Сказ о твоей Силе

– Здравствуй, Бэюдэ. Давно смотришь? – спросила Урун.

– С начала самого, – ответил тот.

Бэюдэ продолжал пристально смотреть. Урун молчала, но взгляд не отводила.

– Я был не прав. Тебе надо танцевать, – сказал наконец Бэюдэ. – А чум… Зачем в нем сидеть? Душно.

– Как оказался здесь? – спохватилась Урун.

– Лиса гнал. Мех уж больно хорош был. За ним и выскочил, – ответил Бэюдэ.

Урун оглянулась вокруг, в поисках Бэркэ: того нигде не было видно. Только мелькнул на краю видимости седой лисий хвост, да хитрый прищур шамана в сознании всплыл. Урун улыбнулась.

Ведьма

Жила-была ведьма. Крас-с-и-ивая! Это только в страшных сказках ведьмы – бабки скрюченные, отвратные, с бородавкой на носу. А наша была прекрасна: станом стройна и гибка, длиннонога и где положено аппетитно округла. Знаниями разными хитрыми да древними владела, что бабка передала, да Силой тайной обладала. Которая, впрочем, тоже от бабки досталась. Так и жила: девкам ворожила в делах их добрых и всяких, зелье варила, порчу снимала да наводила, по шабашам летала. Всё как положено приличной ведьме.

Забрел к ней как-то на болото путник: вроде и обычный, а не совсем – гусли при себе были. Музыкант, что ли? Хотя кто знает, может и так, на продажу носит. Собой хорош, телом крепок: видно – давно в пути, пообмяла дороженька.

Ведьму нашу увидал – обомлел. Тут оказалось, все-таки не зря гусли таскает: на колено одно припал, слова такие подобрал да сказал, что передумала та дорогу прочь показать, как поначалу хотела, остаться разрешила, чтоб передохнул от долгого пути. Место в сарае показала, рухляди на подстилку выделила.

Поутру чаем напоила. Ну а путник сидел и глазами восхищенными смотрел. Песнь в благодарность выдал, что ночью родилась, пока он в сарае с боку на бок вертелся. А как уснешь, когда красота ведьмы нашей сердце вскачь гонит, спокойствия лишает. Было там что послушать: сама не заметила ведьма, как чаю подлила и еще на денек остаться предложила. Потом еще на денек, и еще.

Неделя минула. Хорошая, надо отметить: путник стихи слагал, сказки рассказывал, по хозяйству тоже себя хорошо проявил: забор подправил, печь почистил, крышу подлатал. В общем, нравилось ведьме. Стихи да сказки много больше, чем в бытовых делах подмога: в них она и сама справлялась, а вот столько слов красивых услышать, да про себя…

Но ела её одна мысль, грызла душу железными зубами: попоет сладко и уйдет ведь. Знаем мы их, потому и живем на болоте: спокойней так, безопасней. Да и травка, опять же, рядом: мухоморы разные – есть в случае чего чем «приветить» окаянных.

Сплелись в душе в тугой узел радость путником доставленная, уверенность, что уйдет обязательно и горечь от представленной потери: Сила темная внутри поднялась, сердце чёрным пламенем опалила, туманом багровым разум заволокла. Мысль в голове укрепилась: сожру его, иль не ведьма я потомственная?! Будет тут речами сладкими дурить меня, душу мягкой делать. Насквозь тебя вижу! Не обманешь!

Ну что ж, дело привычное, знакомое. Заснул путник с чистой улыбкой на губах. Что снилось? Не задумалась над этим ведьма. А и задумалась бы, решила б, что смеётся над ней: с туманом багровым внутри по-другому никак. Схватила топор острый, порубила его на куски и в котел бросила, огонь распалила.

Время приспело, готово уж должно быть жаркое-то по-ведьмачьи. Открыла она крышку, а сверху всего голова поэта лежит: как живая почему-то, сила что ли какая была в нем? Улыбается мечтательно, красивый такой. И слова в памяти всплыли – стихи, что написал напоследок для нее.

Милый облик, душа звономЛетит в порыве над краем бездны.Вскипит нутро тоски стономЗабывать выпадет если.Изгиб тела пленит душу,Желаньем живешь одним – коснуться.Тяжесть в груди радость рушит,Случись без надежды проснуться.Голоса сладость, душа тает,Ласка в нем, покой в сердце.Веретено боли жилы мотает,Если звучаньем его не согреться.

Как кипятком ошпарило ведьму – захлопнула крышу. Туман багровый рассеялся внутри, по закоулкам души расточился. В зеркало на себя посмотрела: растрепанная, в кровище вся. Что ж наделала я?! Жрать-то его зачем? Сто лет уж мясо не ем: диета растительная она ж для магии самое оно. Да и запачкалась вся. Что на меня нашло?

Долго самоедством заниматься не стала: время уйдет, не воротишь поэта обратно – давай зелье варить живительное, и такое умела. Сварила, чуть приоткрыла крышку котла и плеснула быстренько, стараясь не смотреть: боязно стало увидеть ещё раз, что натворила, кураж-то темный ушел, спрятался.

Спустя время осторожно, одним глазком заглянула: лежит поэт, калачиком свернулся – большой котёл, есть место, – спит, отдыхает, устал видимо. Не каждый день его, похоже, на куски рубят, варят, а потом еще и оживляют. Можно понять человека.

Опять ворохнулась темная Сила, толкнула уж было растормошить, разбередить: ишь, разлегся, вставай песни пой! Я тут, понимаешь его оживляю, с ног сбилась, а он спит! Одернула Силу свою ведьма: «Ну-ка! Развоевалась! Хороший он, нравится мне. Да и тебе, не вредничай». Улеглась Сила темная, успокоилась – согласилась, видимо. И ведьма успокоилась тут же. Поцеловала в щеку поэта, запах его живой втянула – вкусно. Но есть не хочется: нюхать – да, сколько угодно, есть – нет. Села на скамеечку подле и стала ждать, когда проснется. Любоваться.

А поэт не ушел никуда. И стихи, и песни остались. И не только…

Кикимора

Три друга было у кикиморы Бажены – лягушка Клавдия, леший Ермолай и Ко.

Ну, с Клавдией все понятно: лягушка – и в Африке лягушка. Очень любила она свой язык, хвалилась всегда им: какой он длинный, липкий и ваще. «По три комара за раз!» – горячилась подчас. Бажена в такие минуты посмеивалась про себя: «За раз, ага! За неделю если!» Не умела Клава ловить мошкару языком, хоть ты тресни. Камнями ее сбивала. В этом хороша была, эт да. Вот такая лягуха. Леший Ермолай справным лесовиком был, но излишне мечтательным. Сядет, бывало, на небо смотреть. Уже и белка в ухе гнездо свила, а он все сидит. Самым странным другом была Ко. Существо без определенной природой классификации – всклоченное, взбалмошное, с глазами навыкате и вечным надрывом в существовании. Вот и сейчас: пока Клавдия отвлеклась, очищая веточки со своего языка (опять промазала по комару), а Ермолай замлел, увидев бабочку, Ко уже прыгала вокруг Бажены, дёргала её и с азартом верещала:

– Пришёл! Страшный! Глаза – во! Руки – во! Что делать?! Что делать?!

Оглянулась Бажена – действительно пришел, Кощеюшка.

– Ну что, – говорит, – Бажена? Надумала? Я мужчина справный. Все есть – почёт, уважение. Злато есть. Смерти, только нет, ха-ха!

– Знаем мы, где твоя смерть, – сказала Бажена и покосилась с намёком.

– Но-но, не шути так, – сказал Кощеюшка, но на всякий случай отодвинулся. – Ты думать – думай, да не тяни. Не пойдёшь лаской, возьму таской! – крутанулся на месте и исчез, чёрной пылью осыпавшись. Телепортировался, стало быть, к себе в царство подземное.

Надо сказать, сколько себя Бажена помнила – есть она, болото её и Кощеюшка, чтоб его! С предложениями своими, только отвращение вызывающими. Да и был уже у неё друг сердца, куда там Кощею – Горыня, водяной исконный. Встречались, миловались. Обитал миленок в озере лесном, что средь болот находилось. Но и Кощеюшка не отставал, грозил да не шутил похоже. Чувствовала Бажена силу его лютую, черную. Боялась.

Знала, живёт на краю болота бабка мудрая. Собиралась за советом к ней сходить, да все откладывала за делами суетными. Не кончались дела никак. Только прошло оцепенение от присутствия Кощея, а Ко уже опять надрывается:

– Баженушка! Путник! Путник! Заморочить бы! Это ж болото! Чтоб не шлялись тут!

В общем-то, верно. Как говорят – не зная броду, не суйся в воду. А не умеешь разморачиваться, неча и заморачиваться. А точнее, на болото соваться, где энтим делом обеспечат щедренько. От всей кикиморской души! В общем, помчались всей честной компанией. Точнее, помчалась Бажена, стройная да легконогая. Клавдия, как могла, прыгала. Ермолай – тот только степенно передвигался. Ко вообще бегущей в одном направлении никто никогда не видел. Мечущейся хаотично – это сколько угодно. Но как-то до места добиралась обычно. Да и не важно – кто, как и когда. Морочить-то все равно кикиморе нашей.

Путник, парнишка молодой, просто одетый, шёл неторопливо, по сторонам смотрел светлым взглядом, нравилось ему, похоже. Прям по тропинке, что средь болота бежала. Бажена морок навела: путнику кажется – тропка дальше вьется, и он по ней следует, а самого ноги уж в трясинное окно ведут. Ухнул сразу по пояс, глаза, как плошки, рот в испуге раззявлен, побелел весь. Подвывает от ужаса смертного, громко закричать сил нет, свело нутро – чувствует жадную хватку топи. Руки хлопают вокруг по грязи жидкой, да не могут опору найти.

Смотрела с нахлынувшим чёрным удовольствием на этот танец отчаяния и близкой смерти Бажена, сама за мороком своим невидимая. Что-то темное в душе заворочалось, предвкушающее, как поглотит болото парнишку, как зальется чёрным рот его широко открытый и глаза светлые.

Встряхнулась – что это со мной? Ладно напугать, одурманить, губить-то зачем без причины веской? По шею уже провалился путник, тянет носом к верху – не надышишься, говорят, перед смертью, а отказывался хоть раз кто?

Наклонила она березку молодую к руке парня – не поймёт с испугу, подумает сам нащупал. Вцепилась судорожно рука, почуял опору несчастный, стал мал-помалу тянуть себя из грязи. Вылез на твёрдое да сознание потерял с натуги. Тут вся компания подоспела. Бажена воровато оглянулась: видели, нет, зверства её? Вроде как обычно себя ведут.

Обратно пошли уже не спеша. Шла молодая кикимора и думала, вспоминала о зачастивших похожих случаях непонятной злобы, ненависти, раздражения. Язык, вот, Клавдии дверью прищемила – вид сделала, что случайно, извинялась. А внутри-то знала – специально, радость злую с того ощутила. На днях, буквально, соскучилась по Горыне, наведалась на озеро к нему. Чуть замешкал он, дела свои доделывая, встретить её – так вызверилась, что аж шарахнулся, побледнел водяной и на дно погрузился. Всплыл, конечно, быстро, отходчивый. Да и путников регулярно отваживая, не первый раз с трудом от жестокости излишней себя останавливала.

Мысли все эти перебрав, решила больше не откладывать и направиться к бабке мудрой за советом: на счёт Кощея да про вспышки чёрные свои до кучи. Тропку к хижине бабки знала, добралась без проблем.

Встретила её бабуля не особо приветливо, но не погнала, выслушала. Подумала, посмотрела на Бажену взглядом пронзительным из-под бровей седых кустистых и сказала:

– Есть у меня «Истинное око». Посмотришь в него – правду всю узнаешь. Плохо иль хорошо с того будет, то узнаешь опосля. Ну как, подходит тебе така авантюра?

– Э-э-эх. Страшно, конечно. Но больно разобраться хочется, – ответила кикимора. – Давай уж, Око свое.

Достала бабка завернутый в холстину предмет, развернула. Шар оказался, будто стеклянный, мутный только шибко.

– И как смотреть в него? Чего там увидишь-то? – спросила Бажена.

– Ты, девка, давай гляди, а не умничай! – прикрикнула бабка. – Вопрос внутри задай и вперед.

Сосредоточилась Бажена. Взяла шар в руки. В глубину его мутную всмотрелась. «Кто я? Откуда черного столько внутри? Злоба откуда да ненависть? Тоска желчная?» – спросила про себя. Вдруг как ветер подул в стеклянной глубине – разошлась муть. Девушка внутри шара: красивая, перегибистая, смеётся чему-то. Нахмурилась вдруг. Больше картинка стала, причина смены настроения показалась. «Кощеюшка!» – ахнула кикимора. Что-то сладострастно ухмыляясь предлагает Кощеюшка девушке: шар звук не передает, но и так все яснее ясного. Гневается девушка, гонит мерзавца. «Так его, ирода!» – радуется Бажена.

Сменилась картинка. Эта же девушка в лавке заморской. Торговец пухлый товар ей нахваливает. Не так что-то с лавочником этим: вроде и в теле, и щеки румяные… С тенью что его? Тощая тень, длинная. Купив шкатулку, уходит девушка. Видно – открыть не терпится. Глаза у лавочника только подобострастные были и вдруг резко злые да колючие стали, только дверь захлопнулась. Потек облик, как воск свечной, форму меняя: тело вытянулось, сгорбилось, щеки истаяли, кожа череп обтянула – Кощей собственной персоной предстал, стоит, руки потирает да ухмыляется злобно.

Тут картинка сменилась резко. Шкатулка на столе – рука женская открыть тянется. «Не открывай!» – крик невольно из горла рвется. Не помогает это конечно – откидывается крышка. И за миг до того, как из-под нее вырывается чёрный вихрь, впивается в лицо красавице и словно всасывается внутрь, понимает Бажена, кто она.

Секунду ничего не меняется. Затем мир вокруг девушки будто изнутри прорастает трясиной, мхом да кочками, травой жёсткой заросшими – болотом становится. Опрятный домик – полусгнившей сырой хижиной. В последнюю очередь меняется девичий облик: зеленеет и покрывается чешуей кожа, заостряются уши, кривые когти венчают пальцы, грива волос становится чёрной и жёсткой. Она остаётся своеобразно красивой, но уже не человеком – кикиморой.

Осела на пол обессиленная Бажена. Шар из руки ослабевшей выпал и в сторону откатился. «Вот, значит, как. Не добился своего Кощеюшка, хитростью взять решил. Сговорчивей, решил, стану в виде таком», – ворочались тяжёлые мысли.

– Ну что, поняла, девка? – спросила бабка. – Облик – эт ещё не все, это как приложение. Тоской да страхом он тебя околдовал, злобой жгучей да завистью едкой.

– А быть-то как мне теперь? – растерянно спросила Бажена.

– Заломать Кощея надо. Победишь – заклятие спадёт, истинный облик свой примешь. Но дело не простое это. Есть у меня вещь одна, что помочь может – спица волшебная. Можно ей и бессмертного убить, а можно и смертного оживить. Спица Желания называется. Просто работает – вонзил и что хочешь сотворить мыслью оформил. Она сама исполнение вывяжет. Пожелать главное точно надо, в этом и сложность. Возьмёшь, спытаешь судьбу? Не гарантии тебе даю – шанс.

«Ну, а что? Неужель не справлюсь? Воткну да сдохнуть накажу», – подумалось Бажене.

– Давай спицу, бабушка. И за науку спасибо. – Взяла волшебную вещицу, поклонилась на прощанье и до хижины своей подалась.

По пути план коварный продумала, как Кощея близко к себе подманить: вязальная снасть, чай, не копье – издали не ткнешь, не бросишь. Но идея была – объявляется противный, когда хужей всего на душе.

Пришла домой. Выспалась, с силами собралась. Села и давай вспоминать все свои печали-горести. Ага! Объявился кто-то – ясно кто. Во дворе, вот уже и на крыльце топчется и в дверь скребется.

– Баженушка! Открывай! Скучала по гостю дорогому?

– Открываю, Кощеюшка! – заговорила ласково, ненависть свою в души тайник пряча, как спицу заветную в рукаве. – Заходи, гостюшка дорогой!

Затек в хижину елеем гость ненавистный. Руку поданную облобызал с нежностью неожиданной:

– Жизнь моя! Дождался ли надежды лучика?! – с восторгом неподдельным воскликнул, с желанием в движении потянулся к не спешившей отпрянуть Бажене.

«Вот и время приспело», – мелькнула мысль.

Сама удивилась своему рациональному спокойствию: потянулся Кощей за поцелуем – из рукава спицу выпростала да движением одним в шею воткнула. И в глаза взглянула. А в глазах Кощея, сволоты этой редкостной и мерзавца, обида и недоумение детское прям какое-то.

Рухнуло что-то в душе: только сейчас смерти конечной желала, а вот… Надломилась решимость, нечто живое и настоящее увидела Бажена в наполненном смертью и страхом облике Кощея – сменилось жёсткое «Сдохни» на более мягкое «Не вреди». Наитием пожелала. Что сделать с Кощеем спица должна была – даже близко не понимала.

На колени упал Кощей. Затрясся весь и меняться начал. Как в картинке, что давеча шар волшебный показывал, только наоборот, как будто жизнь в него вдохнули – торговцем дородным и румяным стал. И тень соответствующая – большая да широкая, как положено. Переродился, в общем. С колен не поднимается, головой трясёт, видно – ошалел, в себя прийти не может. А спица как будто всосалась вся в него – одноразовая оказалась.

Прислушалась к себе Бажена. Вокруг посмотрела. Победила ж я! Сказала ж бабка мудрая: «Облик истинный примешь…»

«Неужели это – теперь мой истинный облик? Пустила тьма корни в душу, моей стала… Или была такой, только чуть Кощей подправил?» – метались мысли в ее голове. Долго думать шум во дворе не позволил.

– Кого там ещё принесло! – закричала раздосадованная результатом победы над Кощеем Бажена, на крыльцо выскакивая.

Пред взором её предстала вся честная компания. Клавдия, Ермолай и Ко. Самым настораживающим моментом было то, что Ко молчала и не металась из стороны в сторону, а только испуганно таращилась. Кикимора внутренне подобралась, предчувствуя неладное.

– Что стряслось? – пересохшим от волнения голосом спросила она, напрочь забыв о Кощее.

– Та-а-ам… Та-а-ам… Эта-а… – выдавила из себя Ко.

– Да что там!!! – сорвалась Бажена.

Тут уж все наперебой начали вываливать детали беды: оказалось, рыбаки залетные поставили сети на озере, где Горыня жил; ну, а он оплошал и влез в них – спасать надо.

Как подбросило Бажену – за ухо схватилась, а точнее за серьгу волшебную: могла та серьга владельца в место другое переместить. Место только надо представить да потереть – серьгу, конечно, не место. Озеро знакомое представила, серьгу потерла – была здесь, стала там.

Помощь, надо отметить, была уже не очень-то и нужна: Горыня сети порвал-выпутался, матёрый водяной – эт вам не треска аль селёдка какая. Но женскую месть было уже не остановить: закрутилась Сила внутри, руки вперёд ладонями бросив, послала ту Силу в волну кикимора. Понеслась волна, высоту набирая, вдарила по лодке с рыбаками – перевернула. В воду стремительным броском вошла Бажена, хищной рыбой-муреной заструилась: топить спешила, мясо рвать, кровь пить.

Еле успел Горыня перехватить, отвёл беду от дураков залетных: достал броском на сил пределе. Себя в ярости потеряв, вцепилась в перехватчика когтями Бажена, зубами к горлу потянулась – закрутились как одно в водной кипени. В объятьях сильных, но нежных стиснул её друг сердешный, на ухо журчать, успокаивая, начал.

Так и кружились некоторое время, паря в толще воды. Успокоилась Бажена в кольце рук родных, затихла. Рыбаки незадачливые тем временем из воды выбрались и прочь деру дали. Клавдия, талантом своим пользуясь, долго камнями их провожала, а Ко металась вокруг, паники воплями добавляя. Ермолай же просто смотрел на муравья, ползущего по его руке, и улыбался.

– Я за тебя испугалась, – сказала Бажена.

– Я так и понял. Прекрасна ты, царица болот моя, несравненная! – ответил, со светящимся в глазах обожанием, Горыня. Кикимора окончательно повеселела и успокоилась.

«А я ведь даже не подумала в запале, когда на Кощея ополчилась, что вот вернула бы облик девушки, а Горыня? Он же водяной. Это выходит, если пошло бы как представлялось – все, разошлись пути-дорожки? Очнулась бы в городе в домике красивом, и где то болото да озеро лесное? – размышляла она, нежась в милых сердцу объятиях, смотря в его наполненные восхищением и любовью глаза. – Да и пусть так остаётся, я себе и в таком обличье нравлюсь. Водой опять же управлять умею да морок наводить. И водяному моему, судя по всему, тоже по душе, даже очень».

– Я тебя люблю, – первый раз сказала вслух Бажена.

– А я люблю тебя ещё больше, – ответил Горыня. И поцеловал её.

Глаза кикиморы закрылись в блаженстве. От места соприкосновения их губ разбежались по телу пронизывающие живительные токи: почуяла Бажена, как растворили они, вымыли, просто вышвырнули прочь из естества ее скопления чёрной болотной жижи, взамен наполнив душу чистым ликованием и ощущением чего-то светлого и могущественного. Ощутила, как Сила эта ясная, переполнив всю ее до последней клеточки, вырвалась наружу во все стороны, насыщая пространство все дальше и дальше. Судорожно вдохнув, будто всхлипнув, она открыла глаза.

Напротив, был всё тот же наполненный любовью взгляд. И голос знакомый произнёс:

– Ты прекрасна, морей царица, ослепительная моя.

Бажена оглянулась: стояли они на берегу песчаного пляжа небольшого островка, вокруг плескались бескрайние просторы синего моря. Морем болото стало, а озеро лесное – островом в море том. Горыня неуловимо изменился: тот же в целом, но что-то царственное в нем появилось, величественное. Себя осмотрев, тоже увидела изменения: кожа гладкая стала, но пальцем по ней проведя, поняла, что, пожалуй, прочнее прежней, чешуйчатой будет, аккуратные ноготки когти кривые сменили, волосы волной шелковистой заструились – в целом ближе к человеческому облику, но много интересней. Само собой понимание пришло – над морем окружающим властна она, над всей его загадочной и насыщенной разными существами глубиной, большая Сила внутри. И ещё – счастье она ощутила, полное.

Взяла она Горыню за руку, и пошли они к дворцу, виднелся что в глубине острова – обживать.

Про Кощея, кстати, не забыли – предложили ему казначеем во дворец пойти, дела финансовые вести да хозяйством заведовать. Согласился Кощей – большой прибыток с того согласия Бажене случился: не знала горя в заботах обыденных.

Время бежало прозрачной волной, в убранстве белого кружева пены, и настал миг, когда прилив ее принес в окрестности острова путаницу маленьких следов на чистом песке пляжа, веселую звонкую суматоху во всех закоулках дворца и еще большее счастье в смотрящих на все это глазах.

Танцующая с ветром

Старик шел этим путем уже много лет. Он шел один: по крайней мере, так это выглядело для тех, кто не пытается смотреть дальше лежащих сверху вещей. Для пытливых умом… Эти могли увидеть, что длинные волосы старика даже при полном штиле слегка колышутся, да и дорожный плащ время от времени надувается пузырем – верный признак того, что идет человек с другом-ветром в обнимку.

Человек ли? Вот тут вопрос. Старик и сам не смог бы на него ответить, а, точнее, предпочитал делать это таким образом, дабы просеять встречного через особое сито:

– На миг я тот, кого ты видишь. А на второй – познать захочешь вдруг. На третий же уйду не тем, кого узнал ты, – такое мог выдать.

По смыслам же, мелькающим в глазах встречного, мерил его. Обыденности пустота – мимо шел. А если видел вдруг ума крючок, как тот, вонзивший кованое жало, на глубину утащен отголоском озаренья, которое сверкнуло в странной речи – звенит леса от напряженья, тянет вожделенную добычу, – с таким старик мог помолчать о многом. Молчать приходилось намного реже.

Так случилась и эта встреча: старик шел, катая в голове пригоршни мыслей, на разные голоса обсуждая набившие оскомину темы, которые от этого так и не стали решенными, и вдруг увидел ее. Она смотрела пытливо и серьезно.

– Здравствуй, девица! Далеко ли путь держишь?

– Здравствуйте, дедушка. Не знаю пока, далеко ли, близко ли – не разобралась еще, – ответила та, продолжая пытливо вглядываться в него, будто пытаясь высмотреть ей одной известные знаки.

– Мне кажется, вы мне кого-то напоминаете. Можете сказать, кто вы?

Старик хитро улыбнулся и ответил в своей манере:

– Я камень, падающий в небо. Но хоть и камень, чувствами огню подобен.

– Где-то я это уже слышала, – нахмурилась девушка.

Пришла очередь старика удивляться. Впервые его загадочный ответ вызвал такую реакцию.

– Э-э-э, тебе уже так кто-то представлялся?

– Да нет же, сама я о себе так говорила. Может ты подслушал и дразнишь меня теперь? – подозрительно спросила девушка.

– Зачем мне? Я просто отвечаю так, чтоб понять кто мне встретился.

– Ну и как, много понял?! – продолжала сердится девушка. – Что вообще понять можно, впервые увидев?! Я сама не знаю, кто я: меняется все непрестанно, мир вокруг, я в мире. Мятётся душа, на месте стоять не может, влечет ее вдаль. Озарений жаждет, мир и себя познать хочет, аж в судорогах боли подчас скручивается, если не получает этого. Стучится что-то изнутри, вырывается. Выпустить охота, мочи нет, а чувство такое: выпущу – сгорю и вокруг все разрушу. Страшно.

Глаза старика наполнились огнем интереса. Вот так встреча!

– Ты не сердись, милая… Бывает так: только познакомятся люди, а тут же о похожем говорят, словно виделись уже, не случайно такое. Я давно и много хожу по миру. Можем вместе пойти, поискать ответы на твои вопросы. Глядишь, и я на свои какие найду, – предложил он.

– А как все-таки звать тебя? Меня Кеяс зовут, – поинтересовалась уже спокойно девушка.

– Зови меня Вогте. Ну что? Пойдем вместе?

– Пошли.

Вдруг словно прояснилось что-то в окружающем пространстве: ответвление образовалось от той дороги, на которой они встретились.