Наслаждение

Нисколько не преувеличивая свою занятость, я провел каждый день до назначенного инженеру в посещениях своих постоянных пациенток, которых у меня имелось более чем достаточно. Доход мой вполне соответствовал необходимым тратам и даже позволял откладывать средства на грядущий переезд в какую-либо из нежных стран, затерявшихся между подводными вулканами и теплыми течениями. Только вечером предшествующего дня, когда Кабросс зачитывал мне расписание, я уловил незнакомое имя и вспомнил о тягостной необходимости. Отвращение мое оказалось слишком велико и прорвалось к моим губам, искривив их, превратив в гримасу надменного отчаяния.

– Я вас предупреждал, – Кабросс пожал плечами. – Теперь уже поздно отступать, это повредит вашей репутации.

Приходилось соглашаться с его правотой. Местное общество достаточно настороженно относилось к приезжим и легкость, с которой оно приняло меня объяснялась прежде всего рекомендацией моего однокурсника, родившегося в этом городе, вернувшегося сюда по окончании обучения, но вынужденного прервать работу по причине ухудшившегося здоровья. Несмотря на это, мне стоило немалых усилий избавиться от настороженной сдержанности по отношению к себе и только после того, как мне удалось облегчить состояние нескольких влиятельных женщин, жен чиновников и офицеров и сделать тем самым более приятной жизнь их мужей, меня стали приглашать на ужины, официальные мероприятия и карточные игры, в которых я, благодаря своему слуге достиг немалых успехов. По моим расчетам, мне предстояло провести в том городе еще около пяти лет и представлялось крайне неблагоразумно портить сложившееся обо мне благоприятное мнение, выражавшееся в получении от некоторых клиентов весьма дорогостоящих подарков.

Утро четверга встретило меня привычной головной болью, участившейся в последнее время, постепенно перебиравшейся со лба к вискам и тем самым внушавшей мне изрядное беспокойство. Проснувшись, я некоторое время ворочался на кровати, вытягивая и сгибая ноги, стараясь изгнать из них судорожное напряжение, изгибался, пряча голову в намокших от пота подушках в попытке устранить болезненное покалывание в мышцах плеч, разглядывал пробивавшееся сквозь узкую щель между черными, в золотистых розах шторами лезвие солнечного света, раздумывая, следует ли мне позвать Кабросса, поглядывая на занимавшие половину прикроватного столика часы, чей позолоченный круглый корпус держали на полусогнутых руках две пышнотелые бронзовые девы. Черные стрелки, недвусмысленно намекавшие формой на целеустремленные фаллосы проникали в покрасневшие от возбуждения цифры, пронизывали их и оставляли позади себя, обмякших, сомневающихся в собственном рассудке, мечтающих лишь о возвращении сладостных страданий. Отбытие из дома, назначенное мной на половину десятого, казалось теперь слишком ранним. Заставив себя расслабиться, я лежал на спине, рассеянно осматривая комнату и мечтая о том великолепном дне, когда мне не придется подниматься так рано и исполнять свои скучные обязанности и я смогу до полудня находиться в постели с книгой, а затем, отправившись к морю, буду писать картины, наслаждаясь существованием в том виде, в каком оно только и могло показаться мне приятным.

Кабросс появился за пять минут до девяти, распахнул дверь без стука, оставил ее открытой, взгромоздил стальной поднос на столик, протянул мне белую пилюлю болеутоляющего и бокал холодной воды, сам по себе уже принесший мне облегчение. С помощью слуги, опираясь на его могучие руки, напрягшиеся под тонкой белой сорочкой мускулы, я поднялся и доковылял до уборной, где помочился, недовольно взирая на темную, близкую по цвету к оранжевой вялую струйку мочи, исчезавшую в жемчужном сиянии, умылся, прислушиваясь к выкрикам разносчикам газет, врывавшимся в приоткрытое окно и дожидаясь, когда исчезнет пульсирующая назойливость, засевшая под моим черепом. Несколько приободрившись, я вернулся в спальню, где слуга уже приготовил мою одежду на сегодня и придирчиво осмотрел черный костюм с тонкими красными полосками, сочтя его слишком чопорным, но вполне при этом уместным. Следовало произвести как можно более благоприятное впечатление, ибо я подозревал, что стану частым гостем в том доме и обрету нового постоянного клиента. Усевшись на кровати, я выпил чашку мускатного кофе без сахара, привычную мне еще со времен учебы, а Кабросс тем временем прочитал мне новости, не обнаружившие ничего удивительного или любопытного для меня. Допив воду, я сообщил слуге о своей готовности и уже через пятнадцать минут мы уже стояли перед входной дверью, где мне, как обычно, пришлось на некоторое время остановиться, собираясь с силами и успокаивая сердцебиение перед тем, как явить себя мирозданию. Чуть сдвинув вперед широкополую шляпу, я поправил солнцезащитные очки, махнул рукой Каброссу, закрыл глаза и он открыл дверь, являя мне ослепительную солнечную безмятежность.

Девушка встречала нас, сидя за маленьким круглым столом, положив руки на его побелевшее, сияющее лаком дерево, осторожно переворачивая кончиками пальцев страницы устроившейся в стальном держателе книги. Не требовалось присматриваться, чтобы понять увлекшее супругу инженера сочинение. Темно-синяя обложка с белыми цветами по углам выдавала привлекшее некогда и меня скандальное сочинение об адюльтере, популярное несколько лет назад, вынудившее автора надолго покинуть родину, ибо в описываемых им событиях и персонажей многие из мужей узнали собственных спутниц, родственников и друзей. Недоумевая о том, почему инженер позволяет своей жене подобное чтение и нисколько не сомневаясь, что книга была выбрана ею и намерено поставлена на позволявшую рассмотреть ее название подставку с желанием возмутить, взволновать и раздразнить, я мысленно усмехнулся той наивной и нелепой попытке вывести кого-либо из нас из равновесия. Девице следовало бы понимать невозможность подобного ни с кем из мужчин, достойных именоваться таковыми. Сделав вид, что наше появление осталось ею незамеченным, она перевернула страницу, подцепив ее край острыми черными ногтями, медленно опустила и подняла фиолетовые веки с ресницами, длину которых я счел чрезмерной и признал ее исходящей от накладных искусственных наслоений. Светлые ее волосы, едва добиравшиеся кончиками волнистых прядей до плеч, разделенные пробором, пышные и легкие, таили в себе мириады алмазных искорок и словно в ответ им мерцали серебристые нити ее фиолетового платья, оставлявшего открытыми руки и обнажавшего сдавленную тугим лифом грудь настолько, что любой слишком глубокий вдох мог избавить нас всех от приличия.

– Дорогая! – инженер остановился посреди залы, забавно переминаясь, переступая с ноги на ногу, сжимая за спиной правые пальцы левыми и более всего напоминая студента на первом свидании.

Истинным наслаждением было наблюдать за тем, как она промедлила, сохраняя вид чрезвычайно увлеченной чтением, затем дважды быстро моргнула и, словно опомнившись и вернувшись к нам от бесчисленных незаконных соитий, подняла на нас рассеянный взгляд широко раскрытых голубых глаз, приветливо и сдержанно улыбнулась мужу, после чего, слегка сощурившись, посмотрела на меня, мало внимания уделяя стоявшему за моей спиной Каброссу. Даже если и не сумела она навести справки о моей персоне, опознать во мне доктора не составляло большого труда. Слуга же мой даже в самом цивилизованном одеянии более всего напоминал грабителя с восточных островов, несмотря на то, что давно уже оставил то занятие.

– Милая. – инженер отступил в сторону, плавным жестом указал на меня. – Это доктор, о котором я рассказывал тебе.

– Но дорогой, – она откинулась на спинку кресла, кончиками пальцев цепляясь за край стола. – Я же говорила тебе, что не нуждаюсь в докторе.

– Но ты же помнишь, как тебе было плохо три дня назад, – он подступил на шаг ближе к ней с осторожностью впервые входящего в клетку к тигру дрессировщика. – Наш дорогой доктор поможет сделать так, чтобы приступов больше не было.

Насторожившись от его слов, я позволил себе внимательнее осмотреть девушку. Некоторые признаки указывали на ее с трудом сдерживаемую ярость. Все вокруг нее полнилось сухим, жестоким напряжением, словно источала она некие неразличимые, но ощутимые энергии, превращавшие ее в существо опасное, яростное и непредсказуемое. Казалось, будто только наше присутствие удерживает ее от воплей и визга, а мужа ее сберегает от необходимости уклоняться от летящей в него книги, за которой, несомненно последовали бы и подставка и стоявшая на столе изящная тонкая ваза из синего стекла с ленивыми в ней пустоцветами, жалобно тянувшими к солнцу алые лепестки.

Вздохнув и словно сдавшись своему мужу, она снова посмотрела на меня с въедливой, хищной заинтересованностью.

– Лармана Аккоре. – губы мои прикоснулись к пальцам, тонким и мягким, выдавшим мне тем самым множество скрытых в девушке страстей.

Представившись, я заметил в ней некоторое довольство, словно звучание моего имени показалось ей приятным.

– Что вы за доктор? – она опустила голову, губы ее сжались, тонкие брови выгнулись в презрительном недоверии.

– Я имею дипломы гинеколога и терапевта. – о своей истинной специализации я предпочел пока не заявлять, оставаясь удивленным ее неведением. – Судя по тому, что рассказал ваш муж, я могу подозревать у вас некоторое нервное расстройство, которое может мешать как вам, так и вашему супругу и которое, как я полагаю, будет легко устранить, не прибегая ни к чему сложнее травяных настоев или парочки очаровательных маленьких таблеток.

– Вы хотите осмотреть меня? – в словах ее послышало странное, дрожащее волнение, предвкушающее нетерпение, неожиданное и настораживающее.

– Да, если вы не возражаете. В этом климате легко подхватить некоторые местные болезни, о которых мало что слышали даже в столице.

– Мне понадобится раздеваться? – губы ее брезгливо сжались.

– Конечно. Ваш супруг может присутствовать, если пожелаете. – я махнул рукой в сторону инженера.

– В этом нет необходимости. Меня же не в первый раз будет осматривать доктор. Служанка позовет вас, когда я буду готова. – она поднялась из-за стола, обнаружив свой невысокий рост, кивнула мне и покинула нас.

– Что вы думаете, доктор? – как только дверь закрылась за ней, инженер бросился ко мне.

– Не беспокойтесь. Насколько я вижу, ее случай далеко не самый сложный. Думаю, одного сеанса в месяц будет достаточно, но точно смогу сказать только после осмотра.

– Конечно, конечно. – сцепившие пальцы его замерли перед его солнечным сплетением. – Делайте все, что сочтете нужным.

Подозревая в девушке забавную изобретательность, я обошел стол, взял в руки книгу и поднял ее к глазам. Раскрытые страницы явили мне сцену, в которой жена изменяет мужу с пришедшими во время его отсутствия коммивояжерами.

Вернув книгу на подставку, я спросил у инженера разрешения и взглянул в окно. Над высокими деревьями, встававшими переливчатой стеной перед самим домом и тенистыми рядами абрикосовых садов, видневшимися чуть дальше, поднималось до самого горизонта темное, искристо мерцающее море. Посреди его трепетной неподвижности замерли угловатые маленькие острова, поросшие яркой зеленью, а слева, защищая бухту от злобных западных ветров, поднимался высокий клык песчаного утеса. Вид действительно представлялся приятным и я признал то с некоторой завистью. Не портили его даже пароходы, ибо порт и верфь располагались далеко на восток, за мысом Восторга и чередой роскошных пляжей с синеватым песком, избавлявшим, как говорили, от многих недугов вплоть до импотенции.

Повернувшись к инженеру, я хотел высказать ему свое восхищение увиденным, но тут из двери, куда ушла девушка, появилась ее одетая в простое черное платье служанка, юная и непозволительно загорелая, смущенно улыбнувшаяся нам всем по очереди, не посмевшая смотреть при этом в глаза, и сообщившая о готовности ее хозяйки принять меня.

Темные коридоры, высокие и пустые, радовали меня тихой, слегка затхлой прохладой. Зеленые их стены взывали к ярким картинам из тех, какие писали новомодные художники, а ниши тосковали по высоким растениям с тяжелыми, опускающимися до пола лепестками. Видно было нежелание хозяев заниматься домом, словно иное увлекало их и не находили они возможным тратить время и деньги на подобные глупости или же и вовсе не считали его полноценным жильем для себя, предвидя скорую перемену.

Спальня девушки оказалась комнатой весьма просторной, но мало места оставившей в себе свободным. Посередине, между двумя окнами, расположилась широкая деревенская кровать с простыми деревянными изголовьем и изножьем, придавленная высокой периной, на стене над собой благоразумно расположившая для распаления страсти картину, демонстрировавшую изнасилование пышнотелых жительниц прибрежного города морскими кочевниками в мятых стальных шлемах. Возле правой стены устроился белый комод, заставленный высохшими цветами в тонких вазах из разноцветного стекла и жемчужной керамики и фотографиями в стальных и деревянных рамках, по большей части изображавших саму девушку в обществе различных мужчин. Только на двух из них я разглядел ее мужа, немало позабавившись домыслами о том, кем были все остальные. Стена напротив служила прибежищем для трюмо с высоким овальным зеркалом, в раму которого воткнулись уголками бесчисленные фотографии всевозможных знаменитостей и женщины пребывали на них в сценических своих нарядах, едва прикрытые вуалями, прозрачными одеждами и золотистыми украшениями из цепочек и листьев, а мужчины являли себя с обеленными лицами, облаченные, как если бы то почиталось униформой, в черные костюмы и фраки, взирающие с одинаковым высокомерным пренебрежением, сжимая в темных губах сигареты и мундштуки.

Лармана лежала на кровати, закрытая по плечи белой простыней, положив поверх нее вытянутые руки, закрыв глаза, глубоко и часто дыша. Дверь скрипнула, закрываясь, но девушка никак не ответила на тот звук, сберегая свое испуганное одиночество. Саквояж мой с трудом нашел место на трюмо, сдвинув в сторону стопку книг с неизвестными мне, но намекавшими на различные непотребства названиями и метками столичных издательств. Несомненно, она получала их по почте, что должно было делать их безумно дорогими, учитывая сложности доставки в эту весьма удаленную местность, куда поезд шел восемь дней, а пароход лишь на двое суток меньше, и то при благоприятной погоде. Оставив саквояж открытым, я удалился в ванную комнату, узкую, вытянувшуюся к овальному окну, видом из которого служил аккуратный ухоженный сад с яблонями, розовыми кустами и каменными мозаичными дорожками между ними. Круглая раковина напомнила мне те, какие были в университете. Привычная от подобных воспоминаний тошнота не вовремя подобралась к моему горлу. Отвлекаясь от нее, я посмотрел на себя в маленькое квадратное зеркало, удивившись уже успевшей пробиться, пусть и едва заметными темными точками, щетине и понадеявшись на несущественность подобной мелочи для взволнованной моим первым посещением девушки. Как бы то ни было, несмотря на мою почти лишавшую меня пола сущность доктора, я все же был мужчиной и впервые предстать передо мной обнаженной нередко оказывалось для женщин затруднительно, а иногда и неприятно.

Вернувшись в комнату, я обнаружил позу девушки ничуть не изменившейся. В мое отсутствие она едва ли пошевелилась и, как подумалось мне, скорее всего, не открывала и глаз. Когда я сел на кровать, она едва заметно вздрогнула, губы ее сжались, веки еще сильнее задрожали. Добродушно улыбнувшись и подозревая, что она подглядывает, я осторожно коснулся кончиками пальцев ее руки. Прикосновение мое отозвалось в девушке короткой судорогой, но я перевернул ее руку, успокаивающе погладил, прижимая пальцы к запястью, без труда нащупывая частый, торопливый, сбивчивый, панический пульс.

– Не нужно так волноваться, моя дорогая. – я отпустил ее руку. – Я не собираюсь делать вам больно или неприятно. Если хотите, мы можем отложить осмотр или вовсе отменить его. Уверяю вас, мы обсуждали эту возможность с вашим мужем. Он все понимает и ничуть не будет рассержен.

Девушка глубоко вдохнула, попыталась что-то сказать, снова сомкнула губы, сглотнула, кашлянула и только после этого хриплый шепот смог пробиться ко мне.

– Продолжайте, доктор. – губы ее плотно сомкнулись, едва отдав мне те слова.

Внимательно осмотрев ее руки, я отметил тонкость маленьких длинных пальчиков, бледную кожу, хорошо заметные ровные вены под ней, уже служившие достаточным признаком для того, чтобы заподозрить в ней женщину страстную и склонную к удовольствиям. Осторожно подцепив левыми пальцами тонкую, почти невесомую простыню, правыми я приподнял руку девушку и откинул покрывало. Ногти ее вонзились в мое предплечье, проникая болью сквозь ткань сорочки и, я был уверен, разрывая ее. Глаза девушки широко раскрылись, но смотрела она на потолок, словно брезгуя уделить мне взгляд, губы разошлись, выпуская изумленный и восторженный выдох. Под простыней она оказалась совершенно нагой.

Обычно я просил своих пациенток оставаться в ночных рубашках или ином подобном одеянии, позволявшим им чувствовать себя защищенными и более спокойными. Условие то было озвучено мной по телефону инженеру, когда я объяснял ему, как следует подготовиться к моему визиту, и он должен был передать его жене.

В смятении, я отвернулся.

– Дорогая, я ведь говорил вашему мужу, что во время осмотра вы можете быть в ночной сорочке. Неужели он вам не сказал этого?

– Я забыла об этом доктор. – но застенчивость в ее голосе показалась мне лукавой и лживой. – Я подумала, что вам будет лучше, если на мне не будет одежды.

– Если хотите, можете надеть что-нибудь. Я отвернусь.

– В этом нет нужды доктор. – веки ее снова опустились. – Разве вам так не будет удобнее? Продолжайте.

Имея опыт общения с большим количеством самых различных по характеру и темпераменту женщин, я знал и тех, кому нравилось представать передо мной обнаженными, ибо это волновало и возбуждало их, позволяло чувствовать себя порочными и развратными. В случае с женой инженера, подобное предположение казалось вполне естественным. Несколько успокоившись, я вернулся к осмотру.

Еще когда она лежала под простыней, я успел отметить проступавшие сквозь покрывало очертания ее груди и теперь убедился в справедливости моего туманного ранее впечатления. Крупные и тяжелые, нависавшие над боками, поднимавшиеся крутобокими холмами к напряженным темным соскам, они выглядели достаточно привлекательно, чтобы забыть о некоторых недостатках во внешности девушки, к которым я, руководствуясь собственным вкусом, отнес бы слишком широкие бедра и не желающую тонкости талию. Плоский живот позволял разглядеть очертания мышц, выдавая следование и вдали от столицы ее прилежным привычкам. Ладонь моя легла поверх ее пупа и ответом стала ожидаемая и понятная дрожь. На лобке ее волосы были чуть темнее, но сохраняли приятную пышную легкость, ровно подстриженные, но не исчезнувшие, как то стало обычно у покорных моде девушек. Здесь, должно быть, сказывалось влияние инженера, показавшегося мне мужчиной, не имеющим склонности к подобным веяниям и предпочитающим все наиболее простым и естественным. Медленно поднимаясь ладонью к груди, я наблюдал за девушкой, неподвижным, неморгающим взором смотревшей на потолок. Кончиками пальцев я дотронулся до упругой плоти, но только слегка приоткрылись от того ее губы и я позволил себе большую и привычную смелость. Правая моя рука опустилась на ее грудь, сочетавшую в себе мягкость и упорство в пропорциях, приятных для руки и ложащегося на них тела, а горячий и твердый сосок, крупный, окруженный скромным ореолом, любой мужчина счел бы приятным держать в губах, поводя по нему языком, покусывая его зубами.

– Моя дорогая, я вижу у вас достаточно серьезную проблему. – руки мои больше не прикасались к ней и она удивленно приподняла голову, встревожено глядя на меня.

– Со мной что-то не так, доктор? – недоверчивый испуг широко раскрыл ее глаза.

– Нет, нет, моя дорогая. Ничего страшного. Такое часто случается в этих краях. Вы прибыли издалека и не знаете особенностей этого климата. Он может не самым лучшим образом сказаться на вашем здоровье и прежде всего, женском. Отсюда и ваше плохое самочувствие и приступы.

– Приступы? – она всплеснула руками и упала на подушки. – Так их называет мой муж. Я всего лишь злюсь на то, что он не оказывает мне внимание.

– Вы беспокоитесь о том, как часто он приходит в вашу спальню?

– следовало убедиться, правильно ли я понял ее слова.

– Что вы имеете в виду-? – она приподнялась на локтях, изогнула левую бровь в оскорблении, слишком наигранном, чтобы я мог ему поверить.

– Как часто между вами происходит интимная близость?

– Два раза в неделю, как и подобает. – она сообщила об этом с прилежной гордостью, словно подтверждала соблюдение режима и прием лекарства.

– И вам этого достаточно?

– Вполне. – она пожала плечами, но лобик ее сморщился, как будто она не была уверена в искренности собственного ответа.

– Вы ласкаете себя? – от женщин, полагавших себя находившимися в отчаянном положении, можно было ожидать самых необдуманных поступков.

– Что вы, доктор! – теперь в ее голосе слышалась искренняя обида. – Я же не враг себе.

Согласно кивнув, я положил руку на ее бедро и теперь она уже не дрожала от моего прикосновения.

– В этом климате с вами могут происходить некоторые изменения, не самые благоприятные и способные стать опасными. Вы позволите мне осмотреть вас полностью? – на сей раз я приподнял брови, позволяя ей понять смысл моих слов. – Я уверен, что возникшее в вас нервное напряжение исходит от морских испарений, от цветения садов, от того, что мы пребываем на возвышенности. Все это очень тяжело, особенно для тех, кто родился и долгое время жил на равнине. Я уже видел такие случаи.

– Я действительно не очень хорошо чувствую себя в последнее время. – теперь она сдалась и расслабилась. Осторожно поглаживая ее бедро, я чувствовал, как исчезает напряжение в ее мышцах. – Вы можете что-нибудь сделать?

– Для начала, если вы не возражаете, я продолжу осмотр. – рука моя двинулась к ее промежности. Не встречая возражений, я придвинулся, наблюдая за девушкой, за движениями ее глаз и губ. Щеки ее покраснели, широко раздувались ноздри, пальцы рук дрожали, едва заметно сгибаясь и выпрямляясь, царапая ногтями золотистую простыню. Аккуратные, гладкие, ровные губки ее почти не выступали из промежности. Когда моя ладонь прижалась к ним, заставив девушку задрожать и выгнуться, извергая стон сквозь плотно сжатые губы, липкая смазка осталась на моей коже, убеждая меня в недостатке для нее двух посещений мужа. Должно быть, он позволял себе быть невнимательным к жене и к наставлениям мудрецов, недостаточно посвятил времени изучению всего, описанного ими в книгах, пренебрегая необходимостями, без которых совместная жизнь с женщиной представлялась недопустимой и почти невозможной. Средний мой палец ткнулся посредине губок, осторожно двинулся по кругу, раздвигая их и безымянный присоединился к нему, принимая скользкую влагу. Горячий воздух комнаты наполнился едким запахом женского вожделения. Привычным ответом на него была дрожащая моя улыбка. Скрыв ногти во влажных глубинах, пальцы мои замерли, лишь слегка расходясь и сближаясь. Девушка не шевелилась, прислушиваясь к их движениям. Только когда они двинулись глубже, исчезая до второй фаланги, она застонала, прикусила губу и вскинула левую руку, закрывая ею глаза. Медленным и упорным движением, плотно сдвинув пальцы, я полностью погрузил их в ее лоно и она застонала еще громче, мало беспокоясь уже о том, что будет услышана. Изгибаясь, она переместила себя ближе к изголовью, ткнулась в него затылком и мне пришлось несколько поменять положение, забравшись чуть повыше на кровать. Пальцы мои легко и размеренно скользили в ней, останавливались в е глубине, изгибались то совместно, то поодиночке, расходились, кружились, замирали у самого входа, поглаживая шероховатое пятнышко возле него, снова погружались, вытягивая из девушки слезливый стон. Обилие выделяемой ею смазки поразило меня. Редко когда доводилось мне встречать подобное. Не только пальцы мои, но и вся ладонь, почти до запястья, покрылась не желавшей высыхать влагой, источавшей горьковатый пряный запах, расплывавшийся по комнате, заполнявший все пространство ее, пожиравший все прочие ароматы. Перед ним не смогли устоять ни увядающие цветы арфенума, славные своей способностью сохранять силу вплоть до того мгновения, когда начинают опадать их фиолетовые бархатные лепестки, ни столпотворение всевозможных бутыльков и сосудов на трюмо, ни полурастворившиеся ароматические свечи, увлечения которыми не могла избежать ни одна столичная красавица. Теперь он царствовал здесь, вязкий, тяжелый, медленно пробирающийся в легкие, чтобы навсегда остаться в них напоминанием об упущенных удовольствиях, расползающийся по омертвевшим мечтаниям первобытной жадной грезой. Даже у меня, привычного к нему и считавшего себя почти неуязвимым для подобных воздействий, засвербело в носу и немного закружилась в пьянящем мороке голова. Во всем этом я не видел ничего удивительного. Некоторые из женщин отличались тем, что оставляли после себя насквозь промокшие простыни, с другими же приходилось использовать всевозможные смазки и возбуждающие препараты. Только немногие могли произвести аромат столь густой, вязкий и тяжелый, вызывающий желания упоительно древние, отнимающий возможность любых размышлений, превращающий мужчину в самодовольного, одержимого зверя, не желающего больше ни отказов, ни оправданий. Даже мне, при всей моей сотворенной военной дисциплиной сдержанности, не удалось избежать его влияния. Движения руки моей стали более резкими, ускорились, ладонь ударялась о промежность девушки со звучными, влажными шлепками, мне стало тяжело дышать и в какой момент, когда губы мои, вопреки всем моим усилиями, приоткрылись, втягивая не имеющий в себе жизни воздух, я едва удержался от того, чтобы зарычать, вцепиться судорожной хваткой в грудь девушки, протолкнуть в нее всю свою ладонь, зажать ей рот, чтобы не было слышно криков и добраться до самой ее матки, позволяя ей в полной мере ощутить себя женщиной. К счастью, за мгновение до того, как я готов был уже позволить себе некую жестокую вольность, моя лежавшая на ее животе ладонь ощутила знакомое содрогание. Уже через мгновение тряслось уже все ее тело, напряженное и покорное. Сгибаясь, она приподняла голову, брови ее поднялись и изогнулись в страдальческом удивлении, широко раскрытые глаза взирали на меня с назойливой прямотой, сверкая кровожадными откровениями, требуя невозможных даров. Влагалище ее сдавило мои пальцы с такой силой, что мне не удавалось пошевелить ими. Пульсирующие торопливые волны метались по нему и в провалах между ними она едва слышно вскрикивала, прикрывая рот сгибом локтям. Когда наслаждение покинуло ее, она с мягким стоном упала на подушки, широко раскинула руки, всхлипнула, вытянула ноги и медленно закрыла глаза. Осторожно высвободив пальцы из ее чрева, я поднес их к глазам, разглядывая облепившую их густую влагу, принюхался к едкому запаху, вновь восхитившему меня, заставившему вспомнить о подростковых наваждениях. Женский стон вырвал меня из приятных грез. С удивлением взглянув на девушку, я увидел ее изогнувшейся еще сильнее, чем прежде, вновь содрогающейся, прикусившей нижнюю губу, постанывающей и подвывающей, широко раскрытыми глазами уставившейся на невидимое, неотразимое сияние. Руки мои метнулись к ней. Левая снова прижалась к животу, а правая едва успела втолкнуть в нее указательный палец, как резкие судороги вонзились в ее тело, сотрясая его. Крик ее пробился сквозь вдавившиеся друг в друга губы, глаза закатились и я снова ощутил сотрясающее мироздание биение оргазма, обдавшее мои пальцы потоком горячей влаги. Успокоившись, она повернулась на правый бок, прижала колени к груди и, закрыв глаза и тяжело дыша, исчезла для всего сущего.