Волшебный сок. Повесть об архитектурных подходах к педагогике

Мерно постукивали колеса на стыках, сладко посапывал Гена, богатырски храпел солидный пассажир.

Утром он поднялся первым и надолго исчез в туалетной. В коридоре уже недовольно ворчали пассажиры. Вернулся он с обильно смоченной головой, мокрая борода слиплась сосульками. Он долго и тщательно вытирался полотенцем, протирал бороду. Потом не спеша причёсывал голову и бороду перед зеркалом. Наконец волосы были уложены прямым пробором, борода солидно размахнулась по сторонам. Пассажир с той же неторопливостью уложил мыльницу, полотенце, зеркало, расчёску. Всё это делалось с такой тщательностью, словно он приклеивал вещи навечно. Так же не спеша застегнул чемодан на все защёлки. Потом достал прямоугольную корзину.

– Разрешите устроиться около вас, молодой человек, закусить малость.

Достав из корзины несколько солидных свёртков, он уложил их на столик. Потом вызвал кондуктора, сунул ему синеватый комочек бумаги в котором легко было угадать трёшницу и приказал тоном, не терпящим возражения: «Мне чайку погуще, в этом пузатеньком чайнике». Потом развернул свёртки в которых были куски мяса, колбасы, курица, солёные огурцы. Нарезав хлеба, пассажир оглядел этот натюрморт словно обдумывая что ещё можно добавить к нему, достал бутылку водки и налил полную кружку.

– Будем здоровы! – пожелал он, кажется, самому себе и выпил крупными глотками с неприятным клокотанием. Выпив, он громко крякнул, и тугой огурец так и лопнул на его зубах. Ел он обстоятельно, неторопливо с какой-то сосредоточенностью, громко разгрызая концы куриных костей и высасывая их.

Кондуктор принёс чайник. Пассажир тем же тоном хозяина приказал ему собрать бумаги и кости. Выпил ещё стакан водки, понюхал корочку и сказал кондуктору.

– Скажи повару, чтобы к двенадцати часам приготовил сотню пельменей, да настоящих, сибирских. Вот, передай ему.

Пассажир порылся в бумажнике и вынул червонец. Кондуктор ушёл, а пассажир начал пить чай, шумно втягивая его с блюдечка и громко отгрызая от большого куска голубоватого рафинада маленькие кусочки. Лицо его покрылось крупными каплями пота, который он вытирал большим платком.

Закончив чаепитие, он так же тщательно уложил в корзину стакан, нож, вилку. Сел на постель Вили, повалился на стену и громко рыгнул.

– Простите если кому неприличным кажется. Значит все мы до Николаевска едем. Что ж, будем знакомы – Евтихий Аристархович Тупинцин, председатель областного правления кооператива. Слышал вчера ваше щебетание, птенцы. Вот я и есть тот «местный колорит», как изволил выразиться молодой человек. Более того, я вершина «местного колорита» к которой стремится каждый сибиряк. И скажу вам, жаль мне вас, птенчики, трудно вам будет работать с вашими хрупкими мечтами. Нет, не уступит сибирский медведь свою берлогу, а потревожите его, встанет он на задние лапы и попрёт прямо на рогатину. Как вы не планируйте города, какие стихи ни пишите, медведь останется медведем.

– Это что угроза? – спросил Виля.

– Нет, предупреждение. Ведь если юноша пойдёт с дробовиком на медвежью берлогу, каждый за долг сочтёт предупредить его, от опасности уберечь. Вот и я упредить вас хочу: не трогайте вы сибиряка. Сделали революцию, и ладно. Установили, было, военный коммунизм, да не сдюжили – дали НЭПу разворот. Ну и оставьте народ в покое, пускай обогащается. Крути-верти, а Лев Давыдыч правильно насчёт перманентной революции сказал. Одну буржуазию уничтожили – другая нарастёт. Дали свободу, землю и не тревожьте народ, не тяните его в коммунию. Где вы видели, чтоб медведи табуном паслись? Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, устраивайте смычку города с селом. И будет, братцы, то, что более умные да ловкие к руководству придут, им и почёт, и первый кусок пирога. Кто послабей да попроще, если не сумеют хозяйство в руках держать, пусть на хозяина работают, присматриваются, как хозяйничать надо. Так было, так есть, так и будет. Сказано: человек человеку – волк.

– А каким путём вы к областному руководству добрались?

– Честными путями, молодой человек, как трудящийся, эксплуатируемый бывшим купцом Семёновым. С двенадцати лет в мальчиках служил. Тумаков съел больше, чем пельменей, но наука она не в лес идёт, а в голову, – вышел я в приказчики. И тут хлебнул горячего до слёз, но товар и обороты изучил досконально. Тут революция подошла. Меня враз заведующим магазином назначили. Поднял я торговлю, меня в правление назначили. И тут я сноровку показал. Вот теперь и нахожусь у областного руководства. Тут меня никакое ГПУ не уколупнёт. Потому что всю коммерческую науку я на своей шкуре превзошёл.

Вот надысь прислали нам студента из торгового института. И точно, наука у него великая: как начнёт стихи Пушкина сыпать, так по полчаса подряд тараторит. А смекалки коммерческой нет. Все ждёт, когда ему наряд спустят, а людям лес вынь да подай. Ну, меня спрашивают. Я к директору (конечно, не коммерческому) на лесопилку. Балычку, икорки да полдюжины шустовского коньячку – и пять вагонов леса у меня на складе. Ну, конечно, на какой-то процент не выполнит план, премии не получит, так он её от меня ее получил. Опять же государству не расходоваться… Пробовали ко мне придираться, но только не их ртом мышей ловить. А теперь у меня положение твёрдое. Ежели где что и не так, не спросят.

– Но ведь это взятки?

– Да ведь как назвать. Одни говорят взятки, другие – магарыч, третьи – благодарность, четвёртые – выручка. По всякому называть можно.

Вот вы, молодой человек, дворец собираетесь строить. Вам, конечно, всякие лимиты спустят, а без меня не обойдётесь. Стены поставите, и крышу возведёте, и покрасите, а вот шпингалетов не хватит. Писарь там ноль к цифре один не поставил вместо 1000 – 100 получилось. Вы ко мне пожалуйста, я вам шпингалеты, вы мне – гвозди. Как говориться: «рука руку моет».

– Нет, я уж постараюсь без вас обойтись.

– Да я ведь к слову… Ну, спешу перед обедом.

Позавтракали почти молча. Юные друзья объединили продукты, словно подчёркивая общность мысли и цели. За едой перебрасывались студенческими остротами, рассказывали комические случаи студенческого быта и просто анекдоты, но все чувствовали, что воздух как будто чем-то отравлен.

После завтрака вышли в коридор и, не сговариваясь, перешли в другой конец вагона.

– Чувствуете, – спросил Гена, – как эта наглая проповедь гнетёт и пугает, парализует волю?.. Во всём: в словах, в движениях, в манере есть, даже сидеть чувствуется что-то деспотическое?

– Может быть в нас, независимо от нашей воли, действует какой-то атавизм, подспудный страх, тысячелетняя привычка к рабской покорности? – задумчиво предположил Виля.

– Да, нужно будет работать по созданию нового человека, – добавила Катя, – если уж мы в комсомоле, в институте не смогли вытравить этот атавизм… Но мне кажется, что Виля неправильно определил наше чувство. Это не страх, не покорность, даже не угнетённость, а отвращение. Вот я помню из детства, как в комнату попала громадная жаба. Надо было её выкинуть, но даже возиться с ней было омерзительно. Я решила подождать брата, но и находиться в комнате с жабой было противно… Мне кажется, что у нас общее чувство – классовая ненависть к человеку, примазавшемуся к советской власти. Ничего здесь рабского нет. Ведь никто из нас не кинулся ему прислуживать.

– Да, пожалуй верно, но противно смотреть, как проводник подчиняется его требованиям.

– Во-первых, обслуживать пассажиров его обязанность, – заметил Гена, – а во-вторых, он платит ему дополнительно за работу.

Определение чувства подняло настроение группы, но не уменьшило брезгливости. Евтихий Аристархович, казалось, не замечал этого, вмешивался в разговор, говорил властно и с апломбом. Вообще он ничего не стеснялся. Однажды подал кондуктору червонец и пробасил:

– Принеси-ка мне, братец, бутылочку рабоче-крестьянской!

Кондуктор положил червонец на столик и сказал:

– Нет уж, извините, гражданин, бумажки за вами убрать, чайку принести – это я каждому пассажиру с удовольствием, но за водкой бегать – прошло время. До революции мальчишкой набегался.

Юная группа торжествовала: «Значит, есть новый человек, он растёт, и не купить его подачкой».

Капля волшебного сока

Екатерина Васильевна любила рассматривать планировку города. Она вникала во все детали. Ее восхищал размах строительства и целесообразность каждого помещения. Но это и не было просто восхищение, а внимательный анализ.

Однажды она сказала Виле:

– Я профан в архитектуре, способна только любоваться формами, но есть отрасль, которая является моей жизнью, и здесь хочется кое-что сказать. Я в восторге от планирования пионерского лагеря. Аллеи, статуи, беседки, веранды – всё это прекрасно. Даже солярий и бассейн для купания сделаны с учетом требований медицины, педагогики и эстетики. Однако я лично не согласилась бы работать в таком лагере.

– Почему, Катя, скажите. Наверное, упустил что-то важное. Я ведь не педагог.

– Меня в этой планировке восхищают не столько формы, сколько то, что во всех мелочах вы проектируете нового человека, а ваш пионерский лагерь спроектирован для барчуков.

– Но лагерь – место отдыха.

– Место отдыха после школьных занятий, после города. Но что называть отдыхом детей? Как говорила Крупская: «лежать и плевать в потолок»? Нет, ребятишки очень деятельный народ. Их без физической нагрузки нельзя оставлять.

– А спортплощадки, аттракционы, туризм, самодеятельность?

– Это есть. Но дети должны не только глазеть на красоты природы, но и работать.

– Извините. Работать и отдыхать. Какое-то противоречие.

– Нет. Даже для взрослых Крупская предполагает отдых в смене труда. Человек строит самолёты, а отдыхает на сельскохозяйственных работах. Это не новость. Возьмите жизнь Толстого, Павлова, Мичурина, которые чередовали виды труда. Они отдыхали, работая в саду или ещё где-то, и достигли долголетия. В вашем пионерском лагере нет мастерских для работы с деревом, бумагой, металлом, нет и сельского хозяйства, а здесь должны быть цыплята, утята, ягодники, сады, кролики, ягнята.

– Простите, не понимаю. В лагере дети находятся три месяца, а животные требуют ухода в течение всего года. Само присутствие хлевов и птичников пойдет в разрез с требованиями санитарии и гигиены. Да и оправдают ли такие средства цель. Ведь в выращивании животных и птиц должен быть план.

– Хорошо, скажу о цели. Если ребёнка только любить, мы вырастим избалованного человека, который будет потреблять любовь, как нечто само собой полагающееся. Но он должен и потреблять любовь, и отдавать её. Пока ребёнок мал, он отдаёт свою любовь игрушкам. Он ухаживает за куклой, «кормит» её, укладывает спать, одевает, стирает ей одёжку – ну, повторяет заботу родителей. Но в 10—12 лет ребёнок отходит от игрушек и хочет, мучительно хочет быть взрослым. Он охотно включается в работу взрослых, но его всюду гонят так как он обязательно что-нибудь испортит или повредит себе. Кому же отдать заботу и любовь? Должен существовать мир детского труда. Прекрасный мир, праздничный. Молодые животныё – самый лучший объект для детской любви. Сколько красоты в пушистых, нежных комочках цыплят, утят, гусят, в играх и повадках кроликов, а ягнята!.. Разве они не стали художественным символом чистой красоты. Конечно, помещения для них должны отвечать всем требованиям гигиены. Ведь грязный хлев это не свойство животного, а убожество крестьянского хозяйства. Знаете ли вы, что поросята очень чистоплотны и не любят грязи, а мы «свинство» считаем символом всяческой неряшливости.

Дети бывают в лагере три месяца. Но разве нельзя иметь в лагере своё подсобное хозяйство и сделать его рентабельным. Даже в парке помещали оленей, ланей, косуль. Это красиво и полезно.

– Спасибо, Катя. Я вижу, что мне надо было советоваться не только с Ферсманом, но и с Крупской.

– Не только с Крупской, но и с Дзержинским, Калинином, да и с Робертом Оуэном, Песталоцци, Руссо.

– Да, проектировать новые города, а значит и нового человека, без знания педагогики невозможно. Обязательно займусь изучением педагогики, а вы поможете мне. Ведь она применима не только к детям. Да и в городе дети должны получить все условия. Какие у вас будут замечания по моим школьным зданиям.

– Они прекрасны. Здесь свет, воздух, залы, кабинеты, мастерские. Но вы в них учли только 1/4 часть детского быта.

– А дворец пионеров?

– Хорошо, еще 3—4 часа. А остальная жизнь? Не лучше ли подумать о всей жизни детей?

– Катя, я внимательно слушаю вас.

– В анкете мы в самом начале видим вопрос о родителях и их занятиях или о социальном происхождении. Это в большинстве случаев ключ к идеологии человека. Почему у нас в комсомоле такие недоверие к лицам из интеллигентной семьи, что мы увеличиваем им кандидатский стаж, а к людям пролетарского происхождения у нас полное доверие, хотя их образование, культура, развитие заставляют желать лучшего. Эти юноши могут и выпить, и подраться, и загнуть крепкое словечко. Вам-то, надеюсь, понятно почему. Они воспринимают коммунистическую идеологию не умом, а чувством, сознанием, потому что эта идеология росла и развивалась в пролетарской среде, её прививала им сама жизнь. Хорошо подчёркнуто у Маяковского:

Мыдиалектикуучили не по Гегелю.Бряцанием боевона врывалась в стих…

Народная пословица метко говорит о моральном облике человека: «Яблоко от яблони не далеко падает». Ребёнок впитывает окружающую жизнь. Наша школа ведёт новое воспитание, и мы очень часто вносим конфликт в семью. Конфликт старого и нового, иногда трагический, как история Павлика Морозова. Но рабочая, трудовая семья иногда калечит детей. Она далека от идеала. Дети наблюдают картины пьянства, религии и… мало ли грязи в быте трудовой семьи, в семье обывателя, крестьянина. А разве дети виноваты, что родимые пятна капитализма прилипают к детям, как оспа? Когда-нибудь мы не будем спрашивать, в какой семье воспитывался человек, а будем знать, что он воспитанник советского государства. Вот здесь-то вы, Виля, должны сыграть огромную, пожалуй, решающую роль.

– Говорите, Катя, я слушаю.

– Вы что же это, дамочка, думаете ссорить детей с родителями, а потом отобрать у матери ребёнка? – пробасил Тупинцин.

– Да, думаю! Маркс более пятидесяти лет назад это высказал в «Коммунистическом манифесте», а я всю свою жизнь отдам этому, чтобы ваш сын, Евтихий Аристархович, не считал себя «особым человеком», которому дано право угнетать людей, давить их своей наглостью и нахальством, служить человечеству, а не своей утробе. Ваш сын будет уважать коллектив и каждый свой поступок будет анализировать и оценивать: нравится или нет он коллективу.

– Это как же? По домам будете с красноармейцами ходить и детей отбирать? Да вас матери растерзают. Каждой своё дитя дорого.

– Нет. Вы мыслите примитивно. Такие, как вы способны испошлить идею марксизма. Но это не новость. Слышали мы разговоры об общем одеяле, об общности жен.

– Катя, не обращайте внимания, – призвал Виля.

– Наши лицеи могут дать своим воспитанникам знания, музыкальную грамоту, графику и искусство, языки, трудовое воспитание, я не говорю о физическом и моральном развитии. Дать возможность ребёнку познакомиться со всеми богатствами культуры от ритмики до управления самолётом. Тогда не будет ошибки в выборе профессий. Я говорю во множественном числе, потому что человек должен иметь не одну профессию, к которой он прикован, а знать весь комплекс избранной им работы, а также ряд прикладных навыков. Большинство воспитанников должны знать музыку, графику, поэзию, не избирая эти отрасли своей специальностью, но это повысит требование к искусству, и наши эстрада, галереи и выставки не будут засоряться халтурой. Высокие требования квалифицированного зрителя или слушателя поднимут искусство на небывалую высоту, а у нас зачастую подвизаются кривые среди слепых.

Почему я отдаю вам, Виляя, решающую роль в этом деле? Потому что от планировки зависит многое. Лицеи должны быть расположены не в городе, а за городом, на просторе. Дать детям воздух, солнце, простор, природу во всем её разнообразии. Но природа не только для того, чтобы дети любовались красотами. Если бы вы объединили пионерский лагерь со школой, тогда вопрос хозяйства был бы решён полностью. Дети могли бы выращивать скот, сады, ягодники, огороды, участвовать в обработке полей, знакомиться с сельскохозяйственными машинами.

Если труд из зверя создал человека в период первобытного развития, то радостный, весёлый, красивый труд создаст человека коммунистического типа. В этом труде сформируется хозяин коммунистической экономики. Будут воспитываться не столько потребности, сколько способности. Если сейчас говорить обывателю о девизе «От каждого по его способности, каждому по его потребности», его представляют как расхватывание всяческих благ. Вот у Зощенко карикатура обывателя, мечтающего о коммунистическом обществе: «Иду это я мимо магазина, а мне приказчик кричит: „Зайдите, гражданин хороший, шубы прекрасные получены“. А я иду мимо. На кой ляд мне ваши шубы, когда дома у меня их пять штук в сундуке лежит».

Потребности тоже воспитывать надо. Потребности должны быть ниже способностей. Иначе не получится баланс. Нынешнему человеку это трудно понять.

Виля и Катя часто говорили об организации лицеев. Катя рассказывала о них так, как будто она не только видела их, а знакомилась со всеми подробностями организации хозяйства и быта. Виля тщательно обдумывал планирование лицея, а колёса на стыках чётко поддакивали его мыслям:

– Так-так-так! Так-так-так!..

Местный колорит

Милый родной дом.

Он остался таким же. Здесь знают каждый уголок. Даже фикус, филодендрон, половики, сотканные из тряпок, даже специфический запах остался тот же. Тот же простой уют.

Виля вновь почувствовал себя маленьким. Вот сейчас мама скажет: «Виля иди мыть руки!». Но мама больше не отдавала приказаний.

– Мамочка, как хорошо дома! Только всё стало меньше.

– Конечно, даже я.

Председатель исполкома встретил Вилю восторженно.

– Ой, как вы нужны здесь! Наша задача создать новый город. Ваш проект дворца культуры великолепен. Оставьте проект, я изучу его более внимательно. Вам надо отдохнуть после учения и перед началом работ. Даём вам месяц отпуска. На досуге ознакомьтесь с местностью. Подъёмные и проездные получите в бухгалтерии. Отдыхайте, запасайтесь силами.

Виля начал бродяжить.

Он брал ружьё, альбомы, фотоаппарат и уходил на несколько дней.

Местность ему была хорошо знакома с детства, но теперь он смотрел на неё другими глазами. Его захватывала могучая красота сибирской природы. Клодт, Клевер, Левитан, Шишкин не отразили и сотой доли её красоты. Он не согласен был ни с великими пейзажистами, ни с самой природой. Природа без человека – это мёртвый кусок. Природу должен оживить человек. Эти леса должны превратиться в парки, и человек должен жить вместе с природой. Ровные аллеи должны вести к уголкам-заповедникам.

Виля видел перед собой не только прекрасный пейзаж, виды и ландшафты, видел их будущее: парки, санатории, дома отдыха, пионерские коммуны, туристические базы, совхозы и коммуны. Он рисовал пейзажи на развороте альбома: слева то, что он видел, справа то, что он чувствовал.

Но не только художественная сторона приковывала его внимание, он находил богатые залежи разнообразного строительного материала. Записи его были поистине неисчерпаемы и разнообразны. Здесь были известняки для обжига извести, алебастра, гипса, цемента, граниты разных оттенков…

Ночевать он останавливался в сёлах, на заимках, в охотничьих домах и изучал людей так же, как залежи строительного материала, выясняя их потенциальные возможности.

Однажды под вечер он шёл через пригородное село. Он надеялся ещё добраться до дома, но в одном дворе заметил груды камня. Часть их носила следы обработки, двор был обильно покрыт щебнем и крошкой, характерной для каменотёса. В углу навеса он заметил большую гранитную плиту, внимательно пригляделся к ней – и уже не мог оторваться. Это был, очевидно, надгробный памятник, но совершенно необычный. На чёрной поверхности гладко отшлифованного гранита виднелись выпуклые причудливо изогнутые серые ветви куста роз. Их прекрасно передавала нешлифованная поверхность гранита. Среди ветвей были видны две пышные красные розы и третья – белая. У белой розы осыпаются лепестки, несколько лепестков лежат на земле, один падает, ярко выделяясь на чёрном фоне. На лепестках красных роз сверкают капельки росы.

Виля решительно вошёл во двор и постучал в дверь. Открыл пожилой мужчина с седоватой всклокоченной бородкой, запылённой каменной пылью.

– Милости прошу к нашему шалашу. Доброму человеку всегда рады. Проходите – гостем будете, вина купите – хозяином будете.

– Если из этого зайца сумеете закуску сделать, за вином дело не станет. Может, разрешите отдохнуть и переночевать у вас.

– С полным удовольствием. Любой камушек под голову дадим, соломенная кучка давно в скирде лежит, ежели ладошкой накрыться сумеете, то переспите за милую душу. Груня, душу из зайца вынули, а ты потроха вынь, да самоварчик сгоноши. А вы, молодой человек, каким способом изо всего села нашу хату облюбовали, аль богаче всех показалась?

– Пожалуй. Заметил в вашем дворе богатство, решил и с хозяином познакомиться.

– Злато-серебро в закромах не прячем. Всё на виду храним. Куски большие, тяжёлые никто не унесёт, а мелочью не дорожим – греби лопатой, богатей на доброе здоровье.

Виля умылся, достал из рюкзака бутылку водки, колбасу, консервы, но хозяин, сменив балагурство на серьёзный тон, сказал:

– Ты, мил человек, дорожные припасы, спрячь. Найдём чем угостить. Сейчас хозяюшка нам подаст. За вино благодарствуем, хотя в запасе всегда настоечка найдется. Ежели дело есть, говори сразу. После рюмки разговор за деловой не считаю.

Виля объяснил кто он такой, что его интересует, и почему обратил внимание на изумительное надгробие.

– Спасибо, молодой человек, что мысль мою поняли. Давно ещё одна старушка заказала мне надгробие на могилу двухлетней девочки, но убогой показалась ей мысль моя и отказалась взять. Ей, вишь, ангела обязательно нужно было. Ну и разошлись. Делал я эту штуку ото всей души. Уж больно мне скорбь ихняя на сердце запала. Живут – дай бог всякому. Радость в семье появилась, а вот прихватило нежное создание морозом, и нет в семье самого дорогого. Это я и хотел выразить. Замысел мне по душе пришёлся, и камня самого что ни на есть подходящего достал. Яшма да кварц не чета мрамору, а для капелек горного хрусталя дал. Дни и ночи сидел, каждую веточку обдумывал. Так нет, ангел им понадобился.

Виля рассказал о своей работе, о проекте и о мечте. Старик слушал внимательно, как-то по-детски, разинув рот, не спуская глаз.

– Дорогой ты мой! Вот утешил старика! Да ведь в сказке такого не услышишь, а дело вполне жизненное. Ради этого стоило революцию делать.

Спать в эту ночь не пришлось.

Захар Прокофьевич, как звали каменотёса, вникал во все подробности. Договорились, что он начнёт объединять всех каменотёсов, готовить учеников и включаться в стройку. И что в ближайшее время Захар Прокофьевич побывает на квартире и Вили и познакомится со всей планировкой работы.

Виля вышел рано утром. Дружно дышали трубы домов, на улицах встречались женщины с вёдрами. По середине дороги шла женщина, окруженная стайкой ребятишек, которые наперебой что-то рассказывали учительнице.

Виля узнал свою попутчицу.

– Катя! Екатерина Васильевна!

– Виля! Вот встреча. Вы куда? Заходите ко мне. Я через четыре часа освобожусь.

– Хорошо, я кстати посплю.

– Идите к моей хозяйке. Вон в тот дом.

Виля ещё не спал, когда Екатерина Васильевна вернулась домой. После обеда (я никогда не оставляю своих героев голодными) они перешли в её комнатку.

– Так вот где вы очутились, Катя! Ведь у вас в назначении было написано, что вы направляетесь на руководящую работу.

– Но я не буду видеть детей, как и те чиновники, которые сидят в облоно.

– Значит, вы великодушно предоставили возможность руководить просвещением чиновникам?

– Да, мой друг, но не принципу «отойди от зла и сотвори благо», а потому что наша педагогика молода, и нужен прежде всего опыт. Нужно изучить «местный колорит».

– Так как же «местный колорит»? Оправдывает он грозное пророчество Евтихия?

– И да, и нет. Евтихий Аристархович, надо отдать ему должное, хорошо знает жизнь. Но он хорошо знает часть населения – крепкую, почти кулацкую часть, которая, нужно сказать, обладает огромной силой. Бедняцкая часть населения горячо отзывается на всё новое, но боится мироедов. Очевидно, Евтихий и ему подобные просто не принимают в расчет бедняцкую часть. Есть случаи прямого террора. Селькоров и избачей, как вредный элемент, стреляют из-за угла. Комсомольцев избивают в тёмном переулке, детей не пускают в школу, а отдают начётчикам. Всячески саботируют обеспечение школы. Дров нет, пишем на обёрточной или газетной бумаге. Задачи в уме решаем, даже диктанты в уме пишем.