Ребус

– Нашёл? – спросила Виалла, которая стояла к нему спиной и занималась тележкой. – Спасибо.

Дитр помедлил с ответом долгую удивленную секунду.

– Нашёл, да.

* * *

Он сам не знал, зачем притащил с собой столько материалов по делу Ребуса, ведь они никак не относились к Равиле Крусте. Из открытой полицейской папки на него глядело с разных ракурсов то, что когда-то было человеческим лицом, а потом превратилось в сплошной шрам от ожога цвета сырого мяса. Шевелюры, бровей и ресниц у Ребуса не было, но глаза остались целыми и невредимыми – он до последнего момента сохранял острое зрение. По большей части в папке были работы полицейских иллюстраторов, имелись и две распечатанные светографии из морга – впрочем, на них было мало что понятно, гораздо точнее были рисунки. К светографиям из морга прилагался листок с отчётом патологоанатома о том, что тело Ребуса полностью обгоревшее, волосяной покров отсутствует. Вскрытие подтверждает, что Ребус умер от разрыва сердца, вызванного, по свидетельствам, всплеском всемирной силы шеф-следователя Дитра Парцеса. В остальном же внутренних повреждений нет, кроме состояния лёгких – Ребус явно курил, но давно бросил.

Дитр привык лицезреть обгоревшее чудовище, и светографии уже давно не вызывали в нём ужаса. Другое дело было, когда он встречался с Ребусом лицом к лицу. Ребус силой заставлял на него смотреть. Он мог это сделать без применения средств всемира, он не любил пытку с помощью железа или иных осязаемых и очевидных вещей.

«Не любил пытку, нет, – тряхнул головой Дитр. – Любил власть». Что странно, Ребус не наслаждался чужими страданиями. Он считал, что страдания необходимы, если человеческая сущность не желает ему подчиниться. Всё, что любил Ребус – это власть и, как выяснилось, внимание. Без Ралда Найцеса этого бы они не узнали.

Тогда, до отъезда в Гог, Дитр поручил Ралду разузнать – и тот разузнал. Ралд занимался несовершеннолетними преступниками, и шеф-следователь удивился, что в группу Дитр решил взять именно Найцеса.

В поезде Ралд чувствовал себя жутко важным, потому что посадили их в первый класс как группу, занимающуюся делом особой опасности. Шеф-следователь Легр Беркеэ и старший глашатай ехали в привилегированном вагоне. Ралд же расхаживал по купе коллег с интригующими речами о проделанной работе.

– А знаете, кто красавчик? Знаете, по кому двинутся душой все наши дамы?

– Дай угадаю, наверное, ты, – хмыкнула Эстра Вица, младший глашатай, которая Ралда терпеть не могла.

– Я, без сомнения, останусь самой недостижимой твоей мечтой, – сказал Ралд, – но сейчас речь не обо мне.

– В кои-то веки, – фыркнула Вица, и Дитр согласно ухмыльнулся.

– Наш шеф, – Ралд кивнул на Дитра, – попросил меня как эксперта в области преступности малолетних разобраться кое с чем, прежде чем нас отправят в Гог.

Тут Ралд даже не хвалился. Он и впрямь был на редкость успешным следователем по подростковым преступлениям – видимо, потому что сам был как ребенок в некотором роде.

– Удивительно, но доселе никто этим никогда не занимался, ограничились лишь парой запросов в диаспору…

– Ралд, – прервал его Дитр, – я очень рад, что ты отработал запрос, но давай оставим это до того момента, как прибудем в Гог.

– Да, давайте хоть сейчас не говорить о Ребусе, – поддержал его Локдор. – Поговорим о чем-нибудь другом.

– О кулинарии, например, – ухмыльнулась Эстра. – Как кто жарит мясо?

Полицейские загоготали. Глашатаи придерживались позиции, что над страхом надо смеяться, Дитр был с ними согласен. На следующий день после прибытия в Гог обещали инструктаж по реагированию, если террорист вдруг захочет к ним заявиться – а он захочет.

Тревожная поездка на поезде, который мог в любой момент столкнуть с рельс террорист, была бесконечной – не потому, что до Гога было ехать долго, и даже не потому, что терпеть Ралда в закрытом пространстве было тяжко. С ними ехала Виалла, и общалась она в основном с Коггелом на их языке Дитр старался не бросать на них мрачных взглядов, он вообще надеялся, что коллеги ничего не заметят. Но они заметили.

– Не беспокойся, шеф, – ухмыльнулась связистка, подергав его за рукав. – Гралейцы всегда сбиваются в стаи без всякого романтического подтекста.

– Я не беспокоюсь, – отрубил Дитр. – Я не понимаю, о чём они говорят.

– О том же, о чём все они говорят у нас в полиции – их ли родич горелый выродок или лишь прикидывается.

Какой национальности Ребус, никто в точности не знал. Имя и фамилия были гралейскими, на этом языке он говорил свободно – как, впрочем, и на шести других. Гралейская диаспора не признавала его за соплеменника, «Серебряный вестник» писал, что террорист наверняка действует под псевдонимом, который звучал как имя гралейца знатного происхождения.

На следующий день состав остановился на границе между Окружними землями столицы и Гога, а потом еще раз – в некогда богатом промышленном центре, где производили оружие. Теперь город выглядел гораздо более мрачным, и перрон был неухоженным. Несколько полицейских сошли с поезда; им предстояло присоединиться к местной рабочей группе по делу Ребуса.

– Почему ублюдок так не любит оружие? В восьми случаях из десяти он то сжигает очередного инженера, то взрывает пороховой цех, – говорил Ралд. – Если он так всемирно силен, то почему он боится какого-то огнестрела?

– Быть может, – задумчиво ответил Дитр, наблюдая за коллегами-мужчинами, которые помогали дамам с дорожными сундуками на перроне, – он хочет быть единственным источником боевого огня?

– А тухлый его знает, чего он хочет, – пожал плечами Найцес, помешивая ложкой в стакане свой горький отвар.

– Пока что так, Ралд. Но ты же хорошо поработал, ты же поможешь и мне узнать это, да?

Следователь бесцветно кивнул. Ралд вообще теперь ходил насупленный, потому что вчера ему не дали поразить товарищей, а теперь он не знал, чем привлечь их внимание.

– Не огорчайся ты так, – улыбнулся ему Дитр. – В Гоге сейчас Реа, она завтра уедет в Акк. Она приехала по делу о взорванной плотине, сейчас делает закупку каких-то материалов. Обещала заглянуть к нам в отделение.

Ралд заметно ожил.

– Андра там? Это хорошо, это очень даже хорошо. А можно, я и ей покажу?

– Можно, – чуть подумав, ответил Дитр.

В Гоге их встретили носильщики и справились о бирках на дорожных сундуках. Сундуки полагалось доставить по служебным квартирам на Линию Стали, при Виалле была переноска с охранным котом.

– Этого в ваше полицейское отделение, – говорил носильщик, – тварь не пустят в квартиру.

– Это экспериментально закодированный кот, – протестовала Виалла, – ему пока опасно находиться без присмотра…

– А если он сожрет всех в вашей казарме? – возмутился носильщик. – А я его туда притащил, это я буду виноват!

Кот с наслаждением распахнул в зевке клыкастую пасть, и его бакенбарды встопорщились.

– Он никого не тронет, если не выпускать его из переноски. А когда я вернусь из отделения, то сама за ним прослежу.

Когда Виалла отспорила у носильщика право кота на пребывание в ее квартире, полицейские пошли в отделение, которое располагалось на той же улице, в трех сотнешагов от жилого здания. Шеф-следователь Легр Беркеэ в сопровождении глашатая сбежали куда-то «по делам», коллеги зашушукались, что эти двое абсолютно точно крутят роман. Ралд заявил, что надо раздобыть выпить, и Дитр нехотя разрешил по два бокала вина на горло. Ухмыльнувшись, Ралд тут же улетучился в направлении Гоночного Проспекта. Гоночным он назывался не из-за того, что там проводились состязания в беге или на лошадях, а потому, что там были лучшие спиртогонные и винные цеха. Бытовало мнение, что на севере хоть и растет весь виноград, но делать с ним там ничего не умеют, а некоторые винодельни в Акке так и вообще добавляют в вино газ, чтобы жидкости было меньше. Сырье переправляли в Гог, где из винограда делали особо крепкие напитки – терпкое или сладкое вино и даже густые ягодные сиропы на спирту. Там же из ягод гнали собственно питьевой легкий спирт, который не годился для медицинских или технических целей, зато прекрасно подходил тем, кому нужно было срочно напиться.

Линия Стали, как ей и полагалось, кишмя кишела людьми в униформе. Военные и полицейские в ожидании сумерек вышли на перекур, наблюдая, как загораются один за другим фонари. Гог бы невеселым местом, но это всегда старались исправить. Фонарные стекла были разноцветными, а между ними повесили гирлянды, будто в преддверии карнавала.

– Будет праздник? – спросила связистка.

– Не должен бы, – пожал плечами Дитр, переглядываясь с Локдором Кенцесом.

– Нет, вроде бы никаких праздников, – тоже сказал Кенцес. – Праздник Винтовки не настолько скоро, чтобы тут все украшать. Смотрите, даже музыка играет!

На пешеходной части между двух проездных – экипажной слева и легкой железнодорожной справа, по которой возили солдат на учения и на задания, – столпились люди, некоторые из них пели. Оказалось, там поставили механический манекен, который играл на рояле. Манекенами ведал старый господин, он был тут же и протирал коллекцию цилиндров.

– Умеет играть разные мелодии, – восторженно заговорили женщины.

– А можно мы следующие? – спросила старика Виалла. – Мы только что прибыли из столицы, идем в наше отделение. Никто не против, если мы влезем без очереди?

– Ну раз вы только с поезда, то давайте! – отозвался какой-то военный в форме стрелка Серебряной Черты. – Правда, если б кто-то из ваших мужчин попросил, мы бы отказали.

– Рожа гралейская, – прошептал Локдор.

– Какую мелодию поставить?

– На ваш выбор, – ответил Дитр.

Старик посмотрел на него странными стеклянными глазами, каких не бывает у здоровых людей. Он оглядел всю их группу, и губы его беззвучно шевелились. Не глядя, он потянулся за цилиндром и вытащил один. Он деревянно подошел к манекену и принялся вытаскивать прежний цилиндр и прилаживать новый. Покрутив ручку, он отошел и уставился в землю.

– А он не станет фиксировать по-новому руки у манекена? – прошептала связистка.

– Манекен и без него разберется, – ответила ей Виалла, – гляди!

Руки манекена поменяли положение и замахнулись в точности над нужными ему клавишами. Механизм заиграл бодрую и веселую мелодию. Коггел с Виаллой и еще несколько человек захлопали в ладоши и принялись подпевать. Кто-то пел на варкском, кто-то на гралейском, его тут знали многие, потому как гралейцев среди военных было много. А Дитра светлая песня о боевом товариществе и любви к родине ввела в болезненный ступор. Ему вдруг сперло дыхание, а южный промышленный воздух, и без того наполненный копотью и пылью, и вовсе перестал проходить в ноздри. Дитр попятился, еле шевеля губами. Люди пели:

Родная высота, любовью растворюсь,За небо, братьев и мечту.С крюком за кушаком, с винтовкой за плечомЯ сохраню свою страну!

Дитр оглянулся в поисках хоть одного понимающего лица и нашел лишь морщину на переносице Эстры Вицы, которой тоже стало не по себе.

– Ты… ты видела? – он кивнул на старика.

– Да. Он странный, да еще и песня, ох, не нравится мне это.

– Он же в Акке! Его только что там видели!

– Ты еще не привык, что он умеет очень быстро перемещаться, а то и вообще находиться в двух местах одновременно? – свистящим от возбуждения шепотом ответила глашатай. – Ждем мразину в гости, Парцес!

Песня закончилась, и люди зааплодировали. Старик поднял голову и уставился сразу на всех и ни на кого. Дитр прокашлялся, готовясь высказаться, но глашатай снова задергала его за рукав.

– Я очень признателен вам за мелодию, – сказал он, – и прошу передать… Да чего?! – прервался он, потому что глашатай уже начала откровенно тыкать его под ребра.

– Никаких высказываний в адрес террористов без согласования с глашатаем, Парцес, – прошептала она ему на ухо. – Говори так.

Проинструктировав старшего помощника шеф-следователя, ответственного за группу по делу Рофомма Ребуса по агломерации Гог, Вица отпустила его рукав и отодвинулась. Дитр снова заговорил:

– Прошу передать господину, который одарил нас этой бесподобной в своей узнаваемости мелодией, что мы всегда готовы принять его за стаканчиком горького отвара и одарить горячим стальным поцелуем в лоб.

– Передам, – тихо ответил старик.

– Пошли в отделение, – резко бросил Дитр подчиненным, и они пошли в направлении строения номер двадцать восемь, где им предстояло работать.

Ралд уже обнаружился там, он потирал руки над целыми двумя ящиками винных бутылок.

– По два бокала, Найцес, – предупредил Дитр. – Надеюсь, ты взял про запас.

– Никак нет, шеф, – Ралд продемонстрировал оба ряда белых зубов, которые он регулярно оттирал маслом и мелким песком. – Вот и бокалы.

– Ну ты и… – чуть не задохнулся от возмущения Дитр, не найдя, что сказать, а коллеги захохотали, увидев, какие бокалы раздобыл Ралд. Бокалы были огромные, в один помещалась целая бутылка.

На звон стекла пришли местные полицейские, которые уже занимались делом Ребуса.

– Смотрите-ка, мозги подъехали из самой столицы, – кисло поприветствовал их душевник-криминалист.

– Очень приятно, – Дитр попытался изобразить вежливую улыбку. – Я старший помощник шеф-следователя Дитр Парцес.

– Ясно, – буркнул эксперт по душевным уродам и стал подкрадываться к бутылкам.

– Ничего, – прошептала ему на ухо Виалла, отчего у Дитра встали дыбом волосы на затылке, что, впрочем, было весьма приятно. – Выпьют и добрее станут.

Ралду хватило совести не выливать в гигантские бокалы по целой бутылке, но первый ящик опустел с первого же круга. В дверь огромного кабинета постучались, и вошла Андра Реа. Дитр улыбнулся и пошел здороваться с подругой, а Ралд чуть не выронил свой бокал.

– Ты позволяешь им напиваться в первый же день? – прищурившись, спросила Андра. – Не больно похоже на тебя.

– Я согласовал два бокала публичным заявлением. Ралд, – Дитр досадливо поморщился, – принес бокалы. Он уже бежит к тебе с одним, посмотри на него.

Ралд протянул Андре бокал и схватил ее за свободную руку, которую она живо выдернула, шикнув на него, что он нарушает ее пространство.

– Ничего, однажды ты меня туда пустишь, в это свое пространство, – с напускной бодростью сказал Найцес и удалился.

Андра закатила желтые глаза, Дитр лишь смешливо пожал плечами. Он отвел подругу к окну и усадил на подоконник, а сам принялся шепотом расспрашивать ее о плотине.

– Да, был, видела, – кивала Андра. – Когда мы приехали, он уже устал с демонстрацией и больше не раскланивался, а просто сидел как стервятник на краю. С нами он говорил, мы не отвечали.

– Молодцы, – одобрил Дитр. – Без глашатая нельзя. Законники вечно считают, что тоже умеют пользоваться словом всемирным, но…

– Умеем, но не так, как глашатаи. Поэтому мы и молчали.

– Но он, как понимаю, в Акке? Был, по крайней мере, вчера.

– Был. Он вроде бы появлялся то на границе, то на крыше магистрата в Окружних землях, жертв не было, поэтому не могу быть уверена, что это не байки и не ложные доносы. – Реа нахмурилась, почесывая острый локоть руки, в которой был бокал.

– Это я к тому, что он здесь. Он уже здесь, Андра.

– Что?! – охнула она, чуть не расплескав вино.

– Он… Ох, да ладно, это надо сказать всем.

Дитр слез с подоконника и поставил свой бокал на один из столов.

– Коллеги! – он хлопнул в ладоши. – Коллеги, минута вашего времени!

Люди замолчали, повернувшись к нему.

– У меня для вас две новости – хорошая и очень плохая. Хорошая – что Ралд Найцес кое-что нашел, чего не видел даже я, и уже очень скоро вам покажет, пока вы не успели напиться. – Ралд благодарно замахал руками, кинув лучезарный взгляд на встревоженную Андру, которая от беспокойства стала казаться еще более острой и угловатой. – А плохая – скоро, очень скоро нас навестит наш любимый клиент.

– С чего ты взял? – крикнул кто-то.

– Не нагнетай, он в Акке!

– Тихо, проблудь, тихо! – рявкнула Вица.

– Спасибо, Эстра. Я не нагнетаю. Сегодня человек с остекленевшим взглядом, словно его подневолили или закодировали, настроил нам музыкального манекена, чтобы он сыграл «Родную высоту».

– Парцес, да у тебя проклятие преследования, – протянул Коггел. – Это же «Родная высота», ее все знают…

– Доктор, – сказал Дитр душевнику, – у меня преследование?

Душевник пожевал губу и покачал головой.

– Меня там не было, я не видел и не слышал, но, если сложить один плюс один, то вероятно, ваши подозрения в худшем случае – профессиональная деформация…

– А в самом худшем, – прорычала Эстра Вица, – к нам очень скоро заглянет Рофомм, драть его ядовитой ивой, Ребус. И я очень советую вам не надираться как шахтеры в день Замершего Солнца, а отнестись к информации со всей ответственностью. Вы тут все, даже Найцес, взрослые люди, и я думаю, что вы понимаете, на что способен горелый выродок, и если он заявится завтра, а то и сегодня…

– Ставлю на послезавтра, – сказал Дитр. – Спасибо, Вица. Слушайте глашатая, коллеги, и будьте ответственны.

Ралд с грустным вздохом затолкал второй ящик вина куда-то под стол и занялся чемоданом с папками, который привез из столицы. Он принялся раздавать папки, приговаривая, что все выпили достаточно, чтобы это видеть, но не так много, чтобы ничего не соображать.

– Прежде чем вы откроете папки, попрошу минуточку внимания, – заговорил Найцес.

– Любишь ты внимание, – пробормотала Андра. – Прямо как Ребус.

– Чтобы повязать хмыря, надо мыслить как хмырь! – Ралд воинственно хлопнул себя по широкой груди. – Так, о чем я хотел сказать, – он потер ямочку на подбородке. – Вы знаете, что теперь нами будет руководить уроженец этого чудесного южного края Дитр Парцес. Кто не знает Парцеса – я вам скажу, что это особенный тип. Вы наверняка читали о деле кошачьей резни в столице…

Виалла опустила глаза и дернула плечом, и Дитру вдруг захотелось подойти к ней и сказать, что больше не будет никаких взбесившихся котов, она будет менять коды совместно с химиком, чтобы избежать действия странных газов, которые влияют на поведение служебных тварей. А еще ему хотелось потрогать ее волосы, и чтобы все коллеги разом исчезли.

– Да не переворачивайте вы страницы, так будет не интересно! – воскликнул Ралд, увидев, что кто-то потянулся развязывать свои папки. – Переворачивать строго по инструкции, вам же веселее будет. Я говорю о Парцесе, коллеги, потому что только этот человек может видеть во все стороны разом. Кто бы догадался проверить баллоны с газом…

– Да я просто работал, Ралд, – не удержался Дитр. – Я решил найти, что, кроме котов, связывает все эти инциденты, и так добрался до газа. Тоже мне…

– Парцес просто работал, коллеги. Чтоб все работали так просто!

Дитр вдруг почувствовал на себе чью-то всемирную нежность и, поискав чутьем ее источник, увидел, что ему улыбается Виалла Эрлиса. Он расправил плечи и впервые улыбнулся в ответ.

– Что я вам еще скажу, коллеги, – продолжал Ралд. – Он впервые за сорок лет, пока идет это дело, на котором сменилось… сколько там шеф-следователей?

– Пятнадцать, – напомнила ему Вица.

– …на котором сменилось пятнадцать шеф-следователей. И никто из них или их помощников даже не догадался задаться вопросом – а кто же ты такой, к демонам дерьма и грязи, Рофомм Ребус? Нет, конечно же, выясняли, откуда он взялся. Много не нашли. Подозревали – моя мать еще тогда замуж выходила – что Ребус – это группа людей, что не может один человек так, хм, работать. Спрашивали диаспору и Принципат – и те сказали, что такого гражданина или подданного у них нет, несмотря на звучное имя.

– Да ерунда с этими именами, – высказался Коггел. – У местных гралейцев вечно подгорает назвать ребенка то на «онн», то на «омм». А если назвали – чего б с потолка не взять еще и фамилию?

– Подтверждаю, – звонко добавила Виалла. – Полно людей недворянского происхождения с дворянскими именами. Многие из них даже не члены диаспоры.

– А вот Принципат сказал, что семья с такой фамилией действительно была, – говорил Ралд. – Но принадлежал ли к ней взявшийся непонятно откуда наш горелый друг – это было под вопросом. Мы знали, где он рос, а также где он учился. Записей о нем было мало. Здоровье в норме, учился на отлично. То, что Рофомм – большая умничка, мы это и так знаем. Знаем его рост и… и все. Рост, правда, не знаем, точно до ногтя, но…

– Патологоанатом нам однажды скажет, какого он роста, – пообещал один из полицейских.

– Надеюсь, мы все это услышим, – кивнул Ралд. Он развязал свою папку и открыл первую страницу. – Начнём, как во всех лучших историях, с начала. Ничего такого, чего бы не знали наши предшественники.

Первой страницей было архивное дело благотворительного дома сирот; светографий тогда не делали, а приглашать иллюстратора ради детей не стали. Ограничились описанием внешности и заключением детского врача. Родился в год девятьсот семьдесят восемь-девятьсот семьдесят девять, день не известен. Ярко выраженный гралейский фенотип, волосы чёрные кудрявой структуры, кожа белого оттенка без веснушек, глаза карие, астеническое телосложение.

– Ерунда, – заявила Виалла. – У детей невозможно определить фенотип. Кудрявыми бывают и ирмиты.

– Зато не бывают белокожими, – хмыкнула Вица. – К тому же вы кудрявы иначе, чем мы. И глаза у вас другие. Тут написано про глаза миндалевидной формы? Нет? Так вот и не надо!

Откуда взялся Ребус в доме сирот, никто не знал, следов матери найти не удалось. Она оставила его на пороге, приложив к свертку записку с его именем. Ребус отличался крепким здоровьем, поэтому маловероятно, что его мать была одержима дурманом или страдала алкоголизмом. Блудные заболевания у матери тоже навряд ли наличествовали. Наследственные заболевания – кроме душевных уродств, которые могут быть вовсе не наследственными, – если и были, то Рофомму не передались.

– Ругать его по матушке, полагаю, бесполезно, – заявил Ралд.

– Посмотрим, – краем рта улыбнулся Дитр. – Мы можем перевернуть страницу?

– Валяйте.

На следующей странице был один лишь рисунок – герб с какими-то символами вместо геральдической твари.

– Вот вам герб, все чин-чином, старогралейские буквы-слоги – «руо», «эобе», «усе», там есть расшифровка – написано «Ребус», – затараторил Ралд. – Эта семейка была очень знатной, они сбежали в Акк из Гралеи во время сектантских войн, а глава семьи был не кто иной, как родной брат тогдашнего Принципа. Согласно дурманной системе фамилий и наследования брат, будучи младшим сыном, носил материнскую фамилию. Но то дело трехсотлетней давности, а вот сорок с лишним лет назад семья буквально за несколько лет перестала существовать. Переверните страницу.

Дальше шла явно копия какой-то выжимки из полицейского дела.

– Первый – Обионн Ребус, – говорил Ралд. – Умер в возрасте шестидесяти одного года, что рановато для гралейца. Умер от воспаления дыхания, потому что в холодное время года пошел купаться в Красавицу Вод и просидел там целый час. Целый час в холодной воде, коллеги! Гралейцы – рекордсмены по дурацким смертям, но это как-то слишком. Следующая.

Следующая страница содержала два дела за следующий год. Первая смерть – Эронн Ребус, мальчик четырех лет, внук Обионна Ребуса. Убит чайками.

– Чайками, – глухо повторила Андра, хмуря тонкие желтоватые брови.

– Да, летучими крикливыми псинами, которых по ошибке классифицируют как птиц. Чайки клевали ребенку лицо и гнали к обрыву, он упал и разбился. Следующая – его бабка Цоломма Ребуса, в девичестве Вегруса, в этот же год. Тут скучно – заварила себе не те цветы, отравилась и умерла. Переворачиваем – и тут у нас кончина Тейлы Ребусы, в девичестве Пелеи, матери Эронна, убитого чайками. Поскользнулась, упав лицом сковороду с кипящим маслом, в котором варились устрицы. Доподлинно известно, что она в жизни ничего никогда не готовила, она была из богатой семьи и вышла замуж за человека из диаспоры. Последний представитель фамилии – последний год – очередная страница.

Страницы зашуршали, и Дитр обнаружил, что сюда Ралд с какой-то целью приложил репродукцию портрета покойного ныне Урномма Ребуса – белокожего чернокудрого человека с точеным лицом.

– Неплох, – прокомментировала одна из женщин.

– Серебряный стандарт, – ответил Ралд. – Тест на гралейца – кто знает, что такое серебряный стандарт?

Антрополог изобразил молчаливую иронию, за него ответил Коггел:

– Идеальная совокупность телесных факторов знатного человека. От кончиков волос до всех прочих кончиков и концов.

– А почему серебряный, а не золотой? – поинтересовался Дитр.

– Потому что серебро, – сказала Виалла, – идеальный металл. Он всегда белый, в отличие от золота, которое может быть красным или желтым, и серебро надо постоянно чистить – то есть совершенствовать. Мать очень любит твердить про серебро, – молодая женщина недовольно скривилась.