Прости, но я скучаю

Мод разинула рот, и Сунна почувствовала, что снова выиграла.

– Вообще-то, – продолжала Сунна, – мы как раз говорили об этом. – Она подняла вверх мокрое письмо, которое все еще держала кончиками ногтей. – Нашла его в почтовом ящике; половина оторвалась. Странно, правда? Вряд ли это мне, и, прежде чем его читать, я хотела бы знать, не ждет ли письма кто-нибудь из вас.

– Хм. – Маккензи отреагировала вежливо, но равнодушно. – Я не жду, честно говоря, даже не представляю, кто стал бы мне писать. Скорее всего, это не мне. – Обе посмотрели на Мод. Вероятно, обе думали одно и то же: старики все еще пишут письма на бумаге.

Мод снова поцокала языком.

– Ну и не мне. Почему бы вам просто не прочитать письмо? Тогда мы узнаем, кому оно.

– Хорошо, – согласилась Сунна, разворачивая промокшую бумагу.

– Ну? – поторопила Мод.

Сунна нахмурилась.

– Коротко и мило, – сказала она. – Правда, слишком коротко, потому что половины не хватает. Видите? – Она протянула письмо. – Чернила с правой стороны расплылись, так что буквы едва различимы, а левая часть письма отсутствует вовсе. Не могу прочитать все, что там написано. – Сунна поднесла письмо к самым глазам.

– Читайте, – скомандовала Мод. – Вслух.

– Я в буквальном смысле не могу прочитать, – сказала Сунна.

– Я хочу сказать, – стальным голосом произнесла Мод, – читайте то, что можете разобрать. Вы сказали, что в буквальном смысле не можете прочитать все, что там написано. Это буквально означает, что вы можете прочитать часть того, что там написано. Может быть даже большую часть. Если мы говорим в буквальном смысле.

Женщины обменялись уничтожающими взглядами, а Маккензи полностью сосредоточилась на сломанном ногте своего большого пальца.

– Прекрасно, – сказала Сунна, стараясь, чтобы ее голос звучал беспечно. – Половины не хватает, но… – Она прокашлялась, поднесла бумагу к самым глазам и демонстративно сощурилась. – Итак, в письме, вернее, в том, что от него осталось, говорится…

– Обращение? Приветствие? – перебила Мод.

– Я делаю все, что могу, Мод, – стиснув зубы, сказала Сунна. У нее начало ломить затылок. – Нет тут никакого приветствия. Оно было бы здесь. – Она ткнула в воздух, где должна была быть левая сторона письма.

– Досадно, – сказала Мод.

– Итак, Мод, я собираюсь прочитать это.

– Да, хорошо, – сказала Мод, как будто не понимая, зачем Сунне понадобилось это предисловие. – Давайте.

– Сейчас, – сказала Сунна, пытаясь сбросить вдруг охватившее ее напряжение. – Вот, слушайте:

прощения, так хотелось повидаться – жаль,что непо пути. Прошло уже столько времени, и заэто тоже извичто застану дома, но глупо было рассчитывать.Можетстаканчику сегодня днем? У аэропорта.Если найдется

Сунна умолкла. Внизу письма вместо подписи стояла крошечная буква Б. Может быть, это все-таки ей? Она вспомнила, как несколько месяцев после исчезновения из ее жизни Бретт у нее екало в животе при каждом телефонном звонке: это была смесь надежды, упреждающего разочарования и гнева. Сунна отчетливо вспомнила это чувство, потому что впервые за долгое время снова испытала его.

– Ну, дальше, – потребовала Мод. В ее голосе внезапно послышалось волнение.

– Не могу. Дальше нету.

– Не может же все письмо стать нечитаемым из-за нескольких капель воды, – упрямилась Мод. – Точно ничего больше нет?

– Нет, – сказала Сунна. Возбуждение Мод взбесило ее еще сильнее. – Слушайте, Мод. Не хватает половины письма. Совсем.

Выражение лица Маккензи было точно таким же взволнованным, как у Мод.

– Можно посмотреть? – спросила Маккензи.

Но прежде, чем Сунна успела передать ей письмо, Мод протянула руку и сцапала его, чуть не уронив на землю сумку с продуктами. Оторвался еще кусочек бумаги, такой мокрой, что не раздалось даже треска.

– Подозреваю, что это предназначалось мне, – благоговейным шепотом сказала Мод. Она двинулась к двери и стала нашаривать ключи, локтем прижимая письмо к боку; на пальто расплывалось влажное пятно.

– Мод, я собиралась дать его Маккензи.

Маккензи с благодарностью улыбнулась.

– Но оно не для Маккензи, – сказала Мод. – Это мне. И я точно знаю, кто его написал.

– Вам кажется, что вы знаете, кто его написал, – поправила Сунна. – Но может быть, Маккензи тоже знает. Нельзя просто так заявить, что это ваше, не дав ей даже взглянуть.

Мод пристально посмотрела на Сунну. Потом с ног до головы оглядела Маккензи. И наконец вздохнула.

– Ну хорошо, заходите. Здесь слишком холодно.

Общая прихожая представляла собой небольшой закуток с тремя запертыми дверями: за одной находилась квартира Сунны, за двумя другими – лестницы, которые вели к Мод и Маккензи. Мод отперла дверь справа и затопала вверх по лестнице, сжимая письмо; Маккензи и Сунна следовали за ней на безопасном расстоянии, как будто Мод была бомбой. На верхней площадке оказалась еще одна дверь, а за ней – гостиная с большими незашторенными окнами и блестящим деревянным полом. Цоканье квадратных каблуков Мод эхом разнеслось по комнате. У дальней стены стоял сине-белый диван в цветочек; он выглядел потрепанным и нелепым. На одной из подушек неподвижно, как изваяние, сидела кошка и созерцала гостей. На полу стоял телевизор с видеомагнитофоном, по обе стороны – шаткие стопки видеокассет. И больше ничего, даже пыли.

– Вы еще не въехали? – поинтересовалась Маккензи.

Мод, казалось, не слышала вопроса. Она уже скрылась на кухне. Сунна и Маккензи стояли на верхней площадке лестницы, не зная, идти ли им следом.

– Сюда! – рявкнула Мод, ее голос эхом отразился от стен, и девушки поспешили за ней. Кухня, как и гостиная, казалась пустой и нежилой. Пахло отбеливателем и лимонами. Кухонные приборы и шкафчики несколько оживляли пространство, но столешницы блестели, как новые, а на открытых полках не было ничего, кроме пластикового набора для соли и перца и пары тарелок. Еще в кухне имелся обеденный стол с четырьмя разномастными деревянными стульями, а сумка с продуктами, которую принесла Мод, теперь стояла на полу у холодильника. Мод уже сидела за столом, письмо лежало перед ней; подсохнув, оно сморщилось под стать державшим его рукам.

– Садись, – велела она Маккензи. Сгорбленная над обеденным столом, в своей черной блузке и с острым подбородком, она напоминала Сунне стервятника. – А вы что здесь делаете?

Вопрос был обращен к Сунне.

– Вы позвали.

– Я позвала Маккензи. А вас это не касается.

Сунна демонстративно уселась.

– Это и мой почтовый ящик. Может быть, и письмо мое.

Мод нахмурилась, но не стала настаивать на своем. Она положила письмо перед собой и уставилась на Маккензи.

– Мне нужно убрать продукты – не дай бог, разморозятся прямо здесь, но сначала мы должны разобраться с этой глупостью. Прочтите-ка еще раз.

Сунна взяла письмо.

– Я уже прочла, что могла…

– Так прочтите еще раз.

– Замолчите, и я прочту. – Мод, похоже, обиделась, но Сунна вовсе не ощущала вины. Она откашлялась, оттягивая момент, но тут заметила выражение лица Маккензи – не то что нетерпеливое, но как будто умоляющее ее поторопиться, и наконец почувствовала себя виноватой. Она еще раз прочитала, что смогла, и добавила:

– А внизу стоит буква «Б».

Мод так и подскочила на стуле.

– «Б»? Вы об этом ничего не говорили.

– Так говорю сейчас. Разве я не сказала об этом? Ну, извините.

– Слишком важная деталь, чтобы ее упустить. – Мод снова взяла письмо и стала искать букву «Б».

– Вот она, – показала Сунна. – «Б» значит «Бретт».

– Можно? – Маккензи протянула руку, и Мод неохотно отдала ей письмо.

– По-моему, это не «Б». Это сердечко. Только кособокое, – возбужденно заговорила Маккензи. – Похоже, писала женщина. Очень красивый почерк.

– У мужчин тоже бывает красивый почерк, – сказала Мод, глядя мимо Маккензи на часы, висевшие за ее спиной на стенке. – Я знала одного с великолепным почерком. – Мод выхватила письмо из рук Маккензи и, сощурившись, стала его рассматривать. – Вот такой. Именно такой. Я почти уверена… – Вдруг ее тон изменился. Она вернула письмо Маккензи. – У тебя глаза помоложе, чем у Сьюзен. Может быть, это буква «Р»? Буква «Р» бывает похожей на «Б» или на сердечко, разве нет?

Сунна хотела поправить Мод, но тут же передумала. Пусть Мод называет ее как угодно. Вряд ли они будут много общаться после сегодняшнего, так стоит ли сейчас заводить лишние разговоры только ради того, чтобы сказать, что ее зовут не Сьюзен.

Маккензи пожала плечами.

– Мне так жаль, Мод. Я бы тоже хотела прочитать побольше. Но того, чего там нет, просто… нет.

Мод сжала губы и приподняла то место на лбу, где, по-видимому, когда-то были брови.

– Ладно. Что ж делать.

Сунна снова взяла письмо.

– На самом деле не совсем так. В смысле что нет того, чего нет. Здесь достаточно текста, чтобы предположить, каких именно слов не хватает, верно?

– Верно, – сказала Маккензи, наклоняясь поближе. – О! Вот смотрите, «стаканчик» – это «Бумажный стаканчик». Кофейня. Как раз у аэропорта. По другую сторону от Леввана[3]. Очень симпатичная, кстати. Там вкусная выпечка. Вот о чем речь.

Сунна кивнула.

– Вот именно. Я слишком плохо знакома с городом, чтобы знать такие вещи. Мод, у вас есть ручка? И бумага?

Мод скорчила суровую мину и покачала головой.

– Ничего страшного. Я просто собиралась… неважно. Ничего. Кто-то хочет встретиться с кем-то днем в «Бумажном стаканчике». Дата неизвестна. А имя этого человека начинается на «Б», – сказала Сунна.

– А может быть, это сердечко, – сказала Маккензи.

– Или «Р», – сказала Мод.

– И это, – Сунна сложила письмо и положила его на середину стола, – это все. Я буквально, – она посмотрела прямо в глаза Мод, – не могу прочесть ни слова больше.

– Вы забыли главное, – сказала Маккензи.

– Что же?

– Тот, с кем хотят повидаться, – это либо я, либо Мод.

– Либо я, – сказала Сунна.

Мод нахмурилась.

– С чего бы это?

– Это вполне возможно, – сказала Сунна. – Почему бы и нет?

– Потому что вы сами сказали, что это не вам.

– Ничего подобного. Я просто не говорила, что это мне. Я сказала, что хочу посмотреть.

– Вы сказали, что ваши знакомые не пользуются почтой.

– Да, но потом я его прочитала. Там написано «по пути». Значит, человек сам бросил письмо в ящик, а это совсем другое дело. – Сунна отчаянно металась от одной надежды (что письмо от Бретт) к другой (что оно не от Бретт), не останавливаясь посередине. Бретт много путешествовала; вполне можно было предположить, что она узнала адрес Сунны от общих знакомых и решила зайти. Так хотелось повидаться… Стала бы Бретт просить прощения? Это самая большая натяжка.

– В любом случае, – сказала Сунна, вставая, – думаю, мы никогда этого не узнаем. Очень жаль. – Было ли ей действительно жаль?

– Тогда, думаю, с этим покончено, – сказала Мод. С таким же успехом она могла выгнать их из квартиры метлой, при ее-то тактичности. Кошка запрыгнула к ней на колени, Мод взяла ее на руки и встала. Парочка единым фронтом уставилась на незваных гостей.

Маккензи нагнулась над столом, как будто была готова вцепиться в него и держаться, если кто-то попытается ее выгнать.

– Ну ладно, – сказала она. – Единственное, чего мы не знаем, – это дата, точное время и кто с кем встречается. Так что… давайте разберемся с этим. Пойдем все вместе.

– Что? – Сунна ничего не поняла. – Куда пойдем?

– В «Бумажный стаканчик». Начнем ходить завтра же. С двенадцати дня до закрытия, чтобы не пропустить. Каждый день, пока не объявится чей-нибудь человек.

Мод снова села, и стул под ней заскрипел. Она положила руки на спину кошке, но кошку это не успокоило.

– Чей-нибудь человек? Что это значит?

– У всех нас на уме по меньшей мере один человек, да? – Маккензи перевела взгляд с Мод на Сунну и обратно. Ни одна из них не возразила. – Не сомневаюсь. Кто-то очень важный. Верно?

Мод кивнула в знак согласия.

– А почему с двенадцати до закрытия? – Она подозрительно посмотрела на Маккензи, как будто та нашла в письме что-то такое, что скрывала от них. Маккензи пожала плечами, все еще улыбаясь; если она и злилась, то никак этого не показывала.

– Там было написано «днем». Меня это вполне устраивает – утром у меня занятия, вечером – работа, а днем я все равно пишу и занимаюсь. А это можно делать и в «Бумажном стаканчике».

– О-о, – сказала Мод. – Ну, тогда это подходит и мне – я на пенсии.

Сунна отодвинулась от стола. Она тоже могла бы ходить, будь у нее охота. Она, как ей всегда хотелось, отрабатывала в «Огненном фитнесе» утреннюю смену, так что ее рабочий день заканчивался до полудня (одно из преимуществ начальства в том, что оно само составляет себе рабочий график). Чем спать подольше, она предпочла освободить себе дни, и это для нее дорогого стоило. И она не собиралась тратить эти свободные дни на посиделки за кофе с мисс Мод Стервятник.

– Нет, спасибо.

– Но почему?

– Потому что это грандиозная трата времени.

– Ничего подобного! Это же… интересно. – Похоже, Маккензи видела в этом замечательное приключение. – И потом, если мы с Мод будем ходить, а письмо написано вам, как мы узнаем, что можно уже перестать ходить?

– Не знаю… Ну, извините! Я просто не могу. Не хочу. – В кухне, пропахшей отбеливателем и лимонами, теперь явственно чувствовался запах табачного дыма и уксуса. От смеси никотина и чистящих средств Сунну начало подташнивать.

– Ну, а я пойду, – сказала Маккензи, тараща серьезные глаза. – Я представляю, кто мог бы написать мне это письмо, и не хочу пропустить этого человека, если он появятся.

Сунна попыталась подавить раздражение.

– Так позвони ему или напиши по электронной почте. Сейчас не 1997 год. Спроси, не оставлял ли он письмо в нашем почтовом ящике. А заодно напомни и ему, что сейчас не 1997 год.

При этих словах взгляд Маккензи застыл, но она продолжала улыбаться.

– Если бы я только могла…

Сунна поняла, что была бестактна, но не знала, как это исправить. В любом случае, она лицемерила: она-то точно не собиралась звонить Бретт и спрашивать, не ее ли это письмо. Она посмотрела на свои руки, потом – на Мод: та кивала так яростно, что Сунна представила, как ее голова скатывается с плеч и падает под стол.

– Я тоже пойду с тобой. Ты – умница. Я, конечно, не собираюсь звонить первой… – Мод осеклась и закашлялась. – В общем, я тоже иду.

Сунна призадумалась. Допустим, Бретт приехала в город по работе, ну и что? Почему бы ей просто не позвонить, как делают нормальные люди? Или, еще лучше, не держаться подальше? И вообще, кого это волнует? Такова взрослая жизнь, и Сунна уже давно это усвоила. Иногда это проходит, чаще – нет. Если сидеть и тосковать, ожидая, когда станет легче, можно впасть в отчаяние. Многие ее знакомые в Торонто всегда были готовы обсуждать свои стародавние чувства. Им вечно хотелось заново пережить расставания, встретиться с друзьями, которые перестали быть друзьями, понять, можно ли что-нибудь спасти.

– Ну ладно, – сказала она. – Делайте, что хотите. А у меня своя жизнь.

Это была неправда, но произнося эти слова, она посмотрела на Мод и улыбнулась.

Бывший панк

Ларри

Телефонный звонок пробудил Ларри от дневного сна. Он заснул перед телевизором, смотря доморощенный «документальный фильм» о местной панк-группе 1990-х. Объективно видео было ужасным. Картинка зернистая, камера так трясется, что вызывает головную боль. Ленту снимали подружки участников группы, и было это за годы до того, как качественное записывающее оборудование стало доступно не только профессиональным киношникам. Но само несовершенство съемки напомнило Ларри доброе старое время. Всерьез ощущая собственное превосходство, они слушали низкокачественные записи, ходили на выступления приятелей в подвалах, устраивали мош и слэм, не дрогнув, делали себе самопальные пирсинги и наколки. Фильм напомнил Ларри молодость, когда он чувствовал себя – нет, не крутым, а гораздо лучше. Он был лучше всех крутых парней – рассерженный прямолинейный панк, непонятый отщепенец, один из небольшой сплоченной группы непонятых отщепенцев. Они толкались в такт своим нестройным панковским песням на четыре аккорда, тыкали друг друга в лица башмаками и вообще танцевали так, словно пытались выбить друг из друга сопли. Они понимали все. Это было великолепно.

Прошло столько лет, что сами причины, по которым он заделался панком, – тоска, депрессия, чувство отверженности – стали казаться романтичными и возвышенными: теперь ему этого как будто не хватало. Он тосковал по острым, всепоглощающим чувствам, которые настоятельно толкали к немедленному действию. Он тосковал по боли, которая что-то доказывала – в отличие от нынешней тупой боли в пояснице, вызванной тем, что на работе в художественной галерее он вечно на ногах. И из-за этого ему в сорок три года приходится носить ортопедическую обувь. Теперь отрицательные эмоции просто скапливались у него в животе и отнимали силы. Теперь все, что у него было, – это видеокассеты и старые футболки группы.

– Алло? – промямлил он в трубку.

– Алло… э-э… Л-Ларри?

Ларри подскочил и сел.

– Да, – сказал он, и его голос надломился, хотя нужно было произнести только один слог. Он выдавил еще один, но получилось немногим лучше: – Эй.

Сунна. Он знал это с самого начала. Он и не думал, что она позвонит так скоро. Он вообще не думал, что она позвонит. Это было лучшее, что случилось с ним за долгое время.

Она молчала, а он тем временем обдумывал все возможные направления, которые мог принять разговор. Сначала это было восхитительно, а потом мучительно. Ларри уставился на стену, увешанную афишами с автографами, как будто написанные от руки названия групп могли подсказать ему, что Сунна скажет дальше. Время замедлилось; он как будто целую вечность ждал ее следующих слов.

– М-м… привет. Это Сунна. Я… мне так неловко…

Ему снится сон. Должно быть, он спит.

– Я захлопнула дверь и забыла ключи… Вы бы не могли приехать и…

Вот и хорошо. Она, конечно, не флиртует, но хоть что-то сказала прямо, и это замечательно. Почти чудо.

Она замолчала, даже не окончив вопроса, и это на миг озадачило Ларри, но он тут же понял, что выкрикнул «Конечно!», не дав ей договорить. Теперь собственный голос отдавался у него в ушах, и Ларри беспокоился, что его рвение может оттолкнуть ее.

Пиратская пицца и грозный флибустьер Хэйрс

Маккензи

«Пиратская пицца», как и следовало из названия, была «тематической» пиццерией, оформленной на пиратский лад. Владел ею Рэндалл Хэйрс, немолодой шотландец, который захотел стать пиратом, только когда вырос. Очень немногие имели в жизни лишь одну мечту, и совсем мало тех, у кого эта мечта сбылась, но Рэндалл Хэйрс жил в своей мечте: он был пиратом – или, по крайней мере, каждый день мог одеваться и говорить, как пират. Собственно, подходить ближе к своей мечте он и не собирался. Судя по качеству еды в «Пиратской пицце», он открыл заведение ради антуража и возможности ежедневно и прилюдно носить повязку на глазу, а вовсе не из любви к кулинарному искусству. Пил он тоже как пират, с утра и до самого закрытия – это для него было еще одним плюсом владения «Пиратской пиццей». Он разгуливал по своему ресторану, как Джонни Депп, распевая «Йо-хо-хо и бутылка рома». Клиенты не могли определить, было ли это притворством. Может быть, Рэндалл вообще больше ничего не умел. Словом, это было из тех зрелищ, которые кажутся забавными только в первый раз, а потом, особенно если подумать, попросту удручают.

Ресторан находился на втором этаже дома 1305 по Гамильтон-стрит и делил помещение с кафе «Вспышка» – собственно, это было никакое не кафе, а магазин аляповатых сувениров. Первый этаж был занят обувным магазином «Обувь Регги», и трудно сказать, какой запах преобладал в здании: потных ног, пиццы или духов, которыми обильно поливалась хозяйка «Вспышки». Все это смешалось в солоновато-приторно-цветочный коктейль, приправленный соусом для пиццы.

Маккензи начала работать в «Пиратской пицце» через два дня после приезда в Реджайну. Ее родители не хотели, чтобы она уезжала в город. Они, похоже, сочли, что, если ей придется сражаться с финансовыми трудностями, она быстро вернется домой. Первым человеком, с которым она познакомилась в университете, был Грант, и тогда это показалось ей подарком судьбы. Грант был умным, дружелюбным и готовым помочь: в первый день он проводил ее в аудиторию, а когда она намекнула, что ищет работу, сказал ей, что в «Пиратской пицце», где он работал уже три месяца, есть вакансии.

Тогда она еще не знала, что в «Пиратской пицце» сотрудники требуются всегда и срочно, и поначалу ее это удивило. Собеседование при приеме на работу было драматичным, истеричным и смешным. Оно больше походило на театральную сценку, чем на собеседование в учреждении общественного питания. Ей выдали униформу, атрибутами которой были чучело попугая на плече и сабля из папье-маше. Вначале Маккензи сочла Рэндалла просто уморительным; она с энтузиазмом улыбалась клиентам и говорила: «Пиастры, кэп, пиастры!», как требовали торопливо выданные ей инструкции. Но всего месяц спустя, наблюдая, как Рэндалл Хэйрс раскачивается и мечется по кухне, как будто он на палубе корабля, а не в служебном помещении, где кипит работа, Маккензи переставала рычать по-пиратски всякий раз, когда думала, что Рэндалл ее не видит (ему было наплевать на нарушение санитарных правил, но он терпеть не мог, когда сотрудники выходили из образа).

В день, когда пришло письмо, Маккензи решила сказаться больной. Все мелкие нелепости «Пиратской пиццы» – декор, униформа, жаргон – и в обычные-то дни раздражали. А сегодня она едва ли сможет их вынести.

После того как они прочитали письмо, она вернулась в свой подвал. Дверь на лестницу Маккензи заперла на засов, как всегда, подергав ручку, чтобы убедиться, что она закрыта надежно. Под ручку двери в квартиру она подсунула стул. Потом обошла по периметру все свои владения, проверяя окна, шкафы, углы, заглядывая под кровать, под стол и за диван.

Удостоверившись, что она в безопасности, Маккензи сварила кофе и уселась за стол. Мод настояла на том, чтобы оставить письмо у себя, чем привела в ярость Сунну (Маккензи пока не поняла, была ли Сунна злобной по характеру или просто злилась на Мод). Тогда Маккензи было все равно, у кого останется письмо, но теперь, вернувшись в покой своего личного пространства, она пожалела, что оно не у нее. Она думала, что несколько оборванных строк останутся у нее в памяти, но они уже расплывались и распадались, как фрагменты сна. Ей хотелось перечитать его – вдруг там окажется что-то знакомое, что подскажет ей, кто его написал. В том, что письмо предназначалось ей, она не сомневалась, но вот кто его написал, вызывало все больше вопросов.

Мысленно она видела два лица, двух людей, которые могли бы написать такое письмо. Но, пытаясь представить, как кто-то из них произносит эти слова, она слышала только голос Сунны – высокий, резкий и раздраженный.

– «…Прощения, что не увиделись», – прошептала Маккензи. – Нет, не так… «прощения – так хотелось повидаться». Она попыталась услышать голос сестры, а потом Джареда. Но слышала теперь только себя. Если бы письмо было у Маккензи, она бы лучше поняла, что имелось в виду. Действительно ли отправитель просит прощения или просто извиняется, что не застал ее и не стал ждать?

Она побрела в гостиную, сжимая кружку обеими руками. Над головой раздался какой-то звук, – наверное, Сунна, а может быть, просто дерево трещит от холода, но Маккензи подпрыгнула так, что горячий кофе выплеснулся на руки. Сам звук она едва заметила, как будто ее нервные окончания были отключены, а тело тратило всю свою энергию на страх. Маккензи поставила чашку на кофейный столик и вытерла руки о футболку. Она спрашивала себя, перестанет ли когда-нибудь бояться.

В окна забарабанил дождь, раздался негромкий, но мощный раскат грома, как будто где-то далеко столкнулись автомобили. Свет мигнул, и потолок над Маккензи снова затрещал. Это помогло ей принять решение. Если отключится электричество, пусть она лучше будет на работе. Раздражение лучше страха, а ей и при включенном свете было достаточно страшно.

Она переоделась в униформу и сделала себе бутерброд; Маккензи вдруг захотелось поскорее покинуть беспокойный старый дом. Доедая последний кусок, она услышала вверху на лестничной площадке шаркающий звук и замерла, перестав жевать. В дверь постучали, и Маккензи сглотнула; скользнувший ей в глотку хлеб показался пересохшим, как кусок дерева.