Дожить до премьеры

Юлия Пахоменко

Дожить до премьеры

Глава первая, в которой меня пугают

– Аля, Алечка, спасай меня!

Не успела я открыть дверь, как моя подруга Бронислава ввалилась в квартиру и помчалась на кухню. Красная, мокрая, запыхавшаяся – не иначе, не стала ждать лифта и бежала пешком на четвертый этаж. Ну сколько можно говорить, что это опасно! Не девочка уже – схватит сердце, и поминай как звали!

– Броня, ну что ты, успокойся! Что стряслось?

Бронька, как специально, чтобы меня позлить, молча ринулась к графину с водой, налила в стакан и стала жадно пить, проливая струйки на куртку. Еще и оделась не по погоде: теплая куртка, шерстяной шарф поверху. В такой зимней куртке в нашем теплом декабре и не бегая употеть можно. Да что же она все молчит да молчит! Броня!!! Говори сейчас же!!!

Моя драгоценная подруга выпила уже наконец всю воду, вытерла рукавом лицо и уселась на кухонный стул. Она смотрела на меня, я смотрела на нее – и постепенно начинала понимать, что ничего уж сильно ужасного не случилось. Но что-то безусловно случилось, и Бронька прямо сейчас подбирает правильные слова, чтобы мне об этом рассказать. Ладно, подождем.

– Аля, только ты можешь меня спасти. Пожалуйста, не отказывайся. Я знаю, что ты сможешь! Пожалуйста! Не отказывайся сразу, выслушай меня!

Можно подумать, что я отказывалась. Правда, зная Бронькин неугомонный характер и вечные ее несусветные придумки, я могла себе представить, что наотрез откажусь участвовать в ее очередной авантюре. Но сначала выслушаю, конечно. Лучшая подруга все-таки! И кроме того, мне даже любопытно. Я вся внимание, говори.

– Аля, напиши нам сценарий для спектакля! Это очень важно. Ты сможешь, я знаю! Послушай – она схватила меня мокрой рукой и неожиданно сильно стиснула. Ну всё, пиши-пропало, Бронька вошла в раж, теперь ее так быстро не угомонишь. Ладно, время у меня сегодня есть, а лучшие подруги для того и существуют, чтобы сидеть и слушать. Я отцепила ее влажные пальцы – Бронечка, успокойся, я ничего не понимаю, расскажи по порядку.

– Хорошо, только ты не перебивай. – Нам нужна пьеса. Нашему театру, ну ты знаешь. В этот раз мы решили не брать классику, и современное нам тоже не нравится. Мы встречаемся уже четвертый раз, перебрали все возможные варианты и ни на чем не сошлись! Мы уже переругались все и я боюсь, что труппа развалится… Ты же знаешь, последнее время наши старички хандрят и капризничают… И вот я подумала, что надо что-то оригинальное, что-то, что есть только у нас! Тогда мы привлечем больше внимания и будет гораздо интереснее!

Отчаянное Бронькино лицо моментально стало восторженным.

– Мы привлечем настоящую публику, а не только родственников! И я… я уже сказала, что ты напишешь сценарий, – закончила она быстро и посмотрела на меня с видом человека, который ни в чем не виноват. Или с видом человека, который сгоряча сделал глупость, но ни за что не признается в этом. Уж я-то знаю Броньку. Она заднего хода не дает. Тем более, если дело касается театра!

Театр занимал в Бронькиной жизни особенное место. В прошлой, ленинградско-петербуржской жизни, она была завзятым театралом. Ходила на все премьеры, знала всех актеров, могла бесконечно рассказывать театральные байки и закулисные сплетни. После переезда в Германию моя подруга сильно упала духом, ничем не интересовалась, ходила как тень. И тогда я своими собственными руками сосватала ее в маленький, но дружный самодеятельный театральный коллектив „Der alte Sack“, который обретался в местном доме культуры. Как можно было понять из названия (которое переводится как „Старикан“), в этой труппе собрались древние, но бодрые дамы и господа, не без чувства юмора и с большим желанием поразвлечься напоследок. С тех пор Бронькина любовь к театру получила второе дыхание и не угасала ни на минуту.

Про свой стариковский театр моя подруженция рассказывала постоянно – ведь она была его активной, если не активнейшей участницей. Четверг был святой для нее день – вечером проводились репетиции. Примерно раз в год игрался спектакль и это было важнейшим событием для Брониславы и ее коллег-актеров. В зале торжественно сидели дети и внуки актеров, а сами актеры, от 60 и старше, горели на сцене почище любых профессионалов. Аж с сердцем плохо бывало! До сих пор мурашки бегут по коже, как вспомню выход благородного рыцаря Герхарда Кёппке – в середине своего пламенного монолога он схватился за грудь и стал заваливаться на бок – и я сначала подумала „как натурально изображает“! А потом из-за кулисы побежали другие актеры, началась суета, охи и ахи, спектакль пришлось отложить. Но слава богу, ничего плохого с ним не случилось. И это было пока только один раз. А в основном все проходит блестяще. Под бешеные апплодисменты и с букетами цветов актеры кланяются до умопомрачения, а потом, потные и довольные, как есть в театральных костюмах, идут праздновать свой успех в ближайший биргартен. Да, и не надо делать такое лицо – я вставляю в свою речь немецкие словечки! Если они действительно подходят и трудно найти подходящую замену. Знаю, что для некоторых живущих здесь это как красная тряпка для быка. Волапюк! Суржик! Конечно, не надо перебарщивать и делать русско-немецкий словарный салат. Я и сама не любитель таких острых блюд. Но без пары-тройки слов, как например, биргартен или термин, обойтись нельзя. Всё, возвращаемся к сценарию.

Значит, моя разлюбезная подруга, желая спасти ситуацию, пообещала своим принести готовый сценарий – оригинальный, на современную тему, всё как полагается в лучших театрах Парижа. А мне, значит, теперь расхлебывать? С какого переляку?

Конечно же, я стала отказываться, и конечно же, Бронька была к этому готова. К моему же собственному удивлению, я довольно быстро почувствовала, что внутри потихоньку начинал работать моторчик радости… судьба приготовила мне неожиданный поворот и вызывала меня на маленький, но забавный бой: написать что-то необычное и полезное! Мне предстояло приключение, предстояла новая и интересная работа. Но Бронислава должна была почувствовать, что она у меня в неимоверном долгу и еще неизвестно, как все обернется. Так что я отнекивалась и отказывалась, при этом внимательно слушая все дифирамбы, которые рассыпала моя подруга. Я и письма пишу замечательные, и стихи сочиняю на дни рождения лучше всех, и когда-то давным-давно, в прошлой жизни, была же я журналистом и умела же я складывать слова в подходящие предложения? Вот и сейчас надо сделать то же самое.

– Делов-то, пьесу написать! – распалялась Бронька. – Во-первых, берем детектив, это легче пареной репы! Сколько мы с тобой детективов за последние годы просмотрели? А? И сколько раз мы просчитывали как нефиг делать примитивные попытки авторов нас запутать? Сколько раз мы угадывали, что произойдет, кто что скажет? Сколько раз мы придумывали гораздо более элегантные, красивые сюжетные ходы, чем в этих убогих сериалах? Ну, ты что, до сих пор трусишь? Да я сама в два счета напишу эту пьесу, только надо будет сказать, что ты написала, а то мое старичьё мне не поверит!

Что-то в этом и правда было. Много, много вечеров провели мы с Бронькой на диване, глядя бесконечные сериалы про милиционеров (далее полицейских), частных детективов, авантюристов, преступников, адвокатов… Много, много раз мне хотелось повернуть сюжет с накатанной дорожки, по которой он как правило катился, куда-нибудь в неизвестное. Много, много раз мы слышали реплику "я кое-что узнал. Нам надо встретиться" и тут же кричали: "убьют! не дойдет!" и так же бесились, когда главный герой говорил своей жене/подруге "я тебе потом все объясню". Не подвернулся ли мне хороший шанс взять дело в свои руки и наконец-то сотворить нечто свободное от клише и стандартного хода событий? Но все-таки мне было страшно. Не для себя сочинять буду, для коллектива! Для зрителей – детей и внуков! А вдруг опозорюсь? Нет, духу не хватает…

– Хорошо, – услышала я свой собственный голос. – Сочиню вам сценарий. Только не торопи меня. Мне надо будет как следует подумать.

Потом мы еще гоняли чаи, смотрели новости, ругались о политике. И мне все больше и больше хотелось остаться одной и скорее что-нибудь сочинить, но я держала марку. Не хотела показывать Броньке, что ее задание пришлось мне по душе. Когда она ушла, надо было срочно сварганить ужин, потом уборка на кухне, и в итоге я взялась за сочинение лежа в кровати.

Во-первых, нужен труп. Это не клише, а факт. В любом детективе все крутится вокруг трупа. Может быть, конечно, и отсутствие трупа (похищение) или кража, или финансовое преступление, но я консервативна. Труп и никаких компромиссов.

Пусть это будет женщина. Такая обычная, милая, на первый взгляд ничем не примечательная. Ну как я. Никто ее не замечал, и вот она убита. И в ходе расследования выясняется, какая она была хорошая, как ее все любили. И в ящике ее стола даже находят какую-нибудь вещь исключительной важности – предположим, исследование, или роман. И теперь все окончательно видят, что она была совсем не простая серая мышка, а умный, талантливый, особенный человек! И пусть они теперь кусают себе локти и жалеют, что во время не рассмотрели такого ценного члена общества! Конечно, этой женщине все равно – ее больше нет, да и не было, потому что я ее просто выдумала, – но зато зрители, дети и внуки, пусть задумаются, не мало ли внимания они последнее время уделяли своим мамам и бабушкам, и сидя в жарком зале пусть пообещают себе почаще звонить им по телефону и спрашивать о здоровье, настроении и делах. На этой приятной мысли я заснула.

Глава вторая, в которой мы должны обойтись без женских трупов

– Никаких женских трупов, ты что! – вопила Бронька по телефону. – Только через мой … тьфу, запутала ты меня. Да ты знаешь, кто должен будет его играть? Конечно, я! Ведь мне же отдают самые неприятные и бессловесные роли! Ведь меня же в нашей труппе делают козлом отпущения!

Вообще-то Бронька преувеличивает. Никто не делает ее козлом. Наоборот, все участники студии ее очень любят и берегут. Еще бы, ведь Бронька – вечный двигатель этого театра престарелых: она заботится, чтобы все приходили на репетиции, придумывает детали костюмов и по всем знакомым собирает нужные шляпы или сапоги, подбирает музыку, устраивает посиделки с чаем и пирогами… Бронька – самый молодой член труппы, только шестой десяток разменяла. Ее коллеги, стариканчики лет 70-ти, относятся к ней нежно, как к дочке. Вот только роли ей стараются дать поменьше и, по возможности, без слов. Ну что поделать, не дается Броньке немецкий язык. Да еще на сцене. Так-то, в жизни, она вполне может объясниться и даже поболтать обо всем на свете, но это в непринужденной обстановке. Когда же волнуется, то глотает артикли, слоги, целые слова, переставляет слова местами или же просто мычит, помогая себе жестами. После того, как она завалила пару шикарных ролей, а зрители весь спектакль должны были переспрашивать друг у друга: что она сказала? что? что? ей пришлось довольствоваться выходом в эпизодах. Родственники и знакомые артистов, подученные заранее, хлопают ей особенно интенсивно, а после спектакля ее талант расхваливается особенно энергично… и все равно неутомимая бронькина душа требует более важных ролей и тоскует по образу Джульетты или Офелии.

Ладно, уговорила. Труп будет не женский. Так… ребенка исключаем однозначно… Остается мужчина. Итак, в начале спектакля находят труп мужчины. Как находят? Только не дворник, не бомж и не кто-то, кто выгуливает собаку. Не жена. Не любовница. Эти варианты уже на зубах навязли, в каждом втором сериале одно и то же. Дальше. Как правило, кто нашел труп, тот и первый подозреваемый. Поэтому, чтобы усложнить задачу, сделаем так, чтобы труп был найдет при большом скоплении народу… так-так-так… Идея! Смерть на сцене! При этом: спектакль в спектакле, самый что ни на есть модернизм. Или постмодернизм? Я их все время путаю. Ну да ладно. Какой бы выбрать спектакль? После некоторых раздумий я остановилась на "Макбете" – во-первых, он мрачный и смерть к нему подходит. Сюжет не помню, каюсь, но помню, что там было много жестокостей и кто-то все мыл руки, пытаясь смыть с них кровь (но не Пилат). Во-вторых, у наших замечательных актеров будет возможность нарядиться в красивые, старинные костюмы – они это любят.

Итак, большой городской театр. Идет спектакль известной труппы, зал полон народу и прессы. В финале, когда актеры выходят кланяться под бешеные овации, на сцену неверным шагом выходит еще один человек – многие думают, что это автор пьесы или режиссер и хлопают еще громче. Но человек падает прямо под ноги артистам. Шум, паника, зовут врача. Через некоторое время становится известно, что человек не принадлежит к труппе или обслуживающему персоналу театра, что он никому незнаком и что он мертв. Занавес опускается.

х х х

После такого удачного и быстрого начала дело почему-то застопорилось. Я несколько дней пыталась понять, кто же был этот мужчина и почему он перед смертью сделал такой экстравагантный поступок. Наверное, хотел что-то этим сказать? Показать? Открыть имя своего убийцы? Как он попал в театр? Сколько ему было лет, был ли он немец или приезжий? Я пыталась вглядеться в того, что лежал на сцене под яркими софитами; лежал как тряпичная кукла, нелепо раскинув руки и ноги. Утром, днем и вечером я вглядывалась в его лицо, рассматривая его до самых мелочей. Со временем я могла видеть его во всех подробностях: пожилой, лет шестидесяти, лысоватый, довольно худой, небритый. Явно небогатый, хотя и не бомж. Поношенный серый плащ, нечищенные ботинки. Что-то такое в нем было несчастное еще при жизни, это явно чувствовалось. Я могла представить себе, как он шел в театр – по большой широкой улице, набитой народом; среди веселой, нарядной публики, собравшейся на известное представление, одинокий, невзрачный, сутулый. Никто не замечал его, он был как пустое место – до тех пор, пока он не вышел на сцену и не упал.

х х х

В среду я поняла, что по неопытности начала не с того конца. Мне надо было сначала придумать само преступление, заранее знать убийцу и его мотив, и потом уже описывать расследование. А у меня был всего лишь труп и больше ничего. Мне нужна была помощь, поэтому я стала думать о том, кто будет это дело расследовать. Идея пришла почти сразу, но можно ли было ее осуществить? Я позвонила Броньке.

– Слушай, а молодых ваши дамы играют? Или я должна всех участников держать на уровне не моложе сорока?

– Что ты, что ты! Чем моложе, тем лучше! Знаешь, как они обожают играть принцесс и фей? Перевоплощение, дорогая, это вторая жизнь! Для хорошей актрисы сделать скачок лет на тридцать – раз плюнуть! Учитывая отличный грим, который делает чудеса… Давай молоденьких, без разговоров!

Я обрадовалась. Значит, моя идея пойдет. Как только я подумала о следователе, мне сразу представилась следовательница: молодая, совсем девочка. Но это она просто так молодо выгялдит. На самом деле она уже делает стремительную карьеру благодаря своему уму и сообразительности. И, конечно же, она из наших, из эмигрантских. Я всегда любуюсь на детей и внуков наших знакомых, какие они энергичные, сильные, умные, смело шагающие вперед. Мы частенько сидим и весь вечер говорим только о них. Показываем фотографии, перебираем все оценки и все достижения последних месяцев. Честное слово, я люблю их всех, не только своих. Для меня они все "наши": из Ленинграда, Москвы, Риги, Днепропетровка, Омска. Они оправдывают наши эмигрантские муки и фантомные боли, наши депрессии и бессонные ночи. Если у них все хорошо сложилось, значит мы сломали свои жизни не зря. И как упавшее дерево дает новые ростки и корни, так и мы держимся и живем нашими детьми и внуками, которые дают нам возможности прирастать и укореняться в этой чужой земле.

Чтобы как следует обкатать свои мысли, мне был нужен хороший собеседник, точнее слушатель. А кто может слушать лучше тети Шуры? Даже и не думайте, она в этом деле непревзойденный мастер! И я пошла к тете Шуре.

Глава третья, в которой я предаюсь воспоминаниям

Тетя Шура старше меня всего лет на десять, и мы на ты, но я все равно называю ее „тетя Шура“, так повелось. А она меня – Саня-джан. И не скажешь, что мы тезки! Я выхожу на лестничную площадку, поднимаюсь на восьмой этаж и по дороге вспоминаю, как тетя Шура нам в свое время здорово помогла устроиться в этом доме. Подумать только, почти 25 лет назад, а помню как сейчас: мы вышли из такси и вытащили огромные клетчатые сумки, сложили их небольшой горкой во дворе и встали перед парадной. Мама, я и Глеб. Мама была совершенно убита происходящим, у меня было ощущение, что после пересечения границы у нее просто сели батарейки. Она старалась делать все, что я ее просила, но видно было, что у нее нет никаких сил сделать лишнее движение. Так и сейчас, она просто стояла с каменным лицом, ожидая – нет, даже не ожидая, что я скажу. Просто стояла, и все. А Глеб сердился, что мы уехали из общежития, потому что там у него остался друг. Он засунул руки в карманы с видом „вы еще пожалеете“ и заранее ненавидел дом, из-за которого ему пришлось расстаться с Павликом. Я была совершенно растеряна. Месяц назад я смотрела здесь квартиру – смотрела в полглаза, потому что заранее решила, что мы ее снимем; у меня не было времени на перебор вариантов – надо было срочно обзаводиться жильем и записывать Глеба в школу, через неделю начинался учебный год. Также вполглаза я подписала договор аренды, мечтая, чтобы вся эта канитель поскорее закончилась и у нас появилась бы крыша над головой. Лежа без сна на узенькой койке в общежитии, я мечтала о собственном жилье – конечно, о собственном не в смысле владения недвижимостью, нет, мне просто хотелось иметь квартиру, в которой живет только наша семья, и больше никого. Никаких общих кухонь, туалетов, мытья коридоров, ссор из-за того, кто сколько проговорил по телефону. Мне казалось, что как только у нас появится „свой дом“, все наладится, все пойдет по-другому. И вот теперь мы стояли перед этим домом – огромным, многоэтажным, отчаянно чужим, и я даже не помнила, на каком этаже наша квартира. Пока я копалась в сумке, пытаясь найти бумаги на квартиру, на крыльце показалась тетя Шура. По случаю жаркой погоды она была в ярко-оранжевом платье-балахоне, и мне показалось, что нам явился ангел.

– Новенькие? – тета Шура подошла к нам и протянула маленькую, узкую и шершавую руку. – Добро пожаловать, будем соседями!

И всё как-то очень быстро образовалось. Глеб был отправлен к тете Шуре домой, моментально задружился там с ее сыном Артуром и очень скоро забыл о своем ужасном горе. Маму усадили на балконе – там от прошлых жильцов осталось плетеное кресло, – и она сидела, глядя на небольшой зеленый двор с детской площадкой. Мы с тетей Шурой первым делом наладили жизнь на кухне: мойка там уже стояла, электрическую плитку на две конфорки мы привезли с собой. Тетя Шура притащила пару ведер, тряпки, чистящие средства и мы два часа подряд терли кафель на стенах и на полу. Всего лишь за один день мы умудрились превратить квартиру в жилое пространство; пусть спать нам пришлось на чьих-то старых матрацах, а вместо стола была доска на двух коробках.

Я-то думала, что буду биться об этот мир, как муха об стекло, а тетя Шура взяла, да и открыла для меня окно! И уже на следующий день я проснулась с удивительно приятным ощущением – я дома, я дома!

За время чистки кафеля мы успели подружиться на все последующие двадцать лет. Отрывочно, из небольших рассказов и обмолвок я узнавала про ее прошлую жизнь. Шурочкина мама родилась и жила в Ленинграде (ага, я же сразу почувствовала родную душу!), а в самом начале войны, слава богу, успела эвакуироваться в Ташкент. Там и осталась, работала учительницей русского языка и литературы. Шурочку родила поздно, в 34, и шурочкин папа как-то незаметно прошел по касательной, очень скоро удалившись в неизвестном направлении. Шурочка была отличница и спортсменка. „Бегала на длинные дистанции“, – без особенного хвастовства, но достаточно внушительно сказала она. И я сразу представила: худенькая, но крепкая девочка под палящим солнцем – бежит, бежит, бежит, финиш еще далеко… Она потом так и жила: сосредоточенно, напряженно, с полной выкладкой.

Мечтала поступить в институт на биологический, очень хорошо закончила школу – и в это лето мама слегла с рассеянным склерозом. Поэтому вместо института Шурочка устроилась в недавно открытый НИИ вирусологии лаборанткой. На личную жизнь сил не хватало – надо было заботиться о маме, которая медленно но верно отступала по всем фронтам: день за днем уходила память, зрение, слух… Отец Артурчика пришел и ушел так же, как и ее собственный отец – незаметно, скользнув по касательной и исчезнув в водовороте жизни. После Перестройки из НИИ пришлось уходить – денег не платили, серьезной работы не велось, каждый старался выжить в одиночку, как мог. В это время ушла и мама – как будто поняла, что дочку надо освободить. Шура оглядывалась по сторонам, придумывая как выжить и спасти подрастающего сына от армии. Пришлось связаться с дальней родней в Ленинграде – как-то получилось, что мало общались, но открытки на новый год и 8 марта слали регулярно. Откликнулись по-человечески, хотя всем тогда было хреново; помогли с переездом и устройством на первое время. Только приехали, познакомились получше со своими родственниками и их друзьями – и оказалось, что почти все уже сидят на чемоданах. Германия принимает евреев! Оказалось, что пятая графа может приносить не только неприятности. Кто уже был „настоящий еврей“, подавали документы на постоянное место жительства. Остальные побежали копаться в своей родословной. Тогда и родился анекдот „Ты еврей? А я не смог“. Но многие смогли, и Шура со стремительно подрастающим Артуром тоже влилась в эти потоки, текущие на запад. „Пропадать – так с музыкой, вот как я думала тогда! – смеясь, говорила мне тетя Шура. – Мне только Артурчика хотелось увезти в новый сияющий мир, где призыв в армию не несёт смертельной опасности. А сама, думаю, уж как-нибудь доживу. Кто бы мог подумать, что жизнь моя только начнётся?“

Да, кто бы мог подумать, что все мы тут начнём новую жизнь, – думала я, остановившись на верхней ступеньке. Неожиданно для себя я запыхалась, голова кружилась. Последнее время со мною такое постоянно: делаю что-то на автомате, как привыкла, а организм вдруг начинает бастовать – то сахар упадет, то давление подскочит. Вот так и начинаешь чувствовать возраст… В таких случаях я вспоминала Надьку, веселую дивчину с немецких курсов – нам тогда было под сорок и мы коротко задружились на почве общего интереса к йоге – она говорила: „А я не буду стареть, вот увидишь! Возраст – он в голове. Если про него не думаешь, не будешь чувствовать себя старым. Переверни нашу поговорку про здоровое тело и здоровый дух! При молодом духе и тело будет молодым!“ Наши пути с Надькой давно разошлись, а мне время от времени интересно делается посмотреть – как она, справилась ли, осталась ли молодой? Как по мне, возраст не в голове, увы… возраст, он в печенках…

В таком не очень бодром настроении я позвонила в дверь к тете Шуре.

Глава четвертая, в которой я объясняю то, что сама не понимаю

Тетя Шура появилась на пороге в рабочем костюме: треники, фланелевая рубашка навыпуск, волосы, еще очень густые, подняты в высокий пучок. Вот это я вовремя зашла! Обожаю смотреть, как тетя Шура работает. Особенно если она выжигает по дереву – об этом я догадалась по прекрасному запаху, который облаком выдвинулся на меня из квартиры – чудесный запах прижженного дерева и раскаленной проволочки пирографа. Каждый раз он окунал меня в детство – так пахло в моем родном ДК им. Кирова, где мы с девчонками паслись после школы, переходя из кружка мягкой игрушки в кружок художественного слова. В кружке выжигания я не задержалась, но запах обожала, и всегда рада была пробежать мимо комнаты, где мальчишки трудились над своими деревянными шедеврами.

– Теть Шур, есть тема.

– Проходи.

Мы прошли в рабочий кабинет. Сколько лет прошло, а я каждый раз вспоминаю, что раньше это была Артурова детская. И они с Глебкой тут часто тусовались… Сейчас Артур – косая сажень в плечах – живет в Мюнхене, работает на Сименсе. Глеб тоже далеко… Эх, детки наши детки. Детки Перестройки. Именно о них я и пришла поговорить с тетей Шурой!

– Теть Шур, как Артурчик поживает?

– Хорошо, чего ему сделается.

Мне не терпелось закруглить вежливое вступление и начать излагать свою идею.

– Теть Шур, а ведь он молодец!

Тетя Шура строго посмотрела на меня через толстые линзы очков:

– Чего ты полонез танцуешь? Ты с чем пришла?

Я с облегчением начала излагать:

– Теть Шур, вот смотри, наши дети родились в восьмидесятых. Твой – в восемьдесят первом, а мой в восемьдесят пятом. Это поколение называют миллениалы, слышала?

Тетя Шура много чего слышала, и она только нетерпеливо дернула головой: давай, мол, дальше.