Дар Степаниды

– А как, как помочь, что тебе надо? – превозмогая страх, пролепетала Надюха.

– В церкви старой, под камнями лежу. Пиджак… не дает… покинуть. Похороните! Прошу.

По босым ногам потянуло холодом, стекла тоненько зазвенели, и призрак бесследно растворился. Надька почувствовала что-то теплое и липкое на своих руках.

– Кровь из носа, – подумала Надюха, – не страшно, у меня уже было так, – успокаивала себя девочка.

Настольная лампа вновь загорелась. Крыса все еще сидела на подоконнике.

– Аааа?! – обратилась к ней Надюха. – Так это ты моя бабушка?

Крыса недовольно пошевелила усами, спрыгнула на пол и исчезла под оттоманкой.

Ночью ребенка мучали кошмары. Она вскакивала в холодном поту и кричала:

– Вот она! Она вся в крови! Не отдавайте ей меня! Я больше не буду!

Утром злая и не выспавшаяся Зинаида ушла на работу. А у Геннадия был выходной, и ему волей – неволей пришлось остаться с дочкой. Когда девочка проснулась, он спросил ее:

– Что снилось то тебе, маленький Ленин? Чего кричала – то?

– Кричала? – удивленно переспросила она, и, нащупав колечко под подушкой, все вспомнила. Не сон это был!

Надька решила рассказать все отцу. Должен же кто-то ей помочь…

Геннадий выслушал, но во время ее рассказа все ерзал на новой табуретке и даже хотел уйти из комнаты, всем видом показывая, что нет у него времени слушать глупые, детские россказни.

– Не говори ерунды. Что за дурацкие выдумки, – все-таки оборвал он ее.

– Не веришь, – грустно сказала дочка.

Геннадий наморщил лоб, закусил губу и долго молчал. Сначала он счел ее рассказ за буйную фантазию. Потом подумал, что, может быть, и у нее с головой не все в порядке, и, возможно, его заболевание передалось каким – то путем и ей. А затем вспомнил водяные комочки и решил проверить ее рассказ. Наскоро поев и прихватив с собой лопату, они отправились к разрушенной большевиками и временем некогда красивой белокаменной церквушке. Когда они подошли к пролому каменной стены и пролезли внутрь, внезапно из-под ног Геннадия выскочил черный кот!

– Фу ты, черт бы тебя побрал! Напугал-то как! – вытер Геннадий вспотевший от испуга лоб и начал усиленно плевать через левое плечо.

Надюша отшатнулась от отца, прислонилась к пыльной каменной кладке и тут же провалилась в темноту. Начался приступ.

Зябкая сырость пробирала до костей. Язык не ворочался, руки-ноги застыли, голова была будто налита свинцом. «Господи, помилуй! Да где же это я? Папка, папка!» В горле пересохло, во рту ощущался противный горький вкус железа. Запах прелых листьев и влажной земли забивал нос, мешал дышать. Туман, облако или зыбкая субстанция возникла перед ней. Она сверкала и издавала разноцветное сияние, словно бы в нереальности. «Не бойся! -стучало в голове! – Не бойся!» Надюха протянула руку к облачку, коснулась его, продвинула руку дальше и наткнулась на что-то твердое, деревянное. Похоже, это была дверь! Надька на ощупь стала искать ручку, но не нашла. Тогда она навалилась на дверь плечом, и дверь довольно легко открылась. Она вошла и оказалась в том же разрушенном храме, куда они пришли с отцом. В эту минуту лунный луч пробился через прореху в куполе храма и осветил синеватым светом стоявшего темноволосого мужчину лет сорока, склонившегося над неглубокой, в человеческий рост ямой. Рядом, на земле, в луже черной крови, лежала мертвая женщина со связанными руками и проломленной головой. Мужчина, расставив руки, измерил длину выкопанной ямы, а затем приблизительный рост женщины. Остался доволен измерениями и с улыбкой на губах столкнул убитую в могилу. Она упала лицом вниз, и платье ее некрасиво задернулось, обнажив белые голые ноги и простые голубые трусы. Мужчина снял с себя окровавленный пиджак и набросил на мертвое тело. Спокойно, не торопясь и не нервничая, он закопал ее, притопал ногами землю и сверху наложил больших камней.

– Ну вот, пропала и пропала! Земля тебе пухом, женушка! Здесь тебя никто не найдет! – сказал мужчина и громко рассмеялся.

Его смех становился все громче и громче, и Надюша закрыла уши руками. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на коленях у отца, а он вытирает кровь с ее бледно-зеленого лица полой своей рубашки.

– Папка, она – под этими камнями, – вскочила Надька и показала место отцу. Геннадий стал разбирать кучу камней и откидывать их в сторону. Булыжники убрали, и Геннадий принялся копать землю. Одной рукой ему это делать было трудно, и Надька, подобрав у заросшей колючками стены дощечку, стала помогать отцу убирать взрыхленную землю. Очень скоро девочка отрыла нечто, похожее на черную ткань. Геннадий шагнул вперед, подкопнул сбоку, нагнулся и извлек из-под земли человеческую кость. Девочка порывисто вскочила на ноги и повисла на отце. После непродолжительного молчания, стараясь не смотреть на жуткую находку, Надя с благодарностью прошептала:

– Спасибо, спасибо, что поверил.

– Поверил-то поверил. А что мы милиции расскажем? Зачем, спросят, копали?

***

– Труп женский, вроде как убита примерно года три назад, – диктовал текст протокола пожилой медэксперт милиции молоденькому милиционеру. Два сержантика с лопатами в руках стояли рядом с трупом и прикрывали нос ладонью. Тронутое тленом мертвое тело издавало неприятный запах.

Надя вздохнула и еще раз посмотрела на откопанную мертвую женщину, лежащую на земляном полу. Дело сделано. Она нашла ее. Отец крепко сжал руку дочери.

– Это она к тебе приходила? – шепотом спросил отец.

– Она! Все хорошо, она больше не придет!

– Что же они с тобой сделали? Твари поганые. Что ж они на тебя повесили, – вспомнил про бабку Степаниду разозленный Геннадий и сделал несколько шагов в сторону, ближе к выходу, но властный мужской голос остановил его.

– Здравствуйте, моя фамилия – Корнев! – медленно подошел следователь к Геннадию и Надюхе. – Так что вы там искали на развалинах?

– Так играли же… В кладоискателей. Приехали наши племянники на выходных. Надо же их чем-то развлекать…

– Сколько лет племянникам? – спросил Корнев.

Геннадий помялся. Пожал плечами и неуверенно пробормотал:

– Четыре и три… А может, пять и четыре… Ну так вот… Потом играли в минеров. Наденькин дедушка был на войне минером… Хотели понарошку мину разминировать. Копнули, а тут вот что… Ну, я детей и увел быстро. Они и не поняли ничего.

– Рубленая рана головы. Яма неглубокая, видно, копать было тяжело, и сверху камнями забросали, – продолжал диктовать медэксперт.

– Скажите, может вы помните, – обращаясь к Геннадию, спросил следователь Корнев, – никто из ваших соседей или знакомых не пропадал в последние годы?

– Как же не пропадал, – вспомнил Геннадий, – Аронова. Машка. На Пролетарской жила. Пропала года три назад. Только все считали, что она мужа бросила и с любовником сбежала.

Медэксперт отошел от трупа, выдохнул с облегчением и вздохнул полной грудью свежий воздух.

– Вспомнил я! – воскликнул Корнев. – Муж ее в розыск подавал. А уж убивался по ней… Но женился на молоденькой девице аккурат через три месяца. Говорил: «Один жить буду – сопьюсь мигом!»

– А тут и пиджачок его весь в крови, – поддел лопатой полуистлевшую ткань сержант, – прикрыл женушку, чтобы не замерзла.

К церкви подъехала труповозка и стала пятиться задом к самому большому пролому в стене полуразвалившегося здания.

– Все! Грузите, – скомандовал медэксперт сержантикам.

– Пойдем, доча, домой пора. Голодная с утра, -потянул за собой Надьку Геннадий.

– Эй, гражданин Сенин, я вас на следующей неделе вызову, как свидетеля, – крикнул вдогонку Геннадию следователь.

***

Зинаида серьезно опаздывала на работу и вымещала свою злость на дочери:

– Да что ты плетешься-то? Ногами-то шевели! Нет, ты что, издеваешься надо мной? Тьфу ты! Опять где-то витает… У всех дети как дети, а эта… У-у-у!

А Надька уже представляла себе картину другой ее жизни. Она думала: «Вот была бы ее мамка певицей. Могла бы спать сколько хочешь и не опаздывала бы никуда. Работа такая… И жили бы они в красивой квартире! И пол бы мыла не мамка, а вовсе даже прислужница. И еду бы она им готовила. Ей манную кашу, а мамке чай с бутербродами. А квартира бы у них была с двумя комнатами…. Нет, с тремя! Всем по комнате. И был бы у нее целый ящик с игрушками… и пианино… А как же, мамке без пианино нельзя! Певица все-таки. Вот она встанет, шкаф откроет, а там платьев… завались. И она не знает даже, какое надеть! А я тут подхожу, волосы в бигудях… А зачем мне в бигудях, у меня и так сплошные завитушки. Вот подхожу я к ней и говорю: «Маман! Оденьте серое, с розами. Сегодня на концерте оно будет выглядеть что надо! А она мне: «Чтобы я без тебя делала, доченька моя!»

Тычок в спину вывел Надюху из мечтаний. Зинаида, как только показались ворота детского сада, тут же рванула на остановку, подтолкнув дочку, чтобы пошевеливалась.

Надя издалека увидела свою подружку Марину, катающуюся на калитке туда-сюда, туда-сюда. Дверца противно скрипела, но девочке это совсем не мешало.

– Никогда она раньше меня не встречала, – подумала Надюха, – а может, и не меня она ждет…

– Надька, ты зачем опаздываешь? Завтрак уже! Римка жрать опоздавшим не дает. Все в банку себе складывает. Пойдем, сядем, я тебе чего-то сказать хочу.

Марина взяла подружку за руку и повела на скамейку, под покосившийся, с облупившейся красной краской деревянный грибок.

– Я, Надька, уезжаю, – выпалила Маринка.

Надька выпучила глаза и долго не могла осмыслить – куда ее подружка может уехать? Может, в Ленинград?

– Ну чего ты на меня уставилась, как рыба об лед?

– Уезжаешь? Надолго? – вдруг дошло до Надюхи.

– Мамка нашла мне нового папку. И мы с ним едем на Север.

– На Север? Где живут пингвины и белые медведи?

– Да-а! – неуверенно, но гордо ответила Марина.

– Как тебе повезло! – засветилось радостью лицо подружки.

Марина вздохнула, и глаза ее наполнились слезами:

– Папку жалко!

– У тебя ведь хороший папка! Он пива не пьет!

– Мама говорит, что он зануда и… нужда. И еще – от него мухи дохнут.

– А твой новый папка – хороший?

– Не знаю. Бабушка маме говорит, что он далеко пойдет… Начальник! Куда пойдет? Зачем пойдет? Мы же не пешком на этот север пойдем?

– Я буду скучать по тебе! – прижалась Надя к Маринке и, почувствовав ее тепло, замерла и мелко задрожала. На минуту она потеряла сознание, но пришла в себя быстро.

– Ой, как я испугалась, я думала, что ты умерла. Хотела сейчас Римку кричать! – рассказывала напуганная непонятным поведением подруги Марина.

– И хорошо, что не позвала, – прошептала Надюха, и изо всех сил обняла подружку.

Потом, помолчав, посмотрела на нее и тихо сказала:

– А ведь мы еще увидимся, ты вернешься сюда, но не скоро!

***

Надя опять заболела. Доктора уже поставили ей диагноз: хронический бронхит и бронхоэктатическая болезнь легких. Она лежала на своей оттоманке, рассматривала трещины, расползающиеся по потолку, и горестно вздыхала. Ей стало жарко, она откинула одеяло и очень захотела пить. За столом, неестественно согнувшись, сидел Геннадий. Неловко, больной рукой он держал картошину, другой срезал ножом кожуру.

– Папка, посиди со мной! – прошептала девочка.

Геннадий бросил картошину в кастрюльку с водой, подошел к дочери и неловко присел на краешек кровати.

– Что же ты, мой маленький Ленин, все болеешь? Уж лучше бы я болел вместо тебя! – заплакал Геннадий, отворачиваясь от дочери и закрывая лицо здоровой рукой.

– Папка, не плачь! Ты и так наскрозь больной. Если бы ты водку с пивом не пил, то я бы тебя любила! – тихо сказала Надя.

– Ленин ты мой золотой!

– Пап, а откуда у нас в комнате, ну, в тот раз, водяные шарики взялись?

– ???

– Мне так страшно было… А чего ты на меня так смотришь?

– Эээээ, так это…

– Я-я-я-??? Как же это я так сделала? Эх, Римму бы Захаровну под такой «дождик», и чтоб не врала, что я деньги у нее брала. Я не брала у нее денег, пап! Ты мне не веришь?

Геннадий промолчал и стал подтыкать дочери одеяло.

– Не веришь…

Надюха отвернулась к стене и поковыряла разводы на обоях, похожие на ежика, где, по ее мнению, у него должен быть хвостик. Вскоре это занятие ей надоело, она повернулась к отцу и спросила:

– Папка, а тебе сны снятся?

– Сны? А черт его знает…

– А мне, папка, очень часто снится один сон… Город весь такой темный, из камней. И люди все ходят в длинных и темных одеждах. И злые дяди тетеньку ведут. Волокут ее по земле связанную. Я ее ноги вижу – все в крови. А другие, плохие очень люди, камни в нее кидают. Ей так больно…

– Камни… значит… – проявил интерес отец.

– Кричат: «Ведьма, ведьма!» Ей очень больно. Я лицо ее не вижу, а только длинные волосы, белые… – девочка показала на себе эти длинные волосы и замолчала. Потом резко села и крикнула:

– Папка! Это я!

– Это всего лишь сон. Сказка! Просто сон. Проснулась, и ты здесь!

– Нет, ты не понимаешь, это… я шла! В меня камнями кидались! Все тело болит. Вот, даже синяки есть!

Надька откинула одеяло и стала осматривать свое тельце. Геннадий опять жалостно всхлипнул.

– Ну, где же? Были же! И еще я вижу костер большой, и все кричат: «Сжечь ведьму! Сжечь!» – громко продолжала девочка. – Я даже помню запах горелого мяса.

– Ленин ты мой маленький! Ладно, градусник принесу, жар у тебя… Геннадий неловко встал, опрокинув кастрюльку с одиноко болтающей в воде картофелиной, и, укрыв дочь одеялом, направился за термометром.

***

В квартире Фрумы Зинаида затеяла грандиозную генеральную уборку с перестановкой. «Вот хлеба не давай этой Зинке, дай только сделать перестановку», – говорила про нее свекровь. Приведя в порядок спальню, Зина принялась за шкаф. Сильно намочив пол, она толкала платяной шкаф к противоположной стене. Передвинув обеденный стол к окну, она отошла в сторону и залюбовалась своим творением. Фрума сидела у книжного шкафа на стуле, протирала корешки запылившихся книг и наблюдала за Зинаидой. Надюшка, сидя с ногами на диване, играла в пуговички. Фрума дала ей целую коробочку. Это было несметное богатство! Пуговички и золотые, и серебряные, и красные, и с дырочками, и на ножке, и с ободочком. Клад, да и только…

– Зиночка, мы шкаф-то двигаем, а у суседушки – то спросили? – вспомнила Фрума.

– Чего? А-а-а-а! Надька сказала, он на антресолях живет.

– Надо бы там лишний хлам выкинуть, а то ему, может, тесно… – забеспокоилась хозяйка.

– Надо, так выкинем. Ну вот, совсем другое дело! И места больше и уютней, и в кухню вам ближе ходить! – весело сообщила Зинаида. Видя, что генеральная уборка подходит к концу, из соседней комнаты выглянул зашуганный Арон Моисеевич. Он терпеть не мог, когда женщины затевали глобальную уборку.

– Фрумушка, ты не устала? Хватит тебе уже. Отдохни! – проявил заботу Арон и подошел к жене.

– Милый, да я ж сидя! – ответила жена, ласково потрепав его по руке. Арон Моисеевич тут же скрылся в спальне, прихватив с собой роман Жюля Верна.

– Вот смотрю я на Вас, – позавидовала Зинаида хозяйке, – счастливая Вы! Муж Вас любит, не пьет, деньги хорошие зарабатывает. Повезло Вам. А у меня не жизнь, а каторга!

– Зиночка, как же так получилось, что Вы, такая красивая, талантливая, вышли замуж за Геннадия? – поинтересовалась Фрума.

– Если бы Вы знали, Фрума Натановна, что такое жить в курятнике…

Зинаида помолчала и смахнула слезу со щеки.

– Да, да, в курятнике. Дом сгорел, и остались мы с маленькой полуголодной сестрой без гроша в кармане, с отцом, который как пришел с войны, так и пьет, не просыхая. Он после смерти матери женился на сущей ведьме, намного старше его, и про нас вообще забыл. Да и ребенка она ему родила – Мишеньку. Приходилось помогать, Серафима-то ничего не умела. Ни стирать, ни варить… Да еще и беременность моя… В общем, все было так плохо… Хоть в петлю! И тут тебе предлагают деньги, дом, работу, но… в придачу – сына. Инвалида. К тому же недееспособного… ну, Вы меня понимаете? Он не может… это… по мужской части. А я любить хочу! Иметь нормальную семью, денег, наконец! – пожаловалась новой подруге Зина.

– Все будет, Зиночка, все будет! Зато ангел Вам послан с неба! – поддержала ее Фрума.

– Нда… Зачем только… Опять подслушиваешь взрослые разговоры? – строго спросила Зина у дочери.

– И ничего я не подслушиваю… – ответила тихо Надька, перебирая пуговички из красивой шкатулочки доброй Фрумочки.

– Вот и не подслушивай. Сейчас ведро вылью и – кра-со-та-а-а!

– Спасибо, Зиночка, спасибо, родная! И хлам весь выбросила, и с хлорочкой все намыла, и с синькой все перестирала… Заканчивай уже, и давайте пить чай. Арон, можешь выходить! Генералка закончилась! Ну надо же, как же мужики боятся уборки…

– Мы сегодня, Фрума Натановна, чай пить не будем! – заявила Зинаида. Надюха встрепенулась, выразительно подняла брови и удивленно посмотрела на мать.

– Надо еще к отцу сходить, щей им сварить да полы у них помыть. Мишенька там, поди, голодный сидит.

– Понимаю, Зиночка, понимаю. Арон! – крикнула Фрума Натановна мужу, – неси деньги. И сверток.

Радостный, что уже все закончилось, Арон Моисеевич, вышел из спальни и протянул девушке деньги:

– Вот, Зинаида Александровна, пять рублей! И примите от нас подарочек!

– Что же это? – удивилась Зина, с интересом разворачивая сверток и доставая из него удивительной красоты комбинацию. На бежевом фоне бордовые розы и коричневые кружева.

– Господи, красота – то какая, – воскликнула Зина, – это ж как дорого – то!

Довольные хозяева заулыбались, и, наслаждаясь своей щедростью, радовались, что смогли угодить этой милой, чудесной девушке.

– Да не дороже денег! Зина, ты нам, как родная! Я к тебе и малышке так привязалась. Возьми и носи с удовольствием! Немецкая! – в заключение сказала Фрума.

На глазах у Зинаиды появились слезы. Она сглотнула ком, появившийся в горле, и порывисто обняла Фруму:

– Никто никогда не дарил мне таких подарков… Никто… – дала волю слезам Зинаида.

***

Зина, держа за руку дочку и радуясь чудесному подарку от хозяев, торопилась к автобусной остановке. От ее взгляда все же не скрылось то, что Надя ведет себя странно и прячет руку в кармане.

– Ты чего там прячешь? А ну, покажи! – потребовала мать.

Надя покраснела и прошептала себе под нос.

– Пу-го-вички.

– Пу-у-го-ви-чки… Пуговички? Ах ты, зараза ты поганая. Пуговички… Фрума-святой человек! Благодетельница наша! А ты у нее имущество воруешь!?

– Я только поиграть. Я не насовсем! – пролепетала девочка, протягивая матери открытую ладошку с тремя пуговичками.

– А ну, иди назад! – грозно велела Зина.

Надька «мухой взлетела» на второй этаж и нерешительно остановилась у квартиры Фрумы. Тихо поскреблась. Потом постучалась. И через некоторое время удивленная Фрума открыла ей дверь.

– Фрумочка, миленькая, прости! Я у тебя имущество украла, – запричитала Надька, – я бы его потом отдала. Поиграла бы, да и отдала. Честное – пречестное!

– Спасибо, что отдала назад мое имущество, ангел мой. А за честность я тебе их дарю. Мне они все равно не нужны. Играй, мой ангелочек, сколько хочешь!

– Фрумочка, забери их от греха подальше! А то мамка меня ремнем залупит! – заревела девочка.

Надя повернулась, чтобы уйти, и вдруг, почувствовав головокружение и резкую головную боль, осела на пол. Глаза ее стали неподвижными. На бледно-зеленом лице появилось выражение ужаса. Ее начало трясти мелкой дрожью. Из носа тоненькой струйкой потекла кровь. На минуту она потеряла сознание.

– Зина, Зина, скорей сюда! Зина, да где же ты? Арон, воды! – в испуге закричала Фрума, сама вот-вот готовая потерять разум.

Зинаида огромными скачками вбежала на площадку. Подложила свою руку под голову дочери и стала внимательно вглядываться в лицо девочки.

– Надька, что с тобой? – потряхивая ребенка, допытывалась мать, – неужто припадки, как у Генки?

– Огонь… Пожар… Дедка наш… Саша… – еле слышно прошептала Надя.

– Фрумочка, пусть Надька у вас побудет, уложите ее… Полотенце холодное на лоб… там отец мой… Господи, видно суждено ему в пожаре погибнуть, – выпалила Зинаида, передав дочь на руки Арону Моисеевичу, побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

– Беги, Зиночка, беги! Арон, да неси же ребенка в комнату! – отдала команду Фрума и захлопнула дверь.

***

Широко раскинулось старое тесное кладбище на Октябрьской набережной. Со всех сторон стояли покосившиеся деревянные (почти гнилые) и железные кресты. Оградки, разные по цвету, конфигурации и размеру, лепились друг на друга, составляя непроходимый лабиринт. Заросшие травой по пояс, заброшенные могилки нагнетали на людей страх и напоминали о бренности жизни. Пахло влажной землей. Приглашенные на похороны деда Саши малочисленные знакомые разошлись, ау свежей могилы остались лишь Зинаида, Надюха, с утра плохо чувствующий себя Геннадий, мачеха Зинаиды, сорокапятилетняя худющая Серафима, и ее десятилетний сын Миша, запуганный худенький мальчик.

– Ты, Зинка, к нам больше не ходи! – резко и громко заявила Серафима, – это нам с Мишкой комнату выделили, взамен сгоревшего дома… И ничего твоего там нет!

– Но могу я с Мишенькой видеться? Он же мой брат! – заискивающе спросила Зина.

– С тебя и сестры твоей хватит, Аннушки. Есть за кем ухаживать. Ходит вся не то синяя, не то зеленая! – злорадно усмехнулась Серафима. – Больная, что ли? Даже на похороны не соизволила прийти!

– Да приболела она, в больнице лежит. И что из этого? – спросила уже готовая заплакать Зинаида.

До Надюхи, наконец, дошло, что ее мамку на глазах у всех обижают, и она ринулась в бой.

– И что из этого? И пусть лежит и лечится! Ты – ведьма злая! Дедка говорил, что ты змея подлокодная, подлегла под него и Мишеньку состряпала. А то, кто бы на тебе, такой страшенной, поженился!? – истерично кричала Надька на Серафиму.

– Надька, замолчи! – отвесила дочери подзатыльник Зинаида.

– Ооо! Яблоко от яблони недалече падает. Такая же будешь – потаскуха, – язвительно вставила свои полкопейки Серафима.

– Не на ту напала. Сама постастуха! – выпалила Надька в ненавистное тетки Симино лицо. Ей до боли было жалко мать, жалко Мишеньку, который так радовался приходам Зинаиды и ее гостинцам. Жалко и стыдно было за отца, который стоял, держась за ограду, с белым лицом и синими губами и не хотел, а может, и не мог заступиться за жену и противостоять тетке Симе. Жаль своего безвольного, вечно пьяненького деда, который так хорошо играл на гармошке и кормил ее манной кашей.

– Мамка вас всех поила, кормила… А вы… – причитала Надька, взывая к взрослым.

Ощущение непоправимости произошедшего переполняло ее. Деда, ее смешного, веселого, родного деда больше нет. С кем она будет петь песни, с кем вести задушевные разговоры? Надюха опустилась на край могилы и зарыдала. За ней заплакал Мишенька.

Зинаида решила забрать дочь и уйти с кладбища. Она подхватила Геннадия под руку, но тот, в ожидании выпивки на поминках, со злостью оттолкнул жену. Тогда Зинаида схватила плачущую Надьку за руку и выволокла ее за оградку.

– Не нужны мне эти поминки, сама помяну своего отца. А они пусть живут, как хотят, – высказалась обиженная Зина, пробираясь к выходу.

Недалеко от дороги, у братского воинского захоронения тоже проходили похороны. Невооруженным глазом было видно, что умер отнюдь не бедный человек. Рядом с могилой стоял уже приготовленный огромный памятник из черного гранита. У полированного, дорогущего гроба толпились мужчины, дорого и со вкусом одетые. Один из них, с оспинами на худощавом лице, пристально и с интересом рассматривал Зинаиду. Во рту его сверкал золотой зуб. Зинаида заметила его взгляд, сбавила шаг и улыбнулась. Мужчина подмигнул ей, но Зина строго взглянула на него, тряхнула своей рыжей шевелюрой и гордо прошествовала мимо.

***

В маленькой комнатенке Сениных – беспорядок. У Зинаиды и Геннадия приподнятое настроение и целая куча дел, которые срочно надо переделать, ведь семья готовится к переезду. Надюха сидела на оттоманке и заворачивала свою единственную пластмассовую куклу Буратино в застиранную пеленку.

– Мам, почитай сказку, – канючила она.

– Ой, отстань! Не видишь, я вещи собираю.

– Да какие там вещи, не смеши меня, уже все собрали, – засмеялся Геннадий.

– Вот видишь, все собрали! – обрадовалась девочка.

– Завтра переезжать, машина с утра приедет, а тут еще конь не валялся, – раздраженно отпихнулась от нее мать.

– Ну почитай, что тебе стоит…

– Отстань, Генку попроси!

– Генка плохо читает, а я люблю по ролям… Генка, почитаешь мне?

– Я тебе не Генка! Будешь так меня называть, вообще не буду читать, – грубо ответил ей обиженный отец.

– Большая уже кобыла – пять лет, читай сама. Господи! Однокомнатная квартира! С горячей водой! С туалетом! Дождались – таки! Генка, шевелись давай! Неси коробку от Пахолевых. И Нинка Куликова обещала мешки чистые посмотреть, – командовала Зинаида, доставая из недр комода два белоснежных комплекта постельного белья.