Полная версия
Канцелярский клей Августа Мёбиуса. Сборник рассказов
– Покараулить старичков хотите?
– Ха-ха.
– До свидания, у нас еще куча неотложных дел. Дед, не скучай и не теряйся больше.
– Постараюсь.
Милиционеры хлопнули дверью, тетенька поправила шапочку и тоже уцокала. Посидим на расшатанном старичками стульчике и поглядим, что есть на столе тетеньки – ничего нет, только стекло, а под стеклом календарь: молодой, красивый, накрашенный мужчина и женщина с грустными глазами, еще записка в уголке – почерк не для моего зрения. Ну что там такое, доченька? Куда ты запропастилась? Где душевное участие и сердечная теплота? Идет, влажные руки о халатик вытирает – ну извиняюсь, извиняюсь, откуда я знал.
– Так, фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка?
– Если бы я мог ответить на ваши вопросы, то, наверное, сразу бы пошел домой.
– Не умничай, дедушка. Не помнишь, значит? Оформить без документов мы вас, конечно, не можем, но на какое-то время приютить в наших силах. Сейчас придет санитар, помоетесь, возьмем анализы, потом в палату номер три.
– А по прошествии некоторого времени, что со мной произойдет?
– Не бойся, дедушка, на улицу вас никто не выбросит.
Непонятно, мы на ты или на вы. О, – санитар.
***
Большая белая дверка с маленьким черным номерком три, надо ли мне постучаться, прежде чем схватиться за массивную ручку? Голова как чешется после жесткого мыла и пальчик болит – зачем тыкать так глубоко своими иглищами?
Здравствуйте, братья и сестры! Извиняюсь, здесь, наверное, только братья. Что рот открыли, я не апостол Петр – это вам показалось.
– Доброе утро, я ваш новый сосед.
Молчат мудрые аксакалы – это только молодость разбрасывается словами. А ну, встрепенулись! На зарядку становись! А где моя кроватка? Это около самой двери?
– Мне здесь расположиться?
Опять молчат, не иначе, компания злоупотребляет аминазином, но ничего, мне необходимо как следует поспать после ночных приключений и тихое общество вполне мне подходит.
***
– Вы новенький?
Сколько я спал? И сколько мог проспать еще, если бы у моего коллеги не восстановилась синоптическая связь в обоих полушариях.
– Да, я новенький.
– Можно я присяду на вашу койку?
– Пожалуйста, присаживайтесь.
– Вас как зовут и, сколько вам лет?
– Меня зовут Зигмунд Карлович и мне восемьдесят один год.
– Я вас старше на два года, в нашей комнате все самые старые. Они думают, что если нас всех вместе собрали, то мы не будем травмировать остальных частой смертью, а сами-то мрут быстрее нас. Хе-хе-хе, Боярошниковой всего шестьдесят пять было – вчера хоронили, сын с дочкой приезжали на такси, вы видели, как дочка плакала? – притворялась. А я один совсем, у вас-то есть кто?
– Да как вам сказать…
– А, понятно.
Что ему понятно, когда мне самому ничего не понятно.
– А вы что же не русский?
– Почему?
– Имя у вас странное, таких у русских не бывает.
Национальный вопрос существенен, а кем я предположительно могу быть?
– Зато у меня фамилия русская – Иванов.
– Тогда другое дело, а я украинец Степан Загуло – да ну что я вам рассказываю – вы то меня знаете, меня все здесь знают. Пойдемте телевизор смотреть до завтрака, сейчас новости будут.
– Нет, спасибо, я еще немного подремлю.
Зачем я ему наврал, теперь буду до конца дней в этих пропитанных лекарствами и сбежавшим молоком коридорах Ивановым Зигмудом Карловичем – кошмар!
***
Все ушли. Четыре плохо заправленные продавленные койки, большое окно, за окном дерево, за деревом голубое небо. Хорошо не спеша побродить в лесистых окрестностях, пособирать съедобные грибочки, пожарить их на постном масле и съесть. Пойду-ка позавтракаю, если, конечно, резвые старушки не разобрали мою порцию на добавки.
А где расположена столовая в этом доме? Да что тут думать – верный путь идти по запаху манной каши и кофейного напитка "Утро".
Ба! Сколько тут собесовских сотоварищей, гудит улей, но в целом бабушки и дедушки выглядят вполне опрятно – одобряю. Зашушукались. Новенький-новенький. Правда не вчера, а сегодня привезли, на счет милиции верно, только зачем так преувеличивать.
Каша пшенная и компот из сухофруктов, а также маленькие кругленькие и хрустящие булочки – не возражаю.
– Простите, здесь свободно?
– Свободно.
Что такие недовольные? Не собираюсь я влезать в ваши перешептывания.
– Откуда появился?
Сердитые лохматые брови, но вопрос неясный – в прошлом сильно пьющий руководитель производства?
– В каком смысле?
– В прямом.
Уж очень сурово, а второй гражданин совсем невзрачный и очень блинообразный. Булочка замечательная, да и кашка сладенькая.
– Вас интересует мой адрес?
– Вот и разговаривай с ними!
Спросить бы еще добавку компотика, но стесняюсь.
– У нас посуду за собой убирают!
– Уберу, не беспокойтесь. Вы-то почему сидите, кашу размазываете по тарелке, у вас что, водка во внутреннем кармане?!
Окружающие встрепенулись и сконцентрировали на мне свое внимание. Что скажешь, бровастый? Пятнами покрылся, а блинообразный, напротив, равномерно изменил свою пигментацию. Обязательного для нашего брата нитроглицерина и валидола в моем кармашке нет. Надо ковылять отсюда.
***
Если телевизор орет на полную мощь – эта комната отдыха. Газеты, журналы, шашки, шахматы, Степан Загуло.
– Извините, вы не могли бы мне показать дом, что и где расположено, как и куда пройти?
Неужели ты меня не узнаешь, Степа? Ну, потряси вихрастой головой!
– Нет, не могу, потому что я сейчас смотрю телевизор.
– Я не имел в виду сиюминутность.
– Это меняет дело, но вам придется значительно подождать.
Возьму журнальчик, полистаю у себя на кроватке, а то в красном уголке меня инсульт хватит от децибелов.
– Газеты и журналы из комнаты отдыха выносить нельзя!
Наверно, старушка ищет со мной знакомства, надо ей объяснить, что из-за слабой концентрации тестостерона в организме, сморщенные тетеньки меня уже не интересуют.
– Ради бога, я не знал.
– Не упоминайте бога всуе.
– Больше не буду, черт меня побери.
Устал.
***
Как быстро пробежит остаток моих дней в этом коллективном хозяйстве? Милиционеры оформят документы, где назовут Найденовым, и буду я жить поживать – добро наживать, превращая в копоть деньги налогоплательщиков, которые запросто можно было бы с пользой потратить на изготовление какого-нибудь танка.
– Вас сегодня привезли?
– Да.
– Пойдемте, за вами дочь приехала.
– Дочь?!
– А что вас так удивляет? Дочери и сыновья бывает заглядывают к нашим постояльцам.
Доченька приехала, как я разволновался, пуговки на рубашке не могу застегнуть – руки ходуном ходят, что же делать-то? Где бы расческу найти, ширинка, надеюсь, не нараспашку?
– Ну-ну, не надо так переживать – все будет в порядке, дедушка.
Коленки подгибаются, где моя палочка?
Белая дверь – петли специально не смазывают, чтобы жалобный скрип заставлял сжиматься сердца посетителей. Эта моя дочь сидит на стуле?
– Папа! Ну что же это такое?! Как же так можно-то?! Господи, как мы тебя искали – все морги обзвонили, все больницы!
Я тоже сейчас заплачу, только я никак не ожидал, что ты у меня такая толстенькая и кудрявенькая. А паспорт у тебя проверили, красавица? Не всколыхивается отцовское чувство в груди, хотя слезу пустить не мешает, они у меня и так текут по поводу и без повода.
– Папа, возьми носовой платок. Мы быстро сейчас распишемся, где надо – и домой.
***
У дней есть свойство быстро исчезать в ночной безвозвратности. Сижу в уютном обволакивающем кресле и смотрю в окно. Так ничего и не вспомнил, заучиваю наизусть имена родственников, значительные события, даты рождений и мировоззренческие убеждения окружающих. У дочки Лены есть муж Костя, а у меня уже нет жены Виктории, внуки учатся в далеких больших городах, кот Гегемон абсолютно ко мне равнодушен. Сегодня вечером придут гости из наследников второй и третей очереди, будут поздравлять дочку Лену с пятидесятилетием и, перешептываясь, разглядывать мою потерянную во времени, но найденную в пространстве личность. Специально для меня готовится протертый до гомогенного состояния рыбный салат без лука, а заботливый зять Костя купил слабоалкогольный сладенький сидр, который я разопью с ковыряющими в носу несовершеннолетними родственниками.
– Пап, позвони, пожалуйста, Семену Алексеевичу, он хочет с тобой поговорить.
– Хорошо.
А кто такой Семен Алексеевич? Что-то я плохо выучил – это мой двоюродный брат или участковый психиатр? В пухлой записной книжке на столике с телефоном кроме равнодушного номера ничего нет.
– Алло, здравствуйте, будьте добры, Семена Алексеевича позовите к телефону.
– Геша, это ты?
Георгий – это Геша? Да, наверно, это я.
– Да, Сема, это я, как поживаешь?
– Нормально, Геша, а ты как, отошел от своих приключений?
– Отошел, Сема, спасибо, все хорошо. Как твое-то здоровье?
– Да никак, сам знаешь, с моими болячками разве может быть какое-нибудь здоровье. А почему ты меня стал Семой называть – никогда раньше не называл.
– Не знаю, как-то вырвалось само собой, извини, если что не так.
– Да ну что ты, Геша, мне напротив приятно. Значит, лады?
– Лады, лечи болячки.
– Я так рад, что ты позвонил.
При чем тут лады? И как я его называл раньше?
– Пап, позвонил? Помирились наконец? Слава богу. Хочешь апельсиновый сок?
– Хочу.
Вот тебе и лады – уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение – белая, густая краска замазала все.
Котяра раздраженно зыркает – на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный.
– Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее.
– Я не против.
Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге.
– Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет?
– Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать.
По моему, он мне хамит.
– Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки.
Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик!
– Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне.
– Обещаю, доченька.
***
А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки – старичок как раз им будет в придачу.
– Здрасьте.
– Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было.
– В камере предварительного заключения долго сидел.
– Бог ты мой!
– Ну что ты, Лиза, – Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились?
– Пишут – чего им не писать. И учатся – чего им не учиться.
Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно.
– Пойду дочке подарок куплю к юбилею.
– Леночке уже пятьдесят? Как время идет!
Хорошая бабушка, но время никуда не идет – это мы идем через него.
Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами – я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.
2001 г.
Канцелярский клей Августа Мебиуса
(Финал премии имени Юрия Казакова – 2003)
Будильник – самое дрянное изобретение человечества.
Нестоптанных тапочек не бывает – шлеп, шлеп.
Горячую воду отключили – козлы!
Джинсы, майка, свитер, новые носки из целлофановой упаковки пахнут керосином и далеким Китаем.
Я расчертил яичницу на квадратики и съел, выпил стакан спитого чая и бросил на коренные зубы ириску.
Я взял аккуратный кожаный чемоданчик песочного цвета, вышел из квартиры и пошел на остановку общественного транспорта, откуда ленивый автобус, очень не спеша, довез меня до вокзала.
На вокзале я купил билет до станции «Пионерская» и нырнул в подземный переход к платформе номер четыре. В переходе я стремительно пробежал сквозь запах хлорки и мочи и почти выскочил наружу, но споткнулся о человека в оранжевом жилете и чуть не упал.
– Ты кто?
Человек перевел задумчивый взгляд с размякшего фильтра сигареты «Космос» на меня и неожиданно внятно сказал:
– Сцепщик вагонов пятого разряда Шеленберг Ильгиз Иванович.
– Быть этого не может.
Ильгиз Иванович медленно поднял голову так, чтобы его правая щека полностью освободилась от фиолетовой лужи, и этой же щекой презрительно мне усмехнулся.
– Что же вы тут делаете, Шеленберг Ильгиз Иванович?
– Свистки слушаю.
– Какие свистки?
– Паровозные.
Я надоел Ильгизу Ивановичу, и он опять нежно опустил свою правую щеку в фиолетовую лужу, а я поднялся к электричке с еще свободными местами у окошек.
***
– Далеко ли путь держите?
Шуршащий плащ и мятая слегка, набекрень шляпа.
– Это вы мне?
– Вам, а может быть, и не вам, может быть, вообще.
Похоже, мы будем задушевно беседовать всю дорогу, и время долгого пути пролетит незаметно.
– До «Пионерской».
– Вот ведь, пионеров давно нет, а название осталось.
– Да, осталось.
– Вас как зовут?
– Костя.
Почему Костя? Хотя, Костя так Костя.
– Константин – хорошее имя, а я – Ярослав.
– Тоже неплохо.
– Вы спортом не увлекаетесь?
– Да как-то так.
– А я футбол люблю, за «Спартак» болею. Но ведь сейчас сами понимаете: все куплено.
– Понимаю.
– Причем мафия везде – спорт, политика, искусство. Кстати, вы как к современному искусству относитесь?
– Ну, в некотором смысле…
– А к сексу?
– Да…
– А не кажется вам, что мы уступаем во внешней политике?
– Кажется.
– Ответь мне, Костя, то есть не приходил тебе в голову вопрос: зачем мы живем? В чем смысл, так сказать?
Приехали. Неужели сейчас всех лечат амбулаторно.
– Что-то душно, пойду в тамбуре постою.
– Да, душновато.
В тамбуре я встал около несимпатичной женщины с волнующей фигуркой, держащей за ладошку мальчика лет пяти.
– Мам, а электричка электрическая?
– Электрическая.
– А где у нее электричество?
– Не знаю, сейчас выходим.
Электричка стала притормаживать, я переложил из правой руки в левую чемоданчик, готовясь к выходу.
– А не желаете ли показать документ, удостоверяющий вашу личность?!
Вышедший в тамбур Ярослав вдруг вцепился в мой свитер, мальчик от неожиданности проглотил леденец, который еще сосать и сосать, женщина взволнованно два раза пнула потертым носком кроссовки по железной двери.
– Конечно желаю, только давайте сначала выйдем из электрички.
– Ха-Ха! Значит так заговорил!
– Мам, а дяди плохие?
– Плохие.
– А какой из них хуже?
Я крепко сжал запястья хрипящего Ярослава так, чтобы он разжал свои рыболовные крючки, но сил моих не хватило (завтра же начну заниматься с гантелями), и мой свитер продолжал безобразно растягиваться в разные стороны. Динамик над моей головой прошипел, что электропоезд совершил остановку на станции «Пионерская», двери электрички раздвинулись, я отпустил запястья Ярослава, переместил вес тела на правую ногу, оттолкнулся, резко переместил вес на левую и отправил моего нового товарища в не совсем полезный для его здоровья нокаут.
Под указательные пальцы, направленные из окон электрички мне в висок, я вместе с двумя садоводами свернул к деревне Михайловке.
– А вы зря тогда не взяли семена у Авдотьи Романовны, я взял, и знаете, такие сладкие помидоры и большие – вот такие!
– Да ничего, у меня самого вот такие и тоже сладкие.
– Нет, у вас не такие, эти намного больше и поспевают гораздо…
– Да где гораздо-то?! У вас поспели, а у меня давно уже были!
Садоводы повернули направо, я налево.
Девочка лет двенадцати закинула ногу, чтобы забраться на большой громоздкий велосипед «Урал». Тощие, спичкообразные ноги, розовые трусы на вырост, возможен ежемесячный ужас в глазах, но вряд ли.
Девочка очень строго на меня посмотрела и сказала:
– Чего уставился?!
Я сказал:
– Извините.
***
Леня Коромыслов рубил дрова.
– Здорово!
– Здорово!
– Как дела?
– Ничего, а у тебя как?
– И у меня ничего.
Можно взять паузу, а можно спросить чего-нибудь, например, про дрова:
– Что, дрова рубишь?
– Рублю. Надо. А то уже…
– Я тут тебе чемоданчик привез от Георгия Григорьевича.
Леня бросил топор в полено, взял чемоданчик и ушел в дом. Старая всклоченная сука выползла из скособоченной конуры, я вспомнил далекое школьное слово «параллелепипед», сука коротко тявкнула, упала на правый бок, подставляя солнцу вытянувшиеся и почерневшие от бесконечного кормления сосцы.
– Витек, это, давай пообедаем, тут Любка наготовила, у?
Неохота.
– Спасибо, я как раз перед отъездом плотно поел, да и идти надо.
– Да ладно, брось, еще время есть, пошли!
Ничего нет утомительнее отечественного гостеприимства. А вот и жена Люба с легким приветом от П. П. Рубенса.
– Пойдем, Вить, посидим немного.
Охота.
Я подавил робкое желание вымыть руки – рук никто не мыл, наверно, потому, что липкие пальцы лучше удерживают столовые приборы. Люба поставила передо мной огромную тарелку дымящегося жирного-прежирного супа, положила рядом три толстых куска черного хлеба, две очищенные луковицы и широко улыбнулась. Я тоже благодарно растянул губы. Леня Коромыслов торжественно поставил на середину стола бутыль самогона и тоже мне широко улыбнулся. Я скорчил рожу, пытаясь изобразить восторг.
– Мне немного, я…
– Да всем немного, чего тут.
– Хорош, хорош!
– Любка и то больше пьет.
Какая вонючая! Суп-то какой противный!
– Ну как?
– Отличная, крепкая – хорошо!
– А как супец?
– Замечательный – наваристый!
Конечно, тут же еще по одной.
– Луком, луком закусывай!
Пошел ты!
– Спасибо, я лук как-то не очень.
Леня Коромыслов после четвертой стопки рассказал три анекдота на тему возвращения мужа из командировки. В первом анекдоте любовник спрятался под кроватью, во втором – в шкафу, в третьем – на балконе. Леня смеялся раз от разу все громче, а опытная жена Люба веселилась гораздо умереннее.
– Спасибо, мне пора.
– Куда пора? Давай еще!
– Нет, не могу – опаздываю.
– Тогда на посошок!
Посошок был отвратительнее всего предыдущего, и я уже собрался компенсировать его затяжным поцелуем масляных губ жены Любы, но Леня стал рассказывать четвертый анекдот про возвращение мужа из командировки, и мне подумалось, что рисковать не стоит.
До прибытия электрички оставалось пятнадцать минут, я спокойно успел завернуть в лесопосадку и, глубоко сунув два пальца в рот, бурно расстаться с обильным угощением семьи Коромысловых. Потом я пожевал березовые листики, высасывая из них хлорофилл, и по утоптанной тропинке выбрался на платформу, где никогда не унывающие подростки играли в интересную игру «кто кого быстрее столкнет под поезд», гражданин со скорбящим лицом высматривал в чужих губах тлеющие папиросы, а садоводы обсуждали виды на урожай.
***
Я сидел в легкой дремоте и считал стуки колес, на сто двадцать четвертом стуке у меня появилось желание посмотреть налево: женщина в очках с толстыми линзами вязала носок, старичок внимательно следил за мельканием спиц, компания играла в карты, шумно выигрывая и шумно проигрывая, безучастная овцеокая девушка, мужчина с очень массивным обручальным кольцом, читающий газету «Вечерний Магадан», мальчик, мотающий ногами, его бабушка с конфеткой наготове, еще мужчина, еще женщина, плохо видно. Ну и так что ж?
– А я на этот месяц купила проездной.
– Да что вы говорите?!
– Да, очень удобно. Конечно, для тех, кто ездит непостоянно, это экономически не выгодно, а кто постоянно – очень даже выгодно.
– А если потеряете?
– Ну что вы, как можно! Ой! Кажется, подъезжаем!
Все дружно занервничали, задвигались и, плотно забивая проход между сидениями, засеменили к тамбуру. Я втиснулся за овцеокой девушкой. Свежая «химка» лезла мне в глаза и нос – неплохо бы ее побрить наголо, а заодно и раздеть соответственно, хотя… Электричка затормозила, я слегка врезался в овцеокую, и мне показалось, что ее ягодицы дрябловаты – надо бы спортом заняться, побегать, попрыгать, поприседать, а вот духи резковаты. Проклятие! Как больно-то ящиком в ногу врезали!
– Нечаянно!
– Что же вы такой резкий – в огороде гусениц много развелось?
– Нечаянно!
Значит, колорадский жук довел до нервного истощения.
Я выпрыгнул из вагона вслед за овцеокой и пошел за ней. Мы зашли в здание вокзала, купили две открытки, засмотрелись на бравых, немного выпимших офицеров средств ПВО, дали мелочь нищенке, ненадолго зашли в туалет и, вытирая носовым платочком руки, вышли к сгрудившимся троллейбусам.
– Привет! Ты как здесь? А я смотрю, ты не ты, а потом вижу, что ты. Как живешь-то, все нормально?
– Я не знаю… То есть я что-то не помню, так лицо вроде бы знакомое, а…
– Нам какой троллейбус?
– Шестой.
– Как шестой? Но ничего, я тебя провожу – ты же знаешь, что это мне почти по пути.
Как бы мою овцеокую от перенапряжения не хватил апоплексический удар.
– Но мне кажется, вы все-таки обознались.
– Ну, это вряд ли! Тебя ведь как зовут?
– Вероника. Елистратова Вероника.
– Все правильно – Вероника Елистратова. Не помнишь, что ли, как все время у меня алгебру списывала?
– Я никогда ничего ни у кого не списывала.
– Хорошо-хорошо – это я у тебя списывал.
Водитель шестого троллейбуса устало сказал, что поедет только до центрального рынка. Я вопросительно взглянул на Веронику, она утвердительно кивнула, и ее локоток уперся в мою вежливую ладошку.
– А я Виктор.
Зачем мне все это?
– Так ты просто со мной знакомился?
– Ну что ты – совсем непросто.
– Но я не знакомлюсь на улице.
– А я, думаешь, знакомлюсь.
– Но все же как-то это все не так.
Я пожал плечами и замолчал, на центральном рынке мы вышли, и я проводил Веронику до дома, около которого Вероника сказала мне «до свидания» и назвала номер квартиры – тридцать девять, общей площадью сорок пять, полезной двадцать семь, маленькой кухней, но большой ванной комнатой и вот-вот поставят телефон.
Я присел на скамейку и удивленно поговорил с собой: какого черта?! что дальше?! впрочем… ни к чему не… и т. д.
***
Дома я умылся, поел и лег на диван посмотреть какие-нибудь умеренно эротические дневные сны.
Мой дверной звонок безостановочно выдавал хриплую трель, быстро приближаясь к шепоту.
Голубоглазый мальчуган с удовольствием давил хоккейной клюшкой в нежную кнопочку моего звонка.
– Уже зима наступила?
– Нет, мне папа сегодня клюшку купил, потому что мама сказала, что он жалкий придурок, мерзкий ублюдок и вонючий козел, который обманывает детей и не приносит к Новому Году обещанные подарки.
– Хорошая клюшка.
– А где Сережа?
– Вы ошиблись, Сережа здесь не проживает.
– Я один. А где живет Сережа?
– Откуда же я знаю. На четвертом этаже, кажется, живет паренек твоего возраста – поспрашивай там.
– А это какой?
– Третий, четвертый – следующий, умеешь считать до четырех?
– Я до ста умею!
Обиделся летний хоккеист. Надо сходить к Георгию Григорьевичу отчитаться.
***
Георгий Григорьевич предложил мне теплого пива и соленых орешков.
– Как поживает Коромыслов?
– Нормально. Дрова рубит, самогонку пьет.
– Самогонку? Как бы он в запой не ушел, помнишь, в прошлый раз с Толиком две недели не просыхали?
– Может быть, сейчас без Толика не уйдет.
Георгий Григорьевич задумчиво посмотрел сквозь меня и сказал:
– Что?
– Говорят, налог на добавленную стоимость вот-вот отменят.
– Брехня.
Я влил в стакан пиво, белая пена поднялась над краями и в зыбком равновесии повисла. Георгий Григорьевич сказал:
– Сейчас не удержится – отхлебни.