Послание из прошлого

Ему показалось, что толпа расступилась и выпустила его.

Он проснулся в мокрой от пота постели, потом долго лежал, вслушиваясь в ночные звуки и снова уснул – на этот раз крепко.

Когда он проснулся в следующий раз, комнату уже залило солнце.

Виктор вскочил по привычке – почувствовав, что пропустил утреннюю тюремную проверку, но повернув голову и увидев красный шкаф, улыбнулся.

Потом он вспомнил вечер и нахмурился.

Какой‑то мальчонка ответил ему? Или показалось?

Виктор достал магнитофон, подсоединил к сети, отмотал бобину в самое начало и, задумавшись на мгновение, включил запись.

– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленнос…

Хриплая старческая речь прервалась затяжным кашлем. А потом все стихло.

Глава 3

2010 год

– Черт! Черт! – Виктор в сердцах стукнул по крышке магнитофона и тот, издав странный звук, остановил воспроизведение. – Что еще за экономический отдел? Кто это??

Он обхватил голову руками.

«Что я наделал?» – предательская мысль холодком пробежала по позвоночнику.

Дрожащими руками он нажал кнопку перемотки.

Магнитофон задумался на мгновение, потом пленка пришла в движение и почти заполненная правая бобина начала быстро опустошаться.

Виктор сел на табуретку возле стола и, глядя, как вращается механизм, как струится тонкая трепещущая линия пленки, задумался.

Почему он ничего не помнит? Почти никаких воспоминаний о том периоде жизни у него не осталось и уж точно не помнит, чтобы слушал голос какого‑то странного мужчины. Такое воспоминание должны было врезаться ему в память – но ничего, ни единого проблеска, обрывка, каких‑то то косвенных свидетельств… не осталось ничего.

Он пожал плечами, сходил на кухню, приготовил кофе и бутерброд. За окном уже вовсю занялся день – солнечный и прекрасный. Сквозь раскрытую форточку комнату наполнял пьянящий аромат свободы. Весна кружила голову и Виктору хотелось восполнить все те годы, которые он провел в заточении. Восполнить с лихвой.

Он достал телефон, ввел запрос в поисковую систему и уже через час стоял у невзрачной двери обычной хрущевки, в какой жил и сам. Пожалуй, этот дом был даже старше – на обшарпанных стенах едва можно было различить зеленую краску. Побелка чернела от подпалин и нецензурных надписей.

«Слава КПСС!» – прочитал он огромный красный девиз и удивился. Кому это надо в двадцать первом веке, – подумал он.

Дверь долго не открывали. Черный дерматин обивки местами был порезан и из него торчали желтовато‑серые хлопья синтепона, похожий на жир какого‑то тюленя или кита.

Он позвонил еще раз, потом третий и хотел было уходить, как за дверью послышались шаркающие шаги, брякнула цепочка, проскрежетал замок и дверь приоткрылась буквально на один миллиметр.

– Яков Абрамович? – спросил Виктор. – Я звонил по поводу сеанса вам звонил. Виктор.

– Виктор? – женский старческий голос повторил его имя. – Мы никого не ждем. Уходите!

Он уже повернулся, когда дверь неожиданно распахнулась и позади него раздался удивительно энергичный и приятный голос.

– Софочка, я же тебе говорил, что ко мне иногда приходят люди. А ты забыла… Ну ничего. Ничего. Давай, я встречу гостя сам.

– Гостя? У нас гости? Но мы же не…

– Софочка… я сам… Молодой человек. Виктор, прошу вас, – Виктор повернулся и увидел худого жилистого старика с очень живым и даже молодым лицом. – Извините пожалуйста за ожидание. У нас тут…

Виктор улыбнулся. Из квартиры тянуло хорошим кофе и пирожками.

– Не стоит, – прервал его Виктор. – Все нормально. Здравствуйте!

– Добрый день, молодой человек. – Старик быстрым профессиональным взглядом оглядел его с ног до головы – другой мог бы и не догадаться, но от внимания Виктора это не укрылось.

– Прошу, проходите, – пожилой человек жестом пригласил его в квартиру. – Пожалуйста, в мой кабинет. Нет, нет, не разувайтесь, прошу вас.

Виктор быстро скинул кроссовки и прошел в направлении жеста.

Скромная, уютно обставленная квартира, со старой, еще времен СССР мебелью, ковром на стене и даже небольшим бронзовым бюстом Ленина на секции, заставленной хрусталем.

В кабинете, который, собственно был просто отдельной комнатой, стоял большой стол, потертое кресло, такая же старая кушетка и огромный книжный шкаф во всю стену. От количества книг на его полках Виктор открыл рот.

– Да… молодой человек… небольшая библиотека… моя гордость… – старик обвел взглядом шкаф, пестревший корешками книг. – Ну‑с… что привело вас ко мне? – Он указал жестом на кушетку и Виктор присел на краешек. Ему было неловко. Он впервые был на приеме у психотерапевта и ему казалось, что, рассказав хоть что‑то о себе, о своем прошлом, он тут же станет слабым и даже немощным. Каждый человек по выходе из этого дома будет показывать на него пальцами, а не дай бог, снова оказаться в местах не столь отдаленных…

– Даже не знаю… с чего начать…

– С самого начала, – сказала мягко старик. – У меня много времени, вы единственный мой пациент.

Виктор откашлялся. Он чувствовал, как сердце трепыхается в его груди. Бьет гулко и сильно. Давно он так не волновался.

– Я не могу вспомнить свое прошлое. Но точно знаю, что оно было.

Старик помолчал немного, глаза будто покрылись едва заметной дымкой.

– У всех оно было… таковы особенности памяти. Некоторые события, особенно травмирующие, неприятные, сознание скрывает от нас.

– А если это было очень важное событие – о каких говорят, что такое невозможно забыть?

Старик кивнул, будто понимая, о чем идет речь.

– О таком забывают в первую очередь.

– Даже если это было очень очень важно для меня тогдашнего?

– Именно поэтому.

Занавески на окнах кабинета шевелились от легкого сквозняка, расслабляющий голос доктора убаюкивал.

– В моем детстве случилось одно событие. И теперь, как ни стараюсь, я ничего не могу об этом вспомнить. Но мне очень нужно. Скажите, это возможно?

Старик покачал головой.

– Зависит от степени травмы. Иногда реальность забывается или подменяется придуманным событием настолько, что даже близкие не могут разубедить пациента, что это было или, наоборот, не было.

– В объявлении написано…

– Молодой человек… вы отдаете себе отчет, что после того, как вы вспомните, ваша жизнь уже никогда не будет прежней? Вы точно этого хотите? Я спрошу вас об этом еще десять раз, потому что…

– Да, – твердо сказал Виктор. – Мне нужно это знать.

– Хорошо, – неожиданно быстро уступил доктор. – Ложитесь на кушетку. Расслабьтесь. Закройте глаза. Руки вытяните вдоль тела. Я буду задавать вам простые вопросы касательно времени, которые вы хотите вспомнить. Отвечайте не задумываясь. Если вам станет некомфортно или страшно, просто скажите мне об этом и мы тут же закончим сеанс. Вы меня поняли?

– Да. Я все понял.

– Что ж… – доктор задвинул штору и в комнате воцарился полумрак. – Если вы готовы, то давайте начнем. Скажите, какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый.

* * *

1984 год

– Ах, ты паразит! – мужчина ринулся вслед за юрким мальчуганом, но куда ему! Весь актовый зал, мужчины и женщины, затаив дыхание, следили за погоней. Даже мама Вити не могла пошевелится – настолько быстрым и неожиданным было происшествие.

Тем временем Витя прошмыгнул по наклонному полу актового зала. Звуки его быстрых шагов утопали в красной дорожке. Увидев цель, он помчался словно метеор.

Тем временем, человек на сцене перед микрофоном всмотрелся в лист бумаги, который держал перед глазами. Нужно постараться, твердил Андрей Михайлович про себя. А то товарищи не поймут. Он снова откашлялся, глянул на стоящего к нему лицом Петра Евгеньевича, не подозревающего о приближающейся опасности, и кивнул. Кнопка записи клацнула в третий раз.

– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленности…

Подлетевший к столу мальчик одним движением выдернул питающий шнур магнитофона.

В актовом зале повисла мертвая тишина.

Даже вахтер, не добежавший еще и до середины зала, остановился.

– Витя… – выдохнула мама.

– Чей это ребенок? – наконец строго спросил Петр Евгеньевич.

– Мой, – Маша покачала головой. – Витя, что ты делаешь? У нас репетиция. Ты же…

– Мальчик, что ты делаешь? – От изумления у зам начальника отдела глаза вылезли на лоб.

Витя подошел к магнитофону, аккуратно снял обе бобины, затем достал небольшую матерчатую сумку и положил их туда.

– Это папин магнитофон, – сказал он, повернувшись к Петру Евгеньевичу. – Понятно? И он никому не разрешал им пользоваться.

С этими словами мальчик развернулся и под взглядами ничего не понимающих сотрудников отдела, направился к выходу.

Вахтер было поднял руку, чтобы остановить его, но Петр Евгеньевич подал знак рукой – пропусти.

* * *

Вечером Витя лежал на кровати, понимая, что ему грозит небывалая взбучка. Внутренне он приготовился к этому и понимал, что скорее всего, получит по заслугам, однако, когда мама пришла, ничего не произошло. Она прошла в его комнату, поставила магнитофон у стола и тяжело вздохнула.

Потом она присела у изголовья, погладила его по голове и сказала:

– Извини меня. Я сделала это, не посоветовавшись с тобой. Я не знала, что это так важно для тебя… – она опустила голову и, кажется, заплакала.

Витя приподнялся и обнял мать.

– Все хорошо, – сказал он тихо. – Мамочка, теперь все хорошо.

– Правда? – Она посмотрела в его серые глаза и удивилась, до чего он похож на отца.

– Да.

– Ты на меня не сердишься?

– Нет, мамочка. Не сержусь. Просто я так скучаю по папе. А здесь… – Витя покосился на стол, где лежала сумка с бобинами. – Здесь мы записали его голос, когда он уезжал.

Маша посмотрела на сына.

– Голос папы? Почему ты ничего не говорил мне?

Витя похолодел. Если она услышит голос незнакомого мужчины, то… как он объяснит ей это?

– Не знаю, – сказал он быстро. – Завтра нужно послушать. Может быть, я не успел и вы все стерли.

– Ты дашь мне послушать?

– Если что‑то осталось…

Мама поцеловала его и поднялась с кровати.

– Папа бы тобой гордился, – сказала она. – Хоть меня и лишили премии за твою выходку, все наши мужики были в шоке. Храбрый парень растет, сказали.

– Мам…

– Да, сынок.

– А… если бы ты могла изменить будущее, чтобы ты сделала?

Маша покачала головой.

– Я бы хотела, чтобы ты был счастлив, – сказала она. – Спокойной ночи, сын.

Глава 4

2010 год

– Боюсь… – маленький сухонький доктор снял очки, вытер рукавом халата вспотевший лоб и покачал головой: – …боюсь, молодой человек, гипноз на вас не действует.

Виктор привстал с кушетки. Голова у него закружилась и он тут же осел, если не сказать – рухнул назад на твердый коричневый дермантин.

– Что? – спросил он доктора. – Что вы сказали? – В голове у него шумело, то и дело в мозгу проносились странные туманные образы, среди которых он различал давно забытые черты отца, испуганное лицо соседки, какие‑то коридоры, яркий свет, бьющий прямо в лицо и… это лицо, лицо, лицо…

Виктор опустил ноги на пол, обхватил голову руками и застонал.

– Помилуйте, голубчик… – взмолился доктор, – я, к сожалению, не невролог, а у вас явно функциональное расстройство… возможно, вы где‑то сильно ударились и теперь вас мучают эти головные боли. Что же вы мне сразу не сказали… в таком случае гипноз вам противопоказан и, прямо скажу… даже опасен. В каком‑то смысле не исключена возможность, что в ходе такого гипноза вы можете подменить свою личность вымышленной, придуманной… и что тогда делать? – старый врач вздохнул, медленно снял белый халат и повесил его на спинку вытертого до блеска кожаного кресла.

– То есть… по‑вашему, я все это выдумал? Так, что ли?

– Ну зачем же – все? Реальность смешалась с фантазией и теперь сложно их разъединить, сложно понять, где вымысел, а где реальность, – миролюбиво ответил доктор.

В комнату кто‑то тихонько постучал.

– Софочка, это ты? Мы уже заканчиваем.

– Яша, у вас все хорошо? Я слышала голоса…

– Да, все замечательно, через пять минут я выйду.

Шаги за дверью удалились.

Виктор взглянул на доктора.

– Я хочу повторить. Я хочу повторить сеанс.

– Это невозможно. – Теперь уже голос доктора был жестким и даже немного злым.

Виктор сжал кулаки.

– Назовите цену.

– Молодой человек. Дело не в цене. А в том, что вы можете буквально сойти с ума, можете умереть на этой кушетке, вы меня понимаете?

– Лучше уж я умру, чем буду жить как химера, не в силах отличить правду от лжи, сон от яви…

– Но вы же что‑то видели сейчас? Попробуйте разобраться… а голоса, мы все их слышим, поверье опытному психологу… я работал на войне, в горячих точках… – Яков Абрамович снял с полки черно‑белую фотографию в тонкой рамочке, всмотрелся в нее, потом вернул обратно на место. – Хотите историю? – Он посмотрел на дверь, видимо, вспомнив обещание, данное жене, потом махнул рукой. – Был у меня в Афгане один друг… мы познакомились… да, в общем‑то нет, мы не знакомились, это судьба так распорядилась – я оперировал тяжелораненого бойца, пытался спасти ему ногу, когда начался жесткий обстрел, и на кишлак, где мы обосновались, пошла волной атака моджахедов. Все бы ничего, командир вызвал вертушки, не первый раз это случалось. Раненых должны были вывезти, потому что такие операции в полевых условиях проводить нельзя, просто нет условий. Но я понимал, что боец просто не выдержит.

Было очень жарко. Настолько жарко, что с меня лил даже не пот, а потоки жидкости и в голове все перемешалось – выстрелы, взрывы, пыль, оглушающий рев, эти гортанные крики и среди них голоса наших, которые я будто бы узнавал, различая даже кто это кричит. Мне нужно было сшить разорванную артерию, иначе ногу через пару часов пришлось бы отнять… представляете, как это сложно в таких условиях?!

Виктор отнял руки от головы и завороженно слушал. Перед его глазами, чуть ли не касаясь верхушек глинобитных домиков – саманов, пронесся вертолет и выпустил ракету. Он увидел дом, низенький, серый, даже скорее – глиняный сарай с маленьким окошком, увидел, как к этому сараю подбегает человек в черной жилетке и чалме на голове – в его руках был автомат. Не забегая внутрь, этот человек кидает в окошко гранату и тут же исчезает за стеной.

– Понимаете? Я вижу, как она катится прямо под мои ноги, крутится вокруг своей оси, словно бешеная юла, а я держу в руках иглу и зажим и не могу отпустить, ты понимаешь? Если отпущу зажим, то все, конец!

И что важнее, как вы думаете?

Виктор опустил взгляд и увидел перед собой, прямо на полу ту самую гранату – она бесшумно вертелась меж его кроссовок и он завороженно смотрел на этот смертельный танец.

– Что же было потом? – спросил Виктор пересохшими губами. Тело его одеревенело, он буквально не мог пошевелиться. Только лишь сердце гулко стучало в его стесненной груди.

– Дальше? – доктор снова посмотрел на дверь, будто бы опасаясь, что с той стороны его могут услышать. – Дальше случилось нечто странное… о чем я до сих пор предпочитал помалкивать. Раньше за такое сразу комиссовали и отправляли на курсы лечения галоперидолом. Теперь‑то конечно, с такой историей прямая дорога на Рен‑ТВ… – он замялся. Было видно, что история не дает ему покоя и он давно хочет освободится от ее чар, да только вот, судья по всему, выговориться было некому. – Не поймите меня превратно, будто бы я каждому встречному только и рассказываю это… просто после вашего сеанса и того, что я услышал… мне показалось…

– Теперь я всему поверю… – тихо сказал Виктор, глядя в пол, где не прекращая и даже ускоряясь, продолжала вертеться смертоносная граната.

Звук от ее вращения, от ее трения о пол был настолько ужасным, настолько гнетущим, скребущим за душу, что Виктору хотелось ее пнуть, чтобы отбросить подальше – вон из комнаты, в ту дверь из‑за которой пару минут назад донесся голос супруги доктора.

– Ровно за сутки до случившегося мне приснился сон, – продолжил доктор задумчивым голосом. Глаза его затуманились, он словно смотрел в прошлое, выбирая оттуда по крупицам давно минувшие часы, минуты и секунды и перенося их в настоящее. – Будто я стою над раненым бойцом, пытаясь перевязать разорванную артерию. В этот момент начинается бой – духи как всегда нападают неожиданно, в самый неподходящий момент. Я продолжаю операцию, потому что медлить нельзя. Разведгруппа, в которую входил боец, наткнулась на засаду и была уничтожена. Он остался один. Отстреливаясь, получил тяжелое ранение в ногу – но все же какими‑то неимоверными усилиями ему удалось доползти до кишлака, где мы базировались и предупредить командира. К сожалению, нам не дали времени на передышку и перегруппировку. Через двадцать минут, как он пришел, духи взяли кишлак в плотное кольцо. У нас не было ни единого шанса. Вертушки нужно было вызвать заранее, чтобы они успели долететь. Теперь было уже поздно.

– Господи, – прошептал Виктор. – Вам все это приснилось и вы ничего…

Доктор саркастически скривился.

– И… вы знали, что будет дальше? Что будет эта граната?

– Да. У меня уже раньше случались такие провидческие сны. Когда работаешь в постоянной опасности, все чувства многократно обостряются. В самых напряженных ситуациях, когда жизнь висит на волоске – время сильно замедляется, даже останавливается и тогда… тогда и становится понятно…

– Что? Что понятно?

– Что все это уже было… было, и не раз. И каждый раз, проживая эту ситуацию, я словно бы заново задаю себе вопрос – почему я поступил так, а не иначе? Почему не бросил иглу и зажим и продолжал операцию. Почему не выскочил за дверь или, на худой конец, за угол этой кибитки.

– Почему же? Почему?! – не в силах сдержаться повысил голос Виктор.

Яков Абрамович покачал головой.

– Этот парень… которому я делал операцию, он был в сознании. Он тоже все видел. Когда граната влетела в комнату, он скрежетал зубами от боли – но был в сознании и ясном уме. Наверное, он понял, что сейчас кибитка взлетит на воздух и у нас нет никаких шансов. Он посмотрел прямо мне в глаза и дальше я уже плохо соображал. Боец скатился с кушетки накрыл своим телом эту гранату. Раздался глухой взрыв, его подбросило, ударная волна прокатилась по помещению, осколком мне резануло ногу, но я остался жив.

Доктор замолчал. Виктор видел, как тяжело подымаются и опускаются его плечи.

– Я кинулся к нему, чтобы оказать помощь, но помощь была уже не нужна. Он спас мне жизнь ценою своей.

– Вы… знали об этом? Вы видели это во сне?

– Да…

– И… и… если бы вам выдался шанс все исправить, вы…

– Не знаю. Я бы продолжал оперировать, даже если бы на меня упала атомная бомба…. Боец умер у меня на руках. Но… – Яков Абрамович встрепенулся. Уже перед самой смертью он, едва дыша… сказал, что кто‑то придет. Кто‑то, чей рассказ меня не оставит равнодушным. Когда‑нибудь обязательно придет. И я должен буду помочь этому человеку. Во что бы то ни стало. Потому что от этого зависят наши жизни.

Виктор поднял голову и посмотрел на старого доктора, потом поднялся с кушетки, подошел к книжному шкафу и всмотрелся в старую выцветшую цветную фотографию, сделанную на Полароид. Рядом с высоким импозантным мужчиной, в котором, несомненно, можно было узнать доктора Якова Абрамовича, стоял коренастый плотный молодой человек с автоматом и пулеметными лентами. На его лице с широкой располагающей улыбкой выделялись большие, чуть грустные глаза.

– Папа, – сказал Виктор шепотом. – Но… как?

Доктор повернулся к нему и сказал уже твердым, не терпящим возражения голосом:

– Он сказал, вы знаете, что делать.

Глава 5

2010 год

– Что же я могу сделать? – простонал Виктор, обхватив голову руками. – Я и со своей‑то жизнью ничего поделать не могу… а тут… – он сидел на кушетке, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону. В голове всплывали лагерные картины, серые, безысходные, наполненные болью, разочарованием и мучительным чувством вины – вины перед отцом, героем, отдавшим жизнь за Родину в той далекой войне. А что он? Так бездарно, так…

Доктор неслышно подошел и мягко положил руку на его плечо.

– Не нужно, – сказал он спокойным и каким‑то очень добрым голосом. – Не нужно себя корить. Вы ни в чем не виноваты. Это жизнь. Я бы на вашем месте поступил бы точно также.

– Да что вы знаете? – в сердцах выпалил Виктор. Горячие слезы текли из его глаз и падали на джинсы – стыд вдруг исчез из он рыдал, совершенно не стесняясь и не сдерживаясь.

– Все. Я все знаю, – так же мягко сказал доктор. – Вы же сами мне только что рассказали.

Виктор поднял голову и изумленно посмотрел на старика.

– Вы же сказали, гипноз на меня не действует и ничего не получится.

Доктор пожал плечами.

– То, что случилось недавно, вы очень хорошо помните и рассказали мне чуть ли не дословно: как защищали девушку, как на вас повесили нанесение тяжких телесных повреждений, приведших к смерти. Рассказали про суд, про то, как вас предала девушка, которую вы защищали. Про срок и этап, про колонию, как вам удалось там выжить в последние семь лет… – доктор сделал паузу, потом присел рядом с Виктором на кушетку. – Про маму, которая ждала вас и не встретила… как потом пересмотрели приговор по новым обстоятельствам и как вас выпустили… про найденные магнитофонные плёнки в шкафу и голос, который вы услышали…

Но вы просили пойти еще дальше, вы просили узнать, почему тот мальчик, которым вы были – ничего не помнит. Почему в вашей памяти не осталось и следа от тех событий, будто их и вовсе не было.

Виктор повернулся и посмотрел на доктора. Сердце учащенно билось, будто бы человек, сидящий рядом, подошел к той самой черте, за которой простиралась его Terra Incognita – пропасть, черная и бездонная, но – отнюдь не пустая. Виктор нутром чувствовал, что там, за этой чертой кто‑то есть – кто‑то смотрит на него долгим немигающим взглядом, и взгляд этот отнюдь не добрый. Монстр, спрятавшийся глубоко внутри пещеры поджидал его всякий день и всякий час, в любое мгновение – где бы Виктор не находился, чем бы не занимался, – тяжелое хриплое дыхание жуткого Цербера преследовало его неотступно. Он был на страже детской тайны, ее хранителем и вечным соглядатаем.

– Господи, – простонал Виктор. – Сколько же времени прошло?

Яков Абрамович взглянул на часы.

– Четыре часа тридцать семь минут. Признаться, я шокирован вашим рассказом. Но еще больше я шокирован тем, что… ваш отец… Леша… Алексей Петрович… я всегда думал, что это… простите, болевой шок, бред тяжело раненого человека – в таком состоянии люди чего только не говорят, особенно на войне. Да и в мирной жизни, когда я оперировал уже в нашей городской больнице, бывало так, что больной вдруг неизвестно по какой причине вдруг выходил из общей анестезии, иначе говоря, просыпался, и начинал говорить такое, что у бригады волосы вставали дыбом – часто совершенно на каких‑то странных языках или рассказывая вещи, которые явно с этим больным произойти не могли никак, хотя бы потому что он живет в двадцать первом веке, а говорит про век девятнадцатый… – доктор покачал головой. – Алексей же был в полном сознании, но… мне, как доктору, было понятно, что без срочной помощи, донорской крови, я не смогу долго его удерживать…

Он попросил хранить эту фотографию, которую вы увидели на полке. Хранить и ждать того дня, пока кто‑то не придет и не узнает его. Он сказал, что такой день обязательно настанет.

Виктор почувствовал, что мелкая дрожь пробирает его с головы до пят.

– Как? Как он мог знать об этом? – тихо спросил он. – И почему я все‑таки пришел? Почему к вам? Почему не к другому доктору?

Яков Абрамович едва заметно улыбнулся.

– Вы верите в судьбу? Звучит, конечно, глупо, антинаучно… но все же?

Виктор оглядел кабинет доктора долгим взглядом и мощнейшее чувство дежавю потрясло его – ведь он уже бывал здесь, в этом кабинете, рассказывал свою историю седовласому доктору, может быть не раз и не два – и кушетка и каждая деталь в этой маленькой, доверху набитой книгами комнатке была ему знакома – от старинного коричневого абажура под потолком, до выцветших обоев со странным геометрическим рисунком. Он мог поклясться, что видел этот рисунок не единожды – а много, много раз.

Доктор внимательно смотрел на него, ожидая ответ.

– Я не знаю… не знаю…

– Не вступившись за ту девушку, вы бы не попали в колонию… а не попав в колонию, не пришли бы ко мне…

– Так что?.. все предопределено?

Доктор посмотрел на свои руки, перевернул их ладонями вверх, будто бы собирался совершить намаз, но вместо этого указательным пальцем правой руки указал на длинную и глубокую бороздку на ладони.