Заколдованные сказки

– Те руны, которые ты видела на камне под рисунком… Ты помнишь, как они выглядели?

О, Кэйа помнила их ещё как! Эти значки плотно врезались в ее память. Кэйа подняла с пола сухую ветку и нетерпеливо стала выводить их на пыльном полу. Талэк наклонился, чтобы прочесть написанное, и резко отшатнулся назад, хватая ртом воздух. Дети озадаченно переглянулись.

– Что? Что тут написано? – с мольбой в глазах спросила Кэйа.

Взгляд старика источал нескрываемую тревогу и ещё нечто, что Хальвар посчитал страхом.

– Та, кого вы встретили в пещере, – вовсе не Асвейг… – начал старик дрожащим голосом. – Это злое могущественное существо из царства темных богов, имя ему – Молох… Оно и выцарапано на том камне.

Где-то вдалеке прогремел гром. Дети невольно втянули головы в плечи. Хальвар поежился. Уже от самого этого имени исходил какой-то пугающий скользкий холод.

– Призвать такое в наш мир под силу лишь очень сильному колдуну, – продолжил старик. – Или колдунье. Пожалуй, таковой могла быть и Гулла… Вот ведь как…

Он надолго задумался, потирая седую бороду.

– Как же она призвала его? – спросила Кэйа.

– О, это тяжёлый и долгий ритуал, заканчивающийся неминуемой смертью призывающего…

– То есть?

– Колдунья пожертвовала свою жизнь в обмен на то, чтобы вселившийся в тело ее дочери Молох смог существовать. Он будет нести месть за них обеих, крадя и убивая людей. Этим он питается. Нашими с вами жизненными силами… Первые силы и отдала ему Гулла, умерев в страшных мучениях. Тяжёлые времена грядут для Вархема. Тяжёлые времена грядут для всего Вестеръётланда. Скоро в этих землях не останется ни одной живой души. И тогда Молох пойдет дальше…

– А есть у него слабости? – придвинулся ближе Гисли.

– Только одна. Молох не может выйти на солнечный свет. Это губительно для тела, в котором он обитает…

Хальвар вспомнил, как остановилась Асвейг перед линией самой тени. Солнце, стало быть, и спасло их тогда.

– Тогда мы убьем его! – вскочил Ульвар, выхватив свой деревянный меч и начав рассекать им воздух.

Талэк посмотрел на него с грустью:

– Если и возможно убить его, то только земную оболочку. Сама сущность останется, и вскоре Молох переберется в другое мертвое тело, и всё начнется заново. Его нельзя убить, нельзя изгнать, разве что только…

– Что?!

Старик кряхтя поднялся с места.

– Нам нужно к Ярлу, – ответил он, – нужно собрать всех.

За стенами как раз послышался шум голосов. Взрослые возращались в деревню. Хальвар уже не боялся быть наказанным. Теперь он боялся другого.

Вечером во дворе Ярла Ингвара собрался весь Вархем. Талэк поведал историю, рассказанную детьми, а также рассказал всё, что знал о таинственном существе по имени Молох. Свен, отец Хальвара, сидел среди старейшин и не сводил глаз с сына во время рассказа. Взгляд его попеременно отражал то возмущение, то тревогу, то настороженность… А в какой-то момент, как показалось Хальвару, и гордость. Мальчик напряженно вздохнул. Мнение отца много для него значило.

Когда Талэк закончил, началось всеобщее обсуждение. Каждый пытался вставить свое слово. Люди перекрикивали друг друга, и шум стоял такой, что Хальвару пришлось заткнуть уши.

Наконец Ярл Ингвар поднял руку, и все разом смолкли. Вид у него был совсем больной, и Хальвар подумал, что долго он так не просидит. Тем временем Ярл обратился к провидцу:

– Я хочу спросить твоего совета, Талэк Мудрый. Что ты предлагаешь нам делать?

Старик кивком головы поблагодарил Ярла за слово и, опираясь на посох, вновь вышел в центр.

– Как я уже сказал, – начал он, – Молоха нельзя убить. Его также нельзя вернуть в царство богов. Он будет продолжать сеять смерть повсюду, где ступит его нога. Но его можно перехитрить…

По толпе прокатился суетливый шепот.

– Мы построим ловушку для него… – продолжил Талэк. – Но для этого нам потребуется всё железо, что есть в Вархеме. Все ваши мечи, топоры, наконечники копий и стрел, утварь, абсолютно всё. Также нам потребуется много шкур и веревки… Да, и ещё понадобятся камнеломы. Нужно изготовить каменный саркофаг, и он должен быть крепким, как сердце викинга… А ещё, нам потребуется помощь этого мальчика, – и он указал пальцем на Хальвара. – Но хватит ли у него храбрости?

К горлу Хальвара подступил комок. Он не понимал, о какой помощи говорит старик, но раз речь зашла о храбрости, значит, это должно быть что-то очень страшное. Все взгляды были сейчас обращены на него, и мальчик изо всех сил постарался не показать своего волнения.

– Он справится, – спокойным тоном сказал его отец. – Мой сын – настоящий храбрец.

Талэк удовлетворенно кивнул и добавил:

– Вы должны понимать, что, возможно, всё это не сработает, но эта ловушка – наш единственный шанс. Вот что я предлагаю.

Ярл задумчиво начал жевать губы.

– В чём суть твоей ловушки? – спросил он Талэка.

И провидец рассказал.

Работы предстояло много. Последующие несколько дней в подготовке были задействованы практически все. Даже дети. Хальвар с сестрой и друзьями помогали собирать железо по всей деревне и таскать его в кузницу. Женщины вили веревки, и сшивали между собой шкуры животных. Камнеломы вовсю пыхтели над саркофагом. Покидать Вархем можно было лишь при необходимости и большими группами. По ночам ворота закрывали наглухо, заделали все бреши в изгороди, увеличили число дозорных. Хальвар не переставал удивляться тому, как слаженно могут работать люди, превращаясь в единое целое.

К концу третьего дня саркофаг был готов. Его подвезли на телеге к жилищу Талэка, и старик тут же начал выдалбливать на нем свои заклинания. Как оказалось, железо было необходимо для постройки большой и прочной клетки. Такая, по мнению Хальвара, удержала бы, пожалуй, кого угодно.

Шкуры животных связали в одно здоровое плотное покрывало, которым предназначалось накрыть клетку. Вопросов оставалось еще много, но Хальвар не хотел отвлекать ими провидца от важных дел. Время от времени дети собирались под дубом, чтобы обменяться слухами. Оказалось, что дозорные не раз наблюдали одиноких жителей, безвольно направляющихся к воротам ночью, но всех удавалось разбудить и привести в чувство. Каждую ночь кто-то слышал детский плач в лесу. А однажды кто-то видел и саму Асвейг сидящей высоко на ветвях над изгородью. Сложно было представить, какой лютый голод сейчас испытывала Асвейг. Вернее, Молох.

– Она ещё не достаточно сильна, чтобы разом подавить волю целой деревни, – сказал Хальвару старик на пятый день, когда мальчик пришел посмотреть на готовый саркофаг. – Но с каждой новой жертвой сила ее будет расти. При этом нельзя забывать, что Молох далеко не глуп. Он наблюдает за происходящим в деревне и наверняка уже заподозрил неладное. Так просто его в ловушку не заманить. Именно поэтому нам понадобится твоя помощь, Хальвар…

– Но… как я могу помочь? – удивлённо спросил мальчик. Он до сих пор не догадывался, в чем была его роль.

Талэк ответил не сразу, пристально разглядывая Хальвара, будто в чем-то всё ещё сомневаясь.

– Ты ведь знаешь, что одного крючка мало, чтобы поймать рыбу. Ей нужна наживка. Я говорил, что у Молоха есть одна слабость – солнечный свет. Но, думаю, всё же есть ещё одна…

– Какая? – завороженно спросил мальчик.

Провидец мягко ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты, Хальвар.

Мальчик отшатнулся:

– Не понимаю, как? Почему я?!

– Ну, во-первых, ты – последний, кого видела Асвейг перед смертью. Если эта ее часть памяти досталась Молоху, а такое, скорее всего, возможно, то плохи твои дела… Во-вторых, ты уязвил самолюбие существа, сумев вырваться из его цепких лап. После этого оставить тебя в живых оно просто не может… Стоит ли добавлять, что ко всему прочему ты увел прямо из-под носа сразу двух его жертв?

Хальвар почувствовал слабость в ногах и осел на землю. Его била дрожь. Осознать, что ты – главная цель существа из царства темных богов – это уже слишком. По его щеке скатилась слеза.

– Мне страшно, – признался он старику.

Талэк сочувственно покивал головой:

– Ты можешь отказаться, Хальвар, сын Свена. Никто не станет тебя осуждать…

Перед глазами мальчика всплыло лицо отца и его гордый, за сына, взгляд.

– Нет. Я справлюсь, – тихо ответил он, вытирая слезу грязным рукавом.

Ранним утром седьмого дня, когда все было готово, жители деревни выдвинулись из Вархема в сторону скал. Телега, на которой была установлена клетка, всю дорогу недовольно скрипела под тяжестью, и Хальвар переживал, выдержат ли колеса. Он с большим трудом заставил себя заснуть накануне, зная, что сегодня ему понадобятся силы. Отец шел рядом и подбадривал мальчика:

– Ты уже сделал это один раз, Хальвар. Теперь ты сможешь сделать это и второй… Не представляю, что ты испытывал там, в той пещере, но я в тебя верю, сын…

От его слов Хальвар на время воспрянул духом. Пока они не достигли пещеры.

– Ты уверен, что она внутри, Талэк? – спросил кто-то провидца.

Тот поднял голову наверх. Там, купаясь в первых лучах утреннего солнца и заливисто чирикая, перепрыгивали с ветки на ветку ранние птицы.

– Солнце взошло. Больше ей быть негде, – ответил старик.

Люди принялись за работу. Большой валун, за которым когда-то прятался от Асвейг Хальвар, подтянули лошадьми к пещере и с помощью крепких веревок и блоков подвесили над входом, жёстко закрепив.

Железная клетка имела два входа с противоположных сторон. Одним из них ее приставили ко входу в пещеру. Каменный саркофаг установили в самом центре клетки, а верхнюю плиту, служившую крышкой, положили на землю рядом. Затем клетку плотно накрыли связанными ранее шкурами. Убедившись, что свет нигде не проникает внутрь, Талэк подозвал Хальвара.

– Ты готов? – спросил он.

– Готов, – ответил мальчик.

– Запомни. Не смотри ей в глаза, не позволяй проникнуть в твою голову. Думай о чем угодно, только не о ней. И беги очень быстро.

С этими словами провидец протянул ему зажженный факел и приоткрыл противоположный от пещеры вход в клетку.

Хальвар заполз внутрь, и дверь за ним закрыли. Сразу стало темно как ночью. Собравшись с духом, мальчик обошел саркофаг и медленно двинулся вперёд, в пещеру. Вновь запахло помётом летучих мышей… Хальвар вспомнил, как ловко Асвейг ползла по стене, и поэтому смотрел не только вперёд, но также по сторонам и наверх. Он очень надеялся, что не придется идти далеко, но Молох не появлялся. Где же она?

Преодолевая страх, мальчик дошел до мертвого тела старухи Гуллы и остановился. Дальше идти совсем не хотелось.

– Асвейг? – тихо позвал он. – Это я, Хальвар, сын Свена…

Тишина.

– Если ты задумала перехитрить меня и заманить дальше, то этого не будет… Выходи, или я развернусь и пойду домой, и больше сюда не вернусь.

Вновь в ответ молчание.

Он и впрямь развернулся и сделал пару шагов в сторону выхода. И тогда она появилась. Выскользнула из-за огромного сталагмита прямо перед ним.

Хальвар вздрогнул и чуть не выронил факел. Как он ее пропустил, было уже не важно. Теперь Молох преграждал путь к выходу. Он оказался в западне.

– Ха-а-альва-ар… – неспеша прошипела мертвая Асвейг, зловеще улыбаясь. – Ты-ы хо-отел накорми-и-ть ме-еня ту-ухлой ры-ы-ыбой… Но-о-о ско-о-ро саам ста-ане-ешь ту-ухля-ятиной…

Мальчик с трудом заставил себя отвернуться, сознание его на какой-то момент подернулось. Он вспомнил Кэйу, отца и мать и постарался сосредоточиться на них. Он медленно отступал назад, а Молох также медленно приближался. Наконец, Хальвар упёрся в большой камень с рисунком и рунами. Дальше отступать было некуда. И тут он вспомнил про содержимое кожаного мешочка, висевшего у него на поясе, и сразу потянул за верёвку, раскрывая его. Затем медленно, чтобы не видела Асвейг, запустил внутрь ладонь. Пальцы тут же увязли в вязком густом веществе. Это была каша из червяков, хрущей, куриных желтков, отрубей и меда. Излюбленное лакомство летучих мышей. Кэйа приготовила это накануне и передала брату утром на всякий случай. Что ж, такой случай как раз представился.

– А знаешь, Асвейг, у меня снова есть кое-что для тебя, – сказал он и что есть мочи закричал.

Черное облако из потревоженных мышей взвилось над их головами молниеносно. Но Молоха это мало волновало. Девочка продолжала приближаться и уже выставила вперёд свои руки, чтобы схватить Хальвара. И тогда Хальвар набрал в ладонь побольше густой смеси и с размаху запустил в Асвейг.

Смесь с хлюпким шлепком угодила той прямо в лицо и волосы. Удивлённая Асвейг на мгновение замерла. А в следующий миг, учуяв пленительный запах, к ней устремились сотни летающих гадов. Мыши плотно облепили ее лицо, голову, шею и все те части тела, куда попала каша.

Хальвар не стал терять времени, в два прыжка обогнул Асвейг и стрелой устремился к выходу.

Голодные зверьки задержали Молоха ненадолго. Срывая их с лица вместе с кожей и вопя от ярости, девочка устремилась в погоню. Как и тогда, Хальвар слышал, как быстро приближаются шлепки ее босых ступней. Как и тогда, он выжимал из себя всё и даже больше, но, как и тогда, этого не хватило, и уже в самой клетке Асвейг накинулась на него, повалив на землю.

– Она здесь! – только и успел выкрикнуть он, прежде чем потерять сознание.

Кэйа услашала, как закричал ее брат и ещё сильнее вжалась в ногу стоящей рядом матери. Она видела, как Талэк тут же подал знак стоящим наверху викингам, и те перерубили топорами веревки, сдерживающие валун. Глыба сорвалась и тяжело упала вниз, перекрыв вход в пещеру, так что дрогнула земля. Талэк подал следующий знак, и отец Триггве хлестнул лошадей, к которым было привязано покрывало клетки. Те рванули со своих мест, утягивая за собой связанные шкуры и оставляя Асвейг под прямым солнечным светом.

Оказавшись в ловушке, девочка быстро слезла с бездыханного Хальвара и заметалась по клетке, пытаясь разомкнуть прутья. Прутья гнулись, но все же держали ее внутри. Кожа Молоха к тому времени начала дымиться. Осознав, что бежать больше некуда, Асвейг забралась и легла в саркофаг, дающий спасительную тень. И тогда Талэк открыл второй вход, впуская викингов внутрь. Те вшестером подняли с земли тяжёлую крышку и накрыли саркофаг, который тут же начали сковывать железными ремнями. Талэк и отец Хальвара склонились над мальчиком.

– С ним будет всё в порядке, – после быстрого осмотра заверил Свена Провидец. – Он настоящий храбрец…

Когда Хальвар открыл глаза, то обнаружил себя лежащим в своей постели. Опустив взгляд, он заметил сидящую у его ног сестру. Та, кажется, плела очередной оберег, и лицо ее было грустным.

– Кэйа? – позвал он.

Та подняла голову, и глаза ее округлились от радости.

– Хальвар! Наконец-то! – она бросила амулет и кинулась ему в объятия. – Как же долго ты спал!

– Долго? – нахмурился мальчик.

– Очень! Много дней! Тебе сильно досталось от Асвейг.

Хальвар тревожно приподнялся на локтях.

– Асвейг… Её поймали?

– Да, поймали! Благодаря тебе! Закрыли в саркофаг и увезли далеко-далеко!

– Куда? В Скару?

– Дальше!

– В Уппланд?

– Намного дальше! Они снарядили целый дракар и поплыли на юго-восток, через самое море, до залива и потом – до берегов широкой реки. И уже там, в топкое болото они опустили саркофаг.

– Это и впрямь далеко… – нахмурился Хальвар.

– Талэк сказал, что Молоха нельзя убить, но можно лишь заточить, изнеможив, глубоко под землёй. Но это все равно должно быть очень далеко от людей. Кстати, Талэк учит меня рунам! И он обещал, что разрешит мне помочь ему выбить предостережение для потомков на скальных камнях.

– О Молохе?

– Да! – кивнула сестра.

– Что ж, это хорошо…

– А ещё, – Кэйа придвинулась ближе и перешла на заговорщицкий шепот, – говорят, что всю дорогу и до самого конца Асвейг не переставая стучала по крышке саркофага и жутко вопила от злости, пока ее, наконец, не скрыла бездонная болотная топь… Но даже тогда Талэк сомневался в том, что это конец.

– Может, он просто плохой провидец? – улыбнулся Хальвар.

– Может, – ответила Кэйа.

И впервые за долгое время они наконец рассмеялись.

Даша Дасова. «Вутăш»

Мокрый песок подсыхал на голых коленях, сначала едва заметно светлея, а после комьями падая на берег. Упавшие комья все равно были на полтона темнее, и глаз невольно цеплялся за едва заметные пятна. В глубоких, как батюшка-Атăл[1], и дурных размышлениях блуждающему взгляду все равно, за что цепляться. Хоть за мокрые пятна на песке, хоть за корягу под поникшей ивой.

Только бы не за водную гладь, манившую и обещавшую покой.

Не ступить ей теперь в родные воды, не выбраться с берега.

Стряхивать песок подсохшими уже ладонями вутăш[2] не торопилась. Она уже никуда не торопилась.

Черные волосы, облепившие тело лентами водорослей, подсыхали, и вутăш хотя бы перестала трястись от холода. Не любила она надводный мир, холодно в нем. И люди злые.

Она точно помнила, что когда-то знала и добрых людей, но воспоминания эти затерялись в памяти, почти исчезли, растворились, когда она перешагнула из мира живых в подводное царство. С тех пор она не встречалась с людьми – до вчерашнего дня. А вчера повстречалась со злым человеком.

Человека звали Пуяном, так его друг окликнул, и до ужаса походил он на кого-то… кого вутăш знала прежде. И скулы эти узнавала, и брови хмурые, и улыбка скупая, как щербина лицо пересекала. Она помнила, что когда-то дорога ей была эта улыбка.

Засмотрелась, глупая, рот раскрыв, попыталась за былые человеческие воспоминания ухватиться – и позволила человеку подобраться слишком близко. Вмиг оказался на шее крест, отрезавший ей путь в серые воды родной реки.

Пуян забрал ее золотой гребень – все, что вутăш могла ему предложить в обмен на свободу, – и ушел, погрозив вернуться на следующий день, чтобы стребовать еще богатств, скрытых подводным народом. Не сдержал слово. Злой человек.

Вутăш и рада бы ему теперь что угодно отдать – да нечего. Не войти ей в воду, не принести ничего на откуп. По колено забрела в воду – и не пускает река дальше, словно о стену невидимую бьешься.

Оставалось лишь ждать человека и молиться шыв амăшĕ[3], чтобы тот, явившись на берег, уверился, что нечего больше взять с продрогшей, свернувшейся клубком нежити, и отпустил ту восвояси. Но человек все не шел. Вторые сутки на суше близились к концу, и вутăш теряла всякую надежду.

Она безучастно смотрела перед собой, пока небо затягивалось глухими серыми тучами, а последние лучи солнца отсвечивали на редких чешуйках на ее коже. Тоненькие полупрозрачные пластинки переливались, играли с цветом, как радуга в летний дождь. У вутăши их было совсем мало – недолго она еще прожила в подводном царстве, да и выбиралась частенько на берег, грелась под солнышком да черные пряди расчесывала. У старожилов же, тех, кто не желал выходить на сушу, вся кожа серебрилась чешуйками, словно все тело монистами покрыли.

Она никогда не хотела, чтобы вся ее кожа обратилась в чешую, как у юрких рыбешек, снующих под водой. Похоже, этому желанию суждено сбыться.

Вутăш поежилась в подступающей морозной тьме. Лето клонилось к концу, и ночи становились все холоднее. В подводном царстве холода не было: вода замерзала лишь там, где живые могут оказаться. А если нырнуть глубже… глубоко, глубже самой смерти – совсем мир другой, без холодного ветра.

И без подвывающих волков.

Вутăш заледенела: прошлой ночью беда миновала, но сейчас вой раздавался где-то совсем близко. Речной народ не ладил с волками – хищными тварями, частенько разрывавшими задержавшихся на берегу вутăшей на куски. Со злостью и отчаянием вутăш сжала ладонь с чуждым ей крестом на тонком льняном шнурке, повисшем, словно кандалы, на шее, – и отдернула руку, обжегшись. Забредут волки на берег – не спастись ей в воде.

Совсем не спастись.

В прилеске за спиной послышались шорох первой опавшей листвы и хруст ветки. Тишайшие звуки – человек бы не услышал. Спину холодил чужой хищный взгляд. Живой, но не человеческий. Нежить замерла. Авось пронесет. Авось не заметит.

Заметил: еще бы собаки Турă[4], коими слыли волки, не углядели на берегу реки нежить. Вутăш обернулась, уткнувшись ладонью в песок, с глупой надеждой лелея мысль, что острый слух ее обманул, что это все померещилось ей от холода и тоски.

Взгляд выцепил из тьмы силуэт хищника. Волк словно понял, что обнаружен, и уже не таясь выступил вперед, позволяя себя разглядеть. Чтобы последние воспоминания у вутăши поярче были, не иначе.

Тихий рык показался ей громче грозовых раскатов, вутăш оцепенела. Страх, такой жуткий и знакомый предсмертный ужас, заглушил все звуки, кроме тех, что исходили от волка – второй смерти ее.

Волк прыгнул – и вутăш в глупом порыве отвернулась, свернулась в клубок на песке, словно если она не смотрит на свою смерть, то и нет ее.

Боль впилась в плечо острыми клыками, оцарапала когтями спину. Душу бы вытрясла – коли была б.

Вутăш взвизгнула отчаянно, испуганно, так, что по гладкой воде тревожная волна прокатилась. Под потемневшей кромкой воды тянули к ней руки гребнями волны ее братья и сестры – вутăши.

Но на берег не спешили – боялись.

Свет – резкий и обжигающий – изрезал истоптанный песок вокруг на желто-чёрные осколки света и густых, как смоль, теней. Опалило теплом, слишком уютным для раздирающей на части боли.

«Огонь», – отрешенно проклюнулась мысль на краю сознания, но должного удивления, откуда же у волков огонь, не последовало. Вутăш тонула в слишком сильной жгучей боли, из которой взрастала ненависть.

Это из-за человека она сейчас оказалась на берегу. Это из-за человека она умирала дважды. И ей следовало поступать так же, как ее сестрицы.

Топить.

Она не топила – и теперь поплатится своей нежизнью.

Злая и болезненная израненная ненависть застилала глаза чернотой – и скоро в этой черноте ничего не стало.

* * *

Раны неведомым образом затянулись, хотя Атнер полагал, что девица уже не жилец. Чудом только можно выжить, когда тебе волки плечо в клочья порвали, и то, если ăрăмăç[5] поможет, обратится к добрым силам. Однако вот оно – чудо случилось и без мудреца-ворожея. Девица, укутанная в запасную рубаху, безвольной куклой лежала на лавке. Бледная, как утопленница, но вроде бы живая.

Черные волосы соскользнули с лавки и расстелились по полу. Длинные, ни у одной девицы в деревне Атнер таких не видел, да еще и со странным зеленоватым отливом на свет. Нагая и простоволосая, она явно попала в беду на берегу, когда заплутавший мельник выбрел на звук, и беда эта, похоже, началась еще до нападения волка.

Хищника Атнер еле прогнал, отпугнул подожженной на манер факела корягой, а раненую девицу донес до мельницы. Думал, придется наутро попросить кого-то из соседей присмотреть за искусанной волками, а самому метнуться в соседнюю деревню позвать ăрăмăçа, но обошлось. Рассвело, и о рваных ранах Атнеру напоминали только багровые разводы на его рубахе. Кровь впиталась в гладь вышивки, запятнала солнышки-обереги, а на бледной коже спины и плеч у девицы не осталось ни следа.

Будто бы привиделось все это Атнеру. Чертовщина какая, Турă убереги!..

Спасенная слабо шевельнулась – впервые на глазах у Атнера, и у того от сердца отлегло. Живая, точно живая.

Девица проворно, текуче перевернулась: неожиданно для той, что еще несколько лучин назад была в клочья разорвана. Повернулась к Атнеру, распахнула раскосые глаза, глянула диковато. Рассеянно скользнула ладонью по груди, нащупывая крест, – и тут же отдернула руку.

– Все хорошо, не бойся ничего, – решился тихо успокоить то ли спасенную, то ли себя самого Атнер. Он присел на лавку, в ногах у девицы, посмотрел ей в глаза.

И потонул: глаза – два черных омута. Того и глядишь – душу затянут.

Девица подобралась, отодвинулась, вцепилась тонкими, давно не знавшими работы пальцами в лавку. Неужто не селянку Атнер умудрился спасти? По спине у мельника пот пробежал: ежели это чья-то дочь, то, может, не только «спасибо» не дождешься, но и получишь еще, что не по своей воле девицу обесчестил. А что уж там на самом деле было…

– Воды, – неожиданно вымолвила девица, и в коротком звуке ее голоса послышался странно знакомый звон.

Что-то тревожное всколыхнулось в груди, будто предчувствие какое. Атнер от неожиданности только и сумел ляпнуть:

– Чего?

– Воды принеси.

Шутка ли: в мелодичном перезвоне девичьего голоса – рык послышался!.. Атнер нервно дернул губами, но встал с лавки и поспешил зачерпнуть кружкой колодезной воды – не зря же только натаскал.

Девица вцепилась в чашу, как утопающий в рогатину, и принялась жадно пить. Черные локоны волнами колыхались от каждого движения, белые пальцы сжимали деревянную чашу. Допив, девица волком посмотрела и протянула посудину обратно.

– Может, съестного тебе чего? – Атнер поймал чашку растопыренной ладонью; девица мотнула головой и непреклонно повторила: