Режиссёр

– Я заставлю тебя стонать, – прохрипел он своим жутким голосом. По лицу Мары потекли робкие тёплые слезинки. Она тихонько постанывала, насколько это позволял кляп, но не от удовольствия, а от ужаса.

Внезапно мужчина поднял голову. Всех черт лица всё так же не получалось разглядеть, зато теперь Мара смогла увидеть его глаза. Чёрные, как ночь. Выразительные, внимательные, гипнотизирующие, это были глаза хищника. Хищника, который ни на секунду не сомневался в своём могуществе и властью над жертвой. Потому и не стремился демонстрировать его так явно.

Хищнические глаза заблестели из-под козырька кепки.

– Что такое, дорогая? Не нравится? Тебе не нравится моя благодарность?

Мара яростно замотала головой и снова задёргалась. Кляп оказался у неё слишком глубоко в глотке, чтобы можно было выплюнуть его без помощи рук, а пошевелить руками ей не представлялось возможным. Да и не улыбалась ей перспектива столь яростно сопротивляться в присутствии своего насильника. Того и гляди, сделает хуже…

– Ох, Марочка, прошу прощения! Возможно, это слишком мягко для тебя. Маленькие скромные девочки вроде тебя обычно любят больших, плохих и грубых мальчиков. Ты любишь плохих мальчиков, Мара?

Она изо всех сил старалась не всхлипывать и не шмыгать носом от удушающего потока слёз, однако бороться с соблазном становилось всё труднее.

Не дождавшись ни утвердительного, ни отрицательного ответа, широкоплечий незнакомец в кепке принялся расстёгивать широкий кожаный ремень. Тот с глухим стуком упал на пол. Затем он расстегнул ширинку на джинсах и приспустил их, оставшись лишь в нижнем белье. Но и его он приспустил к коленям.

Мерзость начала распирать Мару изнутри. Это было не просто неприятно – это было очень больно и тяжело психологически. В такие моменты кажется, что на свете нет ничего отвратительнее ощущения, когда пользуются твоей физической слабостью, беспомощностью и наваливаются на тебя всем телом, чтобы осквернить. Чувствуют, что ты ничего не можешь сделать, в частности оказать должного сопротивления, потому эксплуатируют тебя любыми способами. Потому что они этого хотят. Потому что ты их спровоцировала. Значит, ты виновата. Чего добивалась, то и получила. А сопротивление – это так, не больше, чем обычная женская ломка. Всем известно, что «нет» в переводе с женского означает «да, только поуламывай меня побольше»…

С каждым толчком, пригвождавшим её к кровати, Мара чувствовала, как сильно раздирает на части её лоно. Боль была безумная, нескончаемая. До сих пор на своём коротком веку ей приходилось заниматься любовью только с одним мужчиной – своим бывшим молодым человеком. Оба они были моложе, наивнее, а главное, страшно любили друг друга. Потому всё получилось неуклюже, слишком быстро, не очень приятно, но так нежно и искренне! Ведь всегда приятно, когда твоё удовольствие и твоя безопасность для кого-то превыше всего. Когда после первого в твоей жизни акта любви тебе заботливо подоткнут одеяло, а потом принесут ромашкового чаю и погладят по голове. И, конечно же, скажут главные для тебя слова. Слова, что невозможно забыть ни сейчас, ни потом – никогда.

Насильник Мары же думал лишь о своём собственном удовольствии и удовлетворении, несмотря на заверения в обратном. Его огромные потные пятёрни бессовестно блуждали по её худощавому телу, отбрасывая в разные стороны тошнотворные куски чьей-то кожи. Он со стоном вбивал кол всё глубже и глубже в неё. Кровать ходила ходуном, слегка покачиваясь в толчкообразном ритме. За короткое время Мара успела пройти все стадии принятия и в итоге пришла к смирению. Она смирилась с бессмысленностью своего жалкого слабого сопротивления, отчего её конечности повисли безвольными плетьми. Взгляд ледяных пасмурных глаз был устремлён в потолок, но льющиеся из них слёзы обжигали лицо сильнее любого пламени.

– Я хочу тебя, Мара, – простонал незнакомец, скользя слюнявыми губами по её тонкой белой шейке, груди, животу и плечам, – И так давно хотел! В один момент уже отчаялся, думал, что не заполучу тебя. На моё счастье, всё получилось. Спасибо Богу за то, что ты у меня есть! Моя Марочка, моя куколка, моя хорошая девочка… Моя, моя, моя…

Тело Мары перестало извиваться, а душа – выть и трепетать. Девушка не знала, выживет здесь или нет, но что-то внутри неё умерло прямо сейчас. После такого жить не представляется возможным. Во всяком случае, как прежде. Мара даже захотела смерти, потому что не представляла себе, в каком состоянии будет после случившегося. Ясное дело, рассказать она ни одной живой душе не сможет, отомстить тоже. Как создавать видимость жизни, скрывая внутри себя раздирающую грудную клетку боль, скорбь, крик души и обиду? Как можно кому-то доверять после этого? Мара не знала, как ответить на эти вопросы, и на всякий случай мысленно себя похоронила. Лучше умереть, решила она, чем делать вид, что жизнь продолжается. Ни черта она не продолжается. Она оборвалась в тот самый момент, когда Мара поняла, что совершенно над ней не властна, и что она не в её руках, а в мерзких загребущих лапищах этого урода, больного ублюдка, не один год следившего за ней, разрабатывавшего план её похищения и изнасилования! Она отдавала себе отчёт в том, что это ещё не всё. У него явно имелись большие планы на Мару. Неизвестно, сколько он собирался держать её здесь, взаперти, отрезанной от внешнего мира, и играться, как ему заблагорассудится. Чего он добивался? Выкупа за неё? Денег? Дома? Машины? Нет, такие люди, как этот маньяк, явно не гонятся за материальными благами. Они всегда преследуют свои извращённые цели, ставя во главу угла удовольствие и насилие. Но почему она, чёрт возьми? Почему именно она? Несмотря на миловидное лицо и бегущую впереди неё славу, Мара всё-таки была обыкновенной девушкой. Всего лишь девушкой, маленькой и худенькой, вызывающей скорее умиление или жалость, чем возбуждение. Впрочем, у всех свои странности.

Близилась кульминация. Мара слышала глухое медленное сердцебиение своего насильника, болезненно пульсирующее сквозь слой одежды – его одежды. То и дело он обдавал её своим жарким несвежим дыханием, чем заставлял её брезгливо морщиться.

Наконец толчки и постельная качка прекратились. Незнакомец издал последний – самый громкий – стон, закатил глаза и прижался к фигуре Мары максимально плотно. Экстаз достиг такого предела, что он вцепился пальцами в шёлковые простыни. Мара с ужасом осознала, что он кончил в неё.

Пока он тяжело дышал и медленно поднимался, она горько и тихо плакала – от обиды, боли и унижения. Ей нестерпимо захотелось, чтобы земля разверзлась у неё под ногами и она провалилась сквозь неё, а этот придурок полетел прямиком в чистилище.

– Это было хорошо, Марочка, – севшим голосом прошептал мужчина, продолжая насиловать Мару каждым своим словом, – Мне было очень хорошо, а тебе?

Мара не выдержала и начала громко всхлипывать. Истерика судорожно рвалась из неё наружу, а дышать по-прежнему было тяжело.

– Что такое, милая? – теперь в интонации сквозила забота, правда, деланная и насквозь фальшивая, – Слишком глубоко? М-да, пожалуй, ты права – я перестарался. Надо перезаписать…

Рот Мары издал изумлённо-испуганный визг, насколько это позволял плотный слой чёрной ткани.

– Ах да, всё время забываю тебе сказать! – незнакомец схватился за кепку и медленно, тяжело, со вздохами и стонами приподнялся с постели. – Ты только погляди!

Он неспешно подошёл к одной из полок напротив кровати. Взглянув на то, на что он показывает, Мара поняла две вещи: во-первых, то, ради чего всё это затевалось, а во-вторых, то, что она имеет дело далеко не с обычным извращенцем. Нет, извращенец ей достался далеко не обычный. Всё было намного серьёзнее.

Широкоплечий мужчина погладил покрасневшими здоровыми пальцами небольшую цифровую видеокамеру. Из-за своей черноты и размера она легко сливалась со стеной, а мигающая красная точка казалась слишком маленькой, чтобы обращать на неё внимание.

– Я – Режиссёр. – он пустился не то в монолог, не то в объяснения, не то в исповедь (похоже, что во всё сразу). – Я – творец. Я вижу то, что недоступно глазу другого, простого смертного… Замечу на улице человека и моментально начинаю представлять, в каком сюжете и в каком образе он мог бы блеснуть. Да и почему сразу человека? Это может быть кто и что угодно, будь то уличная кошка, то дохлый голубь, то мокрый помятый окурок. Главное, чтобы это было красиво. Отличие настоящего режиссёра от всех остальных именно в этом. Он видит красоту там, где другие не видят.

Мара уставилась немигающим взглядом на крошечную красную лампочку камеры, не в силах оторвать от неё глаз.

Между тем Режиссёр продолжал.

– Обидно только, что далеко не все признавали во мне истинного режиссёра. Как не признают и сейчас. Во ВГИКе ни мастер, ни однокурсники не воспринимали меня всерьёз. Они смеялись над тем, как я снимаю летящий в воздухе целлофановый пакет. Над чем тут смеяться? Разве это не красиво? Эти ублюдки, мнившие себя Тарковскими и Бергманами, были такими же, как все. Считали красивым лишь то, что принято считать красивым. Пакет, по их мнению, – убожество, ребячество. Чушь собачья! Легко снимать птичий полёт так, чтобы все восхищались. А попробуй-ка сними кружащийся на ветру пакет! Да так, чтобы передать всю его красоту, грацию, лёгкость! Посмотрим тогда, как вы запоёте!

Режиссёр распалялся всё больше и больше. На эти мгновения Мара даже забыла о том, какое чудовищное надругательство он только что над ней совершил, и в немом изумлении вся обратилась в слух. При не покидающем её страхе ей всё же стало любопытно, чем может закончиться сия пламенная речь.

– В Нью-Йоркской киношколе, конечно, к этому отнеслись благосклоннее. Пиндосы в целом ко всему относятся благосклоннее. Если в стране человек может жениться на телевизоре или на корове, что уж можно говорить о каких-то дурацких короткометражках с пакетами и дохлыми голубями, – с этими словами он горько усмехнулся. – Но признания я всё-таки не получил. Во всяком случае, на которое я рассчитывал.

Поначалу я, конечно, злился, ужасно злился. Но теперь я даже благодарен всем этим людям – даже мудакам, с которыми учился!… Они помогли мне прийти к осознанию одной важной вещи. Чтобы добиться признания, мне нужно снять нечто сверхвыдающееся, экстраординарное. Такое, что до меня не снимал никто. И вряд ли будет снимать после меня.

– А потом я встретил тебя, Марочка. – голос Режиссёра стал ласковее, и он, слегка покачиваясь, вновь двинулся в сторону Мары, – Признаться, как только я тебя увидел, то подумал, что сплю. Мол, не бывает на свете таких красивых женщин! Таких только в кино снимают! А потом, в ту же секунду, на меня снизошло озарение… Ну, конечно же! Раз таких снимают в кино, значит, я просто обязан снять тебя в своей картине. Картине, что прославит меня если не на весь мир, то точно на всю страну.

Режиссёр сел на смятую шёлковую постель у самых ног Мары. Из-под кепки блеснули страшные глаза. Мара шумно сглотнула – казалось, в них отражался сам дьявол.

– Ты ехала в метро в тот вечер – наверное, с учёбы. Одета ты была уж очень скромно, как прилежная студентка филфака, но всё же так притягательно, что я чуть не набросился на тебя прямо в вагоне. Еле сдержался! Нельзя такой красивой быть, Марочка. Нельзя. Ты одним своим существованием подвергаешь всех мужчин опасности.

Судя по твоему лицу, ты была сильно уставшей. Синяки под глазами, щёки впалые… И телефон в руке, конечно. О, преклоняюсь перед теми, кто создал социальные сети! В наш век можно ни капли не волноваться, как найти нужного тебе человека. С вероятностью 99,9% этот самый человек сам преподнесёт тебе всё на блюдечке – имя, адрес, телефон, фотографии… А тут так удачно совпало! Ты сидишь, тыча пальцем в экран, а я стою прямо за твоей хорошенькой спинкой! Мне стоило лишь наблюдать, внимательно читать и рассматривать всё, что ты листаешь, дабы ничего не упустить… Таким образом, за двадцать минут я успел узнать о тебе всё, Маржана Доновска. Но, конечно же, даже этого мне было мало.

После того, как ты сама показала мне, где и на кого учишься, узнать твоё расписание для меня не составило труда. Я начал приглядывать за тобой. Смотреть, как ты едешь на учёбу и как возвращаешься с неё, куда ходишь, чем занимаешься. Твоя семейка также не укрылась от моего зоркого режиссёрского глаза. Мамаша твоя, конечно, многовато заливает за воротник, – злобно хохотнул незнакомец. – Я бы с удовольствием снял фильм о нашем с тобой дивном свидании в твоей квартире, чем в этой залупе, но, боюсь, мамочка быстро найдёт на меня управу, да и мелкий будет против, не правда ли?

Глаза Мары потемнели от злости, а брови свелись к переносице. Ей страшно захотелось ударить этого наглеца, однако руки от тугих наручников уже онемели и перестали что-либо чувствовать.

– Я долго думал, как к тебе подступиться, Маржана. Но это не так просто, как я предполагал. Чёрт побери, рядом с тобой постоянно кто-то ошивается! То мелкий дауноватого вида братишка, то ненормальные друзья, то толпа мужиков, по каким-то смехотворным причинам решившая, что имеет на тебя право… А уж когда в твоей жизни появился этот кучерявый, я понял, что медлить больше нельзя. И решил действовать.

Как замечательно всё сложилось в этот вечер! Твой хахаль поступил очень неосмотрительно, оставив тебя одну на полпути к дому. Но в то же время он сильно упростил мне задачу, ведь мне не пришлось его устранять, чтобы не путался под ногами, да и он, сам того не подозревая, спас свою драгоценную задницу. Как чувствовал!

Сделав небольшую паузу, Режиссёр плотоядно покосился на Мару и погладил её по коленкам.

– И вот теперь ты здесь, в моих заботливых руках. На съёмочной площадке, которую я сам же и оборудовал. Дурочка, ты успела подумать, что я хочу снять тебя в порно? Глупости, это слишком просто и слишком низко для тебя! Я сделаю из тебя звезду, Маржана. Звезду мирового масштаба. Клянусь Богом, ты войдёшь в историю как первая женщина, участвовавшая в подобном без дублёра, грима и компьютерной графики! Только натуральная съёмка. Ну, и я наконец получу славу. Ту, которой заслуживаю.

Взгляд Режиссёра вновь изменился, чем заставил Мару даже не нервничать, а смертельно напугаться. В нём отразилась не просто кровожадность хищника, а кровожадность хищника, который точно знает, что его жертва никуда от него не сбежит ни при каких обстоятельствах. Это означало, что можно было не спешить и растягивать удовольствие от процесса. Похоже, этим Режиссёр и собирался заняться.

– Конечно, классика тем и хороша, что это классика, – продолжал разглагольствовать он, то превращая исповедь в лекцию, то наоборот, – Но всё же уходить в истоки немого кино я не буду. Как бы ни был прекрасен Чаплин, оставим его талант непревзойдённым. У моей главной героини будут слова. Всё-таки в столь важный и ответственный момент нужно заявить о себе, чтобы войти в историю, не правда ли?

С этими словами Режиссёр подошёл к Маре и вытащил чёрную, насквозь пропитавшуюся слюной тряпку у неё изо рта. Поначалу та не произнесла ни слова – лишь молча буравила своего насильника взглядом.

– Не хочешь ничего сказать нашим будущим зрителям, дорогая? Понимаю, что слом четвёртой стены – не самый лучший приём для их привлечения, но всё-таки картина у нас назревает феноменальная. Уникальная. Революционная! Так что мы можем позволить себе небольшую роскошь не соблюдать некоторые условности.

Мара продолжала молчать, однако её выразительный взгляд налитых кровью глаз говорил за неё всё. Режиссёр начал сердиться – тот терпеть не мог, когда что-то шло не по его плану. Он ждал как минимум пламенной тирады, слёзной мольбы отпустить – мол, она никому ничего никогда не скажет, только бы он даровал ей драгоценную свободу… Или хотя бы жалких криков о помощи, которых, конечно же, всё равно никто не услышит. Но эта девушка, как всегда, играла по своим правилам. Даже сейчас, в ситуации, когда, казалось, себе дороже было согласиться на всё, что тебе говорит человек, угрожающий твоей безопасности.

– Маржана, ты помнишь, о чём мы с тобой договаривались, перед тем как приехать сюда? Ты будешь говорить, когда я тебе скажу. Что в этом предложении осталось для тебя непонятным? Сейчас я требую, чтобы ты заговорила. Или ты язык проглотила вместе со слюной? Или говорить разучилась?

Ответом на его бессвязный поток риторических вопросов снова был взгляд. Один лишь только взгляд, который был куда красноречивее любых слов. Режиссёр вспыхнул от гнева и отвесил ей пощёчину – ещё сильнее, чем на улице под дождём.

– ТЫ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ ИЛИ НЕТ, СУКА???

Похоже, броню Мары всё же удалось пробить. Она заговорила. Но заговорила совсем не так, как он этого хотел. Вместо хоть сколько-нибудь внятной речи она смачно плюнула незнакомцу в лицо и, не теряя злобного достоинства в лице, полным вечной мерзлоты тоном произнесла лишь одно слово:

– Мразь.

От долгого молчания голос прозвучал более хрипло, чем обычно – точно после долгого сна. Однако интонация наводила куда больший ужас, чем лёгкая хрипотца.

Этого Режиссёр не мог ей простить. Чёртова девчонка испортила ему весь фильм, обещавший быть его лучшим творением. Он должен был превознести его до небес, создать славу не меньшую, чем у братьев Люмьер, а она!… Ничего особенно не делая, никаких усилий не прикладывая, Мара переключила всё внимание на себя. Сама того не осознавая, она подчинила его картину своим правилам игры, своему, только ей известному сценарию. Она стала звездой фильма, как того Режиссёр и хотел. Но всё же не того он хотел, не такую роль он ей прочил! Ярче всего в своей голове он представлял, как она молит его о пощаде, помиловании, как обещает сделать всё, что угодно, в обмен на свободу, исповедуется поневоле, дёргается в отчаянных попытках вырваться самостоятельно и плачет, и плачет… А он стоит над ней, улыбается, щадит, прощает всё на свете, точно священник осужденному на казнь, и соглашается на все её условия. Но потом, конечно же, поступает по-своему.

Мара не захотела играть роль жертвы. Во всяком случае, до конца. Даже испытав над собой настоящее насилие, она не стала жертвой, не стала входить в этот образ. Она осталась бойцом. Осталась самой собой до конца. Всем своим видом она показывала, что ничуть не страдает и о пощаде не молит – скорее наоборот, смотрит так, будто о пощаде скоро взмолится он сам…

Медленно вытерев слюну с лица тыльной стороной ладони, Режиссёр улыбнулся, и улыбка эта не сулила ничего хорошего.

– Я обещал тебе славу великой актрисы, Маржана. Но ты оказалась плохой, даже очень плохой актрисой. Ты не умеешь вживаться в образ. У тебя роль жертвы. Жертвы, понимаешь? Они так себя не ведут. Они податливы, послушны, плаксивы. Ты же упрямишься до последнего, как девчонка перед потерей девственности. Не так жертвы себя ведут, совсем не так… В общем, как это ни печально, ты очень меня разочаровала, Маржана. И за это ты будешь наказана.

Режиссёр вновь поместил кляп в рот Мары, а затем отошёл к полочке с инструментами. В его руке блеснуло что-то холодное и металлическое.

Пусть и не сразу, но молитвы Мары были услышаны. Этот кошмар наконец-то закончился.

Часть вторая. Вилен

I

Я видел лестницу.

Передо мной простирался бескрайний простор затянутого тучами неба, но дождя всё не было и не было. Над головой моей только грохотал гром, а потёртые ступеньки вслед за Led Zeppelin гостеприимно предлагали подняться в небеса, в рай.

И я начал подниматься. О, как страстно я желал оказаться сейчас в раю! Однако ноги отказывались меня слушаться – они словно приросли к земле, отчего я не мог пошевелиться. Затем не без труда мне всё же удалось оторвать их от земли, но подчинялись они очень медленно и неохотно, точно я вытаскивал их из тягучего песка или застывающей лавы. Небеса влекли меня за собой с каждым новым раскатом грома, и сопротивляться ему было всё сложнее.

Внезапно что-то другое привлекло моё внимание. Странный округлый белый предмет, медленно скатывавшийся со ступенек прямиком к моим свинцовым ногам. Первое, что пришло мне в голову – мяч. Неужто ангелы вознамерились поиграть со мной в футбол? Или это некий дар, подношение от них мне? Несколько нелогично, конечно. По идее, если я стремлюсь к ним наверх, то подношение положено делать мне, чтобы как-то их замотивировать…

Предмет неторопливо, глухо ударяясь о каждую ступеньку, скатился до самого конца и остановился у моих ног.

Это была голова.

– Нет! – с ужасом воскликнул я, проснувшись.

Утро хмуро поприветствовало меня затянутым тучами небом и противно моросящим дождём. Посмотрев в окно, я глухо застонал, рухнул обратно в постель и накрылся одеялом с головой.

Этот кошмар снился мне далеко не впервые, однако трясло меня каждый раз, как в первый. Ещё бы, ведь я прекрасно помнил, чья голова скатилась к моим ногам по лестнице, ведущей в рай.

Мары.

Моего солнца. Моего утреннего света, которого особенно не хватало сейчас, когда от одного только взгляда в окно хотелось вскрыться.

Дурные сны с отрубленной головой сестры стали посещать меня почти каждую ночь после того дня, как нам с мамой сообщили о её смерти. До сих пор помню это так, будто это было только вчера: ничем не примечательный прохладный августовский день. Я по привычке безвылазно сидел в своей комнате в потной помятой пижаме и безостановочно рубился в Far Cry 3. Мара всегда злилась на меня, когда я злоупотреблял компьютерными играми, но тогда я ничего не мог с собой поделать – слово «дисциплина» долгое время оставалось для меня пустым звуком. Мама решала по телефону свои важные дела по работе, не забывая пригубить из стакана чистого виски с двумя кубиками льда. Дома было тихо, пасмурно, глухо, но при этом сохранялось ощущение привычного уклада жизни.

Всё изменил один стук в дверь. Негромкий, но требовательный. Почему-то внутри меня закралось подозрение, что стук этот не сулит ничего хорошего. Возможно, поэтому я нервно заёрзал на стуле, неуверенно поднялся и вразвалочку поплёлся в прихожую. Мама с радостью оторвалась от звонка, с неохотой – от бокала и пошла открывать дверь.

На пороге стоял следователь. Вернее, их было два, но один из них очень выделялся своей молодцеватостью и суровым взглядом – этим он сразу привлёк моё внимание. Наверное, такой взгляд бывает у гонцов, принёсших дурную весть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.