О театре и не только

Акимов что-то получал от института и поэтому он нас, студентов, терпел. Он не любил посторонних на репетициях. Это у Любимова на Таганке сидят студенты, журналисты, телевизионщики, гости, иностранцы и МЭТР витийствует, колдует на сцене, обращается иногда к сидящим в зале, ведет диалоги и т.д.

Акимов был другой. Он не любил пиара. И мы, студенты, старались не мельтешить у него перед глазами, не болтаться под ногами. И МЭТР был равнодушен к нам. Если он что-то спрашивал у студентов, то это был праздник, что-то хорошее произошло у него в жизни.

Акимов как-то в паузе, во время репетиции, спросил, откуда я, у кого учусь. Сказал, что из Калмыкии, учусь у Вивьена Л.С. Акимов подымил сигаретой и спросил: «Вивьен не хворает?». «Нет», – ответил я. «Хороший был актер. Варламова помнит. Играл с ним. Знаете, кто такой Варламов?». «Великий русский актер», – брякнул я. «Калмыков много?» – вдруг спросил МЭТР. «Тысяч 500», – соврал я. «Маловато», – протянул Акимов. Актеры вышли курить, только помреж, любопытная старушенция, сидит. Думаю, сейчас спросит опять про Калмыкию, врать придется. Было это в 1963 году. Что я буду говорить, что у нас баранов много, Красный дом один стоит? А МЭТР вдруг спрашивает: «Кугультинов где живет, в Москве?». «Нет, – отвечаю – в Элисте». «Кто, кроме Пушкина, хорошо о вас писал?» – огорошил меня МЭТР. В голове все помрачилось. Мозг заработал как при виде врага, но ничего в голову не приходило. Да и в то время я, кроме Пушкина, никого не знал. Это потом я узнал про Дюма, Горького, Шолохова. У Горького я помнил про калмыцкую скулу по школе. Но не про это же говорить МЭТРУ. Про Ленина, что у него есть калмыцкая кровь, не стал вякать, а то подумает – вот и этот туда же. В общем, я был в тупике, в стыдливом замешательстве. Акимов помолчал. Понял, что я темный и безнадежно безграмотный субъект. И сказал помрежу: «Приглашайте актеров».

Еще одна бестактность была с моей стороны в другой раз. Все актеры ушли курить. Остались Акимов, помреж, молодая актриса и я. Молодая актриса стала жаловаться на своего жениха. Я сидел за Акимовым, а эта актриса валит на жениха и просит совета. Что делать? Тут я встреваю. То же мне Макаренко, рефери. Надо, мол, прощать жениху. Тут актриса, как взорвалась и на меня спустила полкана. Я обалдел. Акимов молчал. Я понял свою бестактность. Кто я и кто они? Через год эта актриса выбросилась из окна. Не из-за меня, конечно. Это я к чему? Знай свой шесток и не встревай в чужие проблемы, разговоры. Это я для молодых, чтобы не совершали такие ошибки бестактности.

Акимов был мудрый человек. Шутил как бы вскользь, не акцентируя. Мимоходом. Мой учитель Вивьен так же, между прочим, выдавал искрометный юмор. Оба были эрудированные. Без показного выпячивания. Это были большие личности. Это была золотая порода того времени. Практика по режиссуре в Театре Комедии у Акимова многое дала в изучении профессии.

Театр Вахтангова. Москва. Режиссёр Е.Р. Симонов

В советское время была хорошая практика в ВТО (Всероссийское театральное общество) вызывать периферийных режиссеров на стажировки в какой-нибудь из ведущих театров Москвы и Ленинграда.

Стажировки проходили по три-шесть месяцев. Оплачивал театр. Были всякие конференции, съезды, симпозиумы, выездные сессии по режиссуре на неделю и т.д. Все эти стажировки, встречи давали большую пользу. Первое – это просмотр нашумевших спектаклей. Второе – встречи с коллегами из разных городов, разговоры, разбор спектаклей в ВТО, позже в СТД (Союз театральных деятелей), посиделки в гостинице за «рюмкой» чая. Да и сама атмосфера Москвы, театров, встреч дает большой импульс для дальнейшей жизни, работы. В Москве после всех встреч думаешь, вот приеду домой и буду брать новые высоты. Ан, дело-то вовсе не так.

В провинции атмосфера окружения сбивает твой энтузиазм и ты опять в колее неурядиц, интриг, в плену нетворческого состояния. Не хочется об этом писать. Примеров много. Да что уж теперь чирикать, когда не можешь мурлыкать.

К сожалению, в нынешнее время с выездами покончено. СТД не организовывает профессиональную учебу. Накладно всем. СТД платило за гостиницу. Театр за дорогу, суточные. Кончилась советская лафа, наступил рыночный раздрай.

После института, работая в театре, я ездил на стажировки в Москву. Вначале был три месяца в Вахтанговском театре, позже в театре Сатиры. Я договорился с народным артистом СССР, главным режиссером театра БДТ в Ленинграде Товстоноговым Г.А., по поводу практики, но в Министерстве культуры СССР начальник Управления театров Е. Хамаза не разрешила. Чем хуже Вахтанговский театр, молодой человек? – резко зарубила она задуманное. Почему я хотел к Товстоногову? Это был лучший театр и режиссер в СССР. И там были мои близкие. Но мы полагаем, а Бог располагает.

В Вахтанговском театре я был стажером три месяца. Снимал угол у старушки на Сивцевом Вражке. Она работала в Министерстве иностранных дел. Когда она сказала, где работает, я подумал кем же. Ей было лет 55. Когда она рассказала, что протирает пыль, что сидит в кабинете милиционер и читает газеты. Конечно, нужен глаз. Там же секретные документы. Недалеко когда-то жил Хрущев Н.С., поблизости Пушкинский дом, Арбат. Вечером на Арбате ярмарка тщеславия, как и на Невском в Питере.

В Вахтанговском театре руководителем стажировки был народный артист СССР, главный режиссер Евгений Симонов. Он ставил пьесу Шекспира «Антоний и Клеопатра». В спектакле были заняты Народные артисты СССР М.Ульянов, В.Лановой, Ю.Борисова и заканчивал спектакль «Здравствуй, Крымов» Е.Симонов, а параллельно репетировал Народный артист РСФСР режиссер Л.С. Варпаховский спектакль «Выбор» А. Арбузова. В спектакле были заняты народный артист СССР Ю. Яковлев, народный артист РСФСР, В. Шалевич, Л. Максакова. Мы с Захаром Китаем (гл. режиссер Барнаульского театра) умудрялись бегать на репетиции обоих режиссеров. Естественно, с разрешения Е. Симонова. У Варпаховского было начало застольного периода, а Симонов заканчивал спектакль уже на сцене. Общение с такими мастерами сцены незабываемо. Кроме репетиций спектакля, мы видели спектакль взаимоотношений актеров, хорошо спрятанный от посторонних глаз. Мы-то наученные горьким опытом своих театров понимали почем фунт лиха в столичных театрах.

Надо отдать должное – репетиции шли всегда в полную силу. Даже в застольном периоде актеры работали на полную мощность. Речи о дисциплине, об опозданиях там не ведут. Актеры приходят чуть раньше режиссера и разогреваются. Никаких оправданий, якобы актер заболел, кто-то занят на съемках кино, телевидения – ничего этого нет. Театр работал как хорошо налаженный организм. Никакой суеты, криков нет. Атмосфера праздничности и деловой работы. Когда в театре все актеры и цеха задействованы соответственно рождается позитивная атмосфера. А что у нас? Нет.

Когда мы получили пропуска и ознакомились со всеми службами, ринулись в буфет. Буфет в Вахтанговском театре от ресторана «Прага». В буфете одна посетительница. И кто? Народная артистка РСФСР Л.Целиковская! Звезда экрана 40-50-х годов. Не успели мы с Китаем З. войти, как она сразу нам: «Здравствуйте!». Как будто она знает нас много лет. Вот она культура! А мы с калмыцким театром приехали в Майкоп и, проходя через вахту, идем как немые. Здороваться надо вначале, а потом показывать искусство. В Вахтанговском театре с нами, со стажерами, актеры театра здоровались первыми, ну и мы не оплошались. Это я к чему? Культура должна быть вначале, а потом и на сцене будет искусство. Станиславский говорил: «Театр начинается с вешалки. Это то место, где вешают не людей, а пальто, и культуру несут». Гардеробщики вежливые, с юмором. Видимо была работа с ними директора-распорядителя.

В Вахтанговском театре было три директора. У каждого свои функции. Тогда это был правительственный театр. В Москве к этой категории относились Большой театр, МХАТ, Малый, Вахтанговский и соответственно другая дотация и зарплата.

После ознакомления с театром и буфетом мы с Китаем ринулись в зал посмотреть спектакль «Кот в сапогах» нашей землячки Джимбиновой Светланы. Спектакль уже начался. Мы решили тихонько пройти на балкон и вдруг, откуда не возьмись, нарисовался директор-распорядитель В. Спектор (муж актрисы Юлии Борисовой).

– Вы что товарищи-стажеры не знаете положения поведения во время спектакля? Во время спектакля после третьего звонка – не входить. Еще раз увижу, от вашей стажировки откажусь.

Стыдоба какая. Мы, периферийные режиссеры, опростоволосились на мякине. Да еще в первый день. Позже были начеку. Захар Китай шутил: «В туалете не говорим. У них жучки стоят». При всем испуге юмор не теряли.

Одну сцену Симонов повторял дня три-четыре по четыре часа. Шла «утрамбовка» текста, обживание мизансцен, уточнение темпо-ритма и т.д. Симонов делал мало замечаний или делал после, в гримерке. Народных вообще не трогал, но и народные работали от души. На репетиции, как и на спектакле. А у нас? Пардон, мы тоже хороши. Смотря с какого угла посмотреть. Поэтому с репетиции уходишь угнетенный, в отчаянии. С вопросом – неужели так и будем ползти как черепаха Тортилла? Надоедает иногда будить, возбуждать, подстегивать актеров. Да что уж теперь. То ли мы из другого теста? На что прибалты спокойные, но на сцене кавказский темперамент. Видел я за 10 дней в провинциальном Тарту у Карела Ирда. Тамошний театр в 70-х годах был синтетический. Шли оперы, оперетта, драма, балет и спектакли-песни. Смотришь и завидуешь. Ну почему, думаешь, у нас только текст произносят. Вот А. Сасыков – пример для подражания. Но как говорится, лицом к лицу – лица не увидать. Не в полную силу оценили творца.

Симонов, как я уже сказал, мало делал замечаний актерам. Если он это делал в гримерке, вдали от посторонних глаз, то на следующей репетиции актеры выполняли задание. А у нас, скажешь актеру раз, два – все мимо ушей. Вот поэтому у нас в России всюду маленькие Чернобыли. В искусстве, в производстве, в науке, на дорогах. Все делается тяп-ляп, абы-кабы, на скорую руку, чуть-чуть склеил, там залатал, там не долил, не докрутил, цемента меньше положил.

И в Чернобыле, и на Саяно-Шушенской ГЭС ничего не произошло бы, если бы… Вот еще у нас если бы, надо бы… и т.д.

В Вахтанговском театре, у Товстоногова, у Акимова, у Плучека все работают на сцену. А творцы сцены как бы аккумулируют все на сцене. На сцене, в коридорах, в кабинетах идет размеренная работа. В коридоре, в кабинетах никто не кричит. Помрежи и прочие не кричат на актеров «на сцену!». Крика, ругани не слышал ни в каких театрах. Темперамент только на сцене. А на сцене завороженно «колдуют» Народные и действительно оправдывают свой титул.

Потрясающая Юлия Борисова в роли Клеопатры. Цезарь – Лановой, Антоний – Ульянов. Всегда в форме, наполнены, темпераментны, но в рамках задач режиссера. Мне в режиссуре хотелось бы только, чтобы ассоциативный ряд шел. Но на сцене были исторические личности, а этого мало. У Любимова, Захарова актеры и режиссер проводят в игре и ассоциацию на современность. У этих актеров надо учиться мастерству и этике, мастерству общения с людьми. На репетиции во время пауз мы общались с актерами. Режиссер-стажер З. Китай даже влез не в свою епархию. Стал делать замечания. Юлия Борисова выслушала на улыбке и сказала: учту. Но это так. Вежливо было принято, но не исполнено на сцене. У нее есть режиссер спектакля, а прислушиваться или не прислушиваться к другим это ее дело.

Михаил Ульянов в роли Антония всегда был в поту. А в танцах, поставленных Марисом Лиепой, темпераментно и мощно Ульянов двигался как профессиональный танцор. Ну что тут скажешь. Поклониться только большому мастеру. На репетициях все видно: какой человек, добрый или злой, темпераментный или с холодными ушами. Интеллектуал или нет, т.е. читает или не читает актер что-то кроме прессы. Ульянов создал характер Антония. Характер европейский, а не сибирского мужика. Родом Ульянов из маленького городка Омской области. В фильме «Председатель» Ульянов узнаваемый мужик – председатель. Я в Сибири видел таких. Весь в работе. Но если напьется, то тут он и генерал, и председатель. Проспится на сеновале и опять шугает колхозников, т.е. возбуждает на подвиг, как и мы актеров на периферии.

Когда оформляли документы, пропуски у отдела кадров в Вахтанговском театре Андрея Андреевича, я дал ему воблы. Он аж подпрыгнул. В те годы этот деликатес был редкостью. Мы стали друзьями. Заходили частенько к Андрею Андреевичу. Он был рад. Вроде занят. Ну какие дела могут в отделе кадров, как в других театрах. Никто никуда не уходит и редко приходит. Если одного студента возьмут в год, то это хорошо. Текучки в правительственном театре нет. Андрей Андреевич рассказывал нам шепотом в кабинете кто с кем живет, жил, где живет, что за человек. Нам это, в общем-то, не нужно, но было любопытно. «Кто жена у Ульянова?» – заговорщически спрашивал Андрей Андреевич. «Парфаньяк. А кто был первый муж у нее? – и сразу отвечал. – Николай Крючков, киноактер». И такие собеседования, так называемый «Совет в Филях» тоже был познавателен, но к профессии это никакого отношения не имело. Человек любопытен, а тем более такие фигуры.

– Попросись жить к своей землячке С. Джимбиновой, – советовал мне он. С Джимбиновой и с ее братом Станиславом я был знаком в Элисте с 1957 года. Они приезжали на некоторое время в степную столицу. Но она даже не здоровалась в театре. Дистанция огромного размера. За 30 лет службы в Вахтанговском театре Джимбинова поставила четыре или пять спектаклей. Два детских и еще что-то. Спектакль «Коронация» возили в США с Юлией Борисовой и Юрием Волынцевым.

Главному режиссеру Е.Симонову Министерство культуры СССР платило за нашу стажировку 900 рублей за каждого. У меня зарплата была 150 рублей. После репетиции мы шли в кабинет к нему. Евгений Рубенович доставал из холодильника боржоми и угощал нас. «Но вы сами режиссеры, что мне вас учить. Если есть вопросы, задавайте», – вежливо намекал нам Симонов. Мы говорили, что вопросов нет. «Вы занятой человек, в министерство надо, текущие вопросы решать», – и Симонов довольный, что мы такие понятливые, быстро убегал.

Вахтанговский театр дал нам по-своему интересную пищу для размышлений. И я понял, что театр со своими устоявшимися законами работал слаженно и творчески. Была зависть. «Живут же люди!», – говорили мы с Захаром Китаем.

Театр Сатиры. Москва. Режиссёр В.Н. Плучек

В театр Сатиры к Плучеку Валентину Николаевичу, мы, режиссеры из периферии, приезжали раза три в год по линии ВТО (СТД). В совокупности были года два.

Плучек В.Н. народный артист СССР, главный режиссер театра Сатиры был уважаемый человек в театральных кругах. Ученик и актер театра Мейерхольда. «Мой брат, – говорил всегда Плучек, – Питер Брук». Тот, про чьи нашумевшие спектакли я уже говорил: «Король Лир», «Гамлет» – были показаны в Москве, Ленинграде. «Король Лир» я видел в Ленинграде.

В лаборатории МЭТРУ каждый режиссер рассказывал свой замысел спектакля, который поставил. А потом другие режиссеры обсуждали. Плучек в конце резюмировал. Были обсуждения хлесткие, без правил, костерили всех и вся. Это была полезная лаборатория.

В театре Сатиры служили такие актеры как А.Папанов, А.Миронов, В. Васильева, А. Ширвиндт, М. Державин, Н. Архипова, С. Мишулин и другие. Присутствовали на репетициях. Но не так активно, как позже в Вахтанговском театре.

Валентин Николаевич входил в каминный зал, не здороваясь, садился и говорил: «Товарищи режиссеры, я бросил курить. У кого есть «Мальборо?». Режиссеры давали. Закуривал. Пауза. «Ну-с, с чего начнем? Ну, кто создал шедевр у себя в театре?». Все смеялись. «Значит, все создали шедевры? Я прочел М.М. Бахтина» – продолжал МЭТР. «Довольно занятный человек. Амбивалентность у Бахтина присуща и актерам. На сцене должна быть амбивалентность (когда один объект вызывает два противоположных чувства) и т.д. И все время амбивалентность». Никто не знал, что это такое. Потом, напоминал про своего двоюродного брата, английского режиссера, Питера Брука. Наговорившись, отпускал нас.

Однажды, один режиссер спросил, как сделать спектакль, чтобы он был современный. Особенно классику. Чтобы на сцене было ассоциативное восприятие у зрителя. «Вопрос, конечно, сложный, – пыхтя сигаретой, растягивал каждое слово МЭТР, – все зависит от головы, товарищи режиссеры» – и шли теоретические выкладки.

Вопрос, действительно, сложный. Как сделать «Гамлета» узнаваемым, как будто, это наш современник. У Ю.Любимова Гамлет В.Высоцкого был узнаваем не только внешне. Высоцкий был одет в черный свитер с гитарой в руке. Не то студент, не то какой-то наш интеллигент. Высоцкий не играл принца. Да кто знает, какие были принцы. Высоцкий играл нашего современника и, по внутреннему накалу, он был узнаваем. От принца у него ничего не было ни в пластике, ни по внутренней линии. Это был наш современник и, по внутреннему состоянию, напоминал возбужденного, импульсивного студента.

У Плучека, в театре Сатиры, шли спектакли не похожие на Любимовские, но злободневность, сатира присутствовали в его спектаклях. Ученик Мейерхольда продолжал мейерхольдовское направление. Плучек, как и Товстоногов – не похож на гладкого, обласканного вниманием человека. Если Товстоногов колюч, щетинист, у него своя, какая-то угловатая прямота. Мысли, есть за что зацепиться. То Плучек наоборот. У него вид успешного человека. Хотя за сатиру в «Бане», «Клопе» Маяковского его теребили и обвиняли в критике современных чиновников. Но Плучек умел обходить рифы, поставленные чиновниками от культуры. Так же и Товстоногов в Ленинграде. Товстоногов не подлаживался, не прогибался перед властями, вел умелую репертуарную политику.

Плучек тоже, по-своему, умел найти выход. В 16 лет уже участвовал в спектаклях Мейерхольда. Иногда, в хорошем расположении духа, он много рассказывал о Мейерхольде, о Маяковском. Это Маяковский предлагал Мейерхольду занять в спектакле в какой-нибудь эпизодической роли Плучека. Особенная гордость Плучека была роль мальчика, который выскакивал из тумбочки.

В жизни Плучек был простой, доступный, по крайней мере, с нами, с режиссерами из периферии, а на работе какой – нам неведомо. Человек познается в работе. Плучек не был, как Акимов, ершистый, едкий, колючий. Может с годами обтесался и едкость, колючесть ушла внутрь. Я видел почти все спектакли театра Сатиры. В них было всё. И сатира, и юмор, и колючесть, и издевка. Но не так, как у Любимова. Плучек чуть прикрывал свои воззрения. Но все равно читалась его боль, его гнев.

Вивьен был величественн как колосс и трудно было прочитать в нем главное. Он был полифоничен в характере. Товстоногов, Акимов, Плучек, Симонов были другие. У каждого был свой конек. Но общее было у всех – это высокий профессионализм.

Все эти лаборатории, стажировки, симпозиумы дают большой опыт в овладении профессией. Знакомство с театром, где проходишь стажировку. Познаешь лицо театра, стиль, направление и т.д. Второе – это знакомство с коллегами. Обмен мнений, собеседования и прочие формы общения дают невидимый, но ощутимый опыт. Приходит и другое познание.

Былое и думы. Былое без дум.

Вначале былое без дум. Студенчество – золотое время. Студенты театрального института особый контингент. На первом курсе все гениальные, на втором – талантливые, на третьем – способные, на четвертом – что-то умеют, что-то знают. На пятом оказывается, ничего не знают, не умеют. Это нормально. Студент взрослеет. Все равно жили весело, беззаботно, игриво. Играли повседневно. В институте, в общежитии, в транспорте, где подвернется случай. I курс – все на картошку. На II курсе обсмотревшись, подрабатывали.

Всякие курьезы были в калмыцкой студии. Клара Сельвина с Зоей Манцыновой работали на хлебозаводе. Всюду мука. Манцынова вымоет пол, приходит Сельвина, пол белый от муки, моет опять. Итак, каждый раз, пока Манцынова не заметила двойную работу. Пошли они в столовую, в кармане 30 коп. То ли взять два пирожка, то ли два чая и пирожок. Купили, поставили на стол. Пошли руки мыть. Уборщица столов подумала, что посетители поели, и убрала в мусор.

Один профессор всегда говорил: не будьте приложением к желудку. В хрущевское время на столах хлеб в столовых был бесплатный. «Я есть не хочу, дайте чай». «Могли бы не говорить», – улыбаясь, заявляла кассирша. Пили чай с хлебом и уносили еще с собой в общежитие. Выкручивались. Студент Калмыцкой студии Костя Сангинов спрашивает: «Как написать заявление на стипендию?». «Пиши, – говорю – дорогой, уважаемый, высокочтимый Станислав Сергеевич, дайте мне стипендию. Мать больная, много детей и т.д.». Сангинов написал и направился к проректору по учебной части. Тот только начал читать: «Дорогой… – и сразу вскипел: «Какой я вам дорогой?! Идите и напишите, как следует!». Не думал, что Костя шутку не поймет.

Однажды Николай Олялин, впоследствии знаменитый киноактер, организовал команду на разгрузку апельсинов на вокзале. Там сказали: «Ешьте, с собой брать нельзя». Заплатили по рублю. Пошли снова в воскресенье: «Так не пойдет, ребята. По рубчику мало», – сказал Олялин. И мы стали накладывать в рубашки, карманы. Проскочили. Не заметили. На Невском проспекте решили продать. «Боб-Азия, ты якобы из Средней Азии продаешь апельсины», – скомандовал Олялин. Студент кукольного факультета вдруг заявляет: «Откуда в Средней Азии апельсины? Да и весов нет». Олялин тут же нашелся: «Будем продавать поштучно. Апельсины из Марокко! Апельсины из Марокко!», – заорал на весь Невский громовым голосом Олялин. Вдруг нарисовался милиционер: «Чей товар? Где накладные? Вы из какого ларька?». Кукольники и другие тихонько слиняли. «Таак, пройдемте в опорный пункт», – отрубил милиционер. «Что с апельсинами таскаться?», – нерешительно спросил Олялин. Я вообще перетрухнул. Приехал учиться и сразу в милицию, а там сообщат в институт и «финита ля комедия».

«Откуда апельсины сперли?», – допытывался милиционер. «Мы из театрального института, разгружали на вокзале, оплатили апельсинами», – оправдывался Олялин. «А этот азиат откуда? Он что все молчит?», – опять допытывался милиционер. «А он тоже студент, плохо говорит по-русски», – нашелся Олялин. «Ты что, артист, совсем не говоришь на русском?», – усмехаясь, спросил милиционер. «Нет, почему. Я хорошо говорю по-русски», – сказал я на чистейшем русском языке. Милиционер расхохотался. «Ну, артисты! Темнилы вы, а не артисты! Авоська есть?». «Нет, зачем?» – спросил Олялин. «А затем! Я дежурю до утра», – и милиционер натолкал апельсины куда только можно, и в фуражку. «А вы – с глаз долой! Артисты!», – и удалился.

По наколке Олялина

Один раз Олялин выручил меня, когда стал председателем студсовета. Я ушел из института, чтобы поступать на режиссерский факультет. В общежитие не пускали. «Боб-Азия, во дворе водосточная труба, с металлическими держателями. По ней ты будешь забираться на второй этаж, а жить будешь у Игоря Класса и Витьки Костецкого», – сказал Олялин. Полгода, по наколке Олялина, я взбирался по трубе. Многие не знали, а кто знал, молчал. Солидарность. Олялина все уважали, и к калмыцкой студии у него было особое отношение. Он был истинный интернационалист.

Через много лет идем мы с киноактером Игорем Классом по «Мосфильму». Коридоры длинные, мрачные. Класс говорит: «Вон вышагивает Олялин. Посмотрим, заболел ли он звездной болезнью?» Подходим. Олялин с Классом обнялись. Я стою сбоку у темной стены. Класс говорит Олялину: «Познакомься с моим телохранителем». Олялин обернулся и пауза. Потом рявкнул: «Боб-Азия! Ты что ли? Стена черная, ты черный. Не заметил тебя». Пошли в мосфильмовское кафе». Посетители здороваются с Олялиным, Классом, а я как прилипала к звезде возле них. Они сели. Я пошел руки мыть, а когда вернулся уже была компания и говорили о киношных делах. И вдруг одна дама спрашивает у меня: «Вы в каком фильме снимаетесь? Коля сказал, а я забыла». Олялин не задумываясь брякнул ей: «На заре ты его не буди!» Я понял, что Коля уже успел лапшу им навесить про меня. А Класс поддержал его: «Бобка-оглы-оюн-оол великий человек на родине!» Дама сразу полюбопытствовала: «А откуда вы родом?». Олялин не задумываясь: «Из Жмеринки!» Дама озадачилась. Вроде евреи там живут, а этот азиат, подумала. Наверное, она не киношная дама. Кто подумает, что Олялин был выдумщик, балагур, весельчак и любитель розыгрышей? А в фильмах он везде серьезный, основательный, крепкий мужик. Я не был другом Коли. Так иногда пересекались наши житейские судьбы. Олялин и Класс звали меня любя Боб-Азия, как Зиновия Гердта друзья звали Зяма, а Смоктуновского просто Кеша. Это так, к слову.

В институте преподавал историю СССР профессор Клевядо. Однажды на лекции Клевядо рассказывая о Гражданской войне, вспомнил про Городовикова Оку Ивановича. Он воевал в его конармии. Отзывался хорошо о герое гражданской. Так вот наш, тоже балагур и весельчак, студент калмыцкой студии Саша Сасыков спросил на лекции: «Расскажите про Оку Ивановича». И Клевядо всю лекцию рассказывал про Городовикова. Итак, много раз это повторялось. Однажды кто-то из наших сдавал зачет по истории в коридоре. Клевядо не расспрашивал, а ставил зачет и все! Узнал про это тот же Олялин. Сдал. Итак, студентов двенадцать сдали зачет на ходу, не готовясь. Понимающий был профессор ленинградец-блокадник. Олялин, Класс, Клевядо были интернационалистами. Прошло былое без дум, но это были хорошие дни без унижений и оскорблений. Это было советское интернациональное время. Мы были молодые, негатив не замечали.