Чистка

Эдуард Даувальтер

Чистка

Глава первая. Начало

Письмо для Сталина

24 января 1937 года на адрес секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина было написано письмо, автором которого стала Хиня Абрамовна Лившиц, сестра бывшего заместителя наркома путей сообщения Якова, который в это время проходил обвиняемым на втором московском процессе. В этом письме определенно были моменты, на которые Сталину следовало обратить внимание. Автор прямо разоблачала в предательстве ряд известных людей – бывшего главу Дальнего Востока, а под конец первого секретаря Крымского областного комитета партии Л. Картвелишвили (Лаврентьев), зав. культпросветом Москвы Вениамин Фурер и что наиболее важно близкого друга своего брата, зам. наркома ВД и начальника погранвойск Михаила Фриновского.

Фриновский старый чекист-дзержинец служил в органах к тому моменту без малого 17 лет, он успел побывать командиром дивизии имени Дзержинского, главой ГПУ Азербайджана и затем начальником погранвойск НКВД. В его биографии не была прописана долгая преступная деятельность, с конца 1920-х годов он стоял на правых позициях. Когда Сталин в 1928 г. начал борьбу с правыми уклонистами, Фриновский поддался уговорам другого видного чекиста, начальника Болшевской трудкоммуны Матвея Погребинского, который склонил его к правым. Вскорости однако их группа была разгромлена, Фриновский и другие чекисты выступали с покаянием, обещая порвать с правыми. Однако тут встрял Генрих Ягода, главный правый в ОГПУ, который выругал его за то, что тот признал свои ошибки и принялся его шантажировать, напомнив как еще в 1920 г. Фриновский будучи начальником активной части Особого отдела Юго-Западного фронта пытался дискредитировать приехавшего в Киев Рыкова. Внешне Фриновский имел внушительные габариты, но этот крепко сложенный человек имел слабый характер, он не смог отказать властному Ягоде, который сказал ему оставаться в рядах правых: «Постарайтесь в политических делах полностью ориентироваться на меня и почаще советоваться, в частности с Погребинским. А по политической работе в дивизии вы советуйтесь с Мироновым; он человек политически грамотный и укажет, как вести это дело».1

Так Фриновский окончательно стал правым, в 1929 году он стал сближаться с другим видным чекистом Ефимов Едвокимовым, который считался врагом Ягоды, все время метил в руководящие позиции. Это, однако, не мешало Фриновскому выражать лояльность Ягоде и дружить с Евдокимовым, который тоже сделал крен вправо. Их объединяло неприятие проводимой Сталиным политики коллективизации. В то время это были в основном лишь разговоры, критикуя политику Сталина, они скрипя все же вели войну на уничтожение кулачества. Однако их вера в генеральный курс партии была подорвана. Долгие годы именно Евдокимов был главным консультантом по делам правых. В 1933 году они признали между собой, что война с кулачеством выиграна, но усомнились в успехе колхозного строительства и остались на правых позициях. Евдокимов сказал: «Видишь ли, рано или поздно правым удастся доказать Центральному Комитету неправоту линии Центрального Комитета и правильность линии правых».

Фриновский пытался возражать, говор, что колхозы крепнут, но Едвокимов в ответ сказал: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше – неизвестно. Кадры правых – большие, правыми ведется большая подпольная работа и по вербовке кадров, и по созданию недовольства против правительства и Центрального Комитета». Далее Евдокимов дал ему указание вербовать кадры для правых, процесс пошел. Ягода конечно же сразу узнал об этом и позже сказал Фриновскому: «Имейте в виду: о том, что вы остаетесь правым, – мне известно, что вы ведете работу, я также знаю, и не лучше ли вам смириться с той обстановкой, которая существует у нас в центральном аппарате, свой гонор сбавить и слушаться меня.»

В заговор вовлекалось все больше и больше людей, которым ставились конкретные задачи, в высшем руководстве органов и среди начальников в областях почти не было тех, кто оказался бы не при делах. Хотя у них не было полного единства, у них был общий враг – режим Сталина. Свергли бы его и стали бы разбираться потом между собой.

Позже снова Евдокимов сказал Фриновскому что в рядах правых глава Сибкрайкома Р. Эйхе и второй секретарь Ленобкома Чудов (убийца Кирова). Именно Едвокимов, который сгруппировал вокруг себя свой северо-кавказский клан, близко познакомил Фриновского с тем самым Яковом Лившицом, который в право-троцкистском блоке выполнял поручения по разрушению транспортных железнодорожных сетей. Лившиц сказал Фриновскому: «Слышал я от Евдокимова о тебе, откровенно говоря, не ожидал, что ты тоже с нами, молодец.» Он также сообщил, что находится в сговоре с троцкистом Пятаковым и его группой. На другой встрече Лившиц попросил Фриновского информировать его о ходе следственных дел против троцкистов. Эти сведения он наверняка передавал Пятакову и другим сообщникам.

Ситуация становилась все более тревожной, убийство Кирова привело в движение процесс, который не мог сдержать уже сам нарком ВД Ягода. Ему было все сложнее прикрывать факт существование блока правых и троцкистов, он пытался завести следствие в неочевидный тупик, свалив все преступления заговорщиков только на группу Зиновьева-Каменева, но и тут он провалился. Евдокимов был этим недоволен: «Черт его знает, как удастся выкрутиться из всего этого дела. Никак не понимаю Ягоду, что он там делает, зачем расширяет круг людей для репрессий, или у этих поджилки слабы – выдают. Но можно было бы поставить таким образом ход следствия, чтобы всячески обезопасить себя».

Также стало известно, что на Лившица идут много показаний из Украины, он становился скомпрометированным лицом. Ягода не отказывался его защищать, но вечно он это делать не стал бы. Едвокимов посоветовал Фриновскому прекратить контакты с Лившицом, но тот сказал что пока не может этого сделать, потому что они едут на Дальний Восток. Евдокимов настоял не делать этого.

Об этом в частности писала Хиня Лившиц в своем письме Сталину, в котором сообщала о близкой дружбе своего брата с Фриновским. Однажды она зашла в комнату во время их разговора и они оба сразу же замолчали, гость высказал удивление: «Яша, разве у тебя есть сестра? Я столько раз бывал, ни разу ее не видел.» После этого они ушли. Тогда Хиня Абрамовна не придала значения этой странной сцене, но когда ее брата арестовали, она все это вспомнила. В памяти всплыли и другие подробности преступной связи Лившица и Фриновского, о той предполагаемой поездке на Дальний Восток, последний к тому моменту решил прекратить общаться с Лившицем. Он поехал на Дальний Восток один.2

Во время этой командировки он посетил начальника УНКВД на Дальнем Востоке Терентия Дерибаса, где передал ему письмо от Ягоду неизвестного содержания и сообщив, что Пятаков и Лившиц будут разоблачены. Как раз во время этой поездки Ягода был смещен с поста наркома, сменивший его Ежов назначил Фриновского своим заместителем, наряду с М. Берманом, Я. Аграновым (1-м заместителем) и чуть позже Л. Бельским. Такое быстрое назначение не кажется странным, учитывая, что Ежов давно был в дружеских отношениях с Евдокимовым и Фриновским. На обратном пути у него все таки произошла встреча с Лившицом, который сумел "поймать" его на одном из ж\д вокзалов. В вагон Фриновского вошел агент и сказал, что Лившиц хочет его видеть, надо это было сделать так, чтобы остальные сотрудники органов, что были в поезде, этого не видели.

Наконец они встретились, и начался разговор, вернее требования Лившица обезопасить его. К этому времени его сняли с поста зам. наркома путей сообщения и с которым уже проводились очные ставки с разоблаченными заговорщиками. Фриновский в ответ сказал: «Уж если ты попадешь, поскольку так далеко зашло дело, так держись как следует». Вернувшись в столицу Фриновский, все рассказал Ежову. Причем говорил так, будто не знал, что Ежов сам активный правый, что объяснялось тем, что ему ранее не сообщили о том, какую роль новый нарком играет в заговоре. Но это кажется странным, Фриновский знал, что тот правый. Вскоре в ноябре Лившица арестовали.

После того как сестра обвиняемого написала письмо Сталину, никаких мер по отношению к Фриновскому предпринято не было. Можно, исходя из этого, сделать два предположения: письмо Х. Лившиц так и не дошло до самого Сталина или письмо дошло, но Сталин поручил проверку Ежову провести проверку и то скрыл преступную деятельность Лившица.

Молчание подсудимых

23 января 1937 года в Москве открылся второй процесс над группой обвиняемых, главными фигурантами были: Г. Пятаков, Г. Сокольников, Л. Серебряков, К. Радек, Я. Лившиц и еще 12 обвиняемых. Они по поручению Льва Троцкого создали параллельный антисоветский троцкистский центр, занимались вредительством и шпионажем. Происходившая организация наводит на мысль о том, что власти опасались выступлений троцкистов в ходе процесса. В день его открытия были приняты беспрецендентные меры безопасности, 17 подсудимых охраняло 581 военнослужащих дивизии имени Дзержинского, 188 человек из управлений ГУГБ, 68 милиционеров и группа пожарных. Курировал охрану процесса зам.начальника 3го отдела ГУГБ А.Давыдов, помогал ему л нач. -2о отделения 2-го отдела Я. Родованский. Давыдов сам был правым и должен был соблюдать нужный блоку заговорщиков порядок на процессе.

Обвиняемые признали свою вину и много говорили о том, как вели свою анти-советскую деятельность с начала 1930-х годов. Как они установили контакты с высланным Троцким, как перекачивали в союзные ему фирмы деньги, как вредили на производстве и многое другое. Пятаков сообщал установку Троцкого, указанную в письме от него: «Письмо это, как сейчас помню, начиналось так: “Дорогой друг, я очень рад, что вы последовали моим требованиям…” Дальше говорилось, что стоят коренные задачи, которые он коротко сформулировал. Первая задача- – это всеми средствами устранить Сталина с его ближайшими помощниками. Понятна, что “всеми средствами” надо было понимать, в первую очередь, насильственными средствами. Во-вторых, в этой же записке Троцкий писал о необходимости объединения всех антисталинских сил для этой борьбы. В-третьих, – о необходимости противодействовать всем мероприятиям советского правительства и партии, в особенности в области хозяйства.»

Лившиц признал, что в 1931 году получил сообщение Пятакова: «Я пришел в ВСНХ проверить правильность переданных Логиновым от Пятакова директив. Пятаков мне рассказал то же, что и Логинов: что методы борьбы, которые проводились нами раньше, не дали никакого эффекта, что нужно идти на новые методы борьбы, т. е. на террор и на разрушительную работу.»3

Следствие стремилось получить показания на лидеров правых, чье участие в заговоре стало очевидностью в ходе первого процесса над Зиновьевым и Каменевым. Пятаков добавлял: «Я дал свое согласие Каменеву на вступление в запасный центр. Это было осенью 1932 года. Каменев проинформировал меня по основным направлениям работы троцкистско-зиновьевского центра. Прежде всего, сказал он, в основу положен вопрос о свержении власти при помощи террористических методов. И тут же он передал директиву о вредительстве. Дальше, в порядке информации, он сказал, что у них установлена теснейшая связь, не просто контакт, а связь с правыми: с Бухариным, Томским, Рыковым, и тут же сказал: “Так как вы, Юрий Леонидович, в очень хороших отношениях с Бухариным, не мешает, чтобы и вы с ним поддерживали соответствующий контакт”. Это мною в дальнейшем и делалось.»3

Они говорили, что чистосердечно рассказывают всю правду, однако это было не так. Они продолжали скрывать всю правду, рассказали об участии правых лидеров, лишь потому, что тех уже разоблачили. Но они о многом молчали. Лившиц молчал об участии Фриновского в их заговорщической организации, ни разу он не упомянул ни его, ни фамилии других заговорщиков, которых он точно знал: Евдокимова, Молчанова, Ягоду. Наконец сам Пятаков, он ведь мог рассказать правду о наркоме Ежове. Но он тоже молчал, как и другие подсудимые. Возможно, они это делали из-за простого "благородства" не сдавать своих подельников, но это очень маловероятно. Скорее всего, они рассчитывали на то, что не разоблаченные ими право-троцкисты выручат их, добьются для них смягчения наказания. Потом, когда те избавятся от Сталина и вернут их на свободу. Но их товарищи по заговору решили иначе, им этот провалившийся контингент не нужен. Ежовские следователи могли полностью направлять процесс, так что прокурор Вышинский не увидел сокрытия огромного пласта сообщников.

30 января 1937 года все 17 обвиняемых были признаны виновными, из них 13 получили высшую меру – расстрел. Приговор был приведен в исполнение 1 февраля.

Смерть сердечного человека Серго

18 февраля 1937 года в Москве внезапно скончался нарком тяжелой промышленности (НКТП ), член Политбюро Серго Орджоникидзе, по одной версии он умер в результате тяжелой болезни, стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы, которые вызвали инфаркт. Пост-сталинские времена возникли еще две версии – самоубийство и убийство, обе версии разумеется, предназначались как очередные порции очернения Сталина. То, ли оппозиционный Серго выступал против репрессий и протестуя против этого застрелился или вовсе Сталин приказал его убить. Все эти версии так и остались слухами, но был ли Серго в оппозиции Сталину? Не был, по край не мере публично, более того, он поддержало анти-вредительские чистки. 5 февраля он выступал перед начальниками главков наркомтяжпрома, где сказал: « Преступников поймали, расстреляли. Преступников, которые будут, опять поймают. Расстреляем всю сволочь, которая найдется. Не о них речь, а об огромной массе кадров, прекрасных кадров, нами выращенных, хороших кадрах. Вот это им и нужно прямо сказать……Эти проклятые Пятаков, Ратайчак и т. д., они нам напакостили много, но своим провалом⁶*. То, что их поймали, посадили и заставили рассказать все, что было, это должно раскрыть глаза. Можно сказать так: «мы не могли угадать, никто не мог угадать, почему на нас сваливаете?» Но сейчас нам надо на это отвечать. Вот над чем надо будет очень серьезно призадуматься. Очевидно, мы вступаем в такой период, когда вновь надо перестраивать наши ряды, наше руководство. По-новому нужно, очевидно, руководить. Черт дери, пока нет встряски, начинаем ржаветь.»44

Серго должен был выступать на предстоящем пленуме ЦК с докладом по вопросам вредительства, вместе с В. Молотовым, Л.Кагановичем и Н. Ежовым. Но в преддверии он умер. Лазарь Каганович рассказывал об его смерти так: «Он был болен очень, Ленинградский профессор лечил его. Я забыл фамилию профессора…… Академик. Он из Ленинграда к нему приезжал. Больной, тяжело больной человек, Серго. Работал много, работал изо всех сил, надрывался и, возможно, так сказать, нервы надорвались. А брата его арестовали раньше. Серго воспринял этот арест ничего, пережил. Его брата арестовали, кажется, в тридцать пятом или в тридцать шестом. Так что нельзя сказать, что… Я считаю, что он болел. Не хотел, так сказать, сойти со сцены. Трудно теперь сказать. Сталин к нему относился хорошо, поддерживал его. А, к сожалению, его болезнь, безусловно…»55

Все это, однако, не дает ответа на вопрос о позиции Серго. Факты говорят об его двойственности. С одной стороны он крепко стоял за генеральный курс партии, с другой он мог быть мягок с теми, кто мог быть не лояльным Сталину. Либеральные историки правы лишь в одном, Серго по натуре был весьма сердечным человеком, очень преданный семье, друзьям, товарищам. Враги, право-троцкисты пользовались этой слабостью. Среди друзей Орджоникидзе были И. Уборевич, Г. Пятаков, А. Енукидзе. Когда последнего в 1935 г. Исключили из партии за примиренчество к врагам, Орджоникидзе его не оставил, продолжая дружить с ним и поддерживать его.6 Сталин в письме Кагановичу открыто выражал недовольство тем, что Орджоникидзе дружит с Енукидзе. 7Вряд ли Серго знал, что его друг Авель один из самых опасных заговорщиков, предатель. В 1936 г. Енукидзе восстановили в партии, вряд ли это могло быть без помощи друга Серго.

Его крайнее примиренчество видно в рассказе другого заговорщика Ивана Орахелашвили: «Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это главным образом относится к Бесо Ломинадзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моём присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!» – продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе… Вообще я должен сказать, что приёмная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе.»8

Сталин, судя по всему, признал достоверность этих сведений, когда Серго был уже мертв. Его смерть действительно была внезапной, еще 17 февраля он допоздна был на работе, и ничего не говорило, что его скоро не станет. Около полуночи он имел беседу с своим заместителем Осипом Осипов-Шмидтом, который сам был членом заговора правых. Неясно, знал ли Серго о том, что еще один его заместитель правый? Потом около 00:20 он уехал домой. 18 февраля пришло известие о смерти Серго. Неделю Сталин решал, кого назначить вместо него, 27 февраля новым наркомом тяжпрома стал Валерий Межлаук, который ранее занимал должности зам. Председателя Госплана, зам. Председателя СНК, зам. Председателя СТО. Сталин тогда еще не получил информацию, что этот Межлаук сам член организации правых и германский шпион. Вождь даже в феврале не видел всего масштаба право-троцкистского заговора.

Змея начинает кусать себя за хвост

У чекистов, которые ранее полностью скрывали деятельность право-троцкистского блока и шпионских организаций все сложнее получалось защищать ант государственных преступников и изменников родины. С момента удаления Генриха Ягоды с поста наркома НКВД и назначения Ежова ситуация для правых еще более ухудшилась. Новый нарком оказывался человеком, который не особо старался защищать заговорщические кадры, тому было две причины. Первая состояла в том, что Ежову для защиты интересов Германии необходимо было вырезать часть заговорщических кадров, которые более не хотели соблюдать взятые ими ранее договоренности с правительством Германии. Они спешили избавиться от Сталина. Во вторых безупречно управлять такой махиной как НКВД было сложнее, чем можно было подумать, тем более в период начала чисток.

В право-троцкистском блоке состояли десятки тысяч людей по всей стране многие заговорщики даже не знали друг о друге, что потом создавало хаос в огромной организации. Начавшиеся разоблачения привели к тому, что многие люди по всей стране, что-то ранее знавшие, слышавшие, но молчавшие, начали говорить. Потекли тысячи разоблачительных писем о вредителях, они шли в самые разные инстанции: НКВД, прокуратуру, членам Политбюро ЦК, Сталину. Если раньше ягодинские следователи могли фильтровать не значительные объемы информации, то теперь это было уже нельзя делать. Вал разоблачений рос, как снежный ком. Ежов и его следователи в такой ситуации просто машинально пускали в ход вал новых показаний. У них не было желания хоть как то рисковать за товарищей по заговору, хотя некоторых они все же пытались выгородить.

Раскручивались дела и преступной банды Лившица на железных дорогах. Например, была упомянутая мною в прошлой книге, вскрыта группа право-троцкистов на юго-западной ж\д. Эти вредители намеренно делали дефектными рельсы на дорогах, создавали такие условия, что в ходе войны эшелоны с войсками непременно попали бы в пробки. Преступники, руководившие этим, были выявлены: нач. юго-западной дороги Зорин, Рыбальченко и т.д.9 Все они оказались троцкистами, союзниками правых. Правые в НКВД ничего не сделали для их защиты, хотя местный глава УНКВД Балицкий был правым. Раскрыли банду вредителей и на Северо-Кавказской железной дороге. Общие итоги и цифры Лазарь Каганович включил в свой доклад о вредительстве на предстоящий пленум. Такое активное разоблачение врагов на железных дорогах во многом зависело от наркома Кагановича, который в отличие от Ворошилова и Орджоникидзе проявлял большое усердие в очистке подчиненных ему организаций.

Разоблачения врагов становились все более регулярным явлением. В начале февраля, в Одесской области вскрыли группу троцкистов, в головку которой входили несколько человек, во главе с вторым секретарем Я. Голубом.10 В действительности преступной группой руководил сам первый секретарь обкома Евгений Вегер, но его разоблачат позже. 10 февраля 1937 года самоубийством покончил с собой к этому моменту уже бывший прокурор области А. Турин. Он понял, что его разоблачение вопрос времени и закончил все так. Об этом прокурору Вышинскому доложил следователь по важным делам прокуратуры СССР Лев Шейнин.11

Еще в январе на имя Сталина, Молотова и Кагановича был отправлен анонимный донос , опущенный неизвестным лицом в поезде. Там говорилось, что киевский обком компартии в руках троцкистов, к этому времени частью арестованных: зав. Промышленного отдела Радкова, зав. Отдела пропаганды Карпов, главный организатор Канторович, глава Облплана Тодер. Это далеко не все фамилии и что самое важное, был недвусмысленный намек, что троцкистов крышевали секретари ЦК Ильин и сам глава Киевского обкома Павел Постышев. Отмечалось, что его помощник Фатин был разоблаченным троцкистом. 12 В других письмах писали о жене Постышева, которую ранее исключали из партии и не раз уличали в дружбе с троцкистами. Сталин получил эти письма и уже тогда в январе Постышев был снят с поста главы киевского обкома, но его не арестовали, скорее всего, Ежов сумел его выгородить, стерев компрометирующие его лично детали. Он пока оставался до марта членом ЦК КП (у), но затем был переведен на руководящу. работу в куйбышевский обком.

15 февраля Сталин получил материалы о вредительской деятельности иностранных разведок в Западно-Сибирском крае. Иностранные спецслужбы активно привлекали к своим грязным делам множество работавших в СССР зарубежных специалистов. Они сливались с различными антисоветскими элементами из местных и вредительствовали. В донесении Ежова назывались цифры: «Вскрытыми делами устанавливается, что иностранные разведки, преимущественно германская разведка, используют для шпионажа и диверсии представителей германских фирм и специалистов иноподданных, работающих на предприятиях и в учреждениях Западно-Сибирского края, где осели иностранноподданные в количестве 727 человек, из них:

германских подданных – 179 человек

австрийских – 73

польских – 30

чехословацких – 256

и других государств – 189».13

Кроме них, там в деле были все до кучи: бывшие кулаки, белые колчаковцы, троцкисты, правые и т.д. Это поднимало вопрос о необходимости проведения чисток по национальным признакам. В своем донесении Ежов упомянул два важных фактора, консульство в Новосибирске и имя генерала Эрнста Кестринга: « Работавшими на Анжерском руднике немецкими специалистами германско-подданными Якимех и Флорен была организована контрреволюционная фашистская шпионско-диверсионная группа, в которую были вовлечены иностранные специалисты – германско-подданные и немцы – советские граждане. Якимех и Флорен были связаны с Германским консульством в Новосибирске.

Работавшим механиком на строительстве азотного комбината в г. Кемерово германско-подданными Франком была создана диверсионная фашистская группа, ставившая своей задачей взорвать азотный комбинат в Кемерово в момент пуска его в эксплуатацию. Франк был близко связан с бывшим германским консулом в Новосибирске Гроскопф и инспектором консульства Кестинг.»14

Упомянутый Кестринг был связным другого шпиона германского правительства Николая Ежова. Эти документы позволяют утверждать, что Ежов был не только большим успехом германской военной разведки, но и не менее большим провалом, его трусливая и подлая натура почти исключала то, что он станет активно защищать от раскрытия германских шпионов и вообще кого либо. Правые и троцкисты, которые рассчитывали на него, потом это поймут. Для Ежова на первом месте всегда стоял его инстинкт самосохранения, что означало не делать часто того, что могло бы навести на него подозрение Сталина. Он помнил своих друзей, которые к этому моменту уже были раскрыты : Конара, Пятакова и Марьясина. Сам факт его дружбы с ними был компрометирующим фактором, о котором могли вспомнить. Последний был еще жив и находясь в изоляторе НКВД мог бы многое рассказать об Ежове. Мог бы, но чтобы он не рассказал, до Сталина это не дошло бы. Все протоколы допросов отправляли Ежову, и тот мог редактировать их в нужном русле.