Бездомный

Перед Новым годом он поехал в русскую церковь в Чикаго и долго стоял среди русскоязычной толпы у иконы Георгию Победоносцу. Поставив перед иконой три свечки, он поехал в гостиницу YMCA, где снял номер на ночь, а потом гулял по заснеженному парку Золотого берега, вспоминая, как этот парк выглядит в другие времена года.

Наконец, наступил день интервью в иммиграционном департаменте, на котором должно было решиться все уже заранее решенное, и на которое ему незачем было являться…

Вектор стоял у широкого окна своей квартиры-студии и смотрел на заснеженное бейсбольное поле под окном. Дог, тянущий хозяина на поводке, как на заведенной пружине, обходил поле по часовой стрелке в третий раз. Хозяин собаки, вытянув вперед руку, едва сдерживал рвение своего питомца, рвавшегося из ошейника. Вектор обвел глазами серые башни трех гостиниц и лежащие как будто в их лощинах краснокирпичные двух-трехэтажные домики. Январский город просвечивал сквозь тонкую морозную дымку. Гостиница “Вестин”, гостиница “Хайат”, широкая, в четверть неба, стена общежития Школы Инженеров. Небо светлело по всему горизонту от едва различимых вдали мелких крыш одноэтажной Америки до одинокого шпиля церкви, воткнутого в белую пелену облаков.

Вектор стал думать о том, что теперь, ему, вероятно, нужно перебираться из Милуок назад в Чикаго. Там будет легче найти заработок для нелегала, ведь теперь он оказывался на нелегальном положении, без разрешения на работу, а это означало, что ему, вероятно, придется пройти весь путь сначала, и, разумеется, начинать его нужно в большом городе вроде Чикаго. Он решил перебираться в Чикаго и выехать из квартиры завтра утром, тем более что срок аренды студии в “Деревне Жуно” заканчивался через два дня. Что ж, наверное, все, что мне остается теперь в Милуоках, это проститься с Латишей, – подумал он. В его “бьюик” на заднее сиденье и в багажник могла войти пара чемоданов, матрас, складной столик, а если постараться, и компьютер с монитором. Нет, компьютер, нужно взять обязательно, лучше не брать какие-то вещи, но компьютер все- таки взять. “Что ж, позвоню Латише прямо сейчас”, – решил он.

Вектор снял телефонную трубку и набрал номер магазина “Товары за доллар”. Латишу подозвали к телефону, она схватила трубку злая и возбужденная.

– Ты работаешь сегодня до часу дня? – спросил Вектор, полагая, что кроме этого говорить вообще ничего не стоит, и если она хочет с ним встретиться, то все равно, до часу или нет. – Давай пойдем сегодня в “Мейдер” Как тогда в ноябре, первый раз, когда… ну, когда я купил у вас будильник.

Он подумал, что про будильник говорить не стоило.

– Ах, ты наконец-то решился на что-то. Наконец-то ты стал решительный, Вектор-стрелочка. Конечно, мы пойдем в “Мейдер”, и куда захочешь, пойдем. И вообще, что захочешь, то и спляшем, – защебетала Латиша в трубке.

– Тогда я подъеду к часу к “Товарам за доллар”, – закончил Вектор.

– Оттуда и начнем, – захихикала Латиша.

Направляясь к гаражу, где стоял его “бьюик”, Вектор уже точно знал, что ему нужно переезжать из Милуок в Чикаго.

Гараж находился на первом этаже соседнего здания. Это было открытое пространство с толстыми бетонными колоннами. Обычно Вектор парковал машину у дальней стены, где всегда был один и тот же свободный закуток, в который его “бьюик” помещался без труда.

Сев в машину, Вектор поехал по городу, бесцельно перескакивая из улицы в улицу. Время от времени он останавливался у тротуара, выходил их машины и наблюдал, как снежинки, едва коснувшись черной плоскости капота, превращались в мельчайшие капельки воды. Нахохлившиеся люди семенили по тротуарам, как по краям гигантских книжных полок с ровно стоящими на них домами-книгами, изредка задирая головы, как будто пытаясь прочесть названия этих книг на их корешках.

Вектор выехал на один из шести мостов через речку Милуоки. Он вспомнил, как на этом мосту он стоял, когда первый раз приехал в этот город, тогда просто посмотреть на него, еще не зная, что будет здесь жить. Он вспомнил, как он стоял на железном разводном мосту и смотрел вдоль реки, в серо-зеленую воду. Две девушки в байдарке вонзали в гладь воды длинные весла-ножи, как будто пытаясь срезать с нее тонкие солнечные лепестки, приклеившиеся к серой, трепещущей под легким ветром, поверхности воды. Останавливаться на мосту в машине было нельзя.

Красные цифры на переднем щитке показывали “12:56”, когда, подъезжая к магазину “Товары за доллар”, он заметил в окне Латишу.

Она, заметив его “бьюик”, тут же исчезла из витрины, и через минуту выбежала из дверей магазина. Она запрыгнула к нему в машину, пышущая возбуждением, которое он вспомнил, как будто оно проходило по телефонным проводам и шло прямо из трубки, когда он разговаривал с ней утром. На ней была голубая куртка, как в первый день их знакомства.

– Ну, я готова, – были ее слова.

Он завел машину.

– Скажи, наконец, что-нибудь, – подпрыгнула Латиша на сиденье.

– Мы сделаем это… в отеле “Хайат”, – выпалил Вектор, как только выехал с парковки перед магазином.

– А, вот оно что! То-то оно и есть! – воскликнула Латиша и закрыла глаза.

Он ждал, что сейчас она откажется, или скажет, что не готова сделать это сегодня, но она только сказала: “Сегодня и сделаем”. Они поехали к центру города по Северной улице, потом перешли на улицу Джексон и свернули на улицу Милуоки. Вектор молчал, и, похоже, это вывело Латишу из себя.

– Вообще-то, когда девушка говорит: “Я согласна”, ее нужно хотя бы поцеловать, для порядка, впрочем, понимаю, ты ведь за рулем, нацелен своим вектором в конечную точку, так сказать. А почему ты решил сегодня? Я так думала, что ты вообще никогда не решишься. Так вот и будем в кино ездить в Чикаго.

Вектор притормозил “бьюик” у тротуара, потянулся у Латише, которая сняла свою голубую куртку, оставшись в плотно обтягивающей ее точеную фигуру белоснежной футболке. Ее грудь была крепко стянута лифом, крупные соски выпирали на кончиках чашечек, как хлебные шарики. В машине было жарко. За три месяца их знакомства они поцеловались первый раз.

– И все-таки, почему ты выбрал черную? – спросила Латиша, оторвав свои крупные масляные губы от тонких губ Вектора.

– Почему? – удивился Вектор и растерялся с ответом. Он молчал, уставясь в ветровое стекло.

– Ну, да, почему? – не понимала Латиша его странного молчания. – Америка – это расистская страна. Ты ведь мог выбрать белую, или русскую или еврейку, или…

– Нет, – прервал ее Вектор. – Не мог.

– Почему не мог? – делая глупое выражение лица, повторила Латиша.

– Потому что, какое мне дело то того, расистская страна Америка или нет, если я выбрал тебя… с самого начала, – был его ответ.

– Хм. Резонно, – стушевалась Латиша. – А тогда скажи, почему ты решил это сделать сегодня?

– Я не знаю, почему, – задумался Вектор. – Я хотел вчера. Но ведь сегодня вторник. И у тебя сокращенный рабочий день.

– Совершенно правильно, – прошептала Латиша маслянистым ртом в его рот, извернувшись на переднем сиденье так, что ее голова оказалась перед его. – Поехали.

Они медленно ехали по улице Джексон, потом по улице Милуоки. Неожиданно снег пошел крупными хлопьями, асфальт запорошило рассыпчатым белым зерном, колеса “бьюика” мяли его и проскальзывали как на манной каше. Через несколько минут машина въехала под широкий навесной козырек гостиницы Хайат.

У регистрационной стойки было пусто. Вектор нажал на кнопку металлического звонка на блестящем мраморе, и она звякнула так, будто стеклянный шарик упал на тонкий лист жести. У стойки мгновенно появилась блондинка в черном костюме со значком “HAYATT” на левой стороне груди и медной табличкой “TAMMY” на правой.

– Желаете номер с одной кроватью или двумя, сэр?

– Это неважно, – ответил он.

Тэмми удивленно посмотрела на него, потом на Латишу, и молча начала заполнять регистрационный бланк.

– Это пятнадцать долларов разницы в цене, сэр, а всего за номер восемьдесят долларов, – сказала она, дав регистрационный бланк ему на подпись. – Подпишите здесь и здесь. Как будете оплачивать ваш номер, наличными деньгами или пластиковыми?

– Наличными, – ответил Вектор и протянул Тэмми деньги.

Взяв карточку-ключ от номера, он оглядел внутреннее пространство отеля, похожее на квадратный колодец. Двери номеров выходили на балкончики, опоясывающие колодец изнутри. Создавалось впечатление, что ты находишься в полом чреве огромной квадратной гусеницы, по одной из стенок которой проходит прозрачный позвоночник лифта. Замыкала пространство огромная люстра, похожая на золотую гроздь винограда. Латиша стояла поодаль, ухмыляясь и делая какие-то знаки Тэмми. Та, видимо поняв, что зарегистрировавшийся посетитель не очень в себе, смотрела на Латишу с выжидательной и пустой улыбкой.

Проскользнув в номер впереди Вектора, Латиша прыгнула на кровать. Она схватила пульт управления телевизором и стала тыкать в кнопки. На экране замельтешили головы комментаторов, блестящие револьверы в руках гангстеров, пачки долларов в кейсах и синие полицейские машины со зверскими лицами блюстителей порядка за рулем.

– Послушай, скажи мне, наконец. За все то время, что мы с тобой знакомы, ты истратил на меня кучу денег! Неужели ты делал это просто так, ничего не желая взамен?

– Конечно, нет! – воскликнул Вектор. – О, нет! Желая, конечно, желая! Я ждал этого дня, зимы и мороза… да именно этого дня, вторника, потому что сегодня, сегодня…

Он не знал, как закончить фразу. Латиша сменила тон на спокойный, ласковый.

– То, что ты странный русский, я уже поняла. Не обижайся, конечно, но я это еще тогда поняла, когда ты покупал будильник. И когда ты пригласил меня потом в “Мейдер”. Но, скажи, зачем было тратить на меня столько денег? Я бы и так с тобой пошла. Ведь то, что я согласилась с тобой на свидание, уже должно тебе было о чем- то сказать. Может быть, после того обеда в “Мейдере” и не пошла бы, но после “Одеона” точно бы пошла. И вообще, я не верю, что ты русский. И английский у тебя не русский, и внешность, и имя.

– А фамилия моя – Кыш! – воскликнул Вектор.

– Да ты не переживай так. Кыш и кыш. А кстати, что это значит? Это что, такая русская фамилия, вроде имени Вектор.

– Это ничего не значит. Кыш на английский не переводится. Так в России гоняют кошек – кыш! кыш! кыш!

– Вроде того, как ты, наконец, загнал меня в постель? – усмехнулась Латиша. – И вообще, ты все врешь. Нам в Школе Инженеров учитель английского говорил, что на английский переводится все. Вся мировая литература давно на английском, и европейская, и русская, Достоевский там, или, плохо проговариваю его имя, Солжет-ник-сон, и китайская, и индийская, и арабская, и даже суахили, все теперь на английском, и все уложилось в 26 букв.

Она встала с кровати, сняла покрывало и спокойно начала раздеваться. Он тоже встал, и раздевался вместе с ней, наблюдая, как ее черная плоть освобождается от одежды. Пурга за окном погасла, но вспыхнула вновь, окутывая высокие здания в снежные цилиндры. В комнате становилось жарко. Казалось, что жара шла отовсюду – от стен, от потолка, и даже от холодного окна, за которым бесновалась белая метель. Раздевшись и аккуратно сложив свою одежду на кресло перед постелью, Латиша подошла к окну, наклонилась к гудящей батарее и стукнула по терморегулятору. Вектор забрался под одеяло. Вернувшись к Вектору, она забралась под одеяла и обхватила его литыми бедрами, круто обрывающимися у тонкой талии. Ее точеные руки и как будто вылепленная из теплого пластилина грудь заскользили по его телу, и он ощутил этот жар, это бесконечное тепло, исходящим откуда-то из неведомого космоса, где оно никогда не кончается. Он ощутил этот жар, как смысл бытия, дающий жизнь тому, что должно было родиться и умереть, сойтись и навсегда разойтись. Он стал мять и впиваться в это тело. Он мял и впивался в него, а Латиша только все больше распалялась и дышала глубоко, свободно и весело. Часы на тумбочке запульсировали ритмичными сигналами. Вектор вскинул голову и взглянул на красные цифры.

– Нечего было ждать, – уверенно сказала она, и ее руки и грудь вновь заскользили по его телу. – Я ведь сразу поняла, что ты любишь черных. Самые лучшие суки – это чернокожие. Впрочем, тебе русскому, этого не понять.

– Отчего же не понять, – пытался глубоко вздохнуть Вектор под литым телом. – Это я понимаю даже больше твоего.

– Неужели? Ну, тогда, остальное я беру на себя, – извивалась над ним Латиша. Ее живот становился таким же маслянистым, как ее огромные губы.

Одеяло сбилось в угол кровати. Солнечный луч, прорезавший снежное небо, упал на черную литую спину, и ее живот вобрал в себя судороги, прошедшие по телу Вектора…

– А ты все ждал чего-то, – усмехнулась Латиша.

Он лежал в ее бедрах, как утлая лодочка. В одну секунду он почувствовал невероятное освобождение от мятущейся свободы, и теперь, лежа в объятиях этого крепкого тела, ему было все равно, что творится вокруг. Он чувствовал наверняка – это тело не отпустит его, защитит его, сохранит его, чтобы ни случилось. Латиша освободила Вектора из объятий, отбросила одеяло и ушла в ванную. Вектор проводил глазами ее маслянистую плоть и лежал неподвижно, как в забытьи.

Шум воды из ванной унес его воспоминания в один жаркий летний день, когда он жил в Чикаго и любил бродить по берегу озера, слушая переливы волн, плещущиеся о квадратные валуны, в беспорядке разбросанные по берегу. Эти валуны с желобками на их гранях, вероятно, были завезены сюда для строительства набережной или причала. Сверкая черными перьями в лучах заходящего солнца, на одном из валунов сидела чайка. Ее перепончатые лапы как будто приклеились к мокрой поверхности камня. Солнечные блестки на воде сходились в золотую россыпь у горизонта… “И все- таки она была черной”, – подумал Вектор.

Шум воды в ванне прекратился, и Латиша вышла оттуда, завернутая в длинное полотенце. Мелкие капельки воды висели на ее коротких волосах, как на жестких травинках мха, переплетенных друг с другом. Она сбросила с себя полотенце, и ее черное тело как будто вобрало в себя белый свет из окна, который на мгновение застыл на фоне метущихся за окном снежинок.

– Отличный шампунь, – сказала она, стряхнула с короткого мха волос капли воды, и подошла к креслу, на котором ровно ело- жила свою одежду, и стала одеваться. – Может, пойдем теперь куда-нибудь покушать, а то вечером у меня вторая работа. Взяли телефонисткой в полицию на два часа в день. Давай поедем в “Мейдер”, где мы были с тобой в первый день знакомства?

“И возвращается ветер на круги своя”, – подумал Вектор и стал одеваться, не отрывая глаз от метущихся по небу снежинок.

Подминая скрипящий снег, “бьюик” отъехал от вертящейся гостиничной двери. На парковке возле Мейдера стояло всего две машины. Вектор прошел с Латишей в дальний угол зала, где они сели за тот же столик, за которым сидели в первый день их знакомства.

Официантка в белоснежном передничке зажгла на их столе маленькую свечку.

– И все-таки здорово, что мы с тобой познакомились, – сказала Латиша. – Хоть иногда сходишь с кем-нибудь в приличное место. Не то, что с моим бывшим бойфрендом. Один попкорн от него видела, а его предок в Нью-Йорке “грины” лопатой гребет.

Солнечные зайчики запрыгали на белой скатерти, когда тонкая струйка вина из запотевшей бутылки полилась в холодное стекло…

Выходя из ресторана, Латиша глубоко втянула в себя холодный воздух.

– А теперь поедем в Озерный парк, – сказала она.

Погружающимися в сумрак пустынными улицами они выехали к озеру. Высокий свод каменного моста, перекинутого через глубокий овраг, перечеркнул сумеречное небо, когда они въезжали в парк по дорожке внизу оврага. От заснеженной парковки Латиша пошла к единственной расчищенной здесь аллее. Вектор шел за ней след в след. Проваливаясь в снег, они натолкнулись на припорошенный гранитный камень с позеленевшей медной табличкой: “Сыновьям, погибшим в Первой мировой войне. От матерей. 1918”.

– Это год, когда та война закончилась? – спросила она.

– Да, это было давно и… на другом конце света, – ответил он.

Вектор вспомнил заснеженное кладбище и ржавый крест с фотографией в перекрестье: “Евгения Куиш. 1918–1970”.

Белые кроссовки Латиши с надписью 'Nike' на задниках утопали в снегу. Вектор окинул взглядом зернистый снег, и время представилось ему россыпью песчинок в огромных песочных часах, где каждая песчинка, казалось, только и существует для того, чтобы превратиться из мельчайшей точки в верхней колбе в мельчайшую точку в нижней. Латиша ждала его на аллее. Невесомое облачко выдоха вырвалось из ее рта. Вектор подошел к ней. Мелкая ветка треснула над их головами – это белка промелькнула в ветвях и помчалась прочь, разбрасывая вокруг хлопья снега. Назад в город они ехали другим маршрутом, по улицам Фарвелл и Северной.

– Последний раз мы ездили с тобой в Чикаго перед Рождеством, – грустно сказала Латиша. – Завтра я полечу к своим, “сладкий дом Алабама”, на целую неделю, вот они обрадуются. А у тебя какие планы?

– По утрам наблюдать за красной секундной стрелкой, пересекающей зеленые, – часовую и минутную.

– Да, да, об этом ты мне уже говорил, глупость какая, – усмехнулась она и уставилась в ветровое стекло, – а все-таки я думаю, что я симпатичная черная, впрочем, тебе, белому, этого не понять. А вообще-то, лучше бы я вышла замуж у себя дома на Юге, а не ехала на этот холодный Север за дипломом. Правда, потом возьмут в приличную компанию. А все-таки интересно, почему ты тогда пригласил меня в Мейдер?

Вектор вставил в магнитофон кассету.

– We don’t need no education, we don’t need no force control, no dark sarcasm in the classroom, teacher, leave them kids alone, – запели динамики.

– Hey! Teacher! Leave us kids alone! – закричала Латиша в ветровое стекло, когда голос Яна Гилана с еще раз повторяющимся припевом сменился с кричащего на завораживающий. – All in all, it was just a brick in the wall.

Часы на переднем щитке машины показывали “04:44”, когда они подъехали к общежитию Школы Инженеров.

– Без одной минуты четверть до пяти, как сказал бы наш учитель английского, – хихикнула Латиша.

– Иди, я позвоню тебе, – сказал Вектор и обнял ее.

Она выпрыгнула из машины.

– Придумай в следующий раз другой ресторан.

Он смотрел вслед исчезающей в темноте подъезда голубой куртке и бесцельно поехал по городу. Казалось, что его “бьюик” превратился в невидимку. Еще немного, и машина растворится, пропадет в темноте, останется только тепло в салоне и темный вечер за окном, огни домов, светофоры на перекрестках и матрицы стен домов с черными и белыми квадратами окон. Вектор петлял по городу, не обращая внимания на таблички с названиями улиц. На самом деле он знал каждую, он знал центр города так же хорошо, как свои пять пальцев. Он знал, где можно проскочить на красный свет, а где лучше задержаться на желтом. Ветровое стекло “бьюика” пересекла большая птица, взметнулась к уличным фонарям и полетела в сторону озера, лениво махая крыльями. “Она была черной”, – подумал Вектор. Он посматривал на мигающее двоеточие между цифрами на магнитофонном щитке и сворачивал в темные улицы с пузырящимся на снегу светом от фонарей. Уже совсем стемнело, когда он подъехал к своему дому. Завернув к подъезду, он объехал вокруг заснеженного квадрата двора, от которого дорожка возвращалась обратно на проезжую часть улицы, и остановил машину. В кабине лифта он нажал на кнопку с цифрой “14”.

У окна своей студии он вглядывался в ночной город, похожий на кучи светлячков, рассыпанных по краям огромной каменной ямы, заметаемой белыми хлопьями. Он положил руку на оконное стекло и представил – стоит только открыть это окно и сделать шаг в темноту – как он исчезнет в этой черной пещере, присыпанной золотой пудрой огней. Светлячки посыплются вверх, в черное небо, и эта последняя секунда в его жизни, вероятно, завершит ту нелепую судьбу, на которую пришлось все то, что должно было прийтись. На расчищенных дорожках под окнами не было ни души. Он посмотрел вниз, на бетонный тротуар, и представил, как будет лежать на этом бетоне, и его будет заметать снежная круговерть.

В каком-то наваждении он стал вращать три граненые пластиковые палочки жалюзи на окне. Он вспомнил… бейсбольное поле под окном в искрящемся морозе. Знакомый собачник обходил его по часовой стрелке. Собака натягивала поводок, рвалась из ошейника и выжимала из себя выдох за выдохом в морозный воздух. Неожиданно она стала рваться в центр поля, где, как заметил Вектор, сидела черная птица. Присмотревшись, Вон увидел, что это была чайка, и это было невероятно, но обмануться он не мог – перепончатые лапы, загнутый вниз клюв и та мелкая отрывистая походка, которой чайки передвигаются. Чайка стояла, как вкопанная. Собака рванулась к ней, вырвала поводок из рук хозяина и вмиг оказалась возле птицы. Не успев опомниться, чайка оказалась в зубах собаки, замахала крыльями, задергала перепончатыми лапами, но железная хватка собачьих зубов намертво держала ее черное тело, еще миг – и оно брызнуло на снег черными перьями. Собачник бежал по полю, пытаясь схватить собаку за извивающийся длинный поводок, но она стала убегать от него, а потом помчалась с бейсбольного поля вниз к реке с птицей в зубах. За ней, размахивая, как крыльями, полами длинного пальто, бежал хозяин. Вектор выбежал на улицу. По сверкающему на солнце снегу ветер раздувал белые перышки. Капли птичьей крови были рассыпаны по полю, как черный бисер.

“Неужели меня так заметет, что не сразу и найдут?” – в шутку подумал он, вернувшись к своим мыслям о теле, которое будет лежать на запорошенном тротуаре.

Сняв телефонную трубку, он набрал “911”.

– 911. Полиция, – раздался в трубке женский голос.

Он сжал трубку в руке. Голос в трубке показался знакомым.

– Вам нужно приехать… – продолжение фразы вырвалось неосознанно, – чтобы забрать тело.

– Чье тело, сэр?

– Это тело… это тело… – он сжимал трубку в руке, не зная, как закончить фразу.

В трубке что-то щелкнуло.

– Да, мы вас поняли. Вы говорите о каком-то теле. Ему нужна помощь. Но, главное, вы не могли бы сказать, где вы находитесь? Полиция всегда придет вам на помощь. Вы звоните с улицы или из квартиры? Вам никто не угрожает?

– Угрожает? – недоуменно спросил он и бросил трубку.

Вектор надел пиджак и выбежал из квартиры. На улице он долго ходил вокруг бейсбольного поля, пытаясь прийти в себя. На небе взорвалась маленькая звездочка и разлетелась во все стороны короткими отрезками света.

“Салют. По какому поводу?” – подумал он.

Следующие две вспышки превратились в звездные одуванчики. Один тут же исчез, оставив после себя круглое облачко дыма, а другой стал осыпаться на город красной пыльцой. Вспышки рвались одна за другой, разбрызгивая красные, желтые и зеленые искры, как будто слизывая черноту неба белыми языками. Мигающая пыль летела к земле и растворялась в небе. Продрогнув, Вектор решил вернутся домой. Он завернул за угол, от которого дорожка шла к подъезду, и… встал как вкопанный. За его “бьюиком” стоял полицейский “форд” и бесшумно мигал сине-красными огнями.

“Вот и они. Они пришли для того, чтобы арестовать меня за умышленное беспокойство полиции”, – подумал он.

Решение пришло мгновенно.

“Нужно попытаться от них убежать. Нужно попытаться сесть в машину. И что мне еще остается делать, как не попытаться от них убежать, если мне все равно придется стать нелегалом? А как же мои вещи? А впрочем, какие там вещи? Главное, что мой бумажник с документами со мной”.

Полицейский следил фигурой, приближающейся к “бьюику”, и когда Вектор был всего лишь в нескольких шагах от него, как кошка, выскочил из своего “форда”.

– Извините, сэр. Это ваша машина?

– Да, – ответил Вектор, пытаясь унять дрожь.

– Дело в том, что здесь нельзя парковаться больше пятнадцати минут. Позвольте взглянуть на ваши водительские права.

“Это какая-то ловушка, – подумал Вектор. – Если они приехали для того, чтобы арестовать меня за беспокойство полиции, то зачем им мои права? Впрочем, здесь и в самом деле нельзя парковаться больше пятнадцати минут”.

– Права? Разумеется. Но они в машине, – спокойно ответил он.

Полицейский последовал за Вектором, но потом почему-то вернулся к своему “форду”.

“Спасение!” – неожиданно пронеслось у Вектора в голове.

Сев в машину, он вставил ключ в зажигание и ударил по газу так, что она отлетела от подъезда до конца дорожки, выходящей на проезжую часть улицы. Поворот – улица Огден. Еще поворот – улица Джексон. Следующий поворот – улица Стейт.

Вектор летел по городу, проскакивая на красный свет и выезжая на встречные полосы. Единственное, что вело его в темноте – это желание уйти от полиции. Свернув в безлюдный переулок, он заглушил мотор и выключил фары. Потом он снова выехал на улицу. Откуда-то доносились звуки полицейской сирены. Казалось, что полицейские были где-то совсем рядом.