Недавно прошёл дождь. Часть 2

Матвеич поворошил угли и нехотя положил в костер пару дровишек. Настроился на нужный лад и продолжил.

«Вот поехал как-то отец на Ирбитскую ярмарку. Недели на три. Меня не взял, сказал, что у него там много дел и без меня будет, некогда будет ему еще и за мной присматривать да пересчитывать. Мне только в радость было никуда не ехать. Пока отца нет, матери одной за всем не уследить, у нас с Федькой вольница наступала. Конечно, кое-что делать все равно приходилось, но пригляду меньше, а свободы больше.

Мне к тому времени уже семнадцать годков было, к девкам тянуло. Я тогда увлекся Оксаной, дочкой кузнеца Савелия Яшина. Так увлекся, что начал в кузню ходить каждый день, на Оксанку посмотреть, да так, позубоскалить. Дядька Савелий тоже не дурак был, быстро мне занятие нашел – то меха качать, то уголь носить. За то мы с Оксанкой видеться могли, а по вечерам по бережку гулять. С озера по вечерам прохладою тянуло, и чтобы не мерзнуть, Оксанка ко мне прижималась, а я ее обнимал и грел.

Отец, когда вернулся, узнал про мои увлечения кузницей да дочкой кузнеца и решил, сперва, меня вожжами поучить. Но я к тому времени уже парень здоровый был, вожжи отобрал. Тогда сели мы с отцом и поговорили по-мужски. Сказал я ему, что нет у меня тяги к цифирям. Мне с железом гораздо интересней. И с Оксаной мне интересно. Против Оксанки у отца ничего не было: «Ежели нравится, – говорит, – так и милуйся, только с пониманием и со всем уважением». А вот то, что я от торговли отойти хочу, отцу шибко не по нраву было. Признался он мне, что есть у него поручение важное от староверской нашей общины. Какое – о том промолчал, но сказал, что от мира отойти ему придется, по скитам все больше будет.

Мне от неожиданности и сказать-то ему было нечего: «А мы как, а мамка?». – «С матерью мы все уже проговорили. Не к другой же бабе я ухожу. Мать все понимает». – Отец помолчал: «Вот только дело я хотел тебе передать. Теперь думать надо – как быть».

Матвеич оторвал взгляд от костра и посмотрел на меня.

– Такие вот страсти были. Я кузнечным делом увлекся, Федька еще мал был. Матери дело передавать – так не по уставу это. Да и матери не вытянуть торговлю.

– И чего отец твой решил?

– Да продал он все. А раз я от семейных дел отказался, то деньги все матери отдал. С тех пор она сама всеми деньгами распоряжается. Родители думали, что Федька в года войдет и заберет долю свою. А он за отцом в иноки пошел. Так что, мать-старушка все семейные капиталы и держит.

– Скажи, Матвеич, во всех этих катаклизмах, – революции, войны, – не потерялись капиталы-то?

– Что с ними сделается? Не в банке же мать капиталы держит, не в ассигнациях, не в облигациях. На что спрос есть в том и хранятся капиталы.

– Ого, она же у тебя финансист.

– Нет, не финансист. Ей просто общество помогает, и мать тоже помогает обществу. Многие наши сельские к ней приходят денег одолжить. Да и другие, по совету да по рекомендации, тоже приходят. Она почти никому не отказывает. Главное, чтобы на пользу деньги пошли, ну и с возвратом, конечно.

– И что, все долги возвращают?

– Конечно все. В обществе, ведь, живем. Большинство даже с добавкой возвращают.

– Как-то неправильно получается. Староверам же нельзя ростовщичеством заниматься.

– Это не ростовщичество. Ты мою мать не обижай. Она людям в нужде деньги дает – помогает. А люди ей возвращают чуть больше – тоже помогают, и ей, и тем, кто еще брать будет. Помощь это, а не ростовщичество.

– Прости, Матвеич, не со зла обидел. Не сразу понял все.

– Да ладно, Павел Иванович, не в обиде я. Просто, чтобы понять нашу жизнь, нужно в общине жить. А вы, безбородые, живете каждый по себе. Поэтому и не доверяете друг другу, и хитрите, и скрываете, и прячетесь ото всех.

– Неужели староверы не хитрят и не скрывают ничего? А заборы эти ваши, за которыми вы живете, – не вы ли прячетесь за ними?

– Среди своих в общине почти не хитрят и не скрывают ничего, даже за забором ничего не скрыть. А вот от вашего мира приходится отгораживаться, и жить с вами по вашим законам. Но у нас есть наша община, а у вас что есть?

– Все то же самое. Есть семья, дом, друзья. Есть клубы по интересам. Для кого и кружок хорового пения – то же, что для тебя община. Для кого завод, на котором двадцать-тридцать лет проработал, семью создал, детей устроил, та же община. Так что, ничего другого и нового нет. Все по-старому. Называется только иначе. И, кстати, на многих заводах и в крупных конторах теперь существуют кассы взаимопомощи. Это, как я понимаю, то же самое, чем твоя мать занимается в общине. Хотя, я думаю, что у вас все гораздо серьезнее. Очень не просто сохранить капитал, когда в стране уже лет двадцать то война, то революция, все рушат и строят Новый мир и опять рушат, чтобы построить совсем Новый мир.

– А мы, – староверы, – всегда так живем. Нас всегда пытались поломать и переделать. Ничего, привыкли.

Я подумал, что мое первое мнение о кузнеце было, мягко говоря, не совсем точным. Человек, конечно, любит выпить, что запрещено староверам, якшается с кем попало, что тоже противоречит уставу, но он по-прежнему причисляет себя к общине.

Матвеич замолчал, о чем-то задумавшись, потом вдруг к чему-то прислушался, привстал и всмотрелся в сумрак леса. Со стороны, куда он смотрел, послышался треск сучков и шелест опавшей листвы. Увидев, как напрягся Матвеич, я сунул руку за пазуху, где во внутреннем кармане моей куртки лежал револьвер, прихваченный на всякий случай. Вот, кажется, этот случай подвернулся. Я пытался разглядеть в сумраке приближающихся к нам людей. Никого не было видно, но, судя по звукам, их двое или трое, и они не скрываются. Скорее, наоборот, стараются создать как можно больше шума, что бы мы были готовы к их встрече.

Аккуратно, стараясь не задеть края кармана, я вынул пистолет и взвел курок. Тихий щелчок был не слышен из-за шума шагов нежданных гостей. Матвеич, увидев у меня револьвер, кивнул и, неожиданно для меня, достал из вороха лапника, на котором сидел, обрез винтовки.

Из леса к костру вышли два мужика, по виду охотники. За плечами у каждого были берданки, на поясе у одного неощипанная тушка утки.

Нет, для мужиков эти два охотника еще слишком молоды. Правильнее сказать, что это два молодых парня, причем, я понял, что это два знакомых мне парня – Франт и Мастеровой. Я не сразу их узнал в другой одежде. Видимо, лицо у меня было очень удивленное. Мастеровой откровенно ухмылялся, а Франт приветливо махнул мне рукой и сказал:

– Со свиданьицем!

– Ага. – Только и смог ответить я.

– Здорово, парни. Вы знакомые, что ли, Павла Ивановича? – Матвеич попытался прояснить для себя ситуацию, держа обрез на виду.

– Знакомые мы. И тебя тоже немного знаем через твоих шарташских родственников. Брата твоего двоюродного, Игоря, я хорошо знаю, да и кузнец в селе хороший один. Как тебя не знать? Вон и обрез у тебя приметный – только ты так винтовки переделываешь.

– Брата-то своего двоюродного и я хорошо знаю. А вот тебя, пока, нет.

– И меня Игорем зови. А товарища моего, – Франт махнул в сторону Мастерового, – зови Афанасием. Он уже привык, так что обижаться не будет.

– Тогда меня зовите Степаном Матвеевичем. Я тоже обижаться не буду. – Кузнец внимательно посмотрел на парней и спрятал обрез в лапник своей лежанки.

– Не ожидал еще раз встретиться. – Наконец-то включился в разговор с Франтом и я, убирая револьвер обратно в карман. – Тем более в лесу за двадцать верст от города. Какими судьбами?

Франт легкомысленно бросил на землю свой мешок, приставил ружье, уселся рядом и сказал:

– Поохотиться мы с Афанасием решили. Вот утку взяли.

– Чего-то плохонькие вы охотники с Афанасием. – Не удержался Матвеич. – На два ружья одна птичка.

– Так у нас под дробь одно ружье. Второе под патрон, на дичь покрупнее. – Ответил Франт Игорь с тем же легкомысленным выражением лица. – А вы в лесу чего делаете?

– Гуляем мы. – Матвеич никак не мог избавиться от сарказма. Я с укоризной посмотрел на него. Может, подействовало, а, может быть, он сам понял, что ведет себя как подросток. – В скит мы идем к брату моему Феофану. Повидаться да о жизни нашей грешной поговорить. Вон Павел Иванович думает, что Федька, Феофан то есть, найдет слова, как наших работников от пьянства отвадить, а то одни неприятности от этого пьянства. А только слова самые главные Пал Иваныч сам уже сказал, что нет у нас будущего, если они пить не бросят. Я думаю, что когда человек поймет это самой середкой своего нутра, так пить и не захочет более.

Франт Игорь с интересом посмотрел на философствующего Матвеича:

– А сам ты понял, Степан Матвеич?

– Уже постигать начинаю. Первые три рюмки через силу идут. Сейчас работаю над четвертой. Вот в таком направлении и двигаюсь. Со временем, глядишь, совсем противно будет.

Заулыбались все, даже молчаливый вечно серьезный Мастеровой Афанасий.

– Слушайте, путешественники, можно мы у вашего костра переночуем. Глупо как-то место искать и свой костер разводить. – Спросил у нас с Матвеичем Игорь. – Афанасий утку сейчас сделает – пальчики оближите. Еще у нас водка есть. Но у вас с этим, кажется, строго? – Франт с каменным лицом посмотрел на Матвеича.

Матвеич иронию понял:

– Я не против, Игорь, водку можешь выставить, у нас сегодня уже коньячок был, так что, водка не помешает. А вот чтоб у нашего костра ночевать, на то Пал Иваныч разрешения дает.

Я, конечно же, не возражал. Неспроста здесь появились эти парни. И уж если вышли к нашему костру, значит, так задумано было.

Мастеровой Афанасий утку сделал роскошно. Даже Матвеич, со всем своим сарказмом признал шедевр и искренне пожал Афанасию руку. Когда начали укладываться спать, Игорь взял ружье и сказал, что ему чуток подумать нужно, и он посидит в сторонке от костра, чтобы наш храп не слышать. «Не знаю, как вы, Павел Иванович, и вы, Степан Матвеич, но Афоня храпит знатно». Матвеич хотел было и тут поспорить за первенство, но всем уже было лень, и вскоре я уснул.

Ночью, уже под утро, я просыпался несколько раз. Все же спать в лесу на лежанке из елового лапника я не привык. Храп у Матвеича действительно был мощным, казалось, что храпу тесно на полянке у костра, и он сползал к озеру, чтобы в полную силу развернуться на просторе, но, не рассчитав сил, путался в прибрежных камышах и затихал. Как храпит Афанасий, я не слышал, потому что, когда я проснулся, его у костра не было. Громко сопел Игорь, но на фоне могучего храпа кузнеца, сопение Игоря было верхом деликатности. Я привстал, оглянулся, и из темноты к маленькому пятачку света от костра подошел Мастеровой. Он успокоительно махнул мне рукой и опять отошел куда-то в темноту. Я понял, что он сторожит нас. Вначале сторожил Игорь, сказав нам, что пошел подумать, теперь вот черед Афанасия. Что ж, хорошо, а то мы с Матвеичем этим не озаботились, хотя газеты часто пугали историями о разбойниках и душегубов в окрестных лесах.

Не смотря на беспокойный сон, утром проснулся я позже всех. Шумного Матвеича было слышно с берега озера, он матерился по поводу мути, поднявшейся с илистого дна, так что рожу не умыть. Монументально спокойный Мастеровой Афанасий пристраивал котелок над костром для чая, Игорь нарезал хлеб и сало. На чистой тряпице уже лежали по пучку зеленого лука и петрушки, несколько помидоров и огурцов. Простой походный завтрак.

Чай оказался брусничный, приятного красноватого цвета и невероятного вкуса. Никогда не думал, что буду млеть от удовольствия, получив на завтрак кружку брусничного чая, бутерброд с толстым куском сала и на десерт помидор с луком. Видела бы меня сейчас моя экономка.

После завтрака парни поблагодарили нас с Матвеичем за гостеприимство, попрощались и пошли дальше охотиться. Матвеич, неожиданно, крикнул уходящим парням:

– Вы, это, ежели что, заходите в гости. Знаете где меня найти?

– Знаем, Степан Матвеич. Зайдем как-нибудь. И вы привет брату вашему от нас передавайте. – Оглянулся и ответил Франт, Афанасий просто махнул рукой, и парни ушли.

– Хорошие парни. Не простые они, но, видать, хорошие. – Матвеич начал собирать вещи. – Они ведь не просто так к нам вышли. Они охраняли нас.

– Я это, Степан Матвеич, сам ночью понял, когда увидел, что они спали по очереди.

– Так я и говорю, не простые парни. – Матвеич внимательно посмотрел на меня. – И вы, Павел Иванович, видать, не простой человек, раз охраняют вас. И брательник мой, значит, тоже не прост. Что-то я такое и предполагал. Ну, да мое дело маленькое. Взялся проводить, значит, проведу. Готов, Павел Иванович? Тогда пошли.

Глава 5

Филаретовский скит выстроен на берегу небольшой речки, скорее даже ручья, но местные говорят, что это река Земляника, и никто с ними не спорит. Полддюжины небольших, но добротных бревенчатых изб, таких, что бревно не всякий мужик обхватит. Часовня в центре, перед часовней открытая площадка. Ближе к реке два, наверное, амбара. Вот и весь скит, но Матвеич сказал, что скит неправильный. Огородов не видно, дорога наезженная к скиту ведет, разных тварей божьих не слышно – не мычат, не квохчут. Правда, один амбар оказался конюшней, но это, как сказал Матвеич, «в ту же строку лыко». Не сами живут местные отшельники. На привозном корме. А их здесь не мало, раз шесть изб стоит и часовня. Это, считай, монахов пятнадцать, а то и поболе.

Встречать нас вышел здоровый детина в обычном зипуне, подпоясанном веревкой. За веревку, ожидаемо, заткнут топор. Никакой святости на бородатой морде не было и в помине, ну, хоть, перегаром не несло, только луком.

– Поздорову ли, гости дорогие? Как звать-величать? Откуда путь держите?

– Ты, мил человек, ваньку не валяй. Не в первый раз я к брату прихожу, и ты меня не в первый раз видишь. – Матвеич сурово посмотрел на детинушку. – И верно знаешь, что я прийти должен, да не один, а с гостем, к отцу Феофану. Так что, веди нас куда следует.

– Суров ты, Степан Матвеевич. Ждет тебя отец Феофан и гостя твоего ждет. – Детинушка посмотрел на меня. – Ольшанский Павел Иванович, если не ошибаюсь, из дворян, ныне владелец комиссионно-технической конторы «Техник» и при этом студент третьего курса Урало-Сибирского коммунистического университета. Интересный вы человек, Павел Иванович.

– А представляете, какой у меня круг знакомств с такой биографией. Как к вам обращаться, кстати? – Я постарался скрыть свое удивление от того, как много знает про меня этот ряженый в зипун старообрядческий службист. Поставлена у них разведка. Впрочем, за более чем двести лет гонений, такая служба должна была появиться у староверов.

– Монашеского звания я еще не достиг, так что, имя мое простое – Иван Артемьевич Артемьев. Но года мои не велики, можно и совсем просто – Иван. Проходите, гости дорогие, вот в тот дом. Там келья отца Феофана.

Отец Феофан ждал нас в большой светлой комнате, в которой пахло деревом, травами. Меньше всего эта комната походила на келью, разве что скромной обстановкой. Впрочем, все было простым, но практичным. Узкая деревянная кровать у отесанной стены, накрытая лоскутным покрывалом. Дощатый длинный стол у окна с четырьмя табуретами, так что за столом можно и работать, и гостей принимать. На столе аккуратные стопки книг и бумаг, простая чернильница на войлочной подстилке и берестяной стаканчик с перьевыми ручками. Вместо шкафа использовались полки и вешалка, прибитые к стене и занавешенные темно-синим габардином.

Сам отец Феофан, тридцатилетний невысокий мужчина в рясе, с длинными светлыми волосами и небольшой бородой, сидел на скамье у стены напротив кровати и читал толстую книгу, написанную, кажется, еще на старославянском.

– Здорово, отец Феофан брат Федор. – Зайдя в келью, закричал Матвеич. – В гости мы к тебе пришли, как уговаривались.

Матвеич младший отложил книгу, степенно встал, а потом, как мальчишка, одним прыжком подскочил к брату, и они обнялись.

– Ты, Степан, как был медведь, так медведем и остался. Орешь на весь скит, ребра мнешь, аж, дышать невозможно. – Федор отошел от брата и протянул мне руку. – Здравствуйте, Павел Иванович. Я отец Феофан, но вы человек мирской, и разговор наш будет не о делах духовных, так что зовите меня Федором Матвеевичем. И приличия соблюдем, и вам не в тягость будет.

– Здравствуйте, Федор Матвеевич. Брат ваш много рассказывал о вас, я захотел с вами лично познакомиться, да и прогулка по лесу кстати пришлась. – Монах понимающе улыбнулся. Учат их, что ли, этой специальной понимающей отеческой улыбке? – Если не возражаете, мы бы у вас пару деньков в скиту пожили, а потом домой тронулись.

– Оставайтесь в скиту сколько сочтете возможным, Павел Иванович. Хотите – гуляйте, свежим воздухом дышите, а заскучаете – мы вас к делу какому-нибудь приставить можем – грибы, ягоды, дрова заготавливать или чистоту наводить. Если интересно будет, то можете книги наши посмотреть, читать их не просто, но у вас, кажется, есть опыт. – Федор повернулся к брату. – А ты, Степан, опять на берегу валяться будешь?

– Я не просто валяюсь, я духовно просветляюсь. А руками помахать я и дома могу. Веди нас, Федор, показывай, где устраиваться будем.

На постой дали нам дом, разделенный перегородками на две комнаты-кельи и кухню. Хотя кухней никто не пользовался. Питались местные в общей столовой, где главным и единственным работником был один из монахов, до этого служивший матросом на крейсере «Баян» Морских сил Балтийского моря. В гражданскую войну Балтийского флота, как такового, не стало. Матросы буянили, дрались со всеми, за всех и просто так. Наш монах, тогда еще матрос, ото всей этой анархии, гульбы и блуда ушел домой в село Реж Екатеринбургского уезда, но и дома покоя не обрел. От метаний, от дум ненужных, от страстей и искушений ушел он к староверам. И вот уже более года монашествует здесь в Филаретовском скиту. Все это бывший моряк рассказывал нам, пока готовил обед, пока мы ели и после, пока он все убирал, а мы сидели и слушали, и не могли оторваться.

Здесь в столовой нас и нашел отец Феофан. Увидев, насколько мы заворожены рассказом бывшего матроса, монах присел рядом и тоже с удовольствием заслушался байками. В конце концов, после фразы «А вот когда мы в кругосветку пошли…», отец Феофан встал, молча взял нас с Матвеичем под руки вывел наружу. И только отойдя от столовой шагов на двадцать, сказал:

– В столовой мы не только едим, то, что нам готовит брат Петр, но и слушаем то, что он нам рассказывает. Каюсь, сам могу часами сидеть, разинув рот, развесив уши. А если начинаешь с ним в разговор вступать, а еще, хуже того, спорить, то можно и на сутки застрять.

– Вот, бывают же и среди ваших интересные люди. Всегда я у вас мучился, не зная чем себя занять, когда валяться надоедает. Выпить вы не даете. – Матвеич вопросительно посмотрел на брата. Тот кивнул, подтверждая незыблемость правил. Матвеич вздохнул и продолжил. – Теперь хоть к Петру ходить буду. Истории его слушать, заодно и перекусить можно чем Бог послал.

По пути от столовой к дому, где находится келья отца Феофана, мы не встретили ни одного человека. На мой вопрос монах ответил, что все на послушании. Вечером все соберутся на молитву и ужин, а пока каждый занят своим делом.

В скиту было тихо. Слышен только шум ветра, птичий пересвист и, если напрячься, то журчание речки Земляники. Иногда ветер доносил вкусный запах стряпни и дыма от столовой, бывший моряк начал готовить ужин. А так пахло лесом и травой. Никаких запахов железа, гари, пыли, так привычных городскому жителю.

Отец Феофан посмотрел на брата:

– Степан, ты с нами пойдешь, побеседуешь?

– Нет, наслушался я уже умных людей. Пойду по кельям вашим пройдусь, может быть, кому чего починить надо. Все интересней, чем ваши высокие материи разбирать. Так до ужина похожу.

– Молитва вначале, потом ужин.

– Не ты ли говорил, что любое дело на благо людей и есть лучшая молитва Богу?

– Ладно, иди, только не мешай никому.

Матвеич возмущенно хмыкнул и повернул к ближайшему домику. Мы с отцом Феофаном пошли к нему в келью.

Усевшись за столом у окна, напротив друг друга, мы начали с улыбок и взаимных уважений.

– Что ж, Павел Иванович, ваш визит очень порадовал меня. Во-первых: это значит, что наша вера, так или иначе, находит отклик в душах. Во-вторых: вы очень интересный человек.

– Да, Федор Матвеевич, о том, что я интересный человек, мне уже говорил Иван Артемьевич. У него еще топор за поясом.

– Иван Артемьевич – шутник известный. Во многом, именно из-за своих шуток он и оказался здесь. Впрочем, люди по-разному приходят к Богу. Однажды, и вы увидите свой путь.

– Да, вот еще, по пути в скит нам встретились два моих старых знакомых, правда, имена их я только вчера узнал – Игорь и Афанасий. Вышли к нашему костру, когда мы готовились на ночлег, мило поболтали, Афанасий приготовил утку. Потом парни ненавязчиво всю ночь охраняли нас, а утром попрощались и ушли.

– Много людей с оружием по лесам бродит, и не у всех есть нравственные устои. Вам повезло встретить хороших людей. Могу сказать, что Господь не оставил вас без своего благоволения. Или могу спросить: вам было неуютно чувствовать себя под защитой?

– Как это ни грустно, но я совершил ошибку – совершенно не подумал об охране нашей ночевки.

– Тут вы с моим братом оба оказались легкомысленны. Бандитов в лесу много. Кто-то от новой власти скрывается, кто-то поддался искушению и занимается разбойничьим промыслом. Кто-то просто запутался в жизни и никак не найдет своего места. В прошлом месяце трое бандитов пытались напасть на наш скит.

– Это же как-то не по-людски?

– Такое всегда бывало. Не всякий подумает, что отшельники могут за себя постоять, но мы можем. Некоторых наших людей вы уже видели. С остальными познакомитесь вечером. Пока у всех свои дела, свое послушание.

– Скажите, Федор Матвеевич, а чем вообще занимаются люди в скитах?

– Вопрос очень общий. Можно ответить просто – ищут путь к Богу. А можно провести глубокий анализ, с точки зрения организации и управления. – Вам, Павел Иванович, что интересней?

– Я человек светский. И с точки зрения верующего человека, иду к Богу своим, возможно, не самым коротким путем. Поэтому, пока хочу для себя понять – для чего живут сотни или тысячи людей вне общества, в скитах, ограничивая себя. Я только могу предположить, за счет чего живут эти люди, и как вообще организована эта жизнь. Но, ни на какой глубокий анализ я не рассчитываю. Мой интерес – это, скорее, любопытство, хотя и подкрепленное учебой в университете, где изучаю экономику.

– Да, в наше время разнообразие экономических идей и всевозможных теорий предоставляет интересующемуся человеку массу предметов для изучения. Меня, например, эти вопросы продолжают интересовать до сих пор. И знаете, Павел Иванович, к какому выводу я пришел? Если позволите, то я выскажусь, признаться, не часто удается поговорить с интересующимся человеком. По моему мнению, на сегодня известно и как-то изучено только две части экономики – созидательная и потребительская. Созидательная часть экономики – это оптимальное управление ресурсами, потребительская часть – это оптимальное распределение благ. Какая из них первичная, какая вторичная – не скажу. Это вопрос скорее философский или политический. А между этими экономиками лежит пропасть. От незнания, от непонимания ли, а может от Лукавого, но пропасть эту пока мы ничем заполнить не можем.

– Это вы сейчас о капитализме и социализме?

– Нет. Ни при капитализме, ни при социализме никто не управляет более или менее крупным предприятием единолично. И тут, и там решения принимаются коллективными органами при обязательном участии и контроле государства. А мелкие собственники одинаковы везде – что нэпманы в Советской России, что лавочники в Европе. Эксплуатация человека человеком при капитализме и трудовой энтузиазм работника при социализме оплачиваются заработной платой, величина которой зависит не от политического и экономического строя, а от богатства страны или работодателя. Плановость экономики при капитализме играет такое же значение, как и при социализме. И конкуренция за государственное финансирование при социализме ничуть не меньше, чем конкуренция за ресурсы и рынки при капитализме. Так что в капитализме и социализме больше схожего, чем принципиальных различий. Возможно, коммунистическая идея как-то заполнит пропасть в экономической науке, но пока коммунистические идеи слишком близки к утопии, как, впрочем, и понимание Царствия Божьего. Но это уже наш, внутренний религиозный спор – что есть Царствие Божье.

– Да, пожалуй, я от этого совсем далек. – Теология меня совсем не интересует, а вот рассуждения монаха об экономике меня увлекли. – Федор Матвеевич, а вы лично, как думаете, первична созидательная или потребительская часть экономики.

– Как человек, привыкший рассуждать, я понимаю, что это спор о первичности яйца или курицы. Но вы правы, Павел Иванович, с другой стороны, как человек с определенным мировоззрением, я лично считаю, что экономика оптимального управления ресурсами – первична. Но, мне кажется, вы и сами догадывались о моем мнении. Несмотря на мой духовный сан, основным, не главным, но основным моим занятием является…, – монах на мгновения задумался, – учет. Учет, раз уж мы об этом говорим, имеющихся ресурсов и здесь в скиту, и в других скитах и общинах.