Дневник добровольца. Хроника гражданской войны. 1918–1921

5.09.1918. Утром зашел к нам командир взвода и сказал, что мы можем получить аванс по 60 рублей, и приписал нас к подводе вместе с поручиком Ивановым Сергеем Сергеевичем23 и подпоручиком Яшке Николаем Николаевичем24, с которыми мы и познакомились в этот день. Один из них, Иванов, приехал из Петрограда, а Яшке – из Москвы. Довольно интересен, главным образом своим разговором, Николай Николаевич; он сам присяжный поверенный и около 5 лет до военной службы занимался адвокатурой. Говорит, что он магистрант уголовного права. Между прочим, среди разговора, сообщил нам, что ему удалось выехать из Москвы, воспользовавшись услугами фальшивомонетчиков, которых он раньше защищал перед судом: они ему сфабриковали фальшивый паспорт, по которому и удалось ему ускользнуть из-под надзора советской власти. Сам он убежденный монархист, никаких социалистов и кадетов не признает; говорит, что после переворота 1 марта не присягал Временному правительству. Относительно Сергея Сергеевича Иванова хочу сказать, что хотя он и говорит, что он окончил реальное училище, держал экзамен по латыни и в настоящее время состоит студентом Военно-медицинской академии, но я думаю, что здесь что-то не так, потому что из разговора я вывел заключение, что он не только ничего определенного не знает про академию, но и о латыни не имеет никакого понятия. Он больше молчит и очень много ругается. С Николаем Николаевичем, с которым он познакомился только тут, день тому назад, и поместился в одной комнате, он уже почти на «ты».

Вечером Андрей принес два десятка яиц, мы закатили яичницу с салом, и пили кофе с молоком, и ели оладьи, которые нам любезно предложила хозяйка. Перед сном опять гуляли всей компанией до 10 часов.

6.09.1918. В 5 часов утра разбудил нас подпоручик Тимченко и сказал, что получено приказание в 7 часов утра выехать в Армавир, который был занят нашими войсками около 1 часа дня сегодня. Хозяйка сварила нам на дорогу 15 яиц, дала арбуз и дыню. Она довольно долго отказывалась взять с нас что-нибудь и только под конец сказала: сколько мы дадим, столько и хорошо. Мы заплатили ей за эти 8 дней 40 рублей, и она благодарила и осталась вполне довольна. Если всё то, что мы съели здесь, перевести на петроградские цены, то это составит, наверное, сумму в 800–1000 рублей. Перед отъездом я спросил ее фамилию. Она назвалась Рудичевой и в свою очередь сказала: «Запишите и вы мне ваши фамилии, а то, бывает, привезут кого-либо из ваших сюда раненного и будут хоронить здесь, так чтобы я знала, не из вас ли который». В общем, нужно сказать, что наша хозяйка, хотя и была совершенно простая женщина, но очень добродушная и гостеприимная и даже с небольшой склонностью к кокетству, хотя одевалась по-деревенски и ходила босиком.

Около 7 с половиной утра мы разместились на подводе вместе с Ивановым и Яшке и двинулись в путь. Всего ехало нас около 15 подвод. Жара стояла очень солидная, и от сплошной пыли не было абсолютно никакого спасения. Когда мы проезжали по мосту через Кубань, то обратили внимание на сторожевую будку и железные столбы по обеим сторонам шоссе, на которых почти не было ни одного живого места, всё было изрешечено пулями. По дороге то там, то здесь валялись трупы лошадей и других животных, которые распространяли отвратительный запах.

Около 1 часа дня приехали в ст. Отрадо-Кубанскую. Лицо каждого из нас представляло из себя сплошную грязно-темную маску, из которой сверкали только белки глаз. Здесь постояли часа 2, получили обед из походной кухни, состоящий из борща, есть который нельзя было, так как он был пересолен, и двинулись дальше. Когда мы проезжали мимо одной железнодорожной будки (нужно заметить, что мы всё время ехали вдоль железной дороги), то я обратил внимание всех на то, что домашние голуби сидели на дереве. Николай Николаевич посмотрел на них и сказал: «Да, от хорошей жизни на дерево не сядешь».

Около 6 часов вечера приехали в имение <З.Ф.> Щербака, с целью переночевать там. Имение довольно богатое; все постройки каменные, кругом идет каменная ограда, много сельскохозяйственных машин, паровая мельница, своя электрическая станция, телефон и водопровод. Дом двухэтажный, при нем фруктовый сад и виноградник, несколько беседок, бассейн для купанья, в саду также водопровод. Мы вчетвером пошли осмотреть сад. В конце сада на одной из скамеек сидел средних лет мужчина; он спросил нас, откуда мы едем. Андрей ответил и, в свою очередь, спросил, не служащий ли он этого имения. Тогда он поднялся и прерывающимся голосом произнес: «Я бывший хозяин этого имения; я узнал, что наша станица взята вашими войсками и решил приехать сюда и посмотреть». Как оказалось, он приехал сюда только часа за 2 до нас. Поговорили с ним и пошли в дом. В доме такая же грязь и запустение, как и в саду. В настоящее время здесь размещается «детский приют». Детей человек 150, и как выяснилось из разговора, это дети местных большевиков.

Хотя в доме всё указывало на богатую обстановку (тут была стеклянная веранда, зимний сад в одной из комнат, открытая и закрытая веранды, вставленные в стену стеклянные буфеты и шкафы, ванная, хороший клозет, большие окна, жалюзи и пр.), но все-таки всё поражало полным отсутствием тонкого вкуса, в особенности раскраска стен и потолков. И сам хозяин произвел на меня не совсем интеллигентное впечатление и напоминал собой скорее разбогатевшего купца, чем человека из общества. Несмотря на то, что имения в этой области значительно богаче, чем в нашей губернии, и приносят много больше дохода, который измеряется десятками и сотнями тысяч в год, я не согласился бы переехать сюда, потому что как хорошо не устраивай усадьбу, кругом все-таки останется та же однообразная степь и нет той ласкающей глаз природы, к которой я привык, живя у себя.

Лицо во время дороги настолько запылилось и обгорело на солнце, что я во время умыванья буквально не мог провести по лицу ни рукой, ни полотенцем, всякое прикосновение доставляло какую-то особую режущую боль. Часов около 8 выпили чай и съели жареную на сале картошку, на которую нужно было «словчиться». После чая часть офицеров ушла в соседнюю комнату, где было пианино и устроила маленький концерт, а я остался в столовой и разговорился с бывшим нашим студентом Кавериным25, который в 1914 г. держал вместе со мной вторично конкурсный экзамен и в следующем году опять вылетел. Здесь я встретился с ним впервые после 1915 г. В Добровольческой армии он служил уже около 2 месяцев.

Около 11 часов вечера мы с Андреем устроились на голом полу в гостиной и задремали.

7.09.1918. В 8 часов утра, случайно попав в компанию капитанов и закусив поросенком, мы выехали из этого имения дальше. Опять та же пыль, та же жара. Едем опять по линии жел. дороги. Хочу обратить внимание на то, что тут редко можно встретить хороший, ровный телеграфный столб; все какие-то кривые и жалкие. Телеграфная проволока почти везде изрублена отступавшими большевиками. Интересно то, что они сняли и взяли с собой все карты со станции железной дороги. Отъехав верст 8 от станции Кубанской, которая находится в одной версте от имения Щербака, мы встретили казака, который сообщил, что на заводе барона <В.Р.> Штейнгеля можно получить спирт. Завод этот находился по другую сторону названной станции. Капитаны наши вызвали желающих и отправили подводу за спиртом и вином для нашей батареи. Хочу мимоходом сказать несколько слов об имении барона Штейнгеля. Его имение «Хуторок» считается самым образцовым в России и получило приз на сельскохозяйственной выставке. Говорят, что в усадьбе у него есть гостиница для приезжающих и туда может приехать всякий и осмотреть его имение. У него была большая скаковая конюшня. Около ст. Кубанской у него галетная фабрика, винокуренный завод, винный погреб. Там целое поместье с домами для рабочих. В этом имении больше 10 000 десятин. Несмотря на такое богатство, барон Штейнгель, как говорят, в последнее время находился в весьма бедственном положении.

Около полудня мы выехали в Армавир. Особых следов разрушения и боя не было заметно. По дороге только попадались подводы с гробами, которые скорее были похожи на длинные, наскоро сколоченные ящики, чем на гробы. Мы остановились прямо на улице и простояли часа 3, в течение которых успели сходить на вокзал и пообедать.

Вскоре выяснилось, что нас отправляют в ст. Прочноокопскую, где мы и будем пока что стоять. Станица эта расположена на Кубани, верстах в 6 ниже Армавира. Во время последних боев она очень сильно пострадала. Часть станицы, расположенная по левую сторону, буквально снесена с земли. Здесь большевики довольно упорно задерживались. Сначала наши гвоздили их артиллерией с горы Форштадт, а потом, перебравшись на левый берег, подожгли станицу. Все дома без исключения выгорели. Эта часть станицы называется «Сибильда». Прилегающие к Кубани дома правого берега тоже очень сильно пострадали и почти все разбиты. В церковь тоже попало несколько большевистских снарядов. Остальная же часть станицы разграблена. Почти все жители ее покинули во время хозяйничанья «товарищей». Имущество и вещи обыкновенно зарывали и прятали, а дома запирали. Большевики выламывали двери, выбивали окна, проникали в дом и грабили всё наиболее ценное. Взрывали полы, распарывали мягкую мебель, перины, подушки, били лампы, посуду и очень часто находили закопанные вещи. В этот день жители только начали возвращаться в Прочноокопскую и находили в своих домах полный разгром. Мы с Андреем довольно долго искали себе дом, в котором можно было бы устроиться получше, но ничего хорошего не нашли. Все хозяева жаловались на полное отсутствие посуды и заявляли, что им самим себе не в чем варить. О хорошей еде в этой станице нечего и думать, так как у самих жителей почти ничего нет. Мы все-таки попросили нашу новую хозяйку сделать нам хотя бы постный борщ, так как есть хотелось основательно.

8.09.1918. С утра пошли посмотреть на войсковую больницу, которая была вблизи нас. Там товарищи уничтожили и перебили всё, что было. Даже портреты писателей на стенах в коридоре не были пощажены: какой-то прохвост перебил стекла в рамах и исколол лица штыком. Вчера вечером вернулась подвода со спиртом, и нам сегодня перед обедом выдали по две бутылки чистого спирта на каждого. Во время обеда мы выпили в компании Николая Николаевича и Сергея Сергеевича. После обеда мы втроем пошли осматривать «Сибильду», а Николай Николаевич остался дома, заявив, что он пьян «как собака». Здесь, как я уже говорил, ничего не осталось. Что уцелело от обстрела, то было уничтожено огнем. По сплошному пепелищу расхаживали свиньи и куры, которые очень часто с криком подпрыгивали, попадая в горячий пепел. Везде по улицам валялись человеческие трупы, одни совсем почти сгоревшие, другие только несколько обгоревшие и почерневшие. Сгоревшие трупы хотя и были ужасны, но все-таки они выглядели значительно лучше, чем не подгоревшие, распухшие от жары, голые и уже пахнущие трупы, которых тут много больше. У порогов бывших сгоревших домов кое-где еще сидят сторожевые собаки и пробуют тихо лаять на прохожих.

9.09.1918. Когда нам привезли обед, мы угостили водкой кашевара, и он нам принес за это полпуда хорошей говядины. По этому случаю мы решили устроить вечером маленький выпивон. Хозяйка нам сделала жаркое и к 6 часам вечера у нас собралась небольшая компания, к которой мы присоединили нашего хозяина. Кроме Николая Николаевича и Сергея Сергеевича у нас были Петр Петрович – подпоручик Зиновьев26, Александр Александрович – поручик Люш27, Михаил Петрович Пользинский28 и Александр Иванович – подпоручик Тимченко. В общем, компания пила вяло. После 6-й рюмки продолжали пить только хозяин, Александр Александрович и я. Разводили спирт довольно основательно, так что наша водка вспыхивала и загоралась от зажженной спички. Мы втроем выпили изрядное количество, много больше, чем по бутылке на каждого; в этот день водка как-то особенно легко и гладко проходила у меня, Андрей же заявил, что такой крепости водку он пить не может. Выпивка затянулась часов до 12, в результате чего хозяин наш совсем свалился с ног, а мы с Александром Александровичем чувствовали себя совсем прилично.

10.09.1918. Чувствовали себя достаточно вяло после вчерашней пирушки. Сегодня первый раз за всё это время был слегка пасмурный день. Жара и пыль уже достаточно надоели, так что такой погоде можно несказанно обрадоваться, а в особенности после хмельного вечера. Почти весь этот день я провел в доме у Николая Николаевича. Говорили о многом, и в частности он рассказывал случаи из своей практики. Среди разговора я спросил у него, как он чувствует себя, защищая людей, в виновности которых он сам не сомневается. Он на это ответил мне так: «То-то и плохо, что здесь задето профессиональное чувство. Не шутка выиграть дело, если нет улик и нужно только доказать невиновность, а вот попробуй-ка выиграть такой процесс, когда все улики против твоего клиента». Затем перешли на дело Бейлиса. Он между прочим говорил о том, что сами евреи создали из этого дела громкий процесс тем, что они подняли суд над Бейлисом, как суд над всем еврейством, и начали всех подкупать. От этого разговор перешел к рассуждениям о движении мысли в пространстве. Тут он меня познакомил с теорией французского ученого Габриеля Тарда, который посвятил много времени изучению причинности преступлений. По теории Тарда, однажды высказанная мысль не пропадает, а продолжает оставаться или двигаться в пространстве. Доказывал он это тем, что преступления, совершенные в глубокой древности и уже совсем забытые, иногда повторяются в теперешние времена. Кроме этого Тард приводит еще много примеров в роде таких, что жизнерадостный солдат, поставленный часовым на пост, на котором раньше застрелилось трое часовых, сам застрелился.

У хозяина Николая Николаевича есть две забавные дочери-лилипуты; одной 32, а другой 28 лет, обе не выше аршина ростом. Родились они совсем нормальными, как говорит их отец, а потом перестали вдруг расти. Головы и лица у них чрезвычайно маленькие, но выражение лиц и морщины, как у глубоких старух.

Живется нам здесь значительно хуже, чем в станице Кавказской. Кроме того, что здесь почти ничего не достать, так как станица разграблена, плохо еще и то, что хозяева попались нам какие-то нелюбезные. Я даже рассердился на Андрея за его излишнюю вежливость с нашими хозяевами. По-моему, то обращение какое необходимо в интеллигентной семье, подчас даже вредит, если имеешь дело с совсем простыми людьми, как мы имеем в данном случае. Здесь обычная вежливая форма какой-либо просьбы не всегда достигает своей цели.

11.09.1918. После обеда Андрей уехал с компанией прогуляться в Армавир. Приблизительно около 5–6 часов вечера появились в Прочноокопской первые подводы с беженцами из станиц Урупской и Бесскорбной, которые сообщили, что эти станицы заняты большевиками, которые нажимают на Армавир. Лично я не придал их сообщению особого значения. Вечер я провел у Николая Николаевича и около 10 с половиной часов ушел к себе спать. К этому времени волна беженцев значительно усилилась. После 11 приехал Андрей и сообщил, что в Армавире настроение очень тревожное и что беженцы двигаются от самого Армавира и до Прочноокопской непрерывным обозом. В Армавире Андрей слышал, что дивизия Боровского29 теснит их от Невинномысской, а они собираются пробиться здесь у Армавира через нашу дивизию. Он мне советовал эту ночь, в виду такого положения, спать на всякий случай одетым. Я последовал этому совету, встал и оделся, тут он еще, между прочим, сообщил, что в Армавире Михаил Петровича встретил одного своего знакомого офицера из мортирного дивизиона, который просил его взять с собой на время, пока положение Армавира не выяснится окончательно, дочь одного полковника30 – Людмилу Васильевну Вавилову. Андрей говорил, что он с Сергеем Сергеевичем были против этого, но Пользинский и Тимченко настояли на том, чтобы ее взять. Тогда они познакомились с ней и ее отцом, который сказал, что сам он вынужден оставаться в Армавире, так как его жена серьезно больна и лежит, а дочь он не хочет подвергать излишней опасности и потому просит на время увезти ее из города. Таким образом к нам, в наш взвод попала барышня.

Эту ночь спать было довольно плохо, так как всё время по улице с большим шумом мимо нашего дома двигались беженцы, стучались к нам в ворота, ища ночлега на ночь, ходили у нас в доме и поминутно попадали по ошибке в нашу комнату. Но в конце концов, и к такому шуму и гаму можно привыкнуть и перестать обращать на него внимания, и наконец, поворочавшись часа два на постели, я довольно крепко заснул.

12.09.1918. Рано утром, на самом рассвете, Андрей разбудил меня и сказал, что совсем близко за Кубанью слышна очень отчетливо ружейная и пулеметная перестрелка. Я встал и вышел на улицу послушать. Действительно, очень ясно слышались даже отдельные ружейные выстрелы. По улице тянулись нескончаемые обозы беженцев. Нужно согласиться, что вид всех этих беженцев – довольно тяжелая и удручающая картина. Идут нагруженные телеги, гонят скот, причем многие коровы нагружены, как мулы, вещами, люди в бесконечном количестве плетутся вдоль по улице тоже с вещами и на плечах, и в руках. Все измученные, со страдающими лицами. Хорошо еще тем, у кого есть лошади и телега, а каково тем, у кого этого нет? Всё время слышны возгласы: «Ох, я больше не могу идти» или «Помогите мне, возьмите к себе на подводу, я больше не могу этого нести». Это говорят главным образом старики, больные и женщины с детьми и узлами на руках. Они идут, и многие не знают даже – куда и как, и единственное их желание – это уйти подальше и не быть застигнутыми большевиками.

Мы с Андреем постояли немного на улице, а потом пошли к командиру взвода справиться о положении. Он сразу с места в карьер налил нам по стакану водки, предложил выпить и потом сказал, что никаких распоряжений не получил и сам ничего не знает. Некоторые ходили к командиру батареи справиться о том, что мы будем делать, но оказалось, что он после вчерашней внушительной выпивки еще не пришел в себя и находится в таком состоянии, что «лежит и даже не мычит, когда его о чем-нибудь спрашивают», как сказал подпоручик Сапежко31, которого за его физическую силу прозвали «восемь лошадиных сил».

Положение наше нельзя назвать особенно красивым. Почти все, за исключением 2–3 офицеров, у которых были револьверы, абсолютно без всякого оружия. Что делается кругом на фронте, мы почти не знаем, почему-то сидим и чего-то ждем. На всякий случай мы с Андреем решили пойти к себе на квартиру и сложить вещи. Хозяева наши к этому времени почти успели уложиться и убрать решительно всё. В это утро вернулся домой сын хозяина, который был добровольцем в армии. От него я узнал, что он больше не собирается возвращаться в армию. Я воспользовался этим обстоятельством и взял у него винтовку и патронташ с 50 патронами.

Около 7–8 утра в этот день произошла довольно любопытная встреча. Среди беженцев, идущих пешком, я увидел одного пожилого господина, с которым мы познакомились в пути из Могилева в Киев. Он тогда ехал из Петрограда и говорил, что по делам фирмы Нобель собирается проехать на Кавказ. Он тогда рассказывал нам о том, как его ловили красногвардейцы при проезде через границу в Орше и, проехав эту границу, думал, что он уже почти избавлен от дальнейших злоключений в дороге. Теперь он обрадовался, увидев нас, и сообщил, что все свои вещи ему пришлось оставить в Армавире и что он заплатил бы сколько угодно за подводу, если бы ее можно было достать. В данный момент он собирается пройти на станцию Кавказскую, до которой больше 70 верст, и спрашивал нас, не могут ли большевики перерезать ему дороги. Мы посидели с ним четверть часа на скамейке, поговорили, и он пошел дальше со своим маленьким ручным чемоданчиком и вместе со своей дамой.

Часов около 10 утра поднялся я на гору около церкви, откуда очень хорошо было видно место боя, можно было в некоторых случаях различить движение отдельных людей. Большевики напирали на Армавир с трех сторон. Против Прочноокопской они нажимали на Владикавказскую железную дорогу. Наш броневик работал по этой дороге, а большевистский – по Туапсинской.

В этот день к нам в батарею приехали прапорщик32 и юнкер Отченашевы. Из Армавира в Прочноокопскую перебралось и их семейство: родители, жена юнкера, сестра жены его с мужем прапорщиком Мяснянкиным. Говорят, что этот Мяснянкин страшно богатый человек, у него здесь больше 3 с половиной тысяч десятин и кожевенный завод в Армавире. Посмотрев на него, этого сказать никак нельзя, так как вид у него самый захудалый.

К полудню собрались и выехали наши хозяева, дом остался совсем пустой. Так как кухня по-видимому не собиралась готовить нам сегодня, то я сказал сыну хозяина, чтобы он зарезал и сварил нам двух куриц. Андрей словчил себе в обозе еще одну винтовку, таким путем мы с ним слегка вооружились. Обозы с беженцами тянулись весь день и только к вечеру этот непрерывный поток наконец прекратился. С наступлением темноты стрельба начала затихать и совсем прекратилась. Наши части удерживались по ту сторону железной дороги.

13.09.1918. С утра опять началась оживленная перестрелка, и красные снова повели наступление. Станица в этот день совсем опустела. Почти все жители успели уже выехать, за очень немногими исключениями. На улицах никого не видно, и только куры, свиньи и собаки иной раз переходят через дорогу. Семейство Отченашевых наконец нашло себе подводу и уехало в Ставрополь. Весь вчерашний день они сидели на улице около дома, в котором жил Михаил Петрович, и тщетно старались найти себе подводу. Остались здесь только прапорщик Мяснянкин и его жена Елена Ивановна.

В этот день мы своим взводом решили устроить общий ужин, для которого каждый из нас должен был что-нибудь достать. Я опять заказал сыну своего хозяина двух кур. Целый день Людмила Васильевна и Елена Ивановна что-то варили, жарили и пекли. Так как у нас в доме не осталось ничего, кроме голых досок на постелях, и кроме того мы жили несколько далеко от всех остальных, то мы с Андреем решили переехать поближе к нашим и заняли пустую комнату в другом доме, в котором жили вольноопределяющиеся и занимали там одну комнату. Хозяев и там тоже не было, и дом совершенно пустовал.

Про одного из этих вольноопределяющихся, Богурского, рассказывали любопытный случай. Он страшно любит спать и скоро засыпает, там, где можно и где нельзя. Однажды, стоя на ответственном посту, он уснул. Ему приснилось, что его сменили, тогда он встал и совершенно спокойно ушел с поста.

Вечером весь наш взвод вместе с командиром собрался к Михаилу Петровичу, и устроили выпивку с приготовленной закуской. Выпили в общем изрядное количество. Некоторые совсем были невменяемы. Николай Николаевич всё время пытался рассказать про старика Овидия, но это ему не удавалось. Конечно, пробовали петь всем хором и прокричали кому-то «ура», которое было настолько внушительно, что наши обозчики не на шутку перепугались, думая, что красногвардейцы ворвались в станицу. Устроились мы с Андреем на голом полу на ночь, подложив под себя шинели и под голову наши мешки с вещами. Довольно неудобно и жестко, но разворачивать все вещи и доставать одеяла в виду тревожного времени не хотелось.

14.09.1918. Утром я проснулся очень рано и пошел посмотреть, что делается в доме у Михаила Петровича. Там творилось что-то невероятное. Всюду на постелях, на полу и под столом спали, всюду валялись огрызки, корки и разные кости. Одним словом, делалось черт знает что, если добавить, что некоторые вернули весь выпитый спирт обратно. Отсюда я отправился к Александру Александровичу. На балконе у него валялась отрубленная куриная голова и куча перьев, а в доме почти сырые объеденные части курицы. Оказывается, что им этого показалось мало, и, придя домой вчера ночью, они решили еще выпить. Когда они разводили спирт, Алекс. Алекс., желая испытать крепость водки, пробовал зажечь ее спичкой. В это время спирт вспыхнул и опалил Петру Петровичу руки, шею и губы, так что везде у него вскочили волдыри.

Красногвардейцы продолжали наступать, и опять слышна была сильная пальба. Когда я вернулся домой, то застал одного из вольноперов <вольноопределяющихся. – Ред.> за ловлей поросенка. После некоторых усилий он поймал его и заколол штыком. Поросенок попался не маленький, а так пуда на полтора. Кухня нас в эти дни почти не кормила, так что каждому приходилось добывать себе пищу, кто как умеет. Даже хлеб перестали выдавать. Один день выдали сухари, а потом и это прекратилось.

С утра на наш участок фронта начали подходить подкрепления, но большевики нажимали все-таки настолько сильно, что пришлось сдать им половину Армавира, укрепившись и забаррикадировавшись на улицах другой половины. Бой продолжался на улицах города.

Вечером сидели на скамейке небольшой компанией и обсуждали создавшееся положение. Когда разговор переменился, Андрей между прочим сказал Николаю Николаевичу, что у него штатский вид. Он сильно на это обиделся. Я не понимаю такой обиды, так как сам считаю себя временным лицом на военной службе и следовательно штатским человеком.