Режиссёр

Первое впечатление Мары о Максиме оказалось более чем обманчивым. Возможно, с коллегами и родственниками он действительно был спокойным и рассудительным, однако с ней кипевший в нём вулкан эмоций каждый раз извергался. Не стесняясь в выражениях, он рассказывал ей обо всём, ворча и жалуясь. Не устроить и вывести из душевного равновесия его могла любая мелочь, от белого сахара в кофе вместо тростникового до поломанного бокового зеркала на дверце машины. При каждой их встрече Мара всё больше тонула в шквале его эмоций и холеричном темпераменте. Периодически она даже не могла ответить самой себе, нравится ли ей это. Да, это жизнь, это человечность, это чувства. Но почему взрослый человек не может держать их в узде и слепо следует за ними, куда бы они его ни вели!?

– Странная ты всё-таки девчонка, – Рауш продолжал рассуждать вслух, обращаясь больше к самому себе, чем к своей возлюбленной. – Любишь какие-то вещи за пределами моего понимания. Тусуешься с ребёнком, который тебе даже не брат. Постоянно чем-то занимаешься, но при этом не имеешь ни малейшего понятия о своём будущем. Вся в себе, будто не здесь, а в каком-то другом мире. Постоянно пытаюсь тебя понять, но ни черта не понимаю. Что тебе надо, какой к тебе нужен подход? Что ни сделаешь – всё как об стенку горох, никакой реакции, никакой благодарности…

– Благодарности? – изумление Мары было столь сильным, что она остановилась посреди дороги и повернулась к нему анфас вместо точёного римского профиля. – Ты меня извини, конечно, но за что тебя благодарить? За постоянную нервозность и расшатанные нервы? Ощущение собственной ущербности? Оскорбления всего, что мне нравится и что мне дорого?

По безупречному гладкому лицу Максима пробежало едва заметное волнение. Чувствовалось, как его терпение медленно, но верно подходит к концу. От скандала его удерживало лишь то, что спорила с ним молодая, умная и чертовски привлекательная женщина. При всём своём взрывном характере он всё-таки не хотел её терять и дорожил ею. Пожалуй, даже слишком дорожил, чтобы столь яро и упрямо отстаивать свои принципы. Потому он призвал на помощь всё своё самообладание, сделал глубокий вдох и с нажимом продолжил:

– Я просто хочу сделать тебя лучше, Маржана. Ты – неограненный алмаз, практически графит, понимаешь? Внутри столько ценного, настоящее сокровище, но за твоей непробиваемой бронёй этого практически не видно…

– Но ты же увидел, – резко отрезала Мара. Её своенравная натура не терпела никаких нравоучений и никакого контроля, какими полезными бы они ни были. Эта черта её характера лишний раз подтверждала, что Мара была гораздо больше похожа на отца, чем на мать. Вместе с семенем Казимир передал ей не только внешность, но и некоторые повадки, включая высокомерие. Что он, что его дочь искренне считали, что знают всё лучше других, включая то, как им стоит действовать в тех или иных обстоятельствах. Советы они оба выслушивали снисходительно, с лёгкой улыбкой, прятавшейся тенью в уголках губ. Откровенные наставления и нотации, особенно от малознакомых людей, воспринимались ими в штыки и гордо игнорировались. Кто они такие, чтобы решать за них, что делать? И Казимир, и Мара страшно злились, однако открытого сопротивления не выказывали – лишь упрямо поджимали губы и смотрели исподлобья.

Максим, улыбнувшись, быстро сдался.

– Согласен. Но… я скорее исключение, чем правило. Не все видят и чувствуют людей так глубоко, как я. А в этой жизни нужно быть готовым ко всему. И ко всем.

– Мои люди прекрасно разглядят, что им нужно, через всю мою броню. Остальные отсеются – значит, мы друг другу без надобности. К чему мне нравиться всем?

Да ей палец в рот не клади, в очередной раз чертыхнулся Рауш. Он уже не знал, каким способом доказать Маре свою правоту, поэтому всё больше чувствовал, как уверенность покидает его. Непримиримая бойкая натура Мары практически полностью подчинила парня своей воле.

– Ладно, ты права, – шумно выдохнув, признал он своё поражение, – Но, пожалуйста, никогда больше не говори, что ощущаешь себя ущербной и я тебя оскорбляю. Я не желаю тебе зла и никогда не желал. Ты мне ужасно нравишься – так, как мне никто в этой жизни не нравился. Может, с твоей точки зрения, я делаю что-то неправильно, но я показываю это, как умею. Просто смирись с тем фактом, что твой парень – по уши влюблённый в тебя мальчишка, хорошо?

С этими словами он остановился прямиком под неровным желтоватым освещением фонаря и вплотную приблизил её лицо к своему. Подобной тирады Мара совсем не ожидала, потому вспыхнула и по привычке опустила взгляд вниз.

– Хо…хо…рошо, – только и смогла вымолвить она.

Теперь слова стали излишни. Максим медленно поднял подбородок Мары двумя пальцами правой руки и осторожно, будто боясь спугнуть с лампы мотылька, прижался к её губам своими. По накалу страстей этот поцелуй удивительно контрастировал с первым. В том была животная страсть, в этом были нежность и страх. Каждым движением губ он сдувал пылинки с фарфоровой куклы. Сладкое дыхание Мары смешалось с жарким дыханием Максима. Затем из ровного оно стало резким, прерывистым, что заставило губы девушки раскрыться. Он сразу же соскользнул в них языком, отчего та тихонько, чуть слышно застонала.

– Как хорошо, что я пришёл тогда на ту вписку, – с обжигающей страстью в голосе шептал Максим, ненадолго отрываясь от губ Мары, – Как хорошо, что встретил тебя…

– Хорошо, что я накидалась в хламину и опрокинула на тебя коньяк, – захихикала Мара, в очередной раз пристыдив себя за глупость и посмеявшись тому, как в итоге сложились обстоятельства. Максим довольно засмеялся вместе с ней.

– Ну, не без этого! Как ты там говоришь? «Случайности не случайны»?

– Именно так, – Мара вырвалась из его удушающих объятий и пылающих губ и посмотрела ему прямо в глаза. Как делал в своё время её отец, она многое вложила в этот взгляд. Всю свою любовь, заботу, вселенскую скорбь и обречённость. Будто поцелуй, обмен взглядами, поход в кино – вся эта встреча была последней. Мара хотела, чтобы Максим вернулся домой с приятным кисло-сладким послевкусием в душе, а не с горечью непокорной ледяной натуры, которая ещё давала о себе знать и рвалась наружу. Девушка всеми силами старалась с ней бороться, но как победить свою сущность? Её ведь не изменишь…

Мара заключила лицо Максима в свои ладони и прижалась к нему лбом.

– Мне нужно идти. Уже поздно.

– Мама волнуется? – с лёгкой тревогой в голосе поинтересовался Рауш.

– Волнуется, скучает… Ей и так кажется, что я постоянно где-то гуляю и непонятно чем занимаюсь, а после поездки во Францию она думает, что я вообще не хочу возвращаться домой. Не хочу, чтобы она так думала.

– Не хочешь, чтобы она знала, что права?

Мара вздрогнула от этого вопроса. Максим не лукавил, когда говорил о своей проницательности. Её ему точно не занимать.

Своим молчанием она ответила согласием на его вопрос.

– Что ж, тогда не смею задерживать, – Максим коротко кивнул головой на прощание, а затем одним рывком прижал Мару к себе и поцеловал в макушку.

– Может, ещё рано говорить о таких вещах, но… я люблю тебя.

Мара вздрогнула, высвободилась из его объятий и подняла на него взгляд – взгляд оленёнка, подстреленного серебряной пулей.

– Я… кажется… тоже…

И, не дождавшись какой-либо реакции, развернулась и быстрым шагом зашагала в сторону дома. Максим смотрел ей вслед, пока её тоненькая фигурка не скрылась за поворотом, а затем медленно и неуверенно двинулся в другую сторону.

С момента, когда парочка вышла из кинотеатра, на улице стало куда холоднее. Ветер усиливался. Из одежды на Маре было только тонкое хлопковое белое платьице до колен в мелкий цветочек и плетёные афинские сандалии. Несясь домой уже почти вприпрыжку, она несколько раз чертыхнулась, что отдала Максиму его свитер так быстро, и вообще решила продемонстрировать всю свою порядочность, вернув его, а не оставив себе как постоянное напоминание о Максиме.

Небо угрожающе сотрясли раскаты грома. До последнего момента она надеялась, что безлунная ночь не обернётся для неё ещё и беззонтичным дождём. Но надежда, как говорится, умирает последней. Или не только надежда?

Так случилось и на этот раз: надежда умерла с первыми упавшими Маре на нос каплями. Казалось, они летели прямо со звёзд – если бы ночь выдалась звёздной, конечно – настолько горячими и раскалёнными они ей казались. Роскошные, густые, пшеничного цвета кудри начали намокать и из львиной гривы стремительно превращались в мочалку. Платье с той же скоростью стало мокрым и холодным и неприятно прилипало к телу. Макияж смазался, но это было не критично. Куда ужаснее было подступающее к горлу и начинающее душить ощущение безысходности и всепоглощающего одиночества. Почему они попрощались с Максимом на полпути к её дому, а не прямиком у её дома, как обычно?…

На мгновение Маре почудились шаги за её спиной. Богатая фантазия сразу же дала о себе знать, подпитывая своего верного боевого товарища паранойю. Мара вздрогнула и обернулась.

Никого не было.

Необычная ситуация для воскресного вечера в центре столицы. В любые другие воскресенья здесь было многолюдно и шумно вне зависимости от времени суток. Сегодня же привычный уклад жизни был нарушен: совсем не летний холод, безлюдная Тверская, тёмная улица, рано оставивший её молодой человек… Мара почувствовала, как в воздухе витает что-то зловещее.

«Мне это кажется… мне это кажется… мне это кажется…» – мысленно повторяла Мара, как мантру, изо всех сил борясь с паникой и пытаясь себя успокоить. Излишняя эмоциональность в критической ситуации, возникни она, была бы совсем ни к чему – наоборот, лишь помешала бы.

Проклятая дорога всё не кончалась и не кончалась, а подозрительные шорохи раз за разом нарушали хрупкое равновесие девушки. Она не придумала ничего логичнее, чем списать их на шелест листвы и трав от сильных порывов ветра, однако это слабо успокаивало. Ночью все кошки чёрные, а намерения – дурные.

В один момент стихли практически все звуки, оставив Мару наедине со своими мыслями. Стоило ей вздохнуть немного свободнее и расправить ссутулившиеся плечи, как позади неё раздался негромкий холодный голос:

– Здравствуй.

Мара испуганно вскрикнула, отчего по коже побежали мурашки, а сердце забилось как сумасшедшее. Сделав над собой усилие, она повернула голову.

В кромешной темноте, при слабо освещённом тротуаре сложно было разглядеть обладателя странного, до неприличия жуткого голоса. Единственное, что можно было понять – принадлежал он мужчине неопределённого возраста. Застывшая за спиной девушки фигура была не слишком высокой, но коренастой и раздавшейся в плечах – любой пловец позавидовал бы. Поза отражала скорее защиту, чем нападение: расставленные на ширине плеч мускулистые ноги, руки скрещены на груди. Одет мужчина был в максимально простые и незамысловатые толстовку с капюшоном, джинсы на кожаном ремне с металлической пряжкой и тряпичные кеды. Лицо было полностью скрыто под капюшоном. Впрочем, при таком освещении, раз он пожелал остаться инкогнито, то мог бы обойтись и без него.

Минуту двое стояли молча. Крупные, как градины, дождевые капли больно били по костлявым плечикам и по поникшей тяжёлой голове Мары. Платье и сандалии промокли насквозь. Мужчину, казалось, непогода волновала примерно так же, как волновало бы приятно припекающее солнце. Нещадно ранившие девушку дождинки, казалось, ласкали его, покрывая нежными мокрыми поцелуями руки и одежду.

Огромных усилий Маре стоило взять себя в руки и дрожащим голосом произнести:

– Здр…здрав…здравст…вуй…те…

– Почему юная привлекательная особа гуляет одна в столь поздний час? – продолжал диалог вкрадчивый негромкий ледяной голос. Вне всяких сомнений, он таил в себе скрытую угрозу. Маре хотелось, чтобы этот кошмар как можно скорее закончился, однако от страха и от холода она не могла пошевелиться. Ноги словно приросли к мокрому асфальту.

– К…к-ка…кое…вам…дело? – стуча зубами, попыталась огрызнуться Мара. Не вышло. Страхом было подпитано каждое её слово.

– Мне есть дело до всего, что связано с тобой, Маржана, – фигура угрожающе приблизилась на шаг к Маре. Та испуганно закричала и на шаг отступила.

– Не смейте приближаться ко мне! Кто Вы? Что Вам нужно от меня?

В страшном голосе мужчины отчётливо прозвучала снисходительная улыбка.

– Наконец-то! Я уж думал, не спросишь.

Теперь в ледяном взгляде Мары читалось скорее недоумение, чем испуг. Тем временем незнакомец продолжал:

– До чего ж вы все одинаковые и предсказуемые! Даже неинтересно. Всегда одни и те же вопросы: кто Вы? Что Вам нужно? Откуда Вы меня знаете?

Единственный, кто хоть немного смог удивить меня во всей этой истории – твой хахаль. Я-то был уверен, что он потащится за тобой аж до самого дома, а потом и вовсе напросится к тебе на чай, кофе, или что вы там обычно пьёте?… Но, признаться, он отошёл от привычных канонов. Остановил тебя посреди дороги, засосал до смерти и отпустил… Как неосмотрительно с его стороны! Впрочем, этим твой ухажёрчик оказал мне огромную услугу, освободив от лишней работы. Теперь не придётся так сильно пачкать руки. Что ж, надеюсь, мне и вовсе не придётся их пачкать. Ты же хорошая девочка, Марочка, и не допустишь этого?

В ответ на его психопатическую тираду прозвучало лишь клацание её зубов.

– Ах, бедняжка совсем намокла и окоченела, – с деланной заботой в голосе произнёс мужчина в капюшоне, медленно, но верно приближаясь к Маре, – Кажется, пора зайти внутрь, пока окончательно не простудилась. Иначе мамочка будет волноваться, не так ли?

– Вы…п-правы. Я…п…п-пой…ду, – трясясь не то от холода, не то от страха, Мара сделала один осторожный шаг в сторону дома. Она изо всех сил надеялась сбежать. В конце концов, надежда будет жить и полыхать синим пламенем внутри неё, пока она здесь, в общественном месте, где этот гад не посмеет обидеть её и уйти безнаказанным. Здесь у него нет на это права. Да у него вообще нет на это права!

Незнакомец метнулся к Маре в мгновение ока и залепил пощёчину с такой силой, что та охнула от боли, покачнулась и рухнула на асфальт.

– Маржана, ты же умная девочка, хоть и предсказуемая до ужаса. Так не будь же дурой! Не разочаровывай меня. И не заставляй выполнять лишнюю грязную работу. Или жизнь твоей драгоценной мамочки и придурочного братца тебя ни капли не волнуют?

Уже практически содрогаясь в конвульсиях, Мара усилием воли заставила себя приподняться на локтях и поднять взгляд на своего мучителя. Увы, лица его так и не было видно, а в голосе до сих пор не прозвучало ни одной знакомой нотки.

Мужской силуэт – не то угрожающе, не то покровительственно – навис над ней. Ноги всё так же были расставлены на уровне широченных плеч, а руки теперь были спрятаны в боковых карманах толстовки.

– У тебя платье задралось. Поправь, а то выглядишь, как шлюха.

Совершенно беспомощная и окончательно продрогшая девушка не знала, чему ужасаться больше – угрозе её жизни или бесконечному хамству, которое он неоднократно позволил себе в её адрес? Трясущиеся ледяные руки, как две дохлые селёдки, потянулись к задравшейся юбке и резкими, дёргаными движениями стали опускать её вниз, прикрывая костлявые коленки.

– А теперь слушай сюда, Маржана. Слушай внимательно, повторять по два раза я не люблю и не собираюсь. Сейчас ты будешь делать, что я тебе скажу. Говорить будешь, когда я тебе разрешу. Попробуешь бежать – я убью тебя. Попробуешь настучать – я убью тебя. Попробуешь сопротивляться – я убью сначала всю твою семью, включая твоего ненаглядного папочку, потом твоего хахаля, а потом тебя. Это в твоих же интересах. Всё ясно?

Жуткий скрипучий голос звучал спокойно, тягуче, вкрадчиво, однако внушал куда больше страха, чем если бы на его месте был зверский раскатистый рык или пронзительный писк.

– Всё ясно? – с нажимом повторил незнакомец, слегка пнув Мару по ногам противно хлюпающими кедами. Мара быстро и нервно закивала головой, чувствуя, как холодные капли смешиваются на её лице с горячими слезами.

– Прекрасно. Я был уверен, что мы с тобой достигнем взаимопонимания. Вставай, нам пора. У нас полно работы.

Боясь вымолвить хоть слово, Мара воспользовалась своей возможностью говорить взглядом и удивлённо-вопросительно посмотрела на мужчину. Тот раздражённо фыркнул.

– Не нервируй меня! Вставай, я сказал. И побыстрее! Скоро всё узнаешь.

На шатающихся ногах девушка встала – настолько быстро, насколько была способна. Мужчина со страшным голосом тут же схватил её за руки и нацепил на них наручники. Затем достал из заднего кармана джинсов насквозь промокшую, провонявшую сыростью чёрную тряпку и засунул ей в рот.

– За мной. И пошевеливайся. Только попробуй пикнуть – пожалеешь, что появилась на свет.

Слёзы отчаяния и бессилия всё больше обжигали заледеневшее лицо Мары. Кляп был насквозь мокрым от дождевой воды. Зубы Мары прокусывали его. С каждым укусом из тряпки вытекала холодная грязная вода и стекала по её пищеводу прямиком в желудок. Сглатывать было ужасно больно, противно. Мара шла рядом со своим мучителем, беззвучно плача, боясь даже всхлипнуть, чтобы, не дай Боже, не нарваться на очередной приступ агрессии.

Незнакомец вёл её к своему автомобилю, припаркованному неподалёку. Средненький, явно выносливый внедорожник – вероятнее всего, «джип гранд чероки» 2005 года, но в темноте под косыми струями дождя было трудно разглядеть детали, дабы убедиться в правдивости своих догадок. Его внешний вид соответствовал хозяину как никто другой – ничем не примечательный, гладкий, чёрный, с тонированными стёклами, полностью скрывающими убранство салона.

Подойдя к автомобилю, незнакомец достал ключи из кармана толстовки и разблокировал двери, а затем грубо подтолкнул к ним Мару.

– Карета подана, пани Доновска. Садитесь.

Мара неуклюже вскарабкалась на заднее сиденье джипа. Она ожидала увидеть в салоне игрушки, разбросанную одежду, инструменты, журналы, документы – словом, что-нибудь, что могло хоть как-то идентифицировать её абьюзера как личность. Раз он знает её так хорошо, может, есть вероятность, что они знакомы лично?

Увы, её аналитическим способностям оказалось негде разгуляться. Прежде всего, потому что в салоне оказалось слишком темно, чтобы что-либо разглядывать. Когда глаза Мары понемногу привыкли к темноте, она заметила лишь небольшой свёрток из крафтовой бумаги, лежавший рядом с ней. В остальном машина оставалась безликой и могла принадлежать кому угодно, при желании даже самой Маре.

Незнакомец с опаской оглянулся по сторонам, быстро, мягко и ловко, как гепард, запрыгнул на водительское сиденье, пристегнулся и со всей силы надавил на педаль газа. Автомобиль с громким визгом тронулся.

В это время в одной из квартир на Тверской не спали. Не все спали, если быть точнее. Из-за тонкой шифоновой занавески небесно-голубого цвета выглядывала взъерошенная головка. Лицо было бледным и искажённым в гримасе ужаса, наполненные слезами глаза были готовы вылезти из орбит.

Не так страшен миг, когда ты сделал всё возможное и не смог помочь. Намного страшнее, когда ты лишь наблюдаешь за неизбежным и ничего не можешь с этим поделать.

III

То был сон.

Абстрактный, чернее малевичевского квадрата. Холодный. Пустой. Безжизненный.

Если в нём и был смысл, то лишь один – максимально абстрагироваться от жизни, продемонстрировать её полную противоположность, обратную сторону. Хотя нет, противоположностью жизни можно было бы назвать смерть. Здесь же смерти не было. Здесь не было абсолютно ничего, кроме ледяной, засасывающей в небытие черноты.

Неизвестно, сколько это длилось. Час, неделю, вечность, мгновение? Никто не мог сказать этого наверняка. Зато потом гладь чёрного смердящего озера прорезала едва заметная тонкая рябь, точно от лёгкого летнего ветерка. Что-то шевельнулось. Что-то двинулось. Лёд тронулся.

Волнение тёмной пустоты становилось всё более явным, превращаясь в один неукротимый сгусток энергии, пульсирующую, полыхающую чернотой воронку… Раз! – теперь она билась в конвульсиях.

В небытие врывалась реальность. Нагло, беспардонно, грубо, со всей жаждой обладания. Она не признавала анабиоза черноты – она достала кисти и принялась замазывать всё вокруг красным. Конвульсии, судороги, скрежет, алеющее небытие… Что всё это значило?

Реальность была красной. В ней было море жизни, за которую она отчаянно боролась. Суждено ли ей было проиграть?

Мару пробудило ото сна неприятное пощипывание в носу, точно ноздри залили водкой или медицинским спиртом.

– Пора вставать, милая.

Спокойный, чуть ленивый, успокаивающий голос. Такой мог принадлежать любовнику, которому никак не удавалось проснуться после прошедшей бурной ночи. «Давай никуда сегодня не пойдём и проспим весь день», – вот что читалось между строк в этом голосе. Правда, ей пришлось признать, что вставать действительно пора. Ах, а как не хочется… Почему он действительно не предложил ей никуда сегодня не пойти и провести весь день в постели? Сейчас Мара всё на свете отдала бы за такую возможность!

Голову будто залили свинцом и запаяли насмерть – так, чтобы ни капли не пролилось. Каждый звук отдавался в ней глухим эхом. Сколько же она вчера выпила?

Странное состояние никак не желало заканчиваться, чем заставило девушку волноваться. Теперь она осознала, что и правда пришла пора вставать. Или проснуться для начала.

Крепко зажмурив глаза, отчего стала видна внутренняя сторона век, Мара осторожно открыла один глаз. Потом другой. От увиденного ей захотелось кричать, но крик застрял в горле.

Куда она попала? В «Криминальное чтиво»? «Молчание ягнят»? Нет, это не её сон! Обычно её снами были «Римские каникулы» или годаровские манекенные ленты с пейзажами Парижа, но никак не остросюжетные триллеры. Мара даже не могла понять, что из возможных вариантов хуже – наотмашь закалывать жертв охотничьим ножом и разбрызгивать кровь направо и налево, как в дешёвых пародиях на фильмы ужасов, или действовать тонко, изощрённо, с особым коварством и жестокостью Ганнибала Лектера.

Она очутилась в комнате, где нефть смешалась с кровью. Бордовые стены и чёрная мебель угнетали, пугали, заставляли желать вырваться отсюда, бежать без оглядки и никогда больше не возвращаться. На чёрных шкафах и полках лежали весьма странные и причудливые приспособления: плётки, кнуты, палочки, биты, розги, кастеты, наручники, верёвки, кляпы, бритвы… Бритвы?

Мара шумно сглотнула. Обстановка нравилась ей всё меньше. К горлу предательски подступили слёзы, но застряли там вместе с криками ужаса, отчего девушке стало совсем тяжело дышать.

Себя Мара обнаружила прикованной тяжёлыми ржавыми наручниками к огромной постели, полной чёрных шёлковых простыней и подушек. Она попробовала пошевелить рукой и тут же поморщилась от боли – наручники были надеты слишком туго. Белое летнее платье, сандалии и нижнее бельё исчезли в небытие. Вместо них на Маре был телесный костюм из странного, неведомого ей материала. Со стороны казалось, будто она вовсе лежит обнажённой, однако сама девушка чувствовала прикосновение ткани к коже. Выглядело очень своеобразно и гротескно, а ощущалось и того хуже.

У Мары зачесался нос. Пощипывание сходило на нет, но ещё давало о себе знать.

– Скоро пройдёт, – снова дал знать о себе голос.

Она вздрогнула и перевела взгляд в сторону, откуда голос и исходил. Недалеко от неё, привалившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, стоял мужчина. Те же плечи, заслонявшие собою горизонт, мощные ноги, леденящая душу интонация… Значит, это был не сон.

Лицо мужчины по-прежнему скрывалось за капюшоном и козырьком кепки, отчего он так и оставался для Мары незнакомцем. Это было до смерти страшно. Хотя было бы ей спокойнее, будь на его месте кто-то знакомый Маре?

– Ты большая умница, Марочка. Всю дорогу вела себя как хорошая девочка, даже не пикнула ни разу. За это я хочу тебя поблагодарить.

С этими словами он неторопливо подошёл к кровати, на которой лежала Мара. Вновь вынул из кармана кляп, засунул его ей в рот. Затем присел на краешек кровати у самых ног Мары и медленно погладил их тыльной стороной ладони.

– Какие тоненькие и гладенькие, как у куклы… Ты просто куколка, Марочка. Самый ценный, самый редкий экспонат. Хорошо, что ты теперь моя.

Одним мощным рывком незнакомец сорвал с Мары странного вида телесные шорты. На удивление они повиновались его рукам и… разлетелись кусочками в разные стороны.

Мара поняла, что это была за ткань. Диафрагма была готова изогнуться, извергая рвотные порывы.

Это была кожа. Куски настоящей человеческой кожи.

Теперь Мара была полностью обнажена ниже пояса.

– М-м-м, – довольно заурчал незнакомец, наклоняясь всё ниже к её лону. Одно мгновение, и его длинный склизкий язык проник в неё.

Девушке стало до тошноты противно и страшно. Она ни секунды не желала терпеть непотребства этого садиста-извращенца. Её тело задёргалось, зашевелилось, точно рыба на суше, однако без помощи рук у неё мало что получалось. Язык соскользнул всё глубже.