По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 4

Человек, который более чем в пятидесяти сражениях[224] ни разу не был даже ранен, получает пулю в спину. Из пистолета и практически в упор. Стрелял даже не военный, а разорившийся 28-летний смоленский помещик, отставной поручик одного из гвардейских полков Пётр Каховский, декабрист. В 1812 году он не стал уезжать из оставленной русской армией Москвы[225], в которую вошли французы, и вот теперь исподтишка смертельно ранит одного из тех, кто сражался с ними в течение всей той войны (да и после неё). 13 июля 1826 года по приговору суда его повесят, но Милорадовича к тому времени уже не будет в живых.

Покушение на жизнь генерала глубоко возмущает солдат. Послышалась стрельба: метят в Каховского, но он остаётся невредим. Адъютант Милорадовича вместе с несколькими стоявшими рядом людьми на руках относит своего командира в казарму. Вызывают врача. Он осматривает раненого. Пуля вошла сзади и снизу, пронзив голубую ленту ордена Святого апостола Андрея Первозванного – высшего ордена Российской империи, которым граф был награждён 8 октября 1813 года[226]. Несмотря на его протесты, врач настаивает на удалении пули, что и делает – без наркоза. Измученный болью Милорадович тут же требует показать её ему. «О, слава Богу! Эта пуля не солдатская! Теперь я совершенно счастлив!» – молвит он[227]. Овеянный славой генерал умирает в три часа ночи следующего дня[228].

В истории ему не повезло. Взошедший на престол император Николай I Милорадовича недолюбливал, к столетию Михаила Андреевича (1871 год) во французской и русской (!) прессе начались публикации о том, что он оставил после своей смерти огромные карточные долги, что совершенно не соответствовало действительности[229]: генерал был любителем женщин, но не карт. Лев Николаевич Толстой иронизировал над ним в романе «Война и мир»[230]. А уж когда к власти к нашей стране пришли коммунисты, его и вовсе записали в список душителей свободы и если и упоминали, то отрицательно. Зато в 1940 году в Ленинграде появился переулок Каховского[231]. И никого не смутило то, что когда приговорённые к смерти руководители декабристов Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьёв-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин расцеловались друг с другом, прощаясь у виселицы, никто из них даже не подал убийце Милорадовича руки[232]. Первый памятник генералу появился лишь через 190 лет после его смерти: в декабре 2015 года в Санкт-Петербурге. Надпись на нём гласит: «Герою Отечественной войны 1812 года, генерал-губернатору Санкт-Петербурга, графу Михаилу Андреевичу Милорадовичу, 1771–1825»[233]. Его установили в Московском саду. А нам пора возвращаться в Швейцарию.

15 сентября авангард Милорадовича стремительно подходит к Амштегу и выбивает из него французов. К нему присоединяется Ауфенберг, и русские с австрийцами продолжают наступление теперь уже на Альтдорф[234]. Лекурб пытается организовать перед ним, у селения Э́рстфельд[235] (Erstfeld), оборону. У него 6.000 человек и 10 орудий[236], но сопротивление продолжается недолго, и вскоре французы оставляют и Эрстфельд, и Альтдорф. Суворов вступает в него во второй половине дня и останавливается здесь на ночь. Чуть ли не всё население города собирается на центральной площади приветствовать его[237]. Русские находят в нём склады с продовольствием – что как нельзя кстати: идёт восьмой день похода, а съестных припасов войска взяли с собой, как мы помним, на семь дней.

Но на этом хорошие новости заканчиваются: неожиданно для себя Суворов обнаруживает, что дальше прямой дороги на Швиц нет. Она упирается в Люцернское озеро (сегодня оно называется для русского уха совершенно ужасно: Фирвальдште́тское[238]), вернее в его отвесные скалистые берега. И вокруг нет ни одного плавучего средства: противник всё либо уничтожил, либо переправил далеко на другую сторону. Вообще-то, строго говоря, в этом месте дорога, по которой могла бы пройти армия, вообще заканчивается. Теоретически путь вперёд есть, и даже три, но каждый из них представляет собой горную пешеходную тропу, ведущую через высокие заснеженные перевалы[239].

Это один из самых загадочных моментов Швейцарского похода, вокруг которого историки ломают копья до сих пор. С нашей стороны вина за этот ляп обычно взваливается на состоявшего при Суворове австрийского полковника Франца фон Вейро́тера[240], которому он очень доверял и который, собственно, и отвечал за прокладку всех маршрутов движения русской армии по Швейцарии. Ему припоминают и то, что через шесть лет он, будучи уже начальником генерального штаба объединённой русско-австрийской армии в звании фельдмаршал-лейтенанта[241], составил диспозицию сражения под Аустерлицем, закончившегося оглушительной победой Наполеона. Настолько оглушительной, что русские обвинили Вейротера в том, что он состоял на содержании французов (забывая при этом, что на указанную должность он попал исключительно по настоятельному требованию Кутузова, который являлся главнокомандующим, а документ свой составил по прямой указке мало смыслящего в военном деле русского императора Александра I[242]). Но Суворов был не так прост и помимо Вейротера ещё до начала похода запросил письменные заключения и от Штрауха, который дал такой дельный совет относительно обходного манёвра Розенберга, и от Ауфенберга, честно помогавшего нам потом после Сен-Готарда, и от фон Готце, сложившего вскоре свою голову в дни Второй битвы при Цюрихе (о ней – совсем скоро), и ещё от нескольких австрийских командиров. Все они писали свои ответы независимо друг от друга, но ни один не указал, что в этом месте прямой достойной дороги на Швиц нет! В общем, мистика какая-то, поэтому версий высказывается множество, от низкой квалификации наших союзников до антирусского сговора и французских шпионов в их рядах. Я гадать на кофейной гуще не буду, но мне, правда, непонятно только одно: ну ладно австрийцы были неучи-раздолбаи-заговорщики, а Антонио Гамма, проводник Суворова? Он-то, многократно бывавший в этих местах, почему так опростоволосился? Тоже простофиля? Шалопай? Французский агент?

Мы, конечно же, в Альтдорфе были. Город этот – столица немецкоговорящего кантона У́ри – знаменит не только в Швейцарии. Здесь родился национальный герой этой страны Вильгельм Телль[243]. Нас же, естественно, больше интересовал дом, в котором останавливался Суворов. Мы знали, что он располагается где-то на улице Хеллга́ссе (Hellgasse), но поскольку ай-фонов с навигацией тогда ещё не было, найти её никак не удавалось. В конце концов, подойдя к памятнику Вильгельму Теллю (в самом центре города), я обратился к двум девчушкам-подросткам: «Скажите, пожалуйста, а где здесь Хеллгассе?» (я спросил по-английски и специально выбрал кого-нибудь помоложе: далеко не все взрослые швейцарцы, тем более в небольшом городке, говорят на этом языке). Девочки задумались, ответили, что такой улицы не знают, но спросили в ответ: «А что там находится?» – «Да там в одном доме останавливался где-то двести лет назад один русский генерал, – сказал я, – но вы вряд ли знаете о нём». – «Суворов, что ль? – тут же к моему изумлению воскликнули они. – Так это вам нужно идти туда-то и туда-то». Мы просто оторопели. Вроде бы привыкли уже, что наш военачальник в этой стране хорошо известен, но чтобы школьницы в небольшом Альтдорфе не знали о какой-то улице, но зато тут же определили её местонахождение по имени Суворова… В общем, дом этот – белый, пятиэтажный – находится по адресу Хеллгассе, 7. На стене мемориальная доска с надписью на немецком: «Квартира генералиссимуса Суворова 26 сентября 1799 года». Спальня его была на третьем этаже, работал он на втором и поздно вечером 17 сентября уехал[244]. Надо сказать, Альтдорф представлял в то время практически одни головешки: в апреле жители специально подожгли его, чтобы он не достался французам[245]. Сгорело 440 домов, уцелели только шесть[246], в том числе и тот, каменный, в котором ночевал Александр Васильевич. Так что москвичи, поджегшие в 1812 году свой город по этой же причине, имели перед собой швейцарский пример (хотя вряд ли о нём знали).

Потом мы двинулись к озеру и лично удостоверились в том, что увидел наш фельдмаршал: крутые, уходящие прямо в воду скалы. Правда, внизу по берегу, прямо у кромки воды шла, ныряя в тоннель, железная дорога, то это, как говорится, уже из другой оперы.

Как бы то ни было, Суворов встаёт перед вопросом: что делать? В обход идти нецелесообразно: слишком велика потеря во времени, и он выбирает самую короткую, но и самую страшную тропу из трёх – через горный перевал Ки́нциг (Kinzigpass[247]), располагающийся на высоте 2.073 метра над уровнем моря.

Решение это совершенно невероятное. Там и летом-то никогда не проходил даже небольшой воинский контингент, а в это время года и в такую погоду туда могли решиться сунуться разве что самые отчаянные искатели приключений из числа местных жителей: туманно, скользко, холодно, ветрено и самое главное – смертельно опасно. Несмотря на запасы продовольствия, обнаруженные в Альтдорфе, солдаты уже питаются впроголодь: почти всё, что они несли с собой, съедено, а вьюки далеко отстали. Самые медленные из них ещё только выходили из Айроло, то есть даже не перевалили через Сен-Готард. Люди страшно устали (за всё это время они, как мы видели, едва ли спали по четыре часа в день), обувь – летняя! – пришла в негодность, а впереди – заснеженные обледенелые скалы. Такой манёвр чрезвычайно рискован и с чисто военной точки зрения, ведь в этом случае далеко ещё не сломленный Лекурб не применёт ударить нашей армии в тыл.

Но, несмотря на всё это, 16 сентября, в пять часов утра, авангард под командованием князя Багратиона начинает в районе деревни Бю́рглен (Bürglen) подъём на перевал. Постепенно тропа становится всё уже и уже, а временами и вовсе пропадает. Люди могут идти только поодиночке, один за другим, то по голым камням, то по мокрой глине, иногда приходится карабкаться как бы по ступеням, на которых едва умещается ступня. Потом под ногами начинается снег. Но если людям было невероятно тяжело, то можно себе представить, что творилось с лошадьми (а их и так осталось немного) и мулами. Бедные животные, которые тащили на себе патроны и орудия (!), едва передвигали ноги, лошади теряли подковы, нередко скользили по коварной грязи и слетали вниз, в ряде случаев увлекая за собой и людей. Вскоре всё заволакивает тёмными облаками, и солдаты промокают до нитки, словно от проливного дождя. И всё равно упрямо лезут вверх – полубосые и голодные – практически наощупь, ничего не видя ни наверху, ни внизу. Рядом с Багратионом молча идёт пешком великий князь Константин.

Голова колонны добирается до перевала далеко за полдень. Начинается спуск – не менее тяжёлый, чем подъём. Из-за прошедших дождей грунт стал настолько скользким и вязким, что иногда по нему можно только сползать. Не дай Бог было кому-то оступиться или поскользнуться – несчастный кубарем летел вниз.

От Альтдорфа до цели перехода – деревни Му́ттен (сегодня она называется Муотата́ль – Muotathal[248]) в долине реки Муо́та[249] всего около 16 километров, но даже у опытных швейцарских проводников на этот путь обычно уходило не менее восьми часов[250]. Передовым же частям Багратиона на это потребовалось 12 часов: в долину они спускаются к пяти часам вечера. И тут же узнают, что в деревне стоит французский отряд. И Багратион решает его окружить и либо пленить, либо уничтожить! Я не знаю, что за железные люди служили тогда в русской армии, но они точно выполняют приказ своего командира: сходу огибают деревню с двух сторон и набрасываются на врага. 57 человек молча перекалываются штыками и пиками казаков, 87 человек во главе с офицером кладут оружие[251]. Вырваться не удаётся никому. Вообще можно себе представить ужас французов, когда на них со всех сторон откуда ни возьмись выскочили из вечернего сумрака оборванные, измазанные грязью, почти босые бородатые люди и молча принялись нанизывать их на свои штыки, словно поросят…

Полностью авангард спускается в долину уже совсем поздно вечером. Но отдых не объявляется: со стороны Швица может последовать французская атака, поэтому всю ночь солдаты не смыкают глаз. Как можно выдержать такую нагрузку, я не знаю! Но людям Багратиона ещё повезло. Да-да, повезло! Потому что сейчас мы увидим, КАК преодолевали перевал Кинциг основные силы суворовской армии…

Когда наш авангард спустился в Муотаталь, хвост армии ещё не трогался из Альтдорфа. Но в основном бесконечная, многокилометровая «змея» уже втянулась в горы. Естественно, ночь застала людей на кручах – кого на перевале, кого внизу, а кого и просто на тропе, среди камней, в грязи и в снегу. Ничтожному меньшинству из них посчастливилось наткнуться на какой-то сарай, сломать его, разжечь огонь и хоть как-то защититься от пронизывающего ветра. Остальные стыли всю ледяную ночь. На узкой тропе многие не могли даже прижаться друг к другу, чтобы согреться. Кто-то садился и наутро уже не вставал. Суворов подбадривал своих воинов как мог: чувствовал он себя неважно, но всё равно часто слезал с лошади и шёл пешком, как и они, спотыкаясь о камни[252], а иногда даже пел[253].

Армия шла от Альтдорфа до Муотаталя два дня, с 16 сентября до позднего вечера 17 сентября (а вьюки тянулись ещё до 19-го)[254]. Вместе с ней уходил и австрийский корпус под командованием генерала Ауфенберга. И всё это время Лекурб рвался вдогонку. Удивлённый поначалу странным манёвром Суворова, он вскоре с изумлением понимает, куда уходит противник, отправляет соответствующее донесение своему командиру Андре Массена́ и бросается за русской армией. Александр Васильевич оставляет у Альтдорфа небольшой арьергард из частей корпуса Розенберга, приказав ему стоять насмерть. Дважды бросается на него противник, и дважды наши солдаты отгоняют его – «с холодным мужеством»[255], по словам французов. В конце концов, когда последние вьюки начали подъём, за ними оттянулся и арьергард. Лекурб за ним не пошёл.

После прохода нашей армии тропа через перевал представляла собой страшную картину: расквашенная тысячами ног жижа вперемешку со снегом, замёрзшие люди, сломавшие ноги мёртвые лошади, распластавшиеся в пропастях окровавленные тела. Никого не хоронили – остаться бы в живых самим. (Хотя справедливости ради следует сказать, что людские потери оказались значительно меньше, чем можно было бы ожидать в таких условиях – некоторые полки вообще не потеряли ни одного человека[256].)

Сложно сказать, о чём думали наши солдаты, спустившись в долину. Наверное, что прошли сквозь ад. Если бы они только знали, что настоящий ад ждёт их впереди и что на фоне предстоящих мучений переход через Кинциг покажется им потом лёгкой прогулкой…

Сегодня от деревни Бюрглен, которую мы легко нашли, ведёт вверх канатка. Она располагается слева от дороги, ведущей от Альтдорфа. Шестиместная кабина поднимает вас на высоту 1.637 метров над уровнем моря до селения Биль (Biel). Работает она фактически по приниципу самообслуживания: звонишь по специальному телефону наверх, на промежуточную станцию, и сообщаешь (на немецком, кстати), что тебе надо ехать. Садишься в кабину, слышится звуковой сигнал и – погнали. На промежуточной станции следует оплатить проезд, вас предупреждают, чтобы не опоздали на последний рейс – а то придётся идти вниз пешком – и едете уже до конца. Путь суворовской армии найти там элементарно: почти сразу же видишь указатель – «Suworov weg». Так и идёшь по этим стрелкам. Я поднялся на перевал один, что оказалось делам нелёгким. Погода была великолепная, ярко светило солнце, вся моя поклажа состояла из видеокамеры, фотоаппарата да бутылки воды, но уже через каких-то тридцать минут я взмок и лез наверх добрых два часа. Лез по узкой тропинке, по которой, по моему мнению, никакая лошадь или мул не могли бы пройти и летом, и вообще абсолютно не понимал, как здесь тащили артиллерию, патроны, припасы, как брели в полной темноте по грязи и снегу люди и как они вообще остались в живых. На перевале стоит небольшая часовня-хижина (в ясную погоду она хорошо видна с места, где вы начинаете крутой подъём), на стене которой прикреплена табличка с надписью на немецком: «В память о переходе русских войск под предводительством генералиссимуса Суворова осенью 1799 года». Гордый собой, я её сфотографировал. Спустившись назад вниз, я едва переводил дух, и потом ещё долго сидел с женой в ресторане Бюрглена, как раз напротив канатки, элементарно приходя в себя.

Оказавшись в Муотенской долине, Суворов с некоторой обеспокоенностью отмечает, что французские передовые отряды в ней стоят, а вот австрийской конницы, которую он ожидал увидеть двигающейся ему навстречу, нет. 17 сентября он посылает разведчиков на восток, в противоположную от Швица сторону, за перевал Пра́гель, и они ему сообщают, что там тоже вместо австрийцев находятся французы. И почти сразу же местные жители приносят страшную весть: и Римский-Корсаков, и фон Готце разбиты, а сюда приближаются основные силы генерала Массена́, чтобы запереть русскую армию в долине реки Муота. Наш фельдмаршал опоздал на каких-то два дня и наверняка вспомнил свою пятидневную задержку в Таверне из-за отсутствия мулов.

Что же произошло? Чтобы понять это, перенесёмся на несколько дней назад в Цюрих, а заодно и расскажем про очередного противника Суворова.

Несмотря на свою молодость (ему исполнился 41 год) Андре Массена́ был опытным военачальником. Наполеон назвал его «любимым дитя победы»[257]. Он начинает военную службу в 17 лет простым рядовым, поскольку не был дворянином (его отец владел магазином[258]), и прослужив четырнадцать лет, накануне революции уходит в отставку в звании прапорщика – максимум того, чего мог достичь в те времена незнатный человек. Революция резко меняет его судьбу, и уже через четыре года Массена́ получает звание дивизионного генерала (в 1793 году). Во время Итальянской кампании Наполеона (1796–1797 гг.) он становится одним из ближайших соратников будущего императора Франции. Принимает участие во множестве сражений, вносит решающий вклад в победу над австрийцами в битве при Риволи́ в январе 1797 года[259] (за что впоследствии получит титул герцога Риволийского[260]) и вместе с ним завоёвывает практически всю Северную Италию – которую через два года отберёт Суворов.

После швейцарской кампании он назначается Наполеоном командующим французскими войсками в Италии, в 1804 году становится маршалом Франции, сражается с войсками Неаполитанского королевства, командует правым флангом наполеоновской армии в Польше (1807 год), потом ведёт боевые действия в Испании и Португалии, но терпит там несколько поражений, и недовольный Наполеон его смещает и назначает на незначительный пост командира гарнизона в средиземноморском Марселе. После восстановления во Франции монархии король Людовик XVIII его не трогает, но какой-либо важной роли Массена́ уже не играет и в 1817 году в возрасте 58 лет умирает в Париже[261].

А пока, узнав, что бо́льшая часть австрийских сил покинула Швейцарию, он приступает к планированию нападения на Римского-Корсакова и фон Готце – пока не подоспел Суворов.

Андре Массена́ (1758–1817) (изображён в маршальском мундире)

Опытный французский генерал готовится к атаке тщательно и самое главное скрытно (последнее станет одним из решающих факторов его успеха). Разведка у него поставлена отлично, и он знает, что бо́льшая часть русской армии (чуть больше 15.000 человек[262]) более или менее компактно стоит к востоку от него перед Цюрихом, на левом берегу реки Лиммат, вытекающей из Цюрихского озера и проходящей через город. Другая часть (7.800 штыков), наоборот, растянулась вдоль её правого берега более чем на 50 километров[263], а ещё дальше к западу, аж у реки Рейн, расположилась часть кавалерии в составе 3.300 всадников[264]. Римский-Корсаков, понимая слабость своего корпуса по сравнению с силами противника (у него, как мы помним, было немногим больше 26 тысяч бойцов, а у французов в общей сложности – почти сорок[265]), попытался прикрыть хотя бы «тонким слоем» все возможные переправы через реку и даже укрепил опасные, по его мнению, места. Опасаясь нападения, он не рассчитывал предотвратить такую переправу, но надеялся вовремя заметить подготовку к ней и своевременно подтянуть туда дополнительные силы. Увы, он жестоко просчитался.

Массена́ решает форсировать Лиммат в 16 километрах к западу от Цюриха, у городка Дитико́н[266] (Dietikon) – ширина реки здесь небольшая, менее ста метров, да и течение не такое быстрое – и разрезать русские войска, стоящие на другом берегу, на две части. Сначала операция назначается на 15 сентября, но двенадцатого он получает информацию о том, что Суворов подходит к Сен-Готарду, и решает начать днём раньше[267].

А Римский-Корсаков получает между тем диспозицию швейцарской кампании, которую Суворов направил ему и фон Готце 10 сентября[268]. Прочитав её, наш генерал с неудовольствием обнаруживает, что должен выделить в распоряжение австрийца 5.000 своих солдат[269]. Выполнять такой приказ он, естественно, не торопится, тянет время и подчиняется лишь когда к нему в Цюрих фон Готце приезжает лично и требует обещанных подкреплений. Поздно вечером 13 сентября соответствующие полки начинают уходить в сторону австрийцев на восток, а у Римского-Корсакова сил под Цюрихом остаётся и того меньше – 10.000 человек. И это за день до атаки французов.

Массена́ же пока практически заканчивает подготовку к переправе. Всё делается в глубочайшей тайне. Все лодки, плоты и прочие плавсредства концентрируются далеко в тылу французских войск, почти за 25 километров от планируемого направления главного удара, и даже к мосту неподалёку, который планировалось разобрать и подвести к нужному месту, не притрагиваются до самого последнего момента. К вечеру тринадцатого сентября всё стягивается к переправе, причём многие лодки везутся, замаскированные, на телегах. Ночью, скрытно от русских постов, французы подползают к берегу и залегают в кустах. На заранее подготовленных местах в полной тишине устанавливается артиллерия. На дворе пасмурно и дождливо, темнота – хоть глаз выколи, так что даже природа, кажется, благоволит французскому генералу. Но он подстраховывается ещё и приказывает сымитировать другую переправу – ложную – в нескольких километрах к западу, то есть ещё дальше от Цюриха, чтобы отвлечь внимание и силы противника от основной.

А что же происходит в этот вечер в Цюрихе, в штаб-квартире русского командующего? А там идёт … бал[270]! Пенится шампанское, в саду играет оркестр, блистают нарядами дамы, слуги подают блюда с угощениями. Гости расходятся далеко за полночь, хозяин уже собирается ложиться спать, но тут слышит артиллерийскую канонаду, доносящуюся издалека, откуда-то с запада. А вскоре появляется взволнованный адъютант и сообщает: французы форсировали Лиммат.

46-летний генерал-лейтенант Александр Михайлович Римский-Корсаков – командир бывалый. В нашей истории принято взваливать вину за разгром русских войск под Цюрихом исключительно на него, как только не ругая за это: и бездарный, и беспечный, и в военном деле несведущий, и любитель красивой жизни (а что в этом плохого? Милорадович, например, тоже любил жить красиво – а кто этого не любит?), и жестокий к своим солдатам, и высокомерный, и чрезмерно гордый, и себялюбивый, и любимчик Павла I (а в этом что плохого?). Короче говоря, человек никчёмный. Но давайте посмотрим всё-таки, что он был реально за человек, какой опыт имел за плечами и, самое главное, существовал ли у него шанс избежать поражения.

По традициям того времени юного Александра записывают в армию в пятнадцатилетнем возрасте (тот же Суворов, как мы помним, стал солдатом, когда ему было 12 – по другим данным 15 – лет). В 25 лет ему присваивается звание подполковника[271], и вскоре он находится на полях так называемой второй русско-турецкой войны (она длилась с 1787 по 1791 год[272]) – в ней уже начинает всходить звезда Суворова. Римский-Корсаков сражается отважно: в апреле 1789 года он в пух и прах разбивает восьмитысячный турецкий отряд и награждается за это орденом Святого Георгия (а это высшая военная награда Российской империи) 4-й степени[273]. Императрица Екатерина II характеризует его как «ревностного, храброго и искусного офицера»[274]. В 1789–1790 годах он принимает участие в совершенно забытой сегодня русско-шведской войне, которая продолжалась с 1788 по 1790 год[275]. В ней он тоже действует успешно, громит шведов в нескольких сражениях и награждается золотой шпагой, орденом Святого Владимира и пожизненной пенсией (в те времена это означало ежегодную выплату) в 2.000 рублей[276]. В 1793 году Римский-Корсаков получает звание генерал-майора[277]. Во время войн первой антинаполеоновской коалиции добровольцем вступает в австрийскую армию, непосредственно участвует в боях с французами, потом возвращается в армию русскую, в 1796 году воюет с персами[278], штурмует несколько крепостей и получает орден Святого Александра Невского[279]. Звание генерал-лейтенанта присваивается ему в 1798 году уже Павлом I[280], который вообще имеет о нём высокое мнение. Так что боевые действия в Швейцарии были пятой военной компанией этого генерала. Судите сами, опытным он был или нет.