Пульсирующие красные шары. Часть 1. «ДО»

Но дядя Ильдар всё равно меня любил, не смотря на все мои колючки – ведь я напоминала ему о дочери, которую он потерял. Когда-то у них с тётей Зилей была маленькая девочка, но она умерла в возрасте нескольких месяцев, и я даже не успела на неё посмотреть. А так хотелось! Помню, мне обещали, что я смогу играть с ней и катать в Сашкином зелёном игрушечном грузовике, когда Марьяша подрастёт, но она так никогда и не подросла. Из детей у Зариповых остался только сын Алик, старше меня на два года, и совершеннейший, на мой взгляд, придурок. Наша с Аликом непереносимость была обоюдной и искренней, и очень расстраивала его отца, поскольку в глубине души он тешился надеждой в один прекрасный момент стать с моим папой не только друзьями, но и родственниками. Но, увы. При всём уважении к дяде Ильдару, я, скорее, предпочла бы повеситься.

Зато я до сих пор хранила красную лаковую сумочку, всю в стразах, на длинной золотистой цепочке вместо ремня, которую дядя Ильдар подарил мне на шестилетие. Ничего подобного я совершенно не ждала, и вообще в нашей семье в то время было принято дарить детям что-нибудь практичное – куртку там, ботинки, лыжные штаны "на вырост". Особенно младшенькой, на которой всё "горело". И тут, о господи! Дядя Ильдар подошел, повесил подарок мне на шею, и сказал: "Ты красивая девочка, помни об этом всегда. А того, кто в этом усомнится, сразу бей в ухо!".

Я вдохнула воздух, и забыла выдохнуть, так и замерла на месте с открытым ртом – маленькая, глазастая пигалица с дурацким белым бантом на голове. Бант бесил жутко, больше всего хотелось содрать его и зашвырнуть под шкаф, но мама очень просила хотя бы один вечер "побыть девочкой". От восторга я не смогла в ответ даже выдавить из себя "спасибо", только кивнула. Совет "бей в ухо" был в моём случае как нельзя более актуален, ибо мальчишек во дворе я дубасила самозабвенно, да и вообще повадки и поведение новоиспечённой именинницы, что называется, оставляли желать лучшего. Но дяде Ильдару с его подарком удалось совершить невозможное – в тот день мне захотелось стать не просто девочкой, а самой настоящей Принцессой. Пока мама собирала праздничный ужин, я сидела, забившись в угол между диваном и креслом, и едва дыша, любовалась на своё сокровище. Положив сумку на колени, я осторожно гладила блестящий лакированный бок и вдыхала её невообразимый аромат: смесь запаха кожи, клея, дорогих духов и чего-то ещё, чему я, шестилетка, не могла подобрать названия, лишь какими-то внутренностями ощущала, что именно так пахнет богатство.

Позже случайно выяснилось, что я не ошиблась: сумка действительно была брендовой и стоила баснословных денег. Досталась она дяде Ильдару, что называется "за долги". Дядя собирался порадовать жену, но тётя Зиля, всегда гордившаяся своим пролетарским происхождением – вышла "в люди" из семьи сантехника и прачки, лишь недовольно скривила рот: "И на черта она мне? Баловство одно, в неё же даже кошелек не поместится. Да у меня карман больше, чем эта писюлька!".

Что верно, то верно, кошелек у тёти Зили всегда был вместительный. Она вообще была женщиной практичной и запасливой, и категорически не признавала за сумки "писюльки", в которые нельзя было впихнуть хотя бы половину содержимого овощного прилавка. И да, чтобы ещё обязательно оставалось место для теплого свитера сы’ночки, вдруг на улице похолодает!

С годами тётя Зиля привыкла к достатку, однако принципам своим не изменила, и на званые обеды к подругам продолжала ходить с дамскими сумочками, размерами, больше напоминающими чемодан. Ну, а отказная "писюлька" от Валентино досталась шестилетней девочке, даже не догадывающейся о её истинной цене.

Вот так, сам того не подозревая, дядя Ильдар совершил в моей голове настоящую революцию. Целую неделю я не выпускала Валентино из рук ни днём, ни ночью, и не позволяла никому, даже Тимбе, дотронуться до неё пальцем. Но в следующую субботу, во второй половине дня, во дворе за нашим домом зловредный Ванька Аверченко из пятнадцатой квартиры со всей силы дернул за цепочку и порвал её, после чего бежал от меня три квартала до самого сквера Дружбы Народов. Там я таки настигла его, завалила в какой-то колючий куст и от души надавала тумаков. Ванька был старше на год, но драться не умел совершенно, а умел только пакостничать исподтишка, а потом жаловаться матери. Конечно же, в тот раз он нажаловался тоже, и мамаша его припёрлась к нам, верещать своим высоким противным голосом, но мне было плевать. Я сидела в самом дальнем углу платяного шкафа, обнимала пострадавшую в бою с поганцем Ванькой Валентино, хлюпала носом от слёз и нафталина, которым мама спасала одежду от моли, и вынашивала планы мести. В них я всерьез намеревалась то ли поджечь Ванькину квартиру, то ли столкнуть его с моста под КаМАЗ, и лишь пришедший Тимба сумел спасти мою бессмертную душу от греха, кое-как уговорив вылезти из своего укрытия, и обменять Валентино на новенький "Тетрис".

Эта история впоследствии почему-то стала одной из любимых в нашей семье, и каждый раз, пересказывая её, родители вспоминали новые подробности и хохотали, чуть ли не до слёз. Но тогда, после беседы с Ванькиной матерью, им было не до смеха, и при первом удобном случае мама очень серьёзно попросила дядю Ильдара не дарить мне больше, как она выразилась, "провокационных подарков". В шесть лет я не очень хорошо понимала значение слова "провокационный", но даже при этом справедливо считала, что провокационным в нашем случае был вовсе не подарок, а гадкий Ванька, о чем не преминула сообщить поникшему дяде Ильдару, едва мама отвернулась. Дядя Ильдар улыбнулся и погладил меня по голове.

******

И вот спустя десять лет я решилась вытащить Валентино из груды хлама. Образно выражаясь, само собой. Не то, чтобы мне нравилось использовать знакомства для достижения целей, но ведь так все делают. А мне было очень нужно в группу.

Ильдар Дагбекович любил живую музыку, и предпочитал, чтобы в его ресторане пели и играли только лучшие музыканты города. Но у нас всё же не Москва, для шоу-бизнеса размах не тот, и "лучшие музыканты" чаще всего представляли собой обычные кавер-группы без яркой индивидуальности. "Амадеус" вполне мог составить конкуренцию любой из них, а мне вообще ничего не стоило набрать дядю Ильдара и организовать прослушивание (неужели добрый дядюшка отказал бы своей Почти-Что-Дочери?). Однако существовала ещё одна проблема для коллектива, члены которого были наполовину несовершеннолетними и который, по сути, считался школьным, то есть детским… ну, вы понимаете. Кто бы разрешил такому бэнду зарабатывать в злачных местах?

Но в этом городе, которым теперь заправляла старая сплоченная банда, простите, коалиция, не было ничего невозможного. Особенно для моего отца, в верхушке этой самой коалиции занимавшего далеко не последний пост. Конечно, балбесам из "Амадеуса" сложно было додуматься до этого самим. Пришлось намекнуть.

К чести Романа Зуева, мне не пришлось потратить уйму времени на то, чтобы растолковать, чем могло обернуться для группы моё в ней присутствие, и какие ватрушки перепадали в этом случае лично на его долю. Рома был мальчик сообразительный и, между прочим, собирался жениться (да-да, на той самой девушке, что позже оставит его без штанов, но ведь тогда он ещё этого не знал), поэтому ему нужны были деньги. Да и кому они были не нужны? Хорошие деньги, которые платил дядя Ильдар музыкантам, и под "крышей" моего отца. Всего-то и нужно было для этого – отступиться от дурацких правил, написанных когда-то и кем-то. Тем более, сам Зуев этого "кого-то" и в глаза ни разу не видел.

Я прямо слышала, как скрипят Ромкины извилины под красной кепкой, которой он прикрывал наметившуюся уже, не смотря на молодой возраст, лысину. Макс продолжал отбивать пяткой такт, видимо, это у него было нервное. Я улыбнулась им (и уж поверьте, постаралась вложить в эту улыбку всё накопившееся в душе злорадство), после чего решительно ухватилась за ручку двери.

– Стой! – заорал Зуев.

Вдох-выдох. На девяносто девять процентов перевес был на моей стороне, можно, как говорит мой брат, расслабить булки. Остальное дело времени, это я отчетливо понимала своим шестым чувством. Или седьмым, после Комы я не могла с точностью сказать, сколько и чего у меня появилось.

Я повернулась, постаравшись изобразить на лице заинтересованность, хотя боюсь, больше на нём отражалось немое торжество. Но ручку двери на всякий случай не отпускала.

– Что-то ещё, Ромочка?

Тимба недовольно засопел, напоминая о себе. Как будто о нём вообще возможно было забыть.

– Ты… ты серьёзно это сейчас? Насчет "Пеликана"? – осторожно спросил Зуев.

С ответом я не торопилась. Пожала плечами, всем своим видом показывая, что далее унижаться не намерена. Теперь, Зуев, твоя очередь за мной побегать, хочешь, делай это один, хочешь – в компании своих верных эсквайров. Я легонько пнула Тимбу по ботинку, одновременно кивком указывая на дверь, давай, мол, пора на выход. Рома кинулся к нам со всех ног, бедняга, едва не снес по дороге барабанную установку.

– Погоди, Арина! Погоди. Пять минут! Нам надо это… обсудить… пацанами.

– О´кей, – я взяла Тимбу за руку. – Обсуждайте, мы можем подождать снаружи.

– Нет-нет, что ты, не стоит. Оставайтесь здесь, выйдем мы, – Зуев превратился в само благообразие, заботу и любезность. – Выйдем мы, – повторил он уже громче, обращаясь к складу, и добавил: – Заодно покурим.

Ребята вышли, и мы с Тимбой остались вдвоём. Я тут же обняла его за шею.

– Ну, не злись. Пожалуйста!

– Я совсем не злюсь, – сказал Тимба. На самом деле злым он не выглядел, скорее, усталым и поникшим. – Я просто думал, у нас нет друг от друга секретов.

– У нас нет друг от друга секретов, – повторила я утвердительно, при этом честно глядя ему в лицо. – Я просто не успела тебе сказать.

Ну, я и не чувствовала никаких угрызений совести, ведь всё это было лишь ему во благо. Он же был таким ранимым, Тимба. Порой мне казалось удивительным, как человек с такой тонкой душевной организацией вообще способен выжить в этом жестоком циничном мире. Он был другим, и я должна была его оберегать, понимаете?.. Но я и не лгала. Просто иногда мне приходилось кое-что… недоговаривать.

– Аринка, ты реально собралась петь в ресторане? – Тимба, казалось, отказывался поверить своим ушам. – И ты думаешь, отец тебе позволит?

Я попыталась изобразить театральный саркастический смешок. Не знаю, насколько получилось успешно.

– Что? Позволит ли мне отец? Конечно, позволит. Ты же знаешь, отец Луну мне достанет с неба, если я пожелаю.

Это было правдой. Я всегда была папиной любимицей, а уж после комы…

Тимба грустно улыбнулся, и помню, мне тогда совсем не понравилось, как скривились его губы.

– Так уж и достанет?

– Достанет, достанет. Даже не сомневайся. Всю, может быть, и не донесёт, но кусочек точно отколет. Тимба, я прошу тебя. Я знаю, ты беспокоишься, но поверь, никакого повода для беспокойства нет. Нет. Совсем.

Тимба вздохнул и прижал меня к себе. Я уткнулась ему в шею и слушала, как он дышит. Чувствовала его запах, такой родной, я и сейчас, наверное, даже с закрытыми глазами, узнала бы его из тысячи.

Нет, из миллиона.

– Но тебе пятнадцать, – сказал он так тихо, что я еле расслышала.

– Мне шестнадцать через две недели, – напомнила я. – Ну, хватит, Тимба! Ничего со мной не случится.

Я действительно не понимала, чего он боится, и что со мной могло произойти хуже того, что уже произошло однажды. Я чуть не умерла, но выкарабкалась, и меня даже не парализовало. У меня была клиническая смерть, я двое суток пролежала в коме, но мой мозг уцелел. Я смотрела по ящику передачи про людей, превратившихся после путешествий по Чудесной Стране Комы в растения, или полурастения, которые мычали и тыкали ложкой себе в глаз, и офигевала от того, насколько мне повезло. Да, тогда я считала, что повезло.

Чем ещё меня можно было напугать на этом свете?

– Кстати, ты уже приготовил мне подарок? – я слегка отстранилась, чтобы заглянуть Тимбе в глаза. Его глаза имели поразительную способность менять цвет в зависимости от освещения – от почти янтарного до темно-карего, цвета свежезаваренного кофе, и в них можно было запросто утонуть и потеряться. Он, наконец, улыбнулся – нормально, а не вымученно.

– А ты мне?

Когда мне было лет десять, мама рассказала, что мы с моим другом Тимбой должны были появиться на свет в один и тот же день. Им с тётей Наташей, Тимбиной мамой, ставили одинаковый срок в женской консультации. Тимба и родился в срок – пятого мая, всё, как положено. Ну, а я… я, как обычно, "выпендрилась", и даже родиться мне приспичило на две недели раньше. Гревший поблизости уши брат, тут же прокомментировал это следующим образом: "Вот вечно тебе нужно нестись впереди паровоза, систер! Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный3".

На Сашку за дразнилку я тогда обиделась и не разговаривала с ним до самого ужина, хотя, обижаться по большому счету было не на что. Во-первых, он же сказал это любя, а во-вторых, сложно было не признать его правоту. Взрывная, резкая, и вечно куда-то несусь – да, это я! Ещё и упёртая, как баран. А что я могла поделать, если с рождения жизнью моей руководил огненный Овен, а не Телец, как было, наверное, изначально запланировано кем-то на небесах?

Но на самом деле Тимба был не менее упрямым, просто он был спокойным, рассудительным и неконфликтным. А я – буйнопомешанной леди, которая в любой непонятной ситуации "лезла в бутылку" и вечно искала приключений на свою пятую точку. Просто удивительно, как он терпел меня столько лет?

– А я, как всегда – стырю у тебя идею, – сказала я, и мы расхохотались.

Так уж у нас повелось с детства, Тимба всегда дарил мне какой-нибудь забавный подарок, и через две недели получал в ответ что-то аналогичное. Он мне – толстовку с лемуром, висящим вниз головой на одной ноге, я ему – футболку с коалой, флегматично жующей фикус. Он мне – смешные перчатки с коготками на пальцах, я ему – волосатые тапочки – "йети". Он мне – огромного рыжего льва в зеленой майке с вышитыми инициалами "Т.М.», а я ему – диванную подушку с выбитым на ней своим портретом. Весёлые были времена!

Только в 2008-м, в день Тимбиного пятнадцатилетия, мне по понятным причинам было не до креатива, поэтому я просто попросила маму купить в "Детском Мире" игрушечный пистолет, стреляющий резиновыми шариками. Мама внимательно посмотрела на меня и спросила, не староват ли Тимба для такого серьёзного оружия? Я ответила, что нисколько, всё нормально, в самый раз дорос. Не знаю, что на сей счёт подумала мама, однако пистолет таки купила, и набор пулек для него, и Тимба получил весь комплект на празднование дня рождения, куда меня ненадолго выпустили из больницы. Кстати, подарком он остался доволен – во всяком случае, ржал при виде его долго, и почти до слёз.

Мы с Тимбой всегда были вместе. Всегда, с того самого времени, которого даже сами не помнили. В раннем детстве я вообще считала его ещё одним своим братиком, и приходила в ярость, если кто-то осмеливался сказать, что Тимба мне не родной. И вдруг всё изменилось.

В какой-то момент мы поняли, что нравимся, друг другу не просто, как друзья, а как парень и девушка… да, и такое бывает. Тогда ещё мы плохо осознавали, что происходит, просто чувствовали, что меняемся и никогда не станем прежними. Мы были слишком юны, слишком беззащитны перед силой, надвигавшейся на нас стремительно и неизбежно, как тайфун. Эта сила пробуждала доселе неведомые чувства, но и пугала одновременно. Иногда я даже начинала бояться оставаться с Тимбой один на один… боялась того, что может произойти между нами. Боялась и знала, что это непременно произойдёт.

******

Я почувствовала спиной холодок из открывшейся двери и услышала смущенное покашливание. Мы отстранились друг от друга ровно за секунду до того, как в помещение вошли остальные ребята, но Зуев явно успел увидеть что-то, ему не полагающееся – это хорошо было заметно по его довольной ухмыляющейся роже. Впрочем, меня не особо волновало мнение Зуева насчет моей личной жизни, гораздо важнее был вердикт. По животрепещущему вопросу, ну вы поняли.

– В общем, Арина, – Роман не стал меня долго терзать на этот раз. – Начинай танцевать. То есть, петь. Мы с парнями посовещались, и решили – мы тебя берём. Правда, с одним условием.

Глядите, он ещё и условия мне ставит! Не успев обрадоваться, я чуть не скрипнула зубами от досады. До фига себе, конечно, позволяет этот чувак, но он был старше, и он был негласно назначенным руководителем "Амадеуса", как ни крути.

– Какое условие? – спросила я и сунула руки в карманы. Лицо моё горело, то ли от радости, то ли от злости, то ли оттого, что я сейчас только что чуть не поцеловала Тимбу, и мою голову целиком и полностью занимали мысли об этом. Честное слово, в тот момент я была готова развернуться и уйти, хотя не далее, чем сегодня утром стать частью бэнда было едва не единственной целью моей жизни. Вот как все скоротечно и непостоянно в этом мире.

– Чистая формальность! – Зуев возник передо мной (для его роста и веса двигался он на удивление легко и практически бесшумно), перегородив выход. Будто прочитал мои мысли, гад. – Формальность, но тем не менее. Слишком тяжело ломать традиционно сложившийся вековой уклад… ну, насчет векового я, конечно, загнул, но всё же прошу войти в наше положение. У нас ведь даже устав есть. Я тебе дам потом почитать.

У меня голова пошла кругом. Какой устав? Какое положение? Что он несёт вообще?

– Ром, – сказала я. – Ты перекурил, по-моему. О чём речь, я не догоняю. Может кто-нибудь по-русски объяснить, что здесь происходит?

Я посмотрела на Макса Одинцова. Вроде, он выглядел адекватней остальной компании.

– Арин, всё просто, – сказал Макс. – Мы не против, если ты будешь петь. Но по уставу взять девочку в группу мы не можем, поэтому формально солистом будет он, – Макс кивнул на Тимбу.

Тимба уставился на него. "Ну вот, опять началось", – без труда читалось на его лице. Знаете, я всегда обожала его способность мимикой что угодно изобразить без слов.

– Если ты согласен, конечно, – добавил Макс. – Мы никого ни к чему не принуждаем.

– Именно! – подтвердил Зуев (куда же без него).

– Дебилизм, – буркнул Тимба.

Я тоже так считала. Какой-то устав, да кому вообще он нужен? Меньше всего я могла бы себе представить, что наш приятель Роман Зуев окажется до такой степени формалистом и приверженцем бюрократии, да ещё и начнёт склонять к этому делу несовершеннолетних (то есть нас).

А ещё я думала о Тимбе, о том, как он вкусно пахнет, и о том, что мы наверняка поцелуемся сегодня позже, когда пойдём домой. Нам ведь в один подъезд. Эта мысль и волновала, и вызывала приток адреналина в кровь.

И никакие Зуевы нам больше не помешают.

– Дебилизм – не дебилизм, – ответил Макс. – Но таковы правила. Понимаете, пра-ви-ла. Не мы их придумали, и не нам отменять. Да чего ты боишься, Тимофей? Никто ж не заставляет тебя по-настоящему петь. Тебе вообще не нужно будет делать ровным счетом ни-че-го. Ты просто будешь числиться солистом… на бумаге.

– Точно, – поддакнул Роман. – На бумаге. Увековечишь своё имя, так сказать, эмм… в анналах. Для следующих поколений амадеусовцев.

И все посмотрели на него с уважением. Ну да, хорошо сказал. Даже я оценила.

– Ромк, да ты философ прям. Этот, как его… Диоген, – выразил общее восхищение Макс Ломов.

Позже я узнала, что в группе его называли Младший Макс, или просто ЭмЭм.

– Диоген жил в бочке, – с сомнением отозвался Зуев, почесывая шею. – Не уверен, что мне это подходит, мелкий. Вообще-то я собирался жениться и брать ипотеку. И, кстати, моя будущая жена уже звонила и спрашивала, во сколько сегодня я соизволю притащить к ней свою задницу, поэтому, друзья, предлагаю ускориться с решением некоторых организационных моментов. Миронов, хватит ломаться, соглашайся, давай. Выручай свою даму сердца. Хотя на самом деле, открою тайну, мне без разницы, кто это будет, лишь бы парень. Арин, может, у тебя есть другая кандидатура? Так я тоже не возражаю.

Я слушала весь этот словесный поток и неохотно выползала из страны своих грёз, где мы с Тимбой целовались под луной, по-настоящему, как взрослые, а не как в третьем классе на террасе у Тимбиной бабушки. Никакой другой кандидатуры, понятно дело, у меня не было и откуда ей, то есть ему, было взяться?

– Тимба, ну… – я умоляюще развела руками. Бесполезно было с ними спорить, это очевидно, да и есть уже хотелось. – Спасай. Кто, если не ты?

Тимба посмотрел на меня взглядом, преисполненным вселенской скорби, и вздохнул. На самом деле мой друг начал заниматься музыкой гораздо раньше, чем кто-либо из прочих, здесь собравшись, но у него была классическая глоссофобия (ещё одно из его любимых заумных словечек). И потому в свои неполные шестнадцать, он играл на рояле, как бог, но при этом даже на отчетных концертах в музыкалке, сидя за инструментом в профиль к залу, умудрялся словить паническую атаку, чего уж говорить о том, чтобы общаться с публикой "глаза в глаза". Всё это я прекрасно знала и, разумеется, ни за что не подвергла бы дорогого и обожаемого Тимбу такому стрессу. О чем он в свою очередь тоже прекрасно знал, так что беспокоиться было не о чем. Ведь знал, да, Тимба?

Тимба снова вздохнул, будто прочитал мои мысли. И знаете, я не сомневалась, что зачастую именно так оно и было.

– Ну ладно, – сказал он и растерянно огляделся по сторонам. – Раз другого выхода действительно нет…

Я, уже не стесняясь парней, кинулась к нему на шею.

– Тимба! Ты самый лучший в мир друг! Я тебя обожаю!

Тимба смущенно улыбался, но, конечно, ему было приятно. Да что там – он чуть не мурчал от удовольствия. Ломов и Дэн кидали завистливые взгляды, наверняка недоумевая, за какие заслуги этому хлюпику привалило столько счастья.

– Друг! – заржал Зуев. – Ну-ну. Ладно, ладно, я ничё не видел. Иди сюда, друг.

– Договор будем подписывать кровью? – подозрительно спросил Тимба.

– Как хочешь, – великодушно позволил Роман. – Но можно и без фанатизма, шариковая ручка тоже вполне подойдёт. Только имя своё продиктуй мне правильно, а то так и останешься Тимбой в летописях.

Зуев подмигнул мне и полез в сейф, вделанный в стену. Ключи от этого сейфа были утеряны давным-давно, впрочем, ничего ценного там всё равно не хранилось. Всякий хлам, включая Устав группы, который на три весёлых буквы никому не сдался.

– Контракт с дьяволом, – шепнул Тимба, задумчиво глядя на торчащую из сейфа заднюю часть Романа, и вздохнул в третий раз. Я подумала, не обидеться ли мне, но решила, что не стоит. В конце концов, я добилась, чего хотела, а дьявол всё равно не выпрыгнул из сейфа (во всяком случае, не в тот вечер точно). Всё закончилось благополучно, и мой друг Тимофей Миронов (Тимба для своих) был официально вписан в анналы обычной шариковой ручкой за семь рублей, а я заняла место у микрофона. Чистая формальность, о которой никто впоследствии ни разу не пожалел. Через год, когда маленький школьный ансамбль стали буквально рвать на части желающие послушать нашу музыку, Роман Зуев, наконец, признал, что им со мной невероятно повезло. А почему солисткой мальчуковой группы внезапно стала девчонка, никто у нас ни разу так и не спросил. Подозреваю, что кроме составителя Устава, всем прочим на это было просто пофиг.

А после мы с Тимбой пошли домой, и на пустой детской площадке, под старым фонарём, который нудно гудел и мигал, я поцеловала его в губы. И Тимба поцеловал меня в ответ. Я же знала, что он сам этого очень хочет, но страшно стесняется сделать первый шаг. Наверное, в конце концов, он бы и набрался храбрости, но когда? Может, через год, рассудила я, а уж терпеливость точно не входила в перечень моих добродетелей (старший брат не даст соврать).

И мы ещё долго-долго стояли, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. На улице было темно и тихо, вокруг тусклого светильника-шара кружили мотыльки, и огромная серебряная луна подсматривала за нами с неба своим единственным глазом. В этом небесном взгляде мне чудилась какая-то зыбкая, едва уловимая печаль, и отчего-то немного даже стало жаль её, луну. Висит там, на небе одна-одинёшенька, а вокруг только холодная черная пустота. И никто не придёт, не обнимет, не согреет.

Как же мне не хотелось оказаться на её месте.

Глава 2. 1999-й. Октябрь. Хроники детства.

Тимба становится Тимбой, а я становлюсь его телохранителем. О говнюках, психиатрах и настоящей дружбе. Киокушин и пианино, как единство и борьба противоположностей.

Вообще-то Тимбу придумала я, и никакого отношения ни к Джастину Тимберлейку, ни уж тем более к мангусту с поросёнком4 это прозвище, конечно же, не имело. Мне было одиннадцать месяцев, и весь мой словарный запас состоял из двух частей. Первая была с реальностью связана совсем плохо, а ко второй относились несколько междометий и горячо мною любимые "Мамба", "Памба", "Самба" и "Тимба". Впоследствии "Мамба" и "Памба" тихо и незаметно отвалились сами собой. "Самба" (в миру мой старший брат Александр, ученик начальной школы), едва заслышав сие безбожное коверканье своего прекрасного имени, моментально принимался раздувать ноздри и делать свирепое лицо, всем видом показывая, что называть его так небезопасно для здоровья и, не смотря на нежный возраст, я довольно быстро это смекнула. Ну, а "Тимба" по непонятной причине зацепилось, да так и осталось с соседским мальчиком на всю оставшуюся жизнь.