bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 6

Да и сами английские пэры и бароны – в кого превратились они? Получая от короля деньги за военное ремесло, не сделались ли они презренными наёмниками, победа над которыми не приносит ни славы, ни чести? И добро бы ещё – наёмниками короля. Но они выбрали для себя жалкую роль быть орудиями в руках английских торговцев шерстью и фламандских суконных фабрикантов.

Железная поступь пехоты раздавила кавалерию. Скоро сражение превратилось в методичное избиение французских рыцарей, беспорядочной толпой рассыпавшихся по полю, растерянных и беспомощных.

Седой богемский король Иоанн I, союзник короля Франции, зачарованно вслушивался в звуки битвы. Старый и слепой, он находился позади сражавшихся, но великолепные доспехи его были начищены, сам он был надушен и тщательно завит по последней моде. Со стороны казалось, что он слушает дивную музыку, которая преисполняет его умиротворением и безмятежной радостью.

Приближённые подробно докладывали ему о ходе сражения. Голоса их становились всё более тревожными, они просили короля как можно быстрее покинуть опасное место. Он не обращал на их просьбы никакого внимания. Он стоял, вытянув шею и слегка запрокинув голову. Порой уголки его губ трогала едва заметная улыбка. Он слушал последние звуки привычного ему мира.

Король Иоанн своими незрячими глазами провидел, что начинается новая эпоха, что рыцарству пришёл конец, что в будущем конный будет всегда побеждаем пешим. Цепляться за лишний миг существования в этом новом, отвратительном мире он не захотел, и потому сказал своей свите: «Я вас усерднейше прошу, отведите меня в самую глубь битвы, где бы я ещё раз мог нанести добрый удар меча!»

Оруженосцы и телохранители послушались его, привязали его лошадь к своим лошадям и бросились вместе в самую гущу победителей…

Наутро их всех нашли убитыми на спинах их павших лошадей. Никто не освободился от привязи, чтобы в позорном бегстве сохранить себе жизнь.

Людовик

XI

, или охота на лис

Правление Людовика XI (1461—1483) по его жестокости можно было бы сравнить с царствованием Ивана Грозного, с той разницей, что царь зачастую рубил головы людям, которые и не думали бунтовать, а французский король отправлял на плаху вассалов, рвавших на части тело Франции. Уже через четыре года после вступления Людовика XI на престол пятьсот принцев и сеньоров образовали против него союз под именем лиги Общественного блага, – мятежники объявили, что действуют из сострадания к бедствиям страны. Глава лиги граф де Шаролэ, известный впоследствии как Карл Смелый, герцог Бургундский, а также могущественные сеньоры – герцог Бретонский, коннетабль де Сен-Поль, граф д`Арманьяк и брат короля герцог Гиеньский – разбойничали по всей Франции, разоряя её дотла. Это была охота на короля, охота феодальная, яростная и дикая. «Я так люблю королевство, – говорил Карл Смелый, – что вместо одного короля я хотел бы иметь шестерых». Герцог Гиеньский вторил ему: «Мы пустим за королём столько борзых, что он не будет знать, куда бежать».

В этой неравной борьбе с всесильными вассалами Людовик XI не брезговал никакими средствами. Величие его цели – единство страны – отчасти оправдывает его коварство. В ту эпоху родина так неоспоримо олицетворялась фигурой короля, их интересы были так переплетены, а будущее настолько взаимосвязано, что порой становится трудно отделить в Людовике XI скверного человека от искусного монарха. На его стороне было если не нравственная правота, то государственное право. Сражаясь против целой армии изменников, он становился предателем предателей и клятвопреступником среди клятвопреступников, однако его измены были ещё хуже и вероломство ещё чернее, чем у его врагов. Эта лисица, делавшая львиное дело, убегала от нацеленных в неё стрел, заметая следы и путая дороги, множа на своём пути западни и лабиринты; и из года в год то один, то другой охотник попадали в капкан или были вышиблены из седла. В конце концов охотники и дичь поменялись ролями. Гробница Людовика XI кажется эмблемой его царствования: он захотел быть изваянным на своей могиле в охотничьем костюме, с копьём у пояса и с гончей в ногах.

Что касается жестокости Людовика XI, то она была если не большей, чем жестокость других государей того времени, то во всяком случае, гораздо отвратительней. Он не проливал человеческую кровь потоками в порыве гнева или безумной ярости, но выпускал её холодно, капля за каплей. Адская насмешливость была характерной чертой его жестокости. Он играл отрубленными им головами. В одном из писем он рассказывает, зубоскаля, как он велел обезглавить изменившего ему парламентского советника, адвоката Ударта де Бюсси. «А для того, чтобы его голову можно было сразу узнать, – пишет король, – я велел нарядить её в меховой колпак, и она находится сейчас на Хесденском рынке, где он председательствует». В другом письме, торопясь отправить на тот свет неверного слугу, он весело советует своему дворецкому скорее «сделать приготовления к свадьбе этого молодчика с виселицей».

История, может быть, и простила бы ему или, по крайней мере, закрыла бы глаза на явные казни, тайные удавливания, деревья, увешанные висельниками, – все эти акты монаршего правосудия, неизменные для всех царствований со времен фараонов; но со страниц хроник того времени против него вопиют голоса более громкие, чем тысячи жертв льежской резни. Как забыть, например, историю Жана Бона, которого Людовик XI сначала приговорил к смерти, а затем, по особой милости, удовлетворился тем, что выколол ему оба глаза. «Было донесено, – говорит современник, – что поименованный Жан Бон видит ещё одним глазом. Вследствие чего Гино де Лазьяр, чрезвычайный судья при королевском дворе, по приказанию вышеупомянутого государя, отрядил комиссию из двух лучников дабы, если он видит ещё, сделать ему прокол глаза до полной слепоты».

Король изобретал казни со злобной фантазией художника пыток. Бастилия при нем украсилась двумя нововведениями. Первым были железные клетки, где заключённый не мог ни встать, ни лечь. Епископ Верденский Вильгельм де Горакур провёл в такой клетке, согнувшись в три погибели, десять лет. Король питал к этим клеткам особые чувства и ласково называл их своими доченьками (fillettes).

Другим изобретением, отличавшимся ещё более утончённой жестокостью, была так называемая комната ублиеток, или подземная тюрьма (от фр. oublier – забывать, предавать забвению), находившаяся в башне Свободы. Сюда приводили особо ненавистных королю людей, чтобы заставить их в последний раз испытать весь ужас внезапного перехода от надежды к отчаянию. Комендант Бастилии встречал узника в «комнате последнего слова» (chambre du dernies mot). Это было обширное помещение, тускло освещённое лишь одной лампой, бросавшей слабые блики на кинжалы, шпаги, пики и огромные цепи, которыми были увешаны стены. Здесь заключённому устраивался последний допрос с целью узнать имена сообщников, если таковые не были названы им ранее. Затем комендант отводил жертву в другую комнату – очень светлую, прекрасно меблированную, благоухавшую цветами. Это и была комната ублиеток. Усадив узника в удобное кресло, комендант угощал его и обещал скорое освобождение. Как только несчастный начинал верить в близость свободы, пол под ним проваливался, и он падал в узкий колодец на колесо с укреплёнными в нем острыми ножами. Невидимые руки приводили колесо в движение, постепенно превращая тело человека в груду окровавленного мяса.

Счётная книга короля хранит мрачное изобилие кандалов и засовов, списками которых покрыты целые страницы; ими можно было оборудовать не одну, а несколько Бастилий. «Мастеру Лоренсу Волм, – читаем там, – за большие кандалы двойной закалки, большую цепь со звонком на конце, которые он сделал и сдал для заключения мессира Ланселота Бернского – тридцать восемь ливров. За пару кандалов с толстыми цепями и гирями для закования двух военнопленных из Арраса, охраняемых Генрихом де ла Шамбр, шесть ливров. За железо с закалёнными кольцами, с длинною цепью и со звонком на конце и за наручники для других пленников – тридцать восемь ливров. За кандалы с наручниками, с поножнями, заклёвывающиеся на шее и поперёк тела для одного узника – шестнадцать ливров. Вышеупомянутому мастеру Лоренсу Волм – сумма в пятнадцать турских ливров и три су в возмещение расходов на постройку трех кузниц в Плесси-дю-Парк для выковки железной клетки, которую вышеупомянутый сеньор приказал там построить», – и так без конца.

Сказав все это, тем не менее приходится согласиться, что Людовик XI сделал очень благое дело. Он питал подлинную страсть к собиранию государства. Франция обязана ему своими лучшими провинциями: Пикардией, Бургундией, Руссильоном, Провансом, Меном, Анжу, Дофине и другими – в общем счёте четырнадцать феодальных владений, присоединённых к королевскому домену.

«Я сражаюсь против всемирного паука!» – однажды в отчаянии воскликнул однажды Карл Смелый, видя бессилие своей львиная доблести против интриг Людовика XI.

На закате жизни, когда он стал сдавать и становиться всё более мрачным, Людовик полюбил покидать двор, чтобы проводить время в обществе незнатных людей и простолюдинов. В последние годы он совсем заперся за решётками в своей крепостной башне в Плесси и развлекался только тем, что охотился на мышей с маленькими собачками, специально надрессированными для этой игры. На протяжении всей жизни он по-настоящему доверял только двум людям: своему цирюльнику и своему палачу.

Суды любви

Во Франции, в период правления Капетингов (между 1150 и 1200 годами), существовал удивительный институт куртуазного общества под названием «Суды любви». Заправляли в них, разумеется, дамы.

В трактате капеллана при французском дворе Андре «О любви» перечислены следующие любовные суды: Эрменгарды, виконтессы Нарбоннской (1144—1194); королевы Элеоноры Аквитанской17, состоявшей в первом браке с Людовиком VII Французским, а во втором – с Генрихом II Английским; графини Фландрской; графини Шампанской (1174); гасконских дам.

В свою очередь, Жан Нострадамус («Жизнеописания провансальских поэтов», XVI в.) приводит имена некоторых дам, которые председательствовали в «Судах любви» в Пьерфе и в Сине: Стефанета, владетельница Бо, дочь графа Прованского; Адалария, виконтесса Авиньонская; Алалета, владетельница Онгля; Эрмисенда, владетельница Покьера; Бертрана, владетельница Юргона; Мабиль, владетельница Пьерфе; Бертрана, владетельница Синя; Жосеранда де Клостраль.

На «Судах Любви» велись своеобразные прения – тенцоны. Их участниками были рыцари-поэты, с одной стороны, и дамы-поэтессы, с другой. Рассмотрению обыкновенно подлежал какой-нибудь тонкий любовный вопрос. Если стороны не могли прийти к соглашению, в спор вступали знаменитые дамы-председательницы, которые и выносили приговоры.

Форма приговоров на «Судах Любви» соответствовала подлинным судебным формулам той эпохи.

Графиня Шампанская, в приговоре от 1174 года, объявляет: «Сей приговор, который мы вынесли с крайним благоразумием, опирается на мнение весьма многих дам…»

В другом приговоре сказано: «Рыцарь, по причине обмана, коему он подвергся, доложил обо всем этом деле графине Шампанской и смиренно ходатайствовал о том, чтобы проступок этот рассмотрен был судом графини Шампанской и других дам. Графиня, призвав к себе шестьдесят дам, вынесла следующий приговор…» и т. д.

Что касается кары, возлагавшейся на лиц, не повиновавшихся приговорам «Судов любви», то известно, например, решение «Суда любви» гасконских дам, который объявлял, что его приговоры должны соблюдаться как неизменное установление и что дамы, которые не будут повиноваться им, будут наказаны враждою каждой порядочной дамы.

Причем источники не сохранили ни одного случая уклонения от приговоров «Судов любви».

Вот текст одного приговора, вынесенного «Судом любви», не утерявшего актуальность и в наши дни:

Вопрос: «Возможна ли истинная любовь между лицами, состоящими в браке друг с другом?»

Приговор графини Шампанской: «Мы говорим и утверждаем, ссылаясь на присутствующих, что любовь не может простирать своих прав на лиц, состоящих в браке между собою. В самом деле, любовники всем награждают друг друга по взаимному соглашению совершенно даром, не будучи к тому понуждаемы какой-либо необходимостью, тогда как супруги подчиняются обоюдным желаниям и ни в чём не отказывают друг другу по велению долга…

Пусть настоящий приговор, который мы вынесли с крайнею осмотрительностью и согласно мнению большого числа других дам, будет для вас истиной, постоянной и неоспоримой. Постановлено в 1174 году в третий день майских календ, индикта VII».

Интересно, что этому необычному решению «большого числа дам», согласно правилам «Судов любви», по-видимому, оппонировали рыцари-поэты – защитники любви в браке…

Спустя два столетия «Суды любви» возродились, но уже в виде игры и развлечения.

В разгар чумы, опустошавшей Париж, герцог бургундский Филипп Храбрый и герцог Людовик Орлеанский попросили короля учредить суд любви (cour d'amours), «дабы проводить часть времени с большей приятностью и тем пробуждать в себе новые радости». Данный «Суд любви» был основан 14 февраля 1401 года.

В основу суда были положены добродетели смирения и верности «во славу, хвалу, назидание и служение всем дамам, равно как и девицам».

Многочисленные члены суда были наделены громкими титулами. Так оба учредителя и король были Главными хранителями. Среди просто Хранителей были Иоанн Бесстрашный, его брат Антуан Брабантский и его малолетний сын Филипп. Здесь были многочисленные Министры, Аудиторы, Рыцари чести, Советники, Рыцари-казначеи, Великие Ловчие, Оруженосцы любви, Магистры прошений и Секретари. Кроме титулованных особ и прелатов, там можно было обнаружить и бюргеров, и духовенство низшего ранга.

Деятельность суда и церемониал были подчинены строжайшему регламенту. Члены суда должны были обсуждать полученные ими рефрены в установленных стихотворных формах: балладах, канцонах, плачах, рондо и т. п. Должны были проводиться дебаты «в виде судебных разбирательств дел о любви».

Дамы должны были вручать призы, и было запрещено сочинять стихи, которые затрагивали бы честь женского пола. Данное сообщество насчитывало примерно семь сотен участников. Оно просуществовало около пятнадцати лет, и было прекрасной придворной игрой.

Известно, что в XV веке «Суд любви» воспроизвёл вышеупомянутое решение графини Шампанской. Один рыцарь обратился в «Суд любви», заявив, что он и другой рыцарь любили одну даму, которая, в свою очередь, любила второго рыцаря, но обещала уступить истцу, если она разлюбит своего избранника. Немного позднее дама благополучно вышла замуж за второго, и первый рыцарь потребовал исполнения дамой своего обещания.

Суд торжественно постановил: иск рыцаря справедлив, ибо между мужем и женой любви быть не может. Иначе говоря, обязал замужнюю женщину переспать с любовником. Впрочем, никакой обязательности в решениях «Судов любви» этого времени уже не существовало.

Тамерлан и Баязет, или Ирония Всевышнего

Великий эмир и полководец Тамерлан, или «железный хромец», как его называли, провёл в войнах всю свою жизнь. Но лишь однажды судьба свела его с равным противником – одноглазым турецким султаном Баязетом, который, как и Тамерлан, ещё ни разу не вкусил горечи поражения.

В 1402 году войска двух величайших правителей Востока встретились на равнине близ Анкары. В разгар сражения 30 тысяч крымских татар, поставленные Баязетом в первой линии, перешли на сторону врага. Однако исход битвы оставался неясным до тех пор, пока Тамерлан не двинул в атаку 32 индийских слона, которые и решили дело. Турецкая армия была наголову разгромлена, а Баязет доставлен пленником к шатру Тамерлана.

«Железный хромец» долго молча рассматривал пленника и, наконец, разразился громким смехом. Исполненный негодования Баязет гордо сказал:

– Не насмехайся, Тамерлан, над моим несчастьем! Знай, что царства и империи раздаёт Бог, и завтра с тобой может случиться то, что со мной случилось сегодня.

На это победитель отвечал с глубочайшей вежливостью:

– Я знаю не хуже тебя, Баязет, что Бог раздаёт царства и империи. И я не насмехаюсь над твоей несчастной судьбой, избави меня от этого Господь. Но когда я рассматривал твоё лицо, мне пришла в голову мысль, что эти царства и империи должны быть перед Богом вещами самыми незначительными, раз Он раздаёт их таким людям, как мы с тобой: несчастному кривому на одни глаз, как ты, и жалкому хромому, как я.

Размышлять над иронией всемогущего Провидения Баязету пришлось в железной клетке – такой низкой, что она служила Тамерлану подножкой, когда он садился на коня. А в часы досуга «железный хромец» заставлял несчастного пленника смотреть на его жён и дочерей, которые в полунагом виде прислуживали за столом. Всего этого оказалось достаточно, чтобы спустя 8 месяцев гордый султан испустил дух.

Король и его «милашки»

Вопрос о том, имеют ли право монархи на личную жизнь, могут ли они оставаться самими собой в своих личных вкусах и пристрастиях, если последние оскорбляют устои или просто предрассудки общества, волновал людей давно – ещё с тех времён, когда девятнадцатилетний римский император Гелиогабал, возведённый на трон пьяными преторианцами, стал красить лицо, подводить глаза и одеваться женщиной, потом принял титул императрицы, публично вступал в брак с солдатами и гладиаторами, ездил на колеснице, запряжённой обнажёнными куртизанками и, наконец, объявив себя жрецом Солнца, торжественно справил свадьбу Луны с дневным светилом. Римляне терпели эти причуды года два, после чего обзавелись другим императором.

Порой кажется, что изучение истории возможно только при помощи метода сравнительных жизнеописаний. Спустя тринадцать веков католической Франции суждено было увидеть своего христианнейшего короля Генриха III в женском платье и называть его женским титулом.

Он был сыном Генриха II и Екатерины Медичи и в молодости, во время царствования Карла IX Валуа, своего брата, носил титул герцога Анжуйского. Когда он был ребёнком, фрейлины королевы Екатерины часто забавлялись с ним, наряжая в женское платье, опрыскивая духами и украшая, как куклу.

От такого детства у него остались не совсем обычные привычки – носить плотно облегающие камзолы, кольца, ожерелья, серьги, пудриться и оживлять губы небольшим количеством помады.

Впрочем, в остальном он был вполне нормальным принцем: участвовал во всех придворных попойках, не пропускал ни одной юбки и даже, по свидетельству хрониста, заслужил славу «самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого в то время».

Генрих знал не только мелкие интрижки, но и всепоглощающую страсть. Как-то во время бала, хорошенькая Мария Клевская, жена принца Конде, выбежала в соседнюю с бальной залой комнату, чтобы сменить на себе рубашку, мокрую от пота после бурного танца. Через некоторое время туда же зашёл Генрих. Думая, что берет полотенце, принц взял рубашку Марии и провёл по лицу. Тут же, говорит современник, он «проникся безграничной любовью к обладательнице этого благоуханного и ещё хранившего тепло белья».

Узнать, кому принадлежит рубашка, было делом несложным. После короткой, но страстной переписки, Мария позволила принцу носить на шее свой миниатюрный портрет. Счастье, однако, было недолгим.

В 1573 году в результате немыслимых интриг Екатерина Медичи добилась избрания Генриха на польский престол. Королева-мать стремилась таким способом уладить отношения между ним и его братом, Карлом IX, занявшим французский трон. Но Генрих и в Польше всей душой, всеми мыслями пребывал во Франции – не только потому, что считал французский престол единственным достойным престолом в мире, но также по той причине, что в Париже он оставил несравненную Марию – предмет его страстных и, почему бы не сказать? – возвышенных переживаний. Одно время даже думал похитить её у принца Конде и, добившись от папы разрешения на развод, жениться на ней. Судьба распорядилась иначе.

Генрих очень скоро заметил, что польский государь отнюдь не обременён государственными заботами, от которых его старательно освобождали министры и сенаторы; на его долю выпадали только пиры и звериная ловля. Совершенно забросив польские дела, в которых, впрочем, он все равно ничего не смыслил, Генрих всецело предался своему любовному томлению. Он грезил, запершись от всех в своём кабинете, или писал Марии Клевской бесконечные послания, подписанные его собственной кровью; внезапно прервав заседание Государственного совета, он уходил к себе, чтобы немедленно отправить в Париж несколько внезапно пришедших ему на ум нежных строк; во время докладов министров он любовно рассматривал миниатюрный портрет своей возлюбленной, с которым никогда не расставался; поступавшие к нему дипломатические депеши были исписаны на обороте стихами его собственного сочинения…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

День в древней Италии делился на 12 часов, начинался с солнечного восхода и заканчивался солнечным закатом. Поэтому римский час не был постоянной неизменней единицей времени, как у нас, а менялся в зависимости от времени года: зимой дневные часы были короче, чем летом, а ночные длиннее. Ночные часы зимой равнялись по длине дневным летним; ночные летние дневным зимним. Короче говоря, Спуринна вставал зимой между 8 и 9 часами, а летом около 7.

2

Сохранилось четыре стихотворения, приписанных гуманистами Спуринне (Anthologia Latina, 918-921). Современные филологи считают их несомненной подделкой эпохи Возрождения.

3

Спуринна строго придерживался требований римской гигиены. Ср. «…упражнение всегда должно предшествовать еде… хорошими упражнениями будут: громкое чтение, фехтование, игра в мяч… прогулка… лучше под открытым небом, чем в портике; лучше, если выдерживает голова, на солнце, а не в тени… за упражнениями должна следовать баня» (наставления римского учёного и врача Авла Корнелия Цельза).

4

Коринф славился своей посудой, изготовленной из особого сплава, в состав которого входили медь, золото и серебро. Коринфская бронза ценилась очень высоко, и любители платили за нее огромные деньги.

5

День в древней Италии делился на 12 часов, начинался с солнечного восхода и заканчивался солнечным закатом. Поэтому римский час не был постоянной неизменней единицей времени, как у нас, а менялся в зависимости от времени года: зимой дневные часы были короче, чем летом, а ночные длиннее. Ночные часы зимой равнялись по длине дневным летним; ночные летние дневным зимним.

6

Энциклопедист Цельз, живший в первой половине I в. н. э., пишет в своей «Медицине» (I, 8): «страдающий желудком должен громко читать».

7

«В процессах против последователей чужеземных культов (Ваал, религия галлов) осуждались не самые культы, а преступления, с ними связанные (человеческие жертвоприношения у друидов, например). «Преступления» – flagitia – считались связанными с данным культом. Христиан обвиняли в преступлениях чудовищных, в убийствах младенцев, поедании их мяса, свальном грехе. Что эти обвинения, широко распространенные среди языческой черни, находили какой-то отклик и среди образованного класса, доказывает отзыв Тацита о христианах: секта «пагубная», «навлекшая своими мерзостями всеобщую ненависть» (Анн. 15, 44) и Светония: «люди, преданные новому и злотворному суеверию» (Нер. 16, 2). Ответ Траяна свидетельствует, что император этим наветам не верил» (Плиний Гай. Письма Плиния Младшего, Панегирик императору Траяну. М.: Наука, 1982. С. 385).

8

«Римский консул мог приносить жертву Юпитеру Капитолийскому, совершенно не веря в его существование: он исполнял свой долг римского гражданина и магистрата – и только. К тому, во что он верил, это не имело никакого касательства. Другое дело христианин, уверовавший в «Бога Живого» (Is. 56, 8), который дал ему право называть его Отцом (Maтф. VI, 8, 15), обещал победу над смертью и жизнь бесконечную. Новая вера становилась содержанием жизни, опорой и утешением. Судья и подсудимый жили в совершенно разном мире мыслей и чувств: для Плиния не захотевший отречься – «безумец», а «безумец» убежден, что своим отказом он сохранил себя для Христа и жизни вечной» (Там же).

9

Facchini F., Fulcheri E., Belcastro M. G. Esame antropologico dei reperti attribuiti a S. Cassiano (Imola) // Divo Cassiano. 2004.

На страницу:
5 из 6