях развевались стяги, и, если сильно приглядеться, можно было увидеть и ратников, несущих денно и нощно службу.

В глубине града виднелся высоченный княжий терем, также со стеной, да охраной.

Вид хорошо укрепленного города оставил благоприятное впечатление у Ивана Вельяминова и его слуг. Две недели потребовались им, чтобы добраться от Переяславля, где Иван самовольно оставил свою службу Великому князю, до главного соперника Москвы – Твери. Здесь он надеялся обрести сильного союзника в своей борьбе против Дмитрия.

Михаил Александрович, микулинский и тверской князь, один из младших сыновей Александра Михайловича Тверского, был уже немолод. Ему перевалило за сорок лет, но по манерам и обхождению выглядел гораздо старше своих. Виду он был тучного, страдал одышкой и всеми прелестями, какими награждает тело любителя праздной жизни. А может, виной тому было пристрастие к меду и вину? Впрочем, несмотря ни на что, он слыл добрым и любимым всеми князем.

Былые битвы с Московским княжеством, что сотню лет вели его деды и прадеды, остались в прошлом. По молодости Михаил знатно повоевал с Дмитрием вместе с мужем своей сестры литовским князем Ольгердом, но теперь, после Любутского мира он остался в одиночестве и понимал, что любая война с усилившейся Москвой станет для него последней.

До Рождества оставалось несколько дней, и Михаил с удовольствием занимался предпраздничными хлопотами. Принимал челобитчиков, выносил приговоры. Неожиданное известие о прибытии из Москвы Ивана Вельяминова застало его врасплох. Оно встревожило его, правда, не настолько, чтобы окружающие это заметили. По приказу князя спешно вывели из княжеской горницы людей да внесли яства. Михаил потчевал дорогого гостя, да спрашивал вкрадчиво.

– Откушай, Иван Васильевич, оголодал, поди, с дороги?

– Благодарю, великий князь тверской Михаил Александрович! Вестимо, оголодал: две недели в седле. С самого Переяславля жеребцов гоню.

– А пошто так спешил? Дело какое срочное? Али враги за тобой гнались?

– Враги, – коротко ответил Иван.

– Господь с тобой, боярин! Какие же враги у нас? С Москвой мир…

– Принес я тебе недобрую весть. Нет у тебя мира больше с Москвой! Всю зиму будут рати собираться, по весне тебя воевать пойдут.

– Да за что же такая напасть на меня, да на всю Тверь?

– По всему Переяславлю, а скоро и по всей земле Московской слух пойдет, что ты душегуба к князю Дмитрию подослал! У душегуба кинжал твой нашли! – сообщил Иван.

– Вот беда-то! – засуетился князь. – Что же они, неразумные что ли? Я не двинулся умом-то еще, со своим кинжалом лихих людей к князю посылать!

– Разумные, неразумные – да только весь народ московский шумит, тебя наказать хочет. Любят они князя своего. Так что к началу лета жди гостей, только не с подарками они к тебе придут, а подарочки с тебя возьмут.., – зловеще проговорил Вельяминов, закусывая куском мяса.

Внезапно глаза Михаила сузились и голос его стал подозрительным.

– А ты зачем тогда ко мне пожаловал? Ты ж московский тысяцкий, над всей ратью воевода! Али дело ко мне какое имеешь?

– Конечно, имею, – ответил Вельяминов. – Неспроста я тебе про московские замыслы рассказываю. Ушёл я от Дмитрия. Хочу другому князю служить. Тому, кто службу мою по старанию оценит!

– Не к тому ты князю пришёл, Иван Васильевич. Разобьет Дмитрий и меня и тебя. Не будет от нашего дела никакого прока, – печально произнес Михаил.

– А ты не один будешь, князь! Пока зима стоит, есть у тебя дён сто! Пошли весть к Ольгерду старому, и Мамаю татарскому… Он давно на Дмитрия зуб точит.

– Губа не дура, язык не лопата… Всё ты в мечтах живёшь, Иван! – Горестно сказал Михаил. – Не придёт Ольгерд – родственник он теперь Дмитрию. Дочь свою он замуж за Владимира выдал, а он брат Дмитрия. И Мамай московского князя любит – ханский ярлык ему отдал. Не придут они.

– А ты не гадай, Михаил, – придут, не придут! Всё равно по весне рать московская стоять под стенами Твери будет! Да смекай: без тысяцкого не будет у нее ополчения! Только дружина. Так что торопись, ежели ты сейчас весь пошлешь Ольгерду весточку, через месяц уже знать будешь, враг он тебе или друг! – решительно произнес Иван.

Михаил надолго задумался.

– Спасибо тебе, Иван, за вести. Хоть они не добрые. Но мне нужно подумать. Завтра решу, а пока выделю я тебе покои в хоромах своих. В тереме своём отдохни с дороги, да в баньке попарься…

– — – — – — – — – — – — – — —

Ввечеру, лежа на полоке в жарко натопленной бане, Вельяминов размышлял о том, каким образом он сможет расшевелить зажиревшего Михаила заставить вспомнить подвиги своей молодости.

Крепко сложенный бородатый холоп исправно хлестал приезжего боярина дубовым веничком, когда внезапно память унесла Ивана в то время, когда он был еще Ивашкой безусым, а отец его был знаменитым и влиятельным на Руси тысяцким. Как-то, вот точно так же, только лет тридцать назад, сидел отец в баньке с купцами ганзейскими. Те травили байки про страны заморские, про королей и бояр из стран далеко на западе, у самого великого моря-окияна.

И рассказывали они историю про рыцаря тамошнего, который сумел хитростью своей одного короля другому королю войну объявить. Ивашка тогда с ковшиком кваса около каменки стоял, чтобы по отцовской команде парку поддать. Да уши развесил, слушал, запоминал. Имя рыцаря он, конечно же, запамятовал, а вот хитрость его помнил.

Вельяминов приподнялся с полока и дружелюбно спросил у парильщика.

– Тебя как звать-то?

– Иваном.

– И меня Иваном. А скажи, Иван, есть ли у вас в Твери охотники, да такие, чтобы зверя хорошо били?

– Имеются, вестимо.

– Знаешь таких?

– Знаю, вестимо, – с той же интонацией ответил парильщик.

– А сможешь достать мне зайца? Чтобы непременно сегодня или завтра к утру?

– Какого такого зайца? – подивился холоп.

– Простого зайца, – начал терять терпение боярин.

– Серого, али белого? Большого али малого? С головой али потрошеного? – неспешно стал задавать вопросы банный Иван.

Стараясь не осерчать, Вельяминов терпеливо объяснил холопу, какого зайца он хочет видеть. Цвету любого, размера среднего или большого, обязательно с головой и лапами, не потрошеного.

– Достанем, вестимо, – уверенно закончил разговор банщик. И к утру принес зайца.

А к вечеру Михаил давал пир в честь московского гостя. Тверская земля издавна славилась своим хлебосольством. Гостей потчевали изращатыми калачами, пирогами с начинкой из мяса птицы с зеленью, капусты и брусники. На огромных тарелках красовалась соленая белуга, фаршированная вареными яйцами. В деревянных плошках влажно поблескивала икра. Конечно же, были здесь и рубленные овощи с мясом, а также любимые на Руси каши.

Гостей развлекали скоморохи, но Иван сидел опечаленный, не обращая внимания на всю эту суету. Несмотря на это, тверские бояре веселились вовсю. Особенно, когда в зал вкатили целую бочку наваристого меда.

Внезапно кто-то из пирующих обратил внимание на печаль тысяцкого, как его за глаза называли здесь, хоть чина такого Вельяминов еще не получил.

– А пошто это у нас московский гость закручинился? – Спросил кто-то.

Как водится в таких случаях, целых хор нетрезвых голосов поддержал вопрошающего. Иван весь вечер только этого и ждал, старательно изображая печаль. Собрав на себя все внимание, которое только возможно, он с напускной торжественностью произнес.

– Кручинюсь я потому, что есть у меня подарочек, да только не знаю, кому этот подарочек этот вручить…

Гости загалдели. «Князю, кому же еще!» «Гостям честным, каждому», – загомонили собравшиеся. Князь тверской тоже смотрел с явным интересом. Насладившись нарастающим любопытством, Вельяминов приказал слугам своим внести жареного зайца, которого предварительно поджарили еще до обеда. Подарок лежал на серебряном блюде и предусмотрительно накрыт крышкой. Взяв блюдо, Иван торжественно произнес:

– Здесь у меня самый трусливый зверь, которого только можно найти в здешних лесах.

С ловкостью фокусника крышка с блюда была снята, и гости увидели несчастное животное, принесенное вчера ивановым тезкой.

– Я хочу подарить этого зайца князю Тверскому Михаилу Александровичу! – громогласно объявил коварный московский гость.

Кто-то из гостей аж подавился. Возникший легкий ропот вознесся к самому потолку. Все замолчали. Внезапно побледневший князь спросил.

– Иван Васильевич, это же как понимать? С кем ты меня сравниваешь?

Он сделал паузу, и этим немедленно воспользовался Иван. Все свое красноречие, весь задор свой вложил он в яркую речь. Вспомнил он княжеского отца, который не щадя живота бился с Калитой, ханом Узбеком, и деда, Михаила Ярославовича, сгинувшего в Орде. Вспомнил он и битвы самого князя.

– Негоже отступать от дела, начатое дедами и отцами нашими! Посрамимся, ежели отречемся! – воскликнул он в завершение.

Внезапно он почувствовал возникшее среди гостей одобрение, и тайно выдохнул. Риск вызвать гнев тверичан был велик, но, кажется, он эту битву выиграл! Вдруг все заговорили. Тверские бояре, которые постарше, вспомнили былые сражения, а те, что помоложе, завидовали воинской славе, прошедшей мимо них. В этом всеобщем шуме, князь Михаил встал и произнес.

– Гости дорогие, князья, бояре тверские! Хотел я на Ивана Васильевича осерчать за дары его обидные, да подумалось, что прав он! Неужто мы, как зайцы будем сидеть по кустам, когда Дмитрий придет по весне дань с нас брать?

Все зашумели: «Не дадим!», «Не сробеем!», «Дани не давать!». В этом всеобщем военном угаре князь добавил.

– Стены наши крепкие, воины наши сильные! Сробеет Москва, отступится! Завтра же пошлю послов к Ольгерду, свояку моему. Пусть сбирает своих литовцев. К Мамаю пошлю гонцов – пусть идет на Москву с ратью татарской. Возьмем Дмитрия в железные клещи!

Ответом ему был всеобщий рев воинственного тверского боярства. Долго еще гости допивали бочонок меда, вспоминали минувшие дни, полные сражений и побед.

А утром полетели стремительно вестники к Ольгерду Литовскому, с просьбой подсобить в войне с Москвой. Тверские бояре же доставали из сундуков ратные кольчуги, щиты со старинными гербами, варяжские топоры и мечи.

– — – — – — – — – — – — – — – —

Поутру князь Михаил проснулся не в самом хорошем расположении духа. Вчера, под влиянием какой-то злой силы он готов был идти и сражаться, но сегодня ему хотелось полежать в постели, вкусно покушать – да что угодно, но только не воевать…

Но, делать нечего, пришлось созывать дворовых с приказом принести боевое облачение. В первую очередь следовало проверить состояние собственно княжьей кольчуги, да меча. Холопы споро принесли требуемое. Князь, с помощью помощников надел подкольчужную рубаху, затем стал натягивать тяжеленную россыпь хитро переплетенных колец. И тут его ждало горькое разочарование: изрядно раздобревшее тело не хотело влезать в кольчугу, в которую Михаил с легкостью помещался в молодости.

– Тяни, стервец, – понукал он крепкого парня, изо всех сил старающегося натянуть кольчужное полотно на огромное брюхо князя.

– Не лезет, княже, не гневись, – пряча улыбку, отвечал тот.

– Сей же час втянусь. Давай!

Холопы тужились, но дело не шло. Решено было военные приготовления отложить до приведения княжеского тела в боевой вид. Для этого Михаил придумал поститься всю зиму.

– В первую седмицу поститься буду один день. Во вторую – два дня. В третью – три. А в четвертую ни крошки не возьму! – Решительно вышагивал князь по большому залу, где пировал да принимал гостей. – Сегодня, сейчас же начну! До вечера ничего не буду есть, токмо пить!

В зал осторожно заглянули слуги. Их беспокоило, что князь с утра ничего не ел. Обычно за таким поведением следовал взрыв княжьего голодного гнева.

– ЗаУтрок уж поспел, княже, подавать?

– А что там?

– Каша пшеничная, с маслом коровьим, с мясцом. Репа пареная, с вечера в печи томилась. Яички вареные, с солью, с лучком зеленым.

– А запивать чем?

– Кисель сладкий, да яблочки к нему.

Михаил произвел короткую внутреннюю борьбу, в которой проиграл.

– Неси. Завтра поститься буду…

Впрочем, и завтра он не постился. Ожидание войны, волнения заставляли Михаила есть еще больше. В конце концов, кольчугу просто увеличили, добавив колец по бокам.

Военные приготовления шли своим чередом. Тверь собирала боярские дружины. Были предприняты две осторожные вылазки на Торжок и Углич. Но активных действий Михаил не предпринимал, ждал ответа от Ольгерда.

Под конец года, в последние дни сеченя, или как его называли по-церковному – февраля, пришли гонцы от Ольгерда. В изящной манере старый литовский князь отказал своему родичу в военной поддержке. Гонцы от Мамая еще и не появлялись.

Михаил в сильном волнении, съев вдвое больше обычного, позвал к себе Ивана Вельяминова. За это время московский гость стал главным наперсником князя, нашептывателем, правой рукой.

– Что ж делать-то теперь? – В отчаянии спрашивал князь. – Если и Мамай откажет, то не сносить мне головы. В Москве, доносят мне, рать собирается, втрое больше моей!

– Не откажет Мамай!

– Пошто знаешь? – Нахмурился Михаил.

– Сам к нему поеду!

– Не боишься? В Орде столько князей русских да бояр сгинули. – Михаилу еще помнились рассказы о том, как пытали да погубили в бескрайних степях по приказу хана Узбека его прадеда, Михаила Ярославовича.

– Тебе, князь, служу. И голову положить готов. В аккурат после фёдоровой недели поеду в Орду. Вернусь с Ярлыком на великое княжение для тебя и веревкой для Дмитрия! – Cпокойно произнес Иван. – Только, князь, устоишь ли, когда московская рать под стенами твоими соберется?

– Устою. Только поспешай. До лета привези Ярлык, да приведи подмогу от Мамая. С ними москвичей одолеем! – Убежденно произнес тверской князь.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

В столице московского княжества меж тем велись приготовления к походу. Его организацию взял на себя новый главный воевода Боброк-Волынский. Старый вояка всю жизнь свою сражался бок о бок с литовским князем Кейстутом против немецких рыцарей, что полтораста лет назад обосновались в Прибалтике, и имел немалый опыт в такого рода делах.