Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья

Лариса Тимофеева

Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья

Глава 1. Возвращение домой

Алма-Ата встретила солнцем – ярким, весенним, горячим солнцем. Его радостное сияние с невинной беспощадностью высвечивало копоть на стенах домов, впитанную ими за зиму.

В городе было слишком много машин. Продукты их жизнедеятельности пропитывали всё: воздух, дома, людей. Даже сейчас, в это раннее утро, даже окружные многополосные трассы, которые выбирал Костя, были уже перегружены транспортом. Разрастаясь, Алма-Ата прирастала высотою каменных джунглей и шириною автомобильных трасс, постепенно теряя некогда зелёный облик. А поскольку в это время года зелени, кроме изредка встречающихся хвойников, и вовсе не было, то голые остовы деревьев с уродливо урезанными кронами не только не скрывали неряшливую неприглядность домов, но, казалось, ещё более её обнажали.

В полном молчании мы проехали большую часть пути. Старательно рассматривая город за окном, я упорно прятала глаза от настойчивых поглядываний Кости.

– Лида, что случилось? – наконец не выдержал он и, не дождавшись ответа, сухо, как водитель такси, спросил: – Куда едем?

– На дачу.

– Дом стылый, согреется только к завтрашнему утру, – столь же сухо возразил он.

Я не ответила.

– Лида, поехали домой! Если я мешаю, я уйду!

– Костя, я приехала не на один день. Я вернулась и собираюсь на даче жить!

Он помолчал, видимо, переваривая информацию, и задал ещё один предсказуемый вопрос:

– Анна Петровна знает?

– Нет, – покачала я головой и, усмехнувшись, зачем-то прибавила: – Необходимость в возвращении возникла неожиданно.

Оценив в зеркале мою усмешку, Костя перевёл взгляд на дорогу и резко вильнул в сторону, избегая столкновения с затормозившим впереди автомобилем. Водитель оного так обрадовался счастливой возможности взять на борт пассажиров, что не озаботился ни прижаться к обочине, ни хотя бы предупредить об остановке. Развалившийся на переднем сиденье Паша подобрался и вполголоса остерёг:

– Слева.

– Вижу, – так же тихо ответил Костя.

Как только ситуация на дороге нормализовалась, я попросила:

– Костя, я к Насте хочу съездить.

– Хочешь, съездим. Я восьмого марта был.

– Спасибо.

Костя привез домой. Припарковался во дворе нашей многоэтажки и, заглушив мотор, потребовал:

– Выходи.

– Костя…

– Лида, не дури, ночевать сегодня здесь будете! На даче холодно, ещё не знаю, как котёл запустится. Продукты опять же купить надо.

Взяв у него ключи, я послушно вышла из машины и пошла к двери подъезда, а Костя и Павел уехали запускать на даче отопление.

В квартире было всё по-прежнему. По-прежнему в гардеробном шкафу висели мои вещи, в спальне на туалетном столе стояли сундучки с украшениями, флаконы и тубы с кремами, и даже зубная щётка в стаканчике в ванной, и та была на своём месте.

Я пришла на кухню и заглянула в холодильник. На полках сливочное масло, ветчина, хрен в баночке, открытая банка маринованных томатов, кефир в тетрапаке, сметана. На тарелке под опрокинутой миской большой кусок мяса. Я заглянула в овощное отделение и удовлетворённо кивнула, у Кости порядок – всё, что нужно, есть. Выдвинула ящик рабочего стола, где в банках хранились крупы, и там тоже нашла полный комплект.

Проведя ревизию, я переоделась и занялась приготовлением обеда: подготовила мясо, овощи, рис, и пока мясо обжаривалось, а потом тушилось с луком и морковью, нашла в морозилке ещё одну пачку сливочного масла, натёрла его на тёрке и вымешала с мукой и сахаром. Потом ссыпала промытый рис на мясо, залила кипятком и, плотно закрыв казан крышкой, на нет уменьшила огонь. Сбила майонез, нашинковала белокочанную капусту и огурцы, смешала с консервированной кукурузой, добавила куркуму, белый перец, молотую ламинарию вместо соли и заправила майонезом. Затем раскатала тесто, уложила в форму корытцем, заполнила корытце мороженой земляникой, залила жидким сметанным тестом и отправила в духовку.

Всё это время я вела мысленный диалог с мамой, придумывала слова и целые фразы, которые бы вызвали меньше волнения и меньше обвинений с её стороны, но почему-то вне зависимости от придуманных слов и фраз каждый раз выходило так, что я оправдывалась.

Из гостиной донёсся бой часов. «Два часа?» – удивилась я и для достоверности оглянулась на кухонные часы – часы в гостиной, как всегда, торопились, но только на семь минут. Эти антикварные часы – Gustav Becker 1912 года выпуска, которые достались Косте от его бабушки, – мы уже не раз реставрировали, но то ли мастеров реставрации в Алма-Ате нет, то ли мы мастера не нашли, возвращаясь домой, часы как бежали, так и бегут. Я выдвинула обеденный стол на середину кухни – дубовый и тяжёлый, он даже по кафельному полу двигался неохотно – и занялась сервировкой.

Скрежет ключа в замке застал меня в тот момент, когда я вынимала пирог из духовки.

– Ёлки зелёные, какие ароматы! – тотчас же раздался возглас Пашки. Он появился в дверях кухни с улыбкой во весь рот и спросил: – Маленькая, ты никак приготовила обед?

– Конечно, Паша! Раз уж ты увязался за мной, мне придётся тебя кормить!

– Так я и увязался с этой целью! – хохотнул он и демонстративно принюхался, крутя головой в разные стороны. – Чую запах мяса с овощами… ещё пирог… летом пахнет… с чем он?

– Земляникой пахнет, – проворчал Костя за его спиной.

– Костя, я без спросу в холодильник залезла… – начала я виновато.

Он вскинул на меня изумлённый взгляд и рассердился:

– Ты что городишь?

Скорчив виноватую гримаску, я поспешила замять оплошность:

– Вы долго. Удалось тепло включить? Паша, руки мыть там, ванная по коридору налево.

– Всё в порядке, – проворчал Костя, – мы ещё на базар ездили. Пообедаем, поедем на кладбище, цветы я уже купил, – он проводил Пашу глазами и, понизив голос, добавил: – Лида, я ему про Настю сказал… случайно получилось, не думал, что он не знает.

– Всё нормально, Костя.

– Продукты, которые брали, за все он сам платил, мне не позволил. Он кто?

– Костя, я отвечу на все вопросы после обеда, хорошо?

Обедали мы в молчании. Сложив приборы, сытый Паша умильно осмотрел стол и сказал:

– Помнишь Дюссельдорф? Не думал, что вернётся время, когда ты опять будешь хозяйничать на кухне. Спасибо, Маленькая, вкусно! А помидорчики, вообще, шедевр! И хрен!

– Ты мне чужие заслуги не приписывай! – рассмеявшись, запротестовала я. – Специалист по хрену Костя! Сам копает, сам чистит, сам трёт и маринует.

– Очень вкусно! Ну, ладно! Я мою посуду, а вы идите разговаривайте.

– С посудомойкой разберёшься?

– Зачем? Руками вымою.

Мы с Костей ушли в кабинет. Я с ногами забралась на диван, а он сел в кресло и уставился на меня.

– Почему ты молчишь? – спросил он чуть погодя. – Мне вопросы задавать?

Я пожала плечами.

– Костя, мне рассказывать нечего. Решение уехать я приняла вчера. Сергей, думаю, пока не обнаружил моего исчезновения, он в Вену срочно улетел.

– Почему?.. Я имею в виду, почему ты приняла такое решение?

– Мне показалось, что Сергей не готов к семейным отношениям.

– Не понимаю, – Костя потряс головой, – что значит не готов? – он встал, подошёл к окну и, глядя наружу сквозь тюлевую гардину, спросил: – Ты замуж за него вышла?

– Нет, Костя. Не успела. Понимаешь, мне кажется, он думает, что оплачивать жизнь женщины, это всё, что требуется от него в отношениях.

– Ты ушла… совсем? Или он приедет, и ты опять к нему…

– Ты хотел сказать, побегу? – усмехнулась я. – Побегу, Костя! Но, во-первых, он не приедет, а во-вторых… мне надо, чтобы он понял, что брак – это не каждый сам по себе, брак – это одна жизнь на двоих.

– Если он этого не понимает, значит, не любит!

– Может быть.

– Хорошо! – Костя вернулся в кресло и кивнул в сторону двери. – Этот – кто?

– Паша – охрана Сергея, ещё в Германии объявил, что будет служить мне. Я подумала, шутит. А вчера, видимо, заподозрил неладное и на всякий случай ознакомился со списками пассажиров. Как видишь, ухитрился прилететь раньше меня.

Но Костя, кажется, не слушал меня, он мучительно над чем-то раздумывал, не решаясь озвучить свои мысли вслух. Глядя на его постукивающую по полу в однообразном ритме ногу, я терпеливо ждала.

– Лида, я знаю… – начал он и вновь взглянул на меня тем смятенным взглядом, каким смотрел в аэропорту Стамбула, когда я объявила, что останусь с Сергеем, – я чувствую, этот человек не любит тебя! Ты только жизнь себе испортишь!

– Костя, о чём ты? Я приехала одна, Сергея нет… и не будет.

– Лида, послушай меня! Он приедет! Он не из тех, кто отступает! – Костя опять вскочил на ноги и бросился к окну. Вновь длинно помолчав, он решился: – Ну хорошо! Я скажу, чтобы ты знала… захочешь вернуться, я приму!

Я покачала головой.

– Костя, я люблю его.

К маме я заявилась после Насти и без предупреждения, рассудив, что лучше уж за раз выслушать упрёки, чем слушать их вначале по телефону, а потом при встрече. Увидев меня, мама бросила взгляд в подъезд и всё же спросила:

– Ты одна?

Я кивнула.

– Что, кончилась любовь? – поинтересовалась она насмешливо и только потом протянула ко мне руки и обняла. – Здравствуй, Лида! Не зря сегодня плохо спала, снилось что-то, а что, вспомнить не могу… плохое что-то. Обидел он тебя?

– Нет. Чаем напоишь? Я круассаны купила, тёплые ещё.

Забрав у меня пакет с выпечкой, мама ушла на кухню и, пока я разувалась и раздевалась, поставила чайник на газ. Она достала кружки, чайные пакетики и, как всегда, спросила:

– Тебе сахар надо?

Я, как всегда, отказалась. Тогда она закрыла дверцу шкафа, села к столу и в ожидании разъяснений моего внезапного возвращения поджала ладошкой щёку.

– Мам, любовь моя никуда не делась, но я ушла, вернее, уехала… – начала я и, усмехнувшись, пробормотала: – Готовилась к разговору целый день, а что говорить, не знаю. В общем… Серёжа строит для меня дом, понимаешь?.. Не для нас, а для меня! Серёжа… он замечательный, никто никогда не относился ко мне так же хорошо, как он. Он внимательный, щедрый, но он сам по себе, понимаешь?.. отдельно!.. В современном мире независимые отношения приветствуются, но я, видимо, несовременна, – я развела руками и вдруг поняла, что объяснение моё ничего не объясняет да, и вообще, звучит глупо, и промямлила: – Наверное, я идиотка, раз хочу отношений, каких не бывает.

– У вас и не может быть отношений, – холодно и безапелляционно заявила мама. – Я тебя об этом предупреждала, только ты слушать не хотела! Вы разные, из разных миров. Сергей богатый, привык жить, как хочет. А ты? Какая ты ему пара? К тому же и возраст у вас такой, что с новым человеком ужиться трудно. Я тебе говорила и ещё раз повторяю: Костя твой человек! Столько лет вместе прожили! Вместе Настю схоронили. Он любит тебя! Видишь, и меня не бросает, приезжает, звонит, будто и не ушла ты от него. Конечно, теперь ты перед ним всегда будешь виноватой… но раз виновата, потерпишь! Что ты морщишься?

– Мама, как я могу вернуться к Косте, если я люблю другого мужчину?

– Да где он, другой мужчина? Чего же ты уехала от этого мужчины?

Чайник пронзительно завопил, я вздрогнула, вскочила и, выключив газ, вернулась на место.

– Лида, жить одной трудно! У нас по-разному с отцом было, а без него совсем плохо. А у тебя ещё и детей нет!

Это был контрольный выстрел. Я охнула и, чтобы не расплакаться, брякнула:

– Я не одна! Меня удочерили!

Мама непонимающе посмотрела на меня и отмахнулась, как от пустяка.

– Не болтай!

– Правда! Теперь я наследница большого состояния. Графиня и гражданка Франции.

– Шутки у тебя…

– Мама, я не шучу!

Я потянулась за сумкой, достала французский паспорт и подала ей. Она повертела в руках бордовую книжицу, открыла, всмотрелась в фотографию и растерянно спросила:

– Это… ты, что ли? – она взглянула на меня, а потом опять на фото. – Молодая какая… Лида, ты что, операцию сделала?

– Нет.

– А почему?.. Ты тут такая, как будто вчера школу кончила… тогда тоже волосы длинные были… где-то очки… – она пошарила глазами вокруг себя и, найдя очки на подоконнике, водрузила их на нос. – У тебя морщины здесь были, – тронула она пальцем свои носогубные складки, – старили тебя… Лекарство, что ли, какое?

– Мам, я не знаю ответа, но и Сергей, и я, мы оба помолодели.

Отказываясь верить в очевидное, она покачала головой, протянула мне паспорт и вернулась к более важному для себя вопросу:

– Ты сказала, удочерили. Зачем тебе это? У тебя родные отец и мать есть.

– А я от родных и не отказываюсь!

– Ну и кто они, твои новые родители?

– Не они. Он. Граф Андрэ Р. Он русский, родился и живёт во Франции.

– Зачем ты ему?

– Он одинок. Сын погиб, жена умерла.

– Да ты-то почему, я спрашиваю?

Я молча пожала плечами. Да и кто ответит на такой вопрос? Почему для меня свет клином сошёлся на Серёже, а у графа – на мне?

– Лида, почему у тебя всё не как у людей? – вздохнула мама. – Удочерение какое-то придумала…

– У меня всё, как у меня! И моё горе, и моё счастье! Это моя жизнь, и я не променяю её ни на чью другую!

– Ну, не сердись! Чай-то будешь?

Мы пили чай с простывшими круассанами, и я рассказывала, где побывала и что увидела за прошедшие месяцы. Мама слушала, улыбалась, верила и не верила, а провожая меня, спросила:

– Ты теперь во Франции жить будешь?

– Не знаю, мам. Я прилетела домой подумать, как жить дальше.

Костя уже ждал у подъезда. Открывая передо мной дверцу машины, спросил:

– Как прошло?

– Внятно объяснить, почему я вернулась, не получилось. Пришлось увести разговор в другую сторону.

– В другую сторону? Это куда?

– В сторону гражданства и графского титула. Костя, не смотри на меня как на умалишённую, мой час ещё не пробил! Меня удочерил русский граф, гражданин Франции… ну, и со всеми вытекающими.

– Час от часу не легче! – бросил он и захлопнул дверцу.

Предложение графа об удочерении, и в самом деле, выглядело совершеннейшим абсурдом, тем бо́льшим абсурдом, что и знакомы мы были едва-едва.

Случилось всё, когда мы с Серёжей приехали на Неделю Моды в Париж и, помятуя о приглашении графа, нанесли визит в его особняк. Андрэ встретил в инвалидном кресле, у него обострилось давнее заболевание коленных суставов, лишившее его свободы передвижения. Он страдал от боли и одиночества, был то подавлен, то раздражён.

Улыбаясь извиняющейся улыбкой, граф высказал просьбу погостить у него, и я не смогла отказать. Я уговорила Сергея перебраться из гостиницы в особняк и попросила позвонить Стефану, надеясь на чудодейственную помощь его рук.

Стефан на просьбу откликнулся, граф ждал его, но в день, когда Стефан приехал, в доме графа ничего не изменилось, стол к обеду по-прежнему был сервирован на трёх человек.

– Мажордом, наверное, ошибся. Садись, Стефан! – пробормотала я, вспыхнув от неловкости, и принялась переставлять сервировку со своего места туда, куда, уже взявшись за стул, собрался сесть Стефан.

В Серёжкиных глазах вовсю хороводились бесята-искорки, Стефан же усмехался, наблюдая за мельтешением моих рук, но, к счастью, обиду высказывать не стал.

Горничная принесла супницу и, увидев отсутствие сервировки передо мной, растерянно оглянулась на стоявшего у дверей столовой мажордома. Вняв её молчаливому призыву, тот подошёл ближе и тоже уставился на пустоту передо мной. «Какой несообразительный господин, – думала я, сверля его взглядом, – мог бы уже догадаться, что пора исправлять ситуацию!» – и вслух спросила:

– Вы не умеете считать до четырёх?

Не понимая русской речи, мажордом перевёл взгляд на графа. Граф смотрел в свою тарелку и, не поднимая головы, тихим голосом распорядился:

– Принесите же наконец приборы, и мы начнем обедать, – и громче, уже с раздражением, хлёстко приказал: – Couvert!

Мажордом покраснел и бросился исполнять распоряжение, граф же принёс извинения за задержку обеда, но не Стефану, а мне и Серёже.

Дальше-больше.

После обеда Стефан отправился прогуляться по усадьбе и забрёл на конюшню. Что происходило внутри, я не знаю, но вышел он оттуда, громко ругаясь и таща за шкирку конюха. Ни на кого не глядя и не задерживаясь, он протащил его через холл дома, пересёк внешний двор, выволок за ворота и пинком отправил восвояси. Продолжая ругаться, тем же путём и точно так же, ни на кого не взглянув, Стефан вернулся на конюшню.

Всё это бесчинство мы наблюдали из гостиной – вначале через окно с одной её стороны, потом сквозь арочный проём между холлом и гостиной, а затем в окно с другой стороны. Граф был настолько ошеломлён происходящим, что на время утратил дар речи. Лицо его налилось кровью, а на висках страшно вздулись вены. Я бросилась к нему и, припав перед коляской на коленки, с мольбой принялась поглаживать вздрагивающие от гнева руки.

– Милый Андрэ, успокойтесь, не стоит так волноваться… сейчас мы всё, всё выясним.

Не обращая на меня внимания, граф повернул голову к Серёже и задышливым шёпотом выкрикнул:

– Вон!

Серёжа сузил глаза, усмехнулся и отвернулся к окну, и я мысленно поблагодарила его за выдержку.

Медленно успокаиваясь, граф наконец взял себя в руки и принёс извинения:

– Сергей Михайлович, надеюсь, вы понимаете, моё требование не адресовано к вам. Как бы ни было, прошу прощения за несдержанность.

Серёжа кивнул, давая понять, что извинения приняты, и продолжал смотреть в окно. Я поднялась на ноги и развернула кресло графа в том же направлении. За окном, на манеже перед конюшней, что-то приговаривая, а может быть, напевая, Стефан осматривал жеребца. Он перетрогал все суставы у того на ногах, осмотрел каждое копыто, потом похлопал коня по крупу и ушёл на конюшню. Вернувшись с седлом, он заседлал жеребца и решительно направился в дом. Мы молча ждали, когда он войдёт в гостиную.

– Застоялся конь, – обратился Стефан почему-то не к графу, а к Серёже, – нужна выездка. Я не гожусь, слишком тяжёлый, лучше она, – не удостаивая меня взглядом, он мотнул лохматой головой в мою сторону и добавил: – Пропадёт конь. Хороший.

– Серёжа, позволь… – начала я, но сообразив, что начала не с того лица, наклонилась к графу и спросила: – Андрэ, вы позволите?

Граф утвердительно кивнул.

– Только у меня нет нужной экипировки, – показательно выставила я вперёд ногу в кроссовке.

Покосившись на мою обувь, Стефан махнул рукой, сойдёт, мол, развернулся и вышел. Волнуясь, я ждала решения Серёжи.

– Я думал, мы займёмся твоим обучением, когда вернёмся в Россию, купим хорошую лошадку, наймём профессионального инструктора… – сказал он, но, увидев моё нетерпение, с улыбкой спросил: – Хочешь попробовать?

– Да.

– С вашего позволения, граф, – учтиво склонил он голову перед Андрэ и, когда тот вновь утвердительно кивнул, протянул мне руку. – Ну пойдём!

Мы вышли на улицу, Сергей остался у края манежа, а я подошла к Стефану.

Там, где можно было ускорить процесс, используя физическую силу, этот гигант именно силу мускулов и использовал. Он без церемоний обхватил меня ручищами за талию, поднял и опустил в седло, подтянул стремена под длину моих ног и подал поводья.

– Бери.

– Спасибо, – буркнула я.

По сравнению с конюхом со мной Стефан обращался почти нежно.

Он ещё в Карловых Варах по ему одному ведомой причине исключил меня из общения – просто-напросто перестал замечать! – и за те два месяца перерыва, что мы не виделись, своего отношения не поменял. Обстоятельство, что побудило его возобновить общение, было тем же, что и обстоятельство, из-за которого он нанёс непреднамеренное оскорбление графу, – плохая физическая форма жеребца. А посему, явившись инициатором моего обучения верховой езде, он учил меня поневоле, исключительно в целях безопасности, только лишь для того, чтобы я не вывалилась из седла. Оценил он одно, я быстро нашла общий язык с жеребцом – конь радовался встрече со мной, а в день без занятий скучал. Пепельный в яблоках молодой жеребец был куплен графом незадолго до болезни, а с болезнью хозяина не только наездника лишился, но даже и имени не успел обрести. С согласия Андрэ я назвала его Пеплом.

Чтобы ускорить моё обучение, Серёжа арендовал ещё одного жеребца, и по утрам мы стали выезжать на конные прогулки. Ход коня я чувствовала хорошо и старалась слиться с ним в единое целое, но Серёжа был недоволен, говорил, что, стремясь к «слиянию», я слишком доверяюсь животному и плохо контролирую ситуацию, и потому запрещал пускать Пепла вскачь. Как объединить и контроль, и единение с конём я не понимала, а Стефан не объяснял.

Шли дни и недели, здоровье графа улучшалось, но это никак не сказывалось на его отношении к целителю. Андрэ со Стефаном не разговаривал, а принимая помощь, лишь сухо благодарил. В разговорах со мной он уже признал справедливость его поступка, но был не в силах простить самоуправства.

– Милая Лидия, он мог бы сказать мне о нерадивости конюха, и я бы принял меры! – в который раз объяснял он свою позицию. – Я бы и сам выгнал мерзавца! Но нельзя же в чужом доме принимать решения за хозяина. Это невежливо. Да это недопустимо, Лидия! – и он опять начинал сердиться.

– Андрэ, пожалуйста, не волнуйтесь, – увещевала я, – всё что случилось, уже случилось. Изменить случившееся мы не в силах, но мы можем изменить отношение к случившемуся.

– Да-да, вы правы, – соглашался он, беря себя в руки, – что случилось, того не изменишь.

И вот как-то раз он меня спросил:

– А как бы вы поступили на моём месте?

– Поблагодарила бы, – не задумываясь, ответила я и, увидев, как вытянулось его лицо, повторила: – Да, граф, я бы Стефана поблагодарила. За выявление проблемы, за эффективное и, согласитесь, – я рассмеялась, – весьма эффектное решение проблемы! За сохранение моего имущества, за экономию моих времени и нервов, наконец. Стефан редкий в нашем мире человек, он не боится принимать решения, не боится брать на себя ответственность. Не беспокоясь о собственной участи, он действует ради торжества справедливости, ради правды или в целях чьей-то безопасности. Он выбирает поступок, не говорильню. Вы ведь видите, выгнав конюха, он добровольно возложил на себя его обязанности.

– Да-да, за эту работу я ему тоже, разумеется, заплачу, – пробормотал, думая о своём, граф и надолго умолк.

Я уже заметила, что ему свойственны неторопливые размышления по самым разным поводам – от важных до незначительных. Спустя время он спросил:

– Лидия, помните в день приезда Стефана… если бы я не позволил ему обедать с нами за одним столом, что бы вы сделали?

– К чему этот вопрос? – пожала я плечами. – К счастью, вы исправили ошибку мажордома.

– Не хитрите, Лидия! Вы же понимаете, что не было никакой ошибки.

– Понимаю.

– Так что бы вы сделали?

– Покинула бы ваш дом, – вновь пожала я плечами, – полагаю, навсегда.

– Почему? Стефан не гость, Стефан предоставляет мне услуги, а я плачу ему. Почему он должен обедать со мной и моими гостями?

– Потому что он не нуждается в ваших деньгах, а вы нуждаетесь в его услугах. Потому что его услуга больше, чем деньги, он приехал восстановить ваше здоровье, а здоровье, как известно, в деньгах не измеряется. Потому что Стефан откликнулся на просьбу о помощи, и я в некотором роде в долгу перед ним за отзывчивость. И самое главное, потому что я считаю, что все люди равны.

– Вы ошибаетесь, Лидия, люди никогда не были и никогда не будут равны.

– Вы правы, люди не равны в талантах, не равны интеллектом, но что касается социального неравенства, так его придумали мы, люди. Это мы построили классовое общество. Но, милый Андрэ, вы же не будете утверждать, что люди не равны перед Богом или перед смертью? К тому же вы сами с собой лукавите. Скажем, если бы президент Франции посетил ваш дом… думаю, даже незваным он бы получил самый радушный приём. А ведь вы ему платите. Да, не напрямую, в форме налогов государству, но ведь платите!

– С вами трудно спорить, – улыбнулся граф, – неужели вы действительно считаете равными Стефана и президента Франции?

– Нет, не считаю, – покачала я головой. – Я считаю, что Стефан лучше справляется с взятыми на себя обязательствами.

Граф невесело рассмеялся, а я добавила:

– Но для того, чтобы сидеть за одним столом и преломлять хлеб, запивая его вином, и президент, и Стефан вполне себе равны.

Позже Андрэ нашёл в себе силы выразить Стефану благодарность за то, за что так долго сердился на него.

Наступил день, когда Стефан объявил, что жеребец пришёл в форму. На следующее утро мы возвращались с Серёжей с прогулки, и Серёжа спросил:

– Маленькая, ты хочешь и дальше заниматься со Стефаном?