Все о любви. Как научиться любить и говорить с сердцем напрямую

Американцами в равной степени движет сексуальная одержимость. Нет в наше время такого аспекта сексуальности, который бы не изучался, не обсуждался, не демонстрировался. Существуют целые учебные курсы по всем сексуальным аспектам вплоть до мастурбации. Однако школ любви не существует. По какой-то причине все полагают, что умение любить – это нечто инстинктивное. Несмотря на убедительные доказательства обратного, мы по-прежнему считаем, что семья – это основная школа любви. Те из нас, кто не научился любви в семье, должны испытать ее в романтических отношениях. Вот только и эта любовь зачастую от нас ускользает. И мы тратим всю жизнь на то, чтобы исправить ущерб, нанесенный жестокостью, пренебрежением и всевозможными проявлениями равнодушия в родных семьях и отношениях, где мы просто не знали, что делать.

Только любовь способна исцелить раны прошлого. Тем не менее глубина нашей раны нередко приводит к закрытию сердца. В таком случае мы больше не можем ни дарить любовь, ни принимать ее. Чтобы шире открыть сердца, нам стоит признать, как мало мы на самом деле знаем о любви. Мы должны принять, что многое из того, чему нас учили о ее природе, в повседневной жизни не имеет смысла. Я написала эти размышления, думая о практике любви и мерах, необходимых для того, чтобы наша культура стала той культурой, где священное присутствие любви ощущается повсюду.

Все мы хотим жить в месте, где любовь процветает. Мы жаждем покончить с распространенным в нашем обществе равнодушием. Эта книга расскажет о том, как нам вернуться к любви. Она предлагает радикально новый взгляд, даря надежду и радость преобразующей силы любви. Она объясняет нам, что необходимо сделать, чтобы заново обучиться этому искусству. Собрав всю мудрость воедино, она помогает понять, какие действия нам нужно предпринять, чтобы благодать любви наконец-то коснулась и нас.

Глава 1. Ясность. Определение любви

«Нас, то есть общество, смущает любовь. Мы относимся к ней так, словно это что-то непристойное. Мы принимаем ее неохотно. Даже само слово “любовь” мы произносим запинаясь, краснея… Любовь – это самое важное в нашей жизни, страсть, ради которой мы неистово сражаемся, – и все-таки чувствуем себя неловко, боимся назвать ее своим именем. У нас нет гибкого словаря, чтобы говорить или думать о ней напрямую».

Диана Акерман

Мужчины в моей жизни всегда остерегались слова «любовь». Их настороженность во многом сопряжена с мнением, что женщины придают любви слишком большое значение. Более того, они уверены, что наше представление о любви не всегда соответствует их взглядам. Именно путаница в понимании значения слова «любовь» является источником всех бед. Если бы общество имело общепринятое, единое понятие, любовь не казалась бы нам чем-то таинственным. Словарное определение любви, как правило, делает акцент на романтической любви, прежде всего определяя ее как «глубокую, нежную, страстную привязанность к другому человеку, особенно если она основана на сексуальном влечении». Конечно, существуют и другие определения, не исключающие тот факт, что человек может испытывать подобные чувства и в несексуальном контексте. И все же глубокая привязанность не совсем точно описывает значение любви.

Подавляющее большинство книг на тему любви стараются избегать четких определений. Во введении к книге «Всеобщая история любви» (англ. A Natural History of Love) Диана Акерман пишет: «Любовь – это великое непостижимое». Несколькими предложениями далее она замечает: «Все соглашаются с тем, что любовь – это нечто прекрасное, что без нее невозможно, но никто не может сойтись во мнении относительно ее природы». Уклончиво Диана Акерман добавляет: «Мы настолько небрежно используем слово “любовь”, что оно или почти полностью теряет смысл, или, наоборот, значит абсолютно все». Хотя в ее книге нет ни единого определения, которое могло бы помочь человеку постичь, что стоит за этим понятием, надо отметить, что Акерман – не единственная, кто пишет о любви размытыми фразами. Учитывая, что значение слова окутано тайной, не стоит удивляться, что большинству людей трудно определить, что они имеют в виду, произнося слово «любовь».

Вы только представьте, насколько было бы легче овладеть искусством любви, если бы мы начали с единого определения. Слово «любовь» чаще всего определяется как существительное, однако наиболее проницательные теоретики признают, что мы любили бы лучше, если бы рассматривали это понятие как глагол. Я потратила годы на поиски осмысленного определения и испытала глубокое облегчение, когда нашла его в работе психиатра М. Скотта Пека «Непроторенная дорога» (англ. The Road Less Traveled), впервые опубликованной в 1978 году. Разделяя точку зрения Эриха Фромма, Пек определяет любовь как «стремление к расширению собственного “я”, чтобы питать свое или чужое духовное развитие». Объясняя, он продолжает: «Любовь – это не чувство. Любовь – это акт воли, то есть и намерение, и действие. Воля подразумевает выбор. Мы не обязаны любить; мы выбираем любить». А поскольку нам приходится делать выбор, чтобы способствовать духовному росту, это определение противоречит более распространенному мнению, что мы любим инстинктивно.

Всякий, кто наблюдал за процессом развития ребенка с момента его рождения, ясно понимает, что еще до появления языка, еще до осознания личности воспитателей, младенцы отвечают на ласковую заботу. Обычно они реагируют взглядами или звуками, выражающими удовольствие. По мере развития малыши переходят к гулению, тем самым выражая радость при виде желанного опекуна. Привязанность – это только один из компонентов любви. Чтобы любить по-настоящему, мы должны научиться смешивать все ингредиенты: заботу, привязанность, признание, уважение, приверженность и доверие, а также честное и открытое общение. Если в юности мы усваиваем ошибочные определения любви, то с возрастом нам становится все труднее быть любящими. Все мы начинаем с верного пути, но со временем уходим в ложном направлении. Большинство из нас слишком рано учатся приравнивать любовь к чувству. Испытывая глубокое влечение к человеку, мы начинаем концентрировать на нем эмоции. Этот процесс эмоционального вложения, когда любимый человек становится для нас важным, называется «катексисом». В своей книге Пек справедливо подчеркивает, что большинство из нас «путает катексис с любовью». Все мы знаем, как часто люди, чувствующие связь с другим человеком через процесс катексиса, настаивают на том, что любят его, даже если тот причиняет им боль или пренебрегает ими. Поскольку их чувство – это чувство катексиса, они убеждены, что столкнулись с любовью.

Когда мы понимаем любовь как желание способствовать своему и чужому духовному росту, становится ясно, что физическая и моральная боль не имеет к ней никакого отношения. Любовь и жестокость просто не могут сосуществовать. Жестокое обращение и пренебрежение по определению противоположны заботе и ласке. Нередко до наших ушей доходят истории о мужьях, которые бьют детей и жену, а потом идут в бар на углу и кричат о сильной любви к семье. Если вы поговорите с женой в обычный день, она вас заверит, что муж любит ее, даже несмотря на жестокость. Подавляющее большинство людей происходят из неблагополучных семей, где их стыдили, словесно и/или физически оскорбляли, эмоционально пренебрегали, но при этом учили верить в любовь. Для большинства людей слишком опасно принять определение любви, которое убедит их в ее полном отсутствии. Слишком многим из нас необходимо цепляться за понятие, которое делает жестокое обращение приемлемым или создает впечатление, будто все происходящее в семье не так уж и страшно.

Сама я выросла в семье, где агрессивное осуждение и словесное унижение сосуществовали с большим количеством ласки и заботы, поэтому термин «дисфункциональный» я применяла к своей ситуации с трудом. Поскольку я чувствовала и до сих пор чувствую привязанность к родителям, братьям и сестрам, горжусь всеми положительными аспектами семейной жизни, я не хотела описывать нас термином, который подразумевал, что наша совместная жизнь была негативной. Я не хотела, чтобы мои родители думали, что я их унижаю. Я ценила все хорошее, что они дали семье. Психотерапевт помог мне посмотреть на этот термин с положительной стороны. Да, моя родная семья на протяжении всего моего детства была дисфункциональной и остается таковой. Но это вовсе не значит, что в ней нет привязанности, радости и заботы.

В семье мне могли оказывать внимание, подтверждать и поощрять мой ум. Затем, спустя несколько часов, мне говорили, что именно потому, что я считаю себя такой умной, я, скорее всего, сойду с ума и буду помещена в психиатрическую лечебницу, где меня никто не будет навещать. Неудивительно, что странная смесь заботы и недоброжелательности не способствовала позитивному росту моего духа. Применив данное Пеком определение любви к моему детскому опыту, я не могла честно описать его в контексте любви.

Когда на сеансе терапии меня попросили описать родную семью с точки зрения любви, я с болью призналась, что не чувствовала себя любимой, но при этом ощущала заботу. За пределами родительского дома я чувствовала искреннюю любовь со стороны отдельных членов семьи, например моего дедушки. Этот опыт подлинной любви (сочетание заботы, преданности, доверия, ответственности и уважения) питал мой израненный дух и позволял мне пережить равнодушие. Я благодарна за то, что выросла в заботливой семье, и твердо уверена, что, если бы мои родители любили своих родителей, они бы передали эту любовь и детям. Они отдавали то, что им было дано, – заботу. Запомните, что забота – это одно из проявлений любви, но одно лишь ее проявление не означает, что мы любим.

Как и многие взрослые, которые в детстве подвергались словесному и/или физическому насилию, я провела большую часть жизни, пытаясь отрицать все плохое и цепляясь только за воспоминания о хороших моментах, в которые я познала заботу. В моем случае, чем успешнее я становилась, тем больше мне хотелось перестать говорить правду о детстве. Зачастую критики литературы по самопомощи и программам восстановления хотят нас убедить, что многие люди стремятся принять убеждение, что наши родные семьи были, есть или остаются неблагополучными и лишенными любви. Однако я обнаружила, что большинство людей, как и я сама, независимо от того, воспитывались ли они в доме, где было чрезмерное насилие или жестокость, или нет, стесняются принимать любую негативную критику. Чтобы многие из нас смогли критически проанализировать детские переживания и признать, как они повлияли на наше взрослое поведение, зачастую требуется определенное вмешательство, будь то литература, которая учит и просвещает нас, или терапия.

Большинству из нас трудно принять определение любви, которое доказывает, что жестокое обращение и любовь просто-напросто несовместимы. Слишком большому числу детей, подвергшихся психологическому и/или физическому насилию, взрослые пытались внушить, что любовь способна сосуществовать с жестоким обращением или даже что жестокое обращение на самом деле является ее выражением. Это ошибочное мнение часто формирует наше взрослое восприятие любви. Точно так же, как мы цепляемся за мысль о детских обидах и любви, мы пытаемся оправдать обиду, причиненную другими взрослыми. В моем случае многие из негативных случав посрамления, которым я подвергалась в детстве, продолжились и в романтических отношениях с мужчинами. Вначале я не хотела принимать определение любви, которое вынуждало меня признать, что я так и не познала любви в наиболее важных для меня отношениях. Годы терапии и критических размышлений помогли мне понять, что признание отсутствия любви в первичных отношениях не является чем-то постыдным. И если цель человека – самовосстановление и душевное здоровье, то честное и реалистичное признание отсутствия любви является частью процесса исцеления. Отсутствие любви не означает отсутствие заботы, привязанности или удовольствия. На самом деле, мои долгосрочные романтические отношения, как и семейные узы, были настолько полны заботы, что было довольно легко не замечать продолжающуюся эмоциональную дисфункцию.

Чтобы изменить отношение к отсутствию любви в своем детстве, мне предстояло заново постичь ее значение, а затем научиться любить. Принятие четкого определения стало первым шагом в этом процессе. Как и многие другие, кто снова и снова читает книгу «Непроторенная дорога», я благодарна за определение любви, которое помогло мне найти те места в жизни, где любви не хватало. Мне было около двадцати пяти лет, когда я впервые научилась понимать любовь «как стремление к расширению собственного “я”, чтобы питать свое или чужое духовное развитие». Потребовались годы, чтобы я отпустила усвоенные модели поведения, – те, которые отрицали мою способность дарить и получать любовь. Одна из самых проблематичных моделей поведения заключалась в том, что я постоянно выбирала мужчин с душевными ранами, не заинтересованных в любви, хотя и желающих быть любимыми.

Я хотела познать любовь, но боялась открыться и довериться другому человеку. Я боялась близости. Выбирая таких мужчин, я могла дарить любовь, но всегда в неполном контексте. Естественно, потребность в получении любви не удовлетворялась. Я получала то, что привыкла получать: заботу, ласку, недоброжелательность, пренебрежение, а в некоторых случаях – откровенную жестокость. Временами я тоже была жестока. Мне потребовалось много времени, чтобы осознать, что я боялась настоящей близости, несмотря на желание любви. Многие из нас выбирают привязанность и заботу, которые никогда не станут любовью, потому что так безопаснее, а риск практически отсутствует.

Многие из нас жаждут любви, но нам не хватает смелости пойти на риск. Невзирая на одержимость идеей любви, большинство из нас живут относительно достойной, до определенной степени удовлетворяющей нас жизнью, даже если мы и чувствуем, что любви не хватает. В таких отношениях мы разделяем искреннюю привязанность и/или заботу. Для большинства из нас этого вполне достаточно, потому что в родных семьях мы получали и того меньше. Несомненно, многим из нас удобнее считать, что любовь для всех означает разное, потому что, когда мы даем точное определение, мы оказываемся лицом к лицу со своими недостатками – с ужасным отчуждением. Правда кроется в том, что слишком много людей в нашей культуре не знают, что такое любовь. И это незнание ощущается как страшная тайна, как недостаток, который мы должны скрывать.

Если бы я получила четкое определение любви в начале своей жизни, мне не потребовалось бы так много времени, чтобы стать более любящим человеком. Если бы я разделяла с другими общее понимание, мне было бы легче создавать любовь. Особенно огорчает то, что многие выходящие в последнее время книги продолжают настаивать на том, что определения любви не нужны и бессмысленны. Или, что еще хуже, авторы предполагают, что любовь для мужчин означает нечто иное, чем для женщин, – что представители обоих полов должны уважать и учитывать неспособность общаться, потому что у нас нет общего языка. Этот тип литературы популярен, потому что он не требует изменения устоявшихся представлений о гендерных ролях, культуре или любви. Вместо того чтобы поделиться стратегиями, которые помогут нам стать более любящими, он фактически призывает приспосабливаться к обстоятельствам, в которых любви не хватает.

И женщины в большей степени, чем мужчины, спешат приобрести эту литературу. Связано это с тем, что на фоне всеобщего беспокойства, вызванного проблемой отсутствия любви, многие женщины считают, что никогда не познают полноценного чувства. Они готовы довольствоваться стратегиями, помогающими облегчить боль и обрести некое подобие мира, удовольствия и радости в существующих отношениях, особенно романтических. В нашей культуре не существует средства, с помощью которого читатели могли бы ответить авторам. И мы не знаем наверняка, полезна ли такая литература и способствует ли она конструктивным изменениям. Тот факт, что женщины чаще, чем мужчины, покупают книги по самопомощи, удерживая конкретные книги в списках бестселлеров, не является показателем практической пользы этих книг. Я покупала тонны литературы по самопомощи, и лишь небольшая ее часть действительно изменила мою жизнь к лучшему. Я думаю, что со мной согласятся многие читатели.

Отсутствие открытого обсуждения практики любви в жизни и культуре означает, что мы по-прежнему обращаемся к книгам как к основному источнику информации. Большое количество читателей принимают определение любви, данное Пеком, и с умом применяют его в повседневной жизни. Мы можем распространить его определение, используя его в разговорах не только со взрослыми, но и в беседах с детьми и подростками. Возражая мистифицирующим предположениям о невозможности определения любви, предлагая действенные, полезные определения, мы создаем контекст, где зарождается истинная любовь.

Некоторые люди испытывают трудности с определением любви, данным Пеком, потому что он использует слово «духовный». Стоит отметить, что он говорит о том измерении нашей реальности, где разум, тело и дух едины. Человеку не нужно быть верующим, чтобы принять идею, что в нем есть жизненная сила (некоторые из нас называют ее душой), которая, если ее развивать, повышает способность к более полной самореализации и общению с окружающим миром.

Начав с того, что вы всегда будете думать о любви как о действии, а не как о чувстве, вы автоматически примете на себя ответственность и обязательства. Слишком часто нас убеждают, что мы не умеем контролировать «чувства». Однако большинство из нас признает, что мы сами принимаем решения насчет своих действий. Мы понимаем, что намерение и воля определяют поступки. Мы также признаем, что все наши действия имеют последствия. Мысли о том, что именно действия формируют чувства, являются одним из способов избавления от следующих общепринятых представлений: «родители любят своих детей», «человек “влюбляется” без воли или выбора», «преступления на почве страсти» (т. е. он убил ее, потому что очень сильно любил). Если бы мы помнили, что любовь – это действие, мы бы не обесценивали и не принижали значение этого слова. Когда мы любим, мы открыто и честно выражаем заботу, привязанность, ответственность, уважение, обязательства и доверие.

Формулировки являются жизненно важными отправными точками для воображения, ибо то, что мы не способны представить, просто не может появиться на свет. Хорошее определение отмечает начальный этап и позволяет понять, когда нужно поставить точку. По мере продвижения к желаемому пункту мы намечаем путь. Каждому из нас необходима карта, которая вела бы нас к любви, – начиная с места, где мы знаем, что такое «любовь».

Глава 2. Справедливость. Уроки любви нашего детства

«Тяжелый разрыв в раннем возрасте оставляет эмоциональные шрамы, разрушая важнейшую человеческую связь: связь (родитель-ребенок). Именно эта связь учит нас, что мы любимы. Именно она учит нас любить. Мы не можем быть полноценными людьми – как и быть людьми в общем понимании этого слова – без поддержки, вызванной самой первой привязанностью».

Джудит Виорст

О любви мы узнаем еще в детстве. Какими бы счастливыми или неблагополучными ни были наши дома и семьи, они представляют собой первую школу любви.

Я не помню, чтобы мне когда-то хотелось попросить родителей дать определение слову «любовь». В детстве я понимала ее как прекрасное чувство, которое испытываешь, когда семья относится к тебе добросердечно, а ты отвечаешь на их заботу. Любовь для меня всегда ассоциировалась лишь с приятными чувствами. В раннем подростковом возрасте, когда родители пороли нас и убеждали в том, что наказания применялись «для нашего же блага», или пытались оправдать свои грубые действия любовью, мы с братьями и сестрами испытывали замешательство: почему они считали, что суровое наказание – это жест любви? Конечно, будучи детьми, мы делали вид, что принимали взрослую логику, однако в глубине души мы знали, что это неправильно. Мы понимали, что их слова – это ложь чистой воды. Точно такую же ложь взрослые внедряли в наши умы после суровых наказаний, убеждая: «Мне больнее, чем тебе». Ничто не создает в умах и сердцах детей большей путаницы в вопросах любви, чем недоброе и/или жестокое наказание со стороны взрослых, которые при этом утверждают, что мы обязаны любить и уважать. Дети, выросшие в такой обстановке, рано учатся сомневаться в значении любви, жаждать ее, но не верить в ее существование.

Существует и другая сторона медали, когда дети, которых никогда не наказывают, растут в уверенности, что любовь – это приятное чувство. Именно родители учат их относиться к любви как к удовлетворению потребностей и желаний. В детском сознании любовь перестает быть чем-то, что нужно дарить, а становится тем, что нужно принимать. Если детей чрезмерно балуют и позволяют вести себя неприемлемым способом, такие действия можно смело рассматривать как форму пренебрежения. Хотя эти дети и не подвергаются жестокому обращению и не лишены заботы, они точно так же не понимают значимость любви, как и их эмоционально брошенные сверстники. Обе группы детей научились думать о любви как о прекрасном чувстве в контексте вознаграждения и наказания. С раннего детства большинство из нас помнит, что родители говорили о любви именно тогда, когда мы удовлетворяли их желания. И мы переняли эту модель поведения. По мере взросления дети все больше ассоциируют любовь с проявлением внимания, привязанности и заботы. Они по-прежнему считают, что родители, которые пытаются удовлетворить их желания, выражают тем самым любовь.

Дети из всех слоев общества убеждают меня, что любят своих родителей и любимы ими, – даже те, с кем жестоко обращаются. Когда маленьких детей просят дать определение, они в основном соглашаются, что любовь – это приятное чувство. Они сравнивают его со вкусной едой, особенно с любимой. Они объясняют: «Мама любит меня, потому что заботится обо мне и помогает поступать правильно». Когда их спрашивают, как нужно любить, они упоминают объятия и поцелуи, доброту и нежность. Представление о том, что любовь – это получение желаемого, будь то объятия, новый свитер или поездка в Диснейленд, затрудняет более глубокое эмоциональное понимание любви в мышлении детей.

Нам хотелось бы верить, что большинство детей рождаются в домах, где их любят. Однако любви в семье не может существовать, если взрослые не научились любить. Хотя многие дети и растут в семьях, где о них в той или иной степени заботятся, любовь там может не проявляться или вовсе отсутствовать. Взрослые любой классовой, расовой и гендерной принадлежности могут обвинить в этом собственные семьи, поведав нам о детстве, где любви не было, где царили хаос, пренебрежение, жестокость и принуждение. В своей недавней книге «Воспитанные в неволе. Почему Америка подводит своих детей?» (англ. Raised in Captivity: Why Does America Fail Its Children?) Люсия Ходжсон документально подтверждает реальность отсутствия любви в жизни большого количества детей в Соединенных Штатах. Каждый день тысячи детей в нашей культуре подвергаются словесному и физическому насилию, голоду, пыткам и убийствам. Они – настоящие жертвы личностного терроризма, поскольку у них нет ни коллективного голоса, ни прав. Они остаются собственностью взрослых, которые поступают с ними по своему усмотрению.

Любви без справедливости не существует. И пока мы живем в культуре, которая не уважает, не поддерживает основные гражданские права детей, большинство из них так и не познают любви. В нашей культуре частная семейная жизнь – это единственная институционализированная сфера власти, которая может быть автократической и фашистской. Будучи абсолютными правителями в рамках своей семьи, родители без всяких обсуждений решают, что лучше для своих детей. Если при этом права детей ущемляются, у них нет возможности обратиться в суд. В отличие от женщин, которые могут объединиться против сексистского господства, требуя равных прав и справедливости, дети, которые подвергаются эксплуатации и угнетению, могут рассчитывать только на помощь благонамеренных взрослых.

Всем нам известно, что взрослые, независимо от класса или расы, редко вмешиваются, чтобы выяснить или оспорить то, что их сверстники делают со «своими» детьми.

Однажды на вечеринке, где по большей части собрались образованные, высокооплачиваемые профессионалы разнообразных рас и поколений, была поднята тема дисциплинирования детей при помощи ударов. Почти все гости старше тридцати лет заявили о необходимости применения физических наказаний. Многие из присутствующих в зале в детстве получали шлепки или побои. Мужчины громче всех выступали в защиту физических наказаний. Женщины, в основном матери, говорили о том, что битье – это крайняя мера, к которой они прибегают в случае необходимости.

Пока один из мужчин хвастался агрессивными побоями, которые получал от своей матери, убеждая всех вокруг, будто ее действия «пошли ему на пользу», я прервала его и предположила, что он, возможно, не был бы женоненавистником, если бы в детстве его не избивала женщина. Конечно, нельзя утверждать, что каждый человек, которого били в детстве, вырастет таким же жестоким, но я все же хотела, чтобы присутствующие гости признали, что насилие со стороны взрослых в детстве имеет пагубные последствия во взрослой жизни.