Вернись после смерти

«[В] течение июня [из] Нагасаки – [в] Далянь [пришло] 29 [судов] [с] артиллерией, танками, личным составом. [Из] Оппама – [в] Хайлар срочно переброшено 14-е авиакрыло (63 истребителя «Накадзима», Ки-27). Командир – полковник Иитиро Токугава, близкий родственник Императора Японии, [по] материнской линии, 31[год] высокообразован, талантлив, стремительно продвигается [по] службе. Воевал [в] Монголии, Китае, Полинезии, 28 воздушных [побед], [с] получением генеральского [звания] предполагаемый командующий ВВС Квантунской».

«Гао Шань».

ШИФРОРАДИОГРАММА.

«[По] инициативе «Токуму Кикан» [в] Харбинском разведотделе РОВС37 обсуждались кандидатуры [для] заброски [в] Забайкалье, командовать группировкой «Свобода», состоящей [из] лесного партизанского отряда [в] 30 [человек] [и] городского подполья [в] 50. Рекомендованы: ротмистр Мороз Ф. В., штабс-капитан Дацкевич Н. Н., поручик Новицкий Е. Н., хорунжий Курков П. И., бывшие войсковые разведчики. [Из] частного разговора п-ка Таки38 [и] атамана Семёнова: консульство Читы даст «Свободе» контрольное диверсионно-террористическое задание».

«Гао Шань».

Полковник Шадрин несколько раз перечитал радиограммы, развернутые и логически обработанные шифровальщиками, сложил бланки в папку, медленно и сосредоточенно, как будто бы делал что-то чрезмерно ответственное, завязал тесемки.

– Гао Шань… – глухо произнес он. – На русский как переводится?

– Высокая гора, – ответил Севастьянов и поинтересовался выжидательно. – Ну, что скажешь обо всем этом?

– Что тут скажешь? Все донесения лишний раз подтверждают, что японцы продолжают усиливать стратегическую Квантунскую группировку, а значит, планов о нападении отнюдь не оставили, даже наша оплеуха немцам под Москвой не отрезвила. Их агентурная «деза» относительно того, что основную массу войск они перебрасывают из Маньчжурии на Тихоокеанский театр военных действий – полная чушь! Полк выводят – дивизию вводят. Даже «наших» беляков под ружьё сгоняют, Янагита ими командует, а уж он-то… – Шадрин не договорил, сделал паузу и подытожил угрюмо и как-то обреченно. – Отсюда вывод: расслабляться нельзя, не сегодня-завтра, грянет!

– Ну, это навряд ли… – возразил Севастьянов. – Токийская резидентура гарантирует, что в обозримом будущем японцы не нападут. Это позволило отправить на западные фронты десятки дальневосточных и сибирских дивизий. Жаль, что нельзя послать еще больше.

– Гарантия нашей агентуры, это конечно хорошо, но армию, соответствующую Квантунской, держать на китайской границе все же придется – а вдруг, возьмут да накинутся! – возмущенно проговорил Шадрин. – Черт бы побрал этих самураев, сами же после Халхин-Гола были инициаторами подписания Договора о ненападении.

– Сними розовые очки, Александр Николаевич… – снисходительно и одновременно зло усмехнулся Севастьянов. – У нас и с Германией был подписан Пакт Молотова – Риббентропа, а что из этого вышло…

Офицеры немного помолчали. Потом Шадрин со сложным выражением недоумения и стыда на лице, сказал:

– А вот о том, что на вопрос о неуловимой банде в Чите мне откроет глаза закордонный разведчик, да уж тем более ваш, дальневосточный агент, я и думать не мог… Значит, диверсионно-террористическая группа «Свобода»! Та-а-ак… Но каким образом она могла выйти на белоэмиграцию, товарищ комиссар?

– Единственным! С большой долей вероятности можно утверждать, что они установили непосредственный контакт с японско-маньчжурским консульством в Чите. Косвенно подтверждает это и наш резидент в Китае, – Севастьянов кивнул на бланки шифровок. – Во всяком случае, связь Харбин – Чита велась по дипломатическому радиоканалу. Задание для проверки японцы дали «Свободе» именно таким образом.

– Выходит, шахта «Октябрьская» и убийство секретаря райкома Бородина, это…

– Это был их экзамен на диверсионно-террористическую зрелость.

– Но как они могли организовать контакт с японцами из маньчжурского консульства? Ведь, кажется, глаз не спускаем, и на тебе!

– Хороший вопрос! Только ты не задавать должен, а отвечать на него, – с сердитой досадливостью изрек Севастьянов. – Прошляпили твои работнички, и втык, я думаю, получишь серьезный! Но об этом потом… А пока ясно одно: антисоветская группировка «Свобода» – существует, действует, и от этого факта не отмахнёшься!

– Как все же был дальновиден Степанов, – невольно вырвалось у полковника.

– О ком это ты?

– Есть у меня один офицер, редкого аналитического ума человек, – с особой теплотой в голосе пояснил Шадрин. – Ну, что ж, теперь дело принимает совершенно иной оборот, следовательно, мы ликвидируем банду значительно быстрее. Будем исправляться, раз виноваты…

Севастьянов смерил его долгим изучающим взглядом, весомо и подчеркнуто официально, произнес:

– А вот чтобы этого не произошло, вы и вызваны сюда так экстренно, товарищ полковник!

– Я не ослышался, товарищ комиссар? – искренне удивился тот.

– Никак нет-с! – отрицательно покачал головой Севастьянов. – Её не ликвидировать надо, а беречь, как зеницу ока. Эта самая «Свобода» должна просуществовать как можно дольше и это целесообразно со всех точек зрения. Задачи здесь три: первая – затеять с самураями серьёзную оперативную игру, чтобы получать сведения о их ближайших планах, глубоко анализировать их, и на основании этого, предугадывать действия против нас. Ведь если всё толково организовать, то контакт японцев с бандитами, это, прежде всего, будет контакт японцев с нами, не так ли?

– Так, – согласился Шадрин, а генерал продолжил:

– Вторая задача – использовать данную бандгруппировку в наших целях: пусть ее главари всю антисоветскую шваль по Читинской области под свое крыло собирают, у них этот вопрос, по-видимому, неплохо отработан. А позже мы с этими ребятами разберемся! Ну, и третья задача – принародно судить пойманных мерзавцев, чтобы другим неповадно было Родине изменять!

– Да, заманчиво, – одобрительно проговорил Шадрин. – Нам же и заботы меньше: не поштучно негодяев вылавливать, а разом срезать весь этот пласт нечисти.

– Так и есть! – подтвердил Севастьянов и бросил взгляд на часы. – Что ж, на сегодня, я думаю, хватит. Ты еще не устроился в гостинице?

– Нет, с аэродрома – прямо сюда.

–Тогда можешь быть свободен до завтрашнего утра, отдохни с дороги, подготовься к вопросам, их тебе завтра зададут немало, – Севастьянов протянул правую руку, прощаясь, а левую, с зажатым в пальцах квадратиком бумаги, резким движением поднес к глазам Шадрина. Чётким, убористым почерком на нем было написано:

«Улица Набережная-92, квартира-57, быть в 19.30. Проконтролируй тыл, если будет «хвост», его не срубай, уходи в гостиницу, пересечёмся позже».

Севастьянов с красноречивым взглядом взял со стола зажигалку, громко кашлянув и одновременно щелкнув ей, поднес язычок белого пламени к записке.

– До свидания, Александр Николаевич.

– Всего наилучшего, Андрей Иванович.

Глава 8

Комиссар госбезопасности Севастьянов поставил на журнальный столик бутылку «Столичной», выложил из портфеля продукты: кольцо ароматной копченой краковской колбасы, полбуханки свежеиспеченного ржаного хлеба, плоскую овальную жестянку с норвежскими шпротами, стеклянную, с яркой зеленой этикеткой, баночку c маринованными огурцами. Шадрин с усталой полуулыбкой наблюдал за его действиями.

– Эй, любезный, подай-ка бокалы! – по-старорежимному распорядился Севастьянов и принялся нареза'ть закуску. Китель он снял, остался в белой рубашке, обжатой широкими подтяжками, и весь какой-то домовитый, невысокий, с солидным брюшком, был похож на некоего престарелого служаку-чиновника районного уровня, если бы не дорогого сукна наутюженные брюки с малинового цвета лампасами.

– Сей минут, ва-ше-ство! – угодливым лакейским тенорком подыграл ему Шадрин, выставляя на стол два небольших граненых стакана.

Осторожно оббив черенком ножа коричневый сургуч с горлышка, Севастьянов откупорил бутылку, наполнил стаканы до краёв. На удивленный взгляд друга отреагировал так:

– Давай по-русски, Сашка, по-полному! Знаешь, как поднадоел за «чертой» этот их «дринкен айн маль» да всякая подобная хрень, измеряемая миллиграммами!

– Согласен! – Шадрин кивнул. – За что выпьем?

– Прежде всего – за встречу, – почти торжественно произнес Севастьянов, поднимая стакан на уровень глаз. – Если б ты знал, как я рад видеть тебя живым.

– А я рад, что ты воскрес из… – Шадрин осекся, не желая произносить слово «мертвых», но тут же нашелся, – из небытия.

Они соприкоснулись звякнувшими стаканами и осушили их.

– Придави огурчиком, – Севастьянов придвинул тарелку поближе к другу.

– Благодарствую, – Шадрин захрумкал огурцом, ощутив, как водочный хмель горячей дурманящей волной пошел в голову.

– Еще по одной, да и поговорим, − предложил Севастьянов. − Скажи-ка тост.

– Он будет кратким, – Александр Николаевич посмотрел ему в глаза. – За победу, товарищ генерал!

– За победу, товарищ полковник!

Они выпили, и какое-то время с аппетитом закусывали. Шадрин первым отложил вилку, отодвинулся от стола, удобно положил ногу на ногу и охватил колено сцепленными в замок пальцами:

– Значит, говоришь, слушают?

– Так точно-с! Именно поэтому мы сейчас на конспиративной точке. Организовал её буквально на днях, ищейки пока не пронюхали. Ты, кстати, «хвост» посмотрел?

– Обижаете, ваше сковородие! – деланно оскорбился Шадрин и поинтересовался. – Хвост хвостом, а то, что в один подъезд зашли генерал и полковник – это как вписывается в окружающую среду?

– Вполне нормально, – успокоил Севастьянов. – Дом заселён старшим и высшим начсоставом штаба тыла ОКДВА39, так что…

– Понятно. Ну, а чем вызвано такое недоверие к тебе?

– Если бы только ко мне… – вытирая губы бумажной салфеткой, невесело проронил генерал. – Я уже успел понять, сейчас тут многих слушают и почти за всеми следят.

– Как засек? Хотя, о чем это я… – усмехнулся над своим же вопросом Шадрин.

– Это уж точно, – поддакнул ему Севастьянов. – Я бы, да не учуял.

– Шифровка из Маньчжурии на «липу» не похожа? Как-то уж всё … – сменил тему полковник и неопределенно покрутил разведенными пальцами правой руки.

– Возникшую ситуацию мы проанализировали очень тщательно. И пришли к выводу, что это – не «де'за». Сообщили в Москву, Федотову, ну а он, естественно, доложил наверх, Меркулову… – при этих словах Севастьянов многозначительно воздел указательный палец и, заговорщицки понизив голос, добавил. – А уже тот – С а м о м у!

– Что ты говоришь!? – воскликнул пораженный Шадрин.

– Да, да! – подтвердил генерал. – «Хозяин» полностью в курсе событий. А как же иначе? В области взрывают шахты, убивают партийных секретарей, а ты думаешь, что Сталин этого не знает? Черта с два! Кстати, он горячо поддержал идею – поиграть с японцами в длительную оперативную игру. У него с самураями старые счёты!

– Вот, значит, как всё… – пробормотал полковник и, достав платок, промокнул внезапно проступившую на лбу испарину. А Севастьянов продолжал:

– Гоглидзе срочно вызвали в наркомат, на приём к Федотову по этому делу, а мне он поручил встретиться с Петросовым…

– Так в госпитале же Сурен Гургенович, – объяснил Шадрин. – Его еще даже не прооперировали, только готовят. Дело-то серьезное – лёгкие. А потом месяц, а то и два санаторного режима. Короче говоря, выбыл из строя, я думаю, надолго.

– Об этом нам сам Петросов сообщил, – не дал закончить Шадрину комиссар. – Наверное, грех такое говорить, но то, что он заболел, сейчас только на руку, и в первую очередь – тебе…

– Мне? – удивился Шадрин. – Но почему?

– А потому, что не бывает, худа без добра… Если бы у Сурена Гургеновича не возникло проблем со здоровьем, то в Хабаровск вызвали бы его, как будущего руководителя оперативной игры. Но всё случилось так, как случилось, ты сидишь передо мной, и это – замечательно!

– А что, без этого повода мы не могли бы встретиться? – в голосе Шадрина просквозила едва различимая обида.

– Могли, конечно, только вряд ли стоит лишний раз это делать: особо-то афишировать наше знакомство совершенно незачем…

– Как так?

– Да вот так! – сокрушенно покачав головой, сказал комиссар. – Уж слишком много я знаю! А посему подобные индивидуумы, постоянно под топором ходят, особенно в нынешнее время. Так что в друзьях у меня состоять – себе дороже… Соображаешь, нет?

– Уг-у-у… – сосредоточенно кивнул Шадрин. Возникла тяжелая пауза. Наконец, заговорил Севастьянов:

– И вот еще что, в Управлении совсем забыл тебя проинформировать – Москва присвоила этой операции кодовое название «Жюри».

– Жюри? – с некоторым недоумением переспросил Шадрин. – В стенах нашего департамента звучит довольно странно… Жюри, это ведь группа специалистов, назначенных для присуждения премий или наград на крупных конкурсах и состязаниях.

– Именно так! – подтвердил Севастьянов и с едва приметной усмешкой похвалил. – Большую Советскую Энциклопедию цитируешь дословно, молодец! Я тут пораскинул мозгами и пришел к выводу, что такое название подобрано неспроста: если не дай Бог, провалим этот, как ты говоришь, конкурс, то московское «жюри» нам такую премию присудит, что мало не покажется. Да и за наградами дело не станет, а название им: «вышка» в двадцать годков или «исключительная мера», «стенка», то бишь… На меньшее рассчитывать никак не приходится.

– Да уж… – хмуро поддакнул Шадрин, а Севастьянов продолжал:

– Слушай меня внимательно, полковник, дело выглядит следующим образом: пока болеет Петросов, ты будешь исполнять обязанности начальника Управления, приказ об этом уже готов и подписан Гоглидзе, завтра тебя с ним ознакомят.

– Благодарю за доверие, товарищ комиссар!

– На хрена оно было бы нужно, такое доверие! – с досадой махнул рукой Севастьянов. – Ведь именно тебе придётся теперь головой отвечать за то, чтобы эта твоя «Свобода», – он так и сказал – «твоя», – до поры, до времени жила, процветала и делала то, что нам нужно… Гоглидзе и мне поручено лишь координировать работу и осуществлять контроль.

– Легко сказать: чтобы жила и процветала! – бурно вознегодовал Шадрин. – Да она за это самое время столько людской крови на белый свет выпустит!

– А мы не позволим этого, парализуем её, – уверенно пообещал Севастьянов. – И в таком состоянии пусть себе существует. Основную работу я уже проделал, завтра на совещании утрясем мелкие детали. Отныне всё, что Гао Шань узнает о «Свободе», он будет немедленно передавать также и тебе. – Севастьянов на минуту прервался, будто собираясь с мыслями, затем продолжил. – Оперативная игра – дело хорошее, но кроме неё есть еще одно важное обстоятельство: наличие взрывчатки у этой самой «Свободы». По твоей информации её с «пороховых складов» унесено более центнера. И какая-то часть уже применена во время диверсии на шахте. Но это ещё только цветочки! А вот рванут, сволочи, объект стратегического значения, тогда-то мы и попляшем…

– Но охрана стратегических объектов области теперь усилена вдвое, – возразил Шадрин. – Как и охрана всех складов со взрывчатыми веществами.

– Вот так всегда: машем кулаками после драки… – горько усмехнулся Севастьянов. – Но не мне же тебе объяснять, что при хорошей подготовке к диверсии, всё это мало что значит: с боем прорвутся и взорвут. При нашем дефиците личного состава, роту для охраны того или иного объекта не выставишь. На Забайкальской магистрали множество мостов и туннелей. Представь, что один из них, длиной с километр, подорвали или гранитную скалу на рельсы спустили. Это на какой срок выведена дорога из эксплуатации и нарушены военные перевозки? Как минимум – на месяц, в ваших сопках объезда ведь нет. Так или не так? – Севастьянов в упор уставился на Шадрина.

– Так! – Александр Николаевич выдержал его взгляд.

– А раз так, то все наши усилия должны быть направлены на важнейшую цель: лишить «Свободу» взрывчатки! И до того времени, пока мы не сделаем этого, о ликвидации банды и речи нет. Можно тысячу этих уродов переловить, а нескольких проворонить, которые потом и устроят пиротехнический сюрприз! – Севастьянов перевёл дыхание, затем, отмахивая, словно дирижер, каждое слово выставленным указательным пальцем, эмоционально закончил. – Динамит, динамит и ещё раз динамит! На его розыск надо бросить все силы! Пока не найдем, Москва с нас не слезет, ведь дело на контроле у С а м о г о, а он слов на ветер не бросает: случись что – вмиг кишки выпустит! Федотова он про эту самую взрывчатку уже несколько раз спрашивал. Кстати, кто там у вас отвечает за безопасность особо-важных объектов?

– Полковник ВОХР, Горохов Николай Иванович.

– Должен тебе сообщить, – привычно снизив голос, сказал Севастьянов, – буквально на днях этого гражданина сильно огорчат: есть постановление об аресте.

– Неужели!? – вскинулся Шадрин.

– Да, это так, – подтвердил Севастьянов. – Утрата бдительности, пособничество диверсантам и террористам и всё прочее… Короче говоря, пятьдесят восьмая – налицо! Голову ваш полковник потерял однозначно! Но, думаю, не он один, наверняка ещё папахи полетят – комиссия по этому делу работу завершила и кое-кому теперь небо покажется с овчинку! Многое будет зависеть от тебя, Саша: сумеешь отнять у бандитов «вэ вэ» – люди хоть как-то, но будут жить, не сумеешь, всем – вышка. Третьего варианта у них нет!

– Но ведь и у меня третьего варианта нет…

– С тобой чуть проще, ты – контрразведчик. По поводу утраты взрывчатых веществ к тебе претензий не имеется, за это спрос с ВОХР, но…

– Если не найду динамит, то спрос будет… – договорил за него Шадрин.

– Бесспорно… – невесело кивнул Севастьянов. – А, чтобы этого не произошло, мы должны знать о каждом шаге «Свободы». Просто обязаны!

– Как ты это себе представляешь, Андрей Иванович?

– Об этом узнаешь из моего доклада завтра, сегодня нет смысла тратить время. – Севастьянов умолк, и какое-то время сосредоточенно смотрел в одну, только ему видимую точку. Потом перевел вдруг потяжелевший взгляд на Шадрина. – А сейчас, полковник, давай-ка потолкуем вот о чем, – сказал он, и, протянув руку к висящему на спинке стула своему кителю, извлек из нагрудного кармана сложенный втрое лист бумаги, протянул Шадрину. Тот спросил с видимым недоумением:

– Что это?

–Ты читай, читай, потом обсудим, – Севастьянов принялся сооружать бутерброд из хлеба и колбасы, до половины наполнил стаканы водкой.

Шадрин развернул лист со строчками машинописи, начал вчитываться и его жёстко очерченный суховатый рот собрался в суровую складку.

«Уполномоченному НКГБ СССР

по Дальнему Востоку, комиссару

государственной безопасности

2-го ранга, Гоглидзе С. А.

РАПОРТ

Довожу до вашего сведения вопиющий факт преступной политической близорукости, допускаемой начальником отдела контрразведки Читинского УГБ, полковником Шадриным А.Н.

Дело в том, что во время недавней инспекторской проверки кадров Управления, он скрыл от комиссии то обстоятельство, что являющийся его заместителем подполковник Рутковский Я. Г. имеет родного брата, с которым произошла странная, если не сказать больше, история.

В боях под Смоленском майор артиллерии Рутковский М. Г., попал со своим дивизионом в окружение. Прорываться из него категорически отказался, ссылаясь на якобы тяжелое ранение и на готовность к самопожертвованию, чтобы прикрыть огнем ручного пулемета отход оставшихся в живых бойцов. Истинные же мотивы данного поступка неизвестны, более того, они крайне подозрительны.

Настораживающим моментом является тот факт, что майор Рутковский М. Г., незадолго до описанного случая, также попадал в окружение и находился на вражеской территории около месяца, но, в отличие от последнего события, благополучно вышел к своим в одиночку.

Нынешняя судьба майора Рутковского неизвестна. Не исключено, что он находиться у немцев в нужном им качестве. Обстоятельства, в которых дважды оказывался майор Рутковский М. Г., не могли бы показаться столь необычными во время войны, если бы не явное стремление полковника Шадрина и подполковника Рутковского утаить их от комиссии. Сам по себе напрашивается вывод, что данному факту способствовали панибратские отношения Шадрина к своему заместителю.

Вопреки директивным установкам НКВД, подполковник Рутковский продолжает находиться в должности заместителя начальника отдела контрразведки, что само по себе уже является нарушением, как партийной, так и чекистской дисциплин и этики, способствует распространению слухов и кривотолков среди личного состава Управления.

«Четвертый»

29. 05. 1942 г.»

Шадрин отложил лист с рапортом-доносом. Закусил нижнюю губу с такой силой, что, казалось, из неё вот-вот брызнет кровь.

– Ну что, вник в материал? – негромко спросил комиссар госбезопасности.

– Вник! Ощущение такое, будто в дерьмо с головой окунули! – Александр Николаевич гадливо поморщился.

– От дерьма отмыться все-таки можно, а от такого обвинения – не получится, – Севастьянов глазами указал на бумагу. – Ситуация гораздо серьёзнее, чем с вашим Гороховым…

– Получается, что брата предателя покрываю и выгораживаю. Тьфу, мерзость какая!

– Давай-ка не кипятись, дружище, а толком объясни: что и как?

Шадрин испытующе посмотрел в глаза старому товарищу:

– Ты-то хоть мне веришь, Андрей Иванович?

– Не верил бы, то этот разговор бы не состоялся.

–Что верно, то верно, – вынужден был согласиться Шадрин. Помолчав, спросил. – А кто он, этот самый «Четвертый»?

– Как говорится в Новом Завете: «Тайна сия велика есть!» – со злой беспомощностью развел руками Севастьянов.

– А каким образом этот, с позволения сказать, документ к тебе попал, адресован-то он Гоглидзе?

Севастьянов долго и сосредоточенно молчал, а когда заговорил, в его голосе отсутствовала обычная уверенность и непоколебимость:

– Довольно просто попал, только не пойму – зачем? Даже для моего изощренного ума – это загадка. Всё началось с того, когда я вышел в тираж как закордонник и был направлен в Хабаровск на должность одного из заместителей Гоглидзе. Ну, прибыл сюда, представился ему, естественно, завязалась беседа. Разговор коснулся людей, с которыми приходилось работать или пересекаться. А когда дошло до моего польского периода, прозвучала и твоя фамилия. Вот так я узнал, что ты работаешь в Забайкалье. О тебе Гоглидзе отозвался в превосходных степенях, сказал, что неплохо знает и ценит как хорошего специалиста…

– Значит, ему все-таки известно, что мы старые друзья-товарищи?

– Получается, что так… – неопределенно кивнул Севастьянов и продолжил. – А через полтора месяца случилось то, что случилось: пришла шифровка от Гао Шаня и всё завертелось! Гоглидзе был вызван к Федотову в экстренном порядке – замаячили перспективы серьезной радиоигры с японцами. А буквально накануне отлета в Москву, заходит ко мне в кабинет Сергей Арсеньевич, вручает папку и объясняет, что данная подборка документов – моя должностная прерогатива. Изучайте, говорит, Андрей Иванович, и принимайте необходимые решения, пора вам начинать работать самостоятельно, уже второй месяц стажируетесь. Когда я стал просматривать эти самые документы, то увидел, что особо серьезного там нет: мелочёвка областного уровня, отчеты местной агентуры, кое-какая рядовая переписка… Но вот беру в руки эту бумагу, – комиссар кивнул на лист, лежавший перед Шадриным, – изучаю её содержание и натыкаюсь на твою фамилию…

– Рапорт находился в конверте?

– Нет, но судя по характерному сгибу, прибыл именно по почте.

– То-есть, из Читы подобные стукачества приходят самым что ни на есть тривиальным способом?

– Похоже на то, – подтверждающее кивнул Севастьянов. – Адрес отправителя наверняка туфтовый, адрес же получателя вообще отсутствует, скорее всего, письмо отправлено до востребования какому-нибудь там Ивану Ивановичу Пупкину… Посыльный от Гоглидзе является в почтовое отделение, предъявляет туфтовый же документишко и получает донос. Всё очень просто и оригинально: ни адресов, ни почерка.

– Н-да… – Шадрин повертел в руках письмо, еще раз пробежался глазами по его содержанию, всмотрелся более пристально. – Ни одной расшатанной буквы с выраженным наклоном или неполным пробивом. Отсюда вывод: пишущая машинка – новая.

– Я тоже пришел к такому заключению, – подтвердил Севастьянов. – А что можешь сказать об авторе?

– Об а-а-вторе… – раздумчиво протянул Шадрин, не отрывая глаз от текста. – О нем складывается такое мнение: он хорошо образованный человек, грамотность и стилистика письма подтверждают это. Умеет ёмко строить предложение, логично мыслить. На машинке работает профессионально, оттиск четкий, оттенок ровный – пальцевые усилия совершенно одинаковые. Кроме этого, нет подтертостей и перепечатываний, отсутствуют какие-либо исправления. Ну, и главное: факты изложены довольно убедительно, а рубежи, где заканчивается истина и начинается ложь – затушеваны просто мастерски! В такую клевету трудно не поверить. Вот ты бы поверил, Андрей Иванович, а?